Ведь никому в голову это не приходило! А народ страдал. Ну ничего, в конце концов поняли…
В разговор вмешался молочник Халим:
– Ихсан-бей, значит, это относительное представительство так необходимо?
– А как же!.. Еще бы! Все зависит от него. В какой стране нет относительного представительства – там отсталость. Хозяин кофейни Джемаль глянул из-за самовара.
– Простите, я одного не понимаю. Раз это относительное представительство так важно, так полезно, почему тогда до сих пор наши союзники американцы, наши друзья англичане, французы ни словечка нам не сказали?! Они дают нам займы, открывают кредиты, составляют планы. Вместо этого лучше бы посоветовали ввести относительное представительство – и крутись колеса… Право, позор! Какая же это дружба? Ну ладно, мы не могли заметить, а им-то со стороны видней.
– Не могу ничего вам сказать, – отвечал Ихсан-бей. – Дружба дружбой, а табачок врозь. Каким бы ты другом ни был, а своя рубашка ближе к телу.
В разговор вступил Хюсейн:
– Значит, дело, о котором вы говорите, очень хорошее дело?
– Конечно… И какое еще! Богатство страны, безработица, то, другое, пятое, десятое – все зависит от относительного представительства…
– Черт возьми!.. – хлопнул Хюсейн себя по коленям.
– Стыдно спросить, – сказал Мазлум, – но что это такое – система относительного представительства, или как ее, которую мы теперь приняли? Как же это теперь будет у нас?
– Да, что это такое – относительное представительство? – спросил молочник Халим.
Мухтар Эмруллах, который всегда вмешивался в разговор, сделал вид, что не слышит, и посмотрел на Ихсан-бея, своего соперника в ученых спорах.
– Господа, – начал Ихсан-бей. – Относительное представительство означает следующее: то есть все будет по отношению. Понятно? Относительно…
– Как? – спросил Джемаль.
– Аллах, Аллах!.. Какие еще есть люди! Трудно вам объяснить, невеждам! Имеются отношения, не так ли? Каждая вещь имеет свое отношение. Ты, допустим, хозяин кофейни, а другой, например, купец. Все вы теперь будете жить в каких-то отношениях, то есть относительно. Ты не будешь стремиться жить, как купец, одеваться, как он. Не будешь говорить: «У него холодильник, значит, и у меня должен быть». Каждый будет знать свое отношение. Все беды, которые падали на наши головы, происходили из-за отсутствия относительности. От этого портятся нравы.
– Ей-богу, правда! – сказал Хаджи Махмут. – Нравы испортились. Женщина смотрит на богатую соседку и хочет одеваться, как она.
Мухтар Эмруллах, улыбаясь из-под усов, заметил:
– Ты ошибаешься, Ихсан-бей, система относительного представительства значит не то…
– А что?
– Как только партия приходит к власти, она начинает притеснять партию, которая потеряла власть и перешла в оппозицию. Ее приверженцы обогащаются. Не так ли? Относительное представительство и означает: когда оппозиционная партия придет к власти, она по отношению к партии, передавшей ей власть, будет делать то же самое. Например, она будет обогащать своих приверженцев. Допустим, если старая власть построила цементный завод, то новая, к слову, построит автомобильный. Если старая власть построила пять сахарных заводов, то новая по отношению к ней власть построит десять. Потом другая власть построит двадцать… Вот таким образом страна постепенно и будет развиваться…
Тут не вытерпел отставной полицейский Бюньямин:
– По-моему, вы оба ошибаетесь. Система относительного представительства – это значит представление в определенных отношениях. Например, в школах бывают представления. В театрах бывают представления… Вот так. Допустим, в стране нужно что-то построить. Ну, например, нам нужны пароходы… Мы посмотрим, что лучше: построить их у себя или купить за границей? Все будет представлено точно, как в театре. Граждане будут приходить и смотреть. Одобрят они или нет, покажет голосование. То есть ничего не будет скрыто от народа. Все, что нужно сделать, будет представляться в определенных отношениях перед глазами народа, а затем…
Ихсан-бей расхохотался.
– Послушай, ты хочешь огромную страну превратить в театр?
– С какой стати!.. Во всем мире так. В Англии, Германии, Японии, Италии – везде так. Только у нас не так.
– А по-моему, – сказал молочник Халим, – при системе относительного представительства каждому будут предоставлены права. Человеку высокого роста потребуется на костюм два с половиной метра ткани, а нашему Хюсейну и полтора хватит. Так ведь? Вот в соответствии с этим… У одного человека в семье шесть человек, а другой холост. Но оба они чиновники и получают одинаковое жалованье. Разве так хорошо? Система относительного представительства не допускает такой несправедливости…
– Значит, система относительного представительства, – хотел подытожить спор Джемаль, – это вроде как, например…
– Да, приблизительно…
– Очень хорошая вещь…
– Хорошая – не то слово…
– Значит, важная?
– Конечно, важная… Очень важная…
– Хорошо, что мы ее приняли…
– Если бы мы ее приняли раньше, нам бы так не пришлось страдать…
– Слава Аллаху, что мы дожили до этих дней!..
– Слава и благодарение Аллаху!.. Лучше поздно, чем никогда…
Я разговаривал с Ататюрком
С тех пор прошло двадцать лет. Нас было человек двести, двести молодых лейтенантов.
Как и каждое утро, в старой казарме военной школы в Мачке стоял галдеж двухсот молодых глоток.
И вдруг все смолкло. Воцарилась небывалая, неслыханная тишина. Казалось, даже часы остановились.
– Что случилось?
– Что происходит?
Пробежал встревоженный шепот:
– Умер Ататюрк…
Звуки, взгляды, чувства, время, земля – все застыло.
– Надеть парадную форму! – отдает команду капитан Чийдемоглу. – Два наших курсанта идут во дворец Долмабахче часовыми у гроба Ататюрка.
Моя очередь заступить на почетный пост – после полуночи. Впереди капитан, сзади мы – два лейтенанта. Полчаса неподвижно стоим мы у гроба Ататюрка. Свет факелов освещает его лицо, вспыхивает огнем на сабле капитана. Мы застыли не на страже праха Ататюрка, мы охраняем Революцию. Ататюрк – значит Революция. Он оставил нам ее завоевания и спит так спокойно, потому что уверен в нас. Пламя факелов то возгорается, то угасает на стали сабли.
***
Прошло двадцать лет. Ком горя, который сковал тогда мое горло, слезы, которые застыли тогда в моих глазах, вчера разразились рыданиями… Я вновь стоял перед Ататюрком. Я возвратился к 10 ноября 1938 года. Но разве сейчас я в карауле? Мы в карауле? Где те завоевания, на страже которых мы стояли?
Туман, обволакивающий меня, сгущается и чернеет. Даже в свете факелов я ничего не вижу.
– Отец, я не вижу тебя… – произнес я.
– Если вы понимаете и разделяете мои взгляды, мои мысли – это уже важно, – прозвучал в моих ушах голос. Его голос.
– Понимаем, отец, но мы не можем высказать их.
– Если мы убеждены, что делаем по совести и наши слова не расходятся с делом, то должны открыто, ясно, без колебаний и неопределенностей говорить об этом.
– Мы верим в свою правоту. Но боимся. Мы, интеллигенты, стали боязливыми, всего боимся.
– Не бойтесь говорить правду!..
– Но мы боимся правды. Поэтому давно прибегаем к обману, вводим себя в заблуждение.
– И оценивая положение, и принимая решения, мы должны без страха смотреть правде в глаза, хотя она и горька. У нас нет нужды обманывать себя и друг друга.
– Правда у нас существует только в определенной форме. На тех же, кто думает иначе, не так, как принято, смотрят с подозрением.
– Каждая личность должна сама осознать, что нужно для всей нации.
– Дайте нам совет, из чего следует исходить, решая проблемы, стоящие перед страной?
– Нужно рассматривать проблемы не в связи со случайными событиями, а заглядывать в их сущность.
– А если нам не дают выразить свои мысли по этому поводу?
– Нельзя подавить мысль принуждением и силой, пушками и винтовками.
– Но для этого прежде всего нужна свобода печати.
– Печать – голос нации. Печать является независимой силой, школой, руководителем; она дает необходимую идейную пищу, просвещает и указывает нации, в каком направлении должно идти ее развитие, короче говоря, – она прокладывает ей путь к счастью.
– Мы прилагаем большие усилия, чтобы освободиться от клейма «слаборазвитая нация», однако усилия наши бесплодны.
– Реформы, направленные на удовлетворение только неотложных потребностей нации, – недальновидны и решают частные вопросы, но не главные.
– А какая программа была у вас?
– Народ, крестьяне подсказали мне рабочую программу: дороги и школы.
– Отец, почти семьдесят процентов турецкого народа неграмотно.
– Подумайте, как низок процент грамотности нашего социального коллектива. А основной элемент нашего общества – крестьянин – неграмотен. Это позор. Позор для всех, кто считает себя человеком, позор для нашей нации. Но мы избавимся от этого позора. Надо, чтобы каждый гражданин принял участие в исправлении этой ошибки.
– У нас мало школ. Учителя задыхаются от нужды. Их не хватает, и школы закрываются.
– Обучение в школах нужно передать в надежные руки, а чтобы обеспечить воспитание знающими и уважаемыми учителями, которые считают обучение детей нашей страны своим делом, своим долгом, следует поднять на должную высоту профессию учителя и дать ему достаток, как и людям других почетных профессий.
– Какой должна быть система нашего просвещения?
– Подлинным хозяином страны и основным элементом нашего общества является крестьянин, тот самый крестьянин, которому до сегодняшнего дня был закрыт путь к знаниям. Поэтому в основе нашей политики просвещения лежит уничтожение невежества. Достижение этой цели составит священный этап в истории нашего просвещения.
– Реакционеры день ото дня расширяют свою деятельность. По рукам ходят издания, публикация которых в ваши дни была запрещена.
– Во время динамичного революционного натиска сторонники старого правопорядка вынуждены укрываться, но как только их влияние начинает ослабевать, они сразу же активизируются и выжидают случая, чтобы осудить основы революции, ее лучшие устремления и священные идеалы.
– Политические деятели в погоне за голосами избирателей все чаще и чаще делают уступки реакционерам. Нам, отец, это причиняет адскую боль.
– Те, которые охраняют реакционные мысли, полагают, что они опираются на определенный класс, однако это – игра воображения. Мы сметем тех, кто хочет преградить путь нашему прогрессу, и пойдем дальше. Мы не собираемся останавливаться на пути обновления. Мир стремительно движется вперед. Разве можем мы стоять в стороне от этого движения?
– Нет, не можем. Некоторые политики говорят, что «демократия – это желание большинства», и, играя на этом, они подстрекают массы, около семидесяти процентов которых неграмотны, на реакционные выступления, и таким образом подтачивают силы революции.
– Ни одна настоящая революция не может быть совершена одним решением большинства, без тех, кто видит истину.
Нельзя проводить плебисциты среди масс, еще связанных азиатскими догмами покорностей и привычками, масс, которые могут подпасть под влияние монополистических сил, много обещающих, но вынашивающих коварные замыслы.
– Что мы должны сделать для улучшения жизни тех, кого ты, отец, назвал «основным элементом общества» – наших крестьян?
– Прежде всего, в стране не должно быть безземельных крестьян. Нужно ограничить наделы крупных землевладельцев и распределить земельные участки среди бедняков в соответствии с плотностью населения того или иного края страны, в зависимости от степени плодородия земли.
– Отец, что нам необходимо, чтобы поднять Турцию до уровня современных, передовых наций? Иностранный капитал? Обучение нашей молодежи в странах Европы или привлечение иностранных специалистов?
– Можно сказать, что мы ни в чем не нуждаемся. Нам не хватает только одного: трудолюбия!.. Если мы исследуем наши социальные беды, то не обнаружим более тяжкого недуга. И первое, что мы должны сделать, это избавиться от этого недуга. Надо привить нации трудолюбие. Достаток, счастье – право только тех, кто трудится.
– Отец, с кем и с чем связать нам наши надежды?
– Есть два Мустафы Кемаля. Один – это я, смертный Мус-стафа Кемалъ; другой тот, который как идеал живет в нации, представителем которой я являюсь. Хотя я и появлялся на общественной арене в момент, когда страна была в опасности, меня родила турецкая мать. Разве турецкие матери теперь не родят таких же Кемалей? Знайте, успех принадлежит нации, а не мне. И надежды надо возлагать на свои силы.
***
Погасли факелы. Все кругом померкло. Рыдания, которые двадцать лет назад сковали мое горло, которые застыли в моих глазах, разразились.
Важное поручение
В то утро шеф отдавал чиновнику политической полиции следующий приказ:
– Чжан, я поручаю тебе очень важное дело. Смотри в оба! Для тебя это самое почетное задание за все время службы у нас. Конечно, если ты справишься.
Чжан, разглядывая носки своих поношенных ботинок, спросил застенчиво:
– А премию дадут, господин начальник?
– Конечно, если ты успешно справишься. Ты получишь три тысячи юаней. Прочисти свои уши и слушай меня хорошенько.
Начальник политической полиции все время что-то говорил, но Чжан ничего не понимал. В голове его вертелись три тысячи юаней. Три тысячи, как будто и большие деньги, но на базаре не очень-то разойдешься на них.
– Ты прошел обучение на курсах у специалистов американской секретной службы? – спросил шеф.
– Что? – откликнулся Чжан, голова которого все еще была забита тремя тысячами юаней.
– У американских специалистов, – повторил шеф.
– А-а-а, да, да… Я получил самые высокие отметки.
– Тогда я могу на тебя положиться. Чжан, слушай меня внимательно. Ты должен хорошо загримироваться. Наденешь на себя лохмотья. Будешь просить милостыню напротив большого розового здания, что на проспекте Чань Ань-цзе. Ты понял? С утра до вечера ты там.
– Я понимаю, шеф мой. Мне нетрудно облачиться нищим.
– Старайся выследить всех, кто посещает это большое здание. Каждый вечер я буду ждать доклада от тебя.
– Слушаюсь, шеф мой.
Чжан так искусно изменил свое лицо и одежду, что люди давно знавшие его, глянув на него, сказали бы: «Этот человек родился нищим». Во всем Китае не было лучшего нищего.
В первое утро, когда Чжан начал нищенствовать, передним прошел шеф и, бросив монетку, молвил:
– Поздравляю тебя, Чжан. Если бы я не знал, что это ты, ни за что не догадался бы.
В первый день работы Чжан еле успевал собирать и класть в карман монеты, которые ему бросали прохожие. У него почти не оставалось времени на выполнение своих полицейских обязанностей. Как, оказывается, много в этой бедной стране людей, отзывчивых на чужое горе! Он сел на перекрестке, поджав под себя ноги, и расстелил перед собой носовой платок. На платке моментально появились деньги.
Чжан удивился. Здесь, не сходя с места, он за три дня заработал больше, чем за месяц в полиции, гоняясь день и ночь по городу.
Как-то утром на второй неделе Чжан услышал над ухом свистящий голос:
– Чжан, ты до сих пор не представил ни одного доклада!
Нищий со страхом поднял голову:
– Ради всевышнего… Завтра вечером принесу… Милостивый господин, пожалейте… Я представлю доклад, шеф мой… Подайте немного несчастному, бедному, одинокому…
Люди вокруг, ничего не подозревая, бросали нищему милостыню. Шеф сказал:
– Жду доклада!
Чжан нищенствовал около месяца. Начиная работу, он не предполагал, что сумеет собрать такие большие деньги. К тому же без особого усилия. И главное, он был независимый и свободный. Хочет – работает, хочет – не работает. Он сразу принял решение и утром предстал перед шефом.
– Поскольку ты так запоздал, у тебя наверняка хорошие результаты?
– Да, – ответил Чжан, – вот мой рапорт, пожалуйста! Когда шеф прочитал бумагу, протянутую Чжаном, его желтоватое лицо сделалось белым, как рис. Чжан просил отставку.
– Ты с ума сошел, Чжан? Почему ты собираешься на пенсию? Плюешь на работу, где столько лет прослужил?
– Плюю, – ответил Чжан.
– Такой опытный, как ты…
– Пусть…
Шеф положил руку на плечо Чжана. Он пронизывающим взглядом, выработанным за долгие годы работы в политической полиции, посмотрел в глаза Чжану, словно собирался проникнуть в его тайное тайн.
– Чжан, тебе не удастся втереть мне очки, тут что-то не так…
Чжан с тревогой глядел на шефа. Затем достал из кармана тетрадку, где записывал каждый день сумму денег, которую собирал, и показал шефу:
– Я все деньги собрал благодаря вам, поэтому говорю с вами откровенно, – никому другому не сказал бы. Я вас прошу об этом не говорить никому из наших сотрудников.
Шеф с любовью посмотрел на Чжана и сказал:
– Помилуй, Чжан! Смотри и ты никому не проболтайся. Пусть эта тайна будет между нами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29
В разговор вмешался молочник Халим:
– Ихсан-бей, значит, это относительное представительство так необходимо?
– А как же!.. Еще бы! Все зависит от него. В какой стране нет относительного представительства – там отсталость. Хозяин кофейни Джемаль глянул из-за самовара.
– Простите, я одного не понимаю. Раз это относительное представительство так важно, так полезно, почему тогда до сих пор наши союзники американцы, наши друзья англичане, французы ни словечка нам не сказали?! Они дают нам займы, открывают кредиты, составляют планы. Вместо этого лучше бы посоветовали ввести относительное представительство – и крутись колеса… Право, позор! Какая же это дружба? Ну ладно, мы не могли заметить, а им-то со стороны видней.
– Не могу ничего вам сказать, – отвечал Ихсан-бей. – Дружба дружбой, а табачок врозь. Каким бы ты другом ни был, а своя рубашка ближе к телу.
В разговор вступил Хюсейн:
– Значит, дело, о котором вы говорите, очень хорошее дело?
– Конечно… И какое еще! Богатство страны, безработица, то, другое, пятое, десятое – все зависит от относительного представительства…
– Черт возьми!.. – хлопнул Хюсейн себя по коленям.
– Стыдно спросить, – сказал Мазлум, – но что это такое – система относительного представительства, или как ее, которую мы теперь приняли? Как же это теперь будет у нас?
– Да, что это такое – относительное представительство? – спросил молочник Халим.
Мухтар Эмруллах, который всегда вмешивался в разговор, сделал вид, что не слышит, и посмотрел на Ихсан-бея, своего соперника в ученых спорах.
– Господа, – начал Ихсан-бей. – Относительное представительство означает следующее: то есть все будет по отношению. Понятно? Относительно…
– Как? – спросил Джемаль.
– Аллах, Аллах!.. Какие еще есть люди! Трудно вам объяснить, невеждам! Имеются отношения, не так ли? Каждая вещь имеет свое отношение. Ты, допустим, хозяин кофейни, а другой, например, купец. Все вы теперь будете жить в каких-то отношениях, то есть относительно. Ты не будешь стремиться жить, как купец, одеваться, как он. Не будешь говорить: «У него холодильник, значит, и у меня должен быть». Каждый будет знать свое отношение. Все беды, которые падали на наши головы, происходили из-за отсутствия относительности. От этого портятся нравы.
– Ей-богу, правда! – сказал Хаджи Махмут. – Нравы испортились. Женщина смотрит на богатую соседку и хочет одеваться, как она.
Мухтар Эмруллах, улыбаясь из-под усов, заметил:
– Ты ошибаешься, Ихсан-бей, система относительного представительства значит не то…
– А что?
– Как только партия приходит к власти, она начинает притеснять партию, которая потеряла власть и перешла в оппозицию. Ее приверженцы обогащаются. Не так ли? Относительное представительство и означает: когда оппозиционная партия придет к власти, она по отношению к партии, передавшей ей власть, будет делать то же самое. Например, она будет обогащать своих приверженцев. Допустим, если старая власть построила цементный завод, то новая, к слову, построит автомобильный. Если старая власть построила пять сахарных заводов, то новая по отношению к ней власть построит десять. Потом другая власть построит двадцать… Вот таким образом страна постепенно и будет развиваться…
Тут не вытерпел отставной полицейский Бюньямин:
– По-моему, вы оба ошибаетесь. Система относительного представительства – это значит представление в определенных отношениях. Например, в школах бывают представления. В театрах бывают представления… Вот так. Допустим, в стране нужно что-то построить. Ну, например, нам нужны пароходы… Мы посмотрим, что лучше: построить их у себя или купить за границей? Все будет представлено точно, как в театре. Граждане будут приходить и смотреть. Одобрят они или нет, покажет голосование. То есть ничего не будет скрыто от народа. Все, что нужно сделать, будет представляться в определенных отношениях перед глазами народа, а затем…
Ихсан-бей расхохотался.
– Послушай, ты хочешь огромную страну превратить в театр?
– С какой стати!.. Во всем мире так. В Англии, Германии, Японии, Италии – везде так. Только у нас не так.
– А по-моему, – сказал молочник Халим, – при системе относительного представительства каждому будут предоставлены права. Человеку высокого роста потребуется на костюм два с половиной метра ткани, а нашему Хюсейну и полтора хватит. Так ведь? Вот в соответствии с этим… У одного человека в семье шесть человек, а другой холост. Но оба они чиновники и получают одинаковое жалованье. Разве так хорошо? Система относительного представительства не допускает такой несправедливости…
– Значит, система относительного представительства, – хотел подытожить спор Джемаль, – это вроде как, например…
– Да, приблизительно…
– Очень хорошая вещь…
– Хорошая – не то слово…
– Значит, важная?
– Конечно, важная… Очень важная…
– Хорошо, что мы ее приняли…
– Если бы мы ее приняли раньше, нам бы так не пришлось страдать…
– Слава Аллаху, что мы дожили до этих дней!..
– Слава и благодарение Аллаху!.. Лучше поздно, чем никогда…
Я разговаривал с Ататюрком
С тех пор прошло двадцать лет. Нас было человек двести, двести молодых лейтенантов.
Как и каждое утро, в старой казарме военной школы в Мачке стоял галдеж двухсот молодых глоток.
И вдруг все смолкло. Воцарилась небывалая, неслыханная тишина. Казалось, даже часы остановились.
– Что случилось?
– Что происходит?
Пробежал встревоженный шепот:
– Умер Ататюрк…
Звуки, взгляды, чувства, время, земля – все застыло.
– Надеть парадную форму! – отдает команду капитан Чийдемоглу. – Два наших курсанта идут во дворец Долмабахче часовыми у гроба Ататюрка.
Моя очередь заступить на почетный пост – после полуночи. Впереди капитан, сзади мы – два лейтенанта. Полчаса неподвижно стоим мы у гроба Ататюрка. Свет факелов освещает его лицо, вспыхивает огнем на сабле капитана. Мы застыли не на страже праха Ататюрка, мы охраняем Революцию. Ататюрк – значит Революция. Он оставил нам ее завоевания и спит так спокойно, потому что уверен в нас. Пламя факелов то возгорается, то угасает на стали сабли.
***
Прошло двадцать лет. Ком горя, который сковал тогда мое горло, слезы, которые застыли тогда в моих глазах, вчера разразились рыданиями… Я вновь стоял перед Ататюрком. Я возвратился к 10 ноября 1938 года. Но разве сейчас я в карауле? Мы в карауле? Где те завоевания, на страже которых мы стояли?
Туман, обволакивающий меня, сгущается и чернеет. Даже в свете факелов я ничего не вижу.
– Отец, я не вижу тебя… – произнес я.
– Если вы понимаете и разделяете мои взгляды, мои мысли – это уже важно, – прозвучал в моих ушах голос. Его голос.
– Понимаем, отец, но мы не можем высказать их.
– Если мы убеждены, что делаем по совести и наши слова не расходятся с делом, то должны открыто, ясно, без колебаний и неопределенностей говорить об этом.
– Мы верим в свою правоту. Но боимся. Мы, интеллигенты, стали боязливыми, всего боимся.
– Не бойтесь говорить правду!..
– Но мы боимся правды. Поэтому давно прибегаем к обману, вводим себя в заблуждение.
– И оценивая положение, и принимая решения, мы должны без страха смотреть правде в глаза, хотя она и горька. У нас нет нужды обманывать себя и друг друга.
– Правда у нас существует только в определенной форме. На тех же, кто думает иначе, не так, как принято, смотрят с подозрением.
– Каждая личность должна сама осознать, что нужно для всей нации.
– Дайте нам совет, из чего следует исходить, решая проблемы, стоящие перед страной?
– Нужно рассматривать проблемы не в связи со случайными событиями, а заглядывать в их сущность.
– А если нам не дают выразить свои мысли по этому поводу?
– Нельзя подавить мысль принуждением и силой, пушками и винтовками.
– Но для этого прежде всего нужна свобода печати.
– Печать – голос нации. Печать является независимой силой, школой, руководителем; она дает необходимую идейную пищу, просвещает и указывает нации, в каком направлении должно идти ее развитие, короче говоря, – она прокладывает ей путь к счастью.
– Мы прилагаем большие усилия, чтобы освободиться от клейма «слаборазвитая нация», однако усилия наши бесплодны.
– Реформы, направленные на удовлетворение только неотложных потребностей нации, – недальновидны и решают частные вопросы, но не главные.
– А какая программа была у вас?
– Народ, крестьяне подсказали мне рабочую программу: дороги и школы.
– Отец, почти семьдесят процентов турецкого народа неграмотно.
– Подумайте, как низок процент грамотности нашего социального коллектива. А основной элемент нашего общества – крестьянин – неграмотен. Это позор. Позор для всех, кто считает себя человеком, позор для нашей нации. Но мы избавимся от этого позора. Надо, чтобы каждый гражданин принял участие в исправлении этой ошибки.
– У нас мало школ. Учителя задыхаются от нужды. Их не хватает, и школы закрываются.
– Обучение в школах нужно передать в надежные руки, а чтобы обеспечить воспитание знающими и уважаемыми учителями, которые считают обучение детей нашей страны своим делом, своим долгом, следует поднять на должную высоту профессию учителя и дать ему достаток, как и людям других почетных профессий.
– Какой должна быть система нашего просвещения?
– Подлинным хозяином страны и основным элементом нашего общества является крестьянин, тот самый крестьянин, которому до сегодняшнего дня был закрыт путь к знаниям. Поэтому в основе нашей политики просвещения лежит уничтожение невежества. Достижение этой цели составит священный этап в истории нашего просвещения.
– Реакционеры день ото дня расширяют свою деятельность. По рукам ходят издания, публикация которых в ваши дни была запрещена.
– Во время динамичного революционного натиска сторонники старого правопорядка вынуждены укрываться, но как только их влияние начинает ослабевать, они сразу же активизируются и выжидают случая, чтобы осудить основы революции, ее лучшие устремления и священные идеалы.
– Политические деятели в погоне за голосами избирателей все чаще и чаще делают уступки реакционерам. Нам, отец, это причиняет адскую боль.
– Те, которые охраняют реакционные мысли, полагают, что они опираются на определенный класс, однако это – игра воображения. Мы сметем тех, кто хочет преградить путь нашему прогрессу, и пойдем дальше. Мы не собираемся останавливаться на пути обновления. Мир стремительно движется вперед. Разве можем мы стоять в стороне от этого движения?
– Нет, не можем. Некоторые политики говорят, что «демократия – это желание большинства», и, играя на этом, они подстрекают массы, около семидесяти процентов которых неграмотны, на реакционные выступления, и таким образом подтачивают силы революции.
– Ни одна настоящая революция не может быть совершена одним решением большинства, без тех, кто видит истину.
Нельзя проводить плебисциты среди масс, еще связанных азиатскими догмами покорностей и привычками, масс, которые могут подпасть под влияние монополистических сил, много обещающих, но вынашивающих коварные замыслы.
– Что мы должны сделать для улучшения жизни тех, кого ты, отец, назвал «основным элементом общества» – наших крестьян?
– Прежде всего, в стране не должно быть безземельных крестьян. Нужно ограничить наделы крупных землевладельцев и распределить земельные участки среди бедняков в соответствии с плотностью населения того или иного края страны, в зависимости от степени плодородия земли.
– Отец, что нам необходимо, чтобы поднять Турцию до уровня современных, передовых наций? Иностранный капитал? Обучение нашей молодежи в странах Европы или привлечение иностранных специалистов?
– Можно сказать, что мы ни в чем не нуждаемся. Нам не хватает только одного: трудолюбия!.. Если мы исследуем наши социальные беды, то не обнаружим более тяжкого недуга. И первое, что мы должны сделать, это избавиться от этого недуга. Надо привить нации трудолюбие. Достаток, счастье – право только тех, кто трудится.
– Отец, с кем и с чем связать нам наши надежды?
– Есть два Мустафы Кемаля. Один – это я, смертный Мус-стафа Кемалъ; другой тот, который как идеал живет в нации, представителем которой я являюсь. Хотя я и появлялся на общественной арене в момент, когда страна была в опасности, меня родила турецкая мать. Разве турецкие матери теперь не родят таких же Кемалей? Знайте, успех принадлежит нации, а не мне. И надежды надо возлагать на свои силы.
***
Погасли факелы. Все кругом померкло. Рыдания, которые двадцать лет назад сковали мое горло, которые застыли в моих глазах, разразились.
Важное поручение
В то утро шеф отдавал чиновнику политической полиции следующий приказ:
– Чжан, я поручаю тебе очень важное дело. Смотри в оба! Для тебя это самое почетное задание за все время службы у нас. Конечно, если ты справишься.
Чжан, разглядывая носки своих поношенных ботинок, спросил застенчиво:
– А премию дадут, господин начальник?
– Конечно, если ты успешно справишься. Ты получишь три тысячи юаней. Прочисти свои уши и слушай меня хорошенько.
Начальник политической полиции все время что-то говорил, но Чжан ничего не понимал. В голове его вертелись три тысячи юаней. Три тысячи, как будто и большие деньги, но на базаре не очень-то разойдешься на них.
– Ты прошел обучение на курсах у специалистов американской секретной службы? – спросил шеф.
– Что? – откликнулся Чжан, голова которого все еще была забита тремя тысячами юаней.
– У американских специалистов, – повторил шеф.
– А-а-а, да, да… Я получил самые высокие отметки.
– Тогда я могу на тебя положиться. Чжан, слушай меня внимательно. Ты должен хорошо загримироваться. Наденешь на себя лохмотья. Будешь просить милостыню напротив большого розового здания, что на проспекте Чань Ань-цзе. Ты понял? С утра до вечера ты там.
– Я понимаю, шеф мой. Мне нетрудно облачиться нищим.
– Старайся выследить всех, кто посещает это большое здание. Каждый вечер я буду ждать доклада от тебя.
– Слушаюсь, шеф мой.
Чжан так искусно изменил свое лицо и одежду, что люди давно знавшие его, глянув на него, сказали бы: «Этот человек родился нищим». Во всем Китае не было лучшего нищего.
В первое утро, когда Чжан начал нищенствовать, передним прошел шеф и, бросив монетку, молвил:
– Поздравляю тебя, Чжан. Если бы я не знал, что это ты, ни за что не догадался бы.
В первый день работы Чжан еле успевал собирать и класть в карман монеты, которые ему бросали прохожие. У него почти не оставалось времени на выполнение своих полицейских обязанностей. Как, оказывается, много в этой бедной стране людей, отзывчивых на чужое горе! Он сел на перекрестке, поджав под себя ноги, и расстелил перед собой носовой платок. На платке моментально появились деньги.
Чжан удивился. Здесь, не сходя с места, он за три дня заработал больше, чем за месяц в полиции, гоняясь день и ночь по городу.
Как-то утром на второй неделе Чжан услышал над ухом свистящий голос:
– Чжан, ты до сих пор не представил ни одного доклада!
Нищий со страхом поднял голову:
– Ради всевышнего… Завтра вечером принесу… Милостивый господин, пожалейте… Я представлю доклад, шеф мой… Подайте немного несчастному, бедному, одинокому…
Люди вокруг, ничего не подозревая, бросали нищему милостыню. Шеф сказал:
– Жду доклада!
Чжан нищенствовал около месяца. Начиная работу, он не предполагал, что сумеет собрать такие большие деньги. К тому же без особого усилия. И главное, он был независимый и свободный. Хочет – работает, хочет – не работает. Он сразу принял решение и утром предстал перед шефом.
– Поскольку ты так запоздал, у тебя наверняка хорошие результаты?
– Да, – ответил Чжан, – вот мой рапорт, пожалуйста! Когда шеф прочитал бумагу, протянутую Чжаном, его желтоватое лицо сделалось белым, как рис. Чжан просил отставку.
– Ты с ума сошел, Чжан? Почему ты собираешься на пенсию? Плюешь на работу, где столько лет прослужил?
– Плюю, – ответил Чжан.
– Такой опытный, как ты…
– Пусть…
Шеф положил руку на плечо Чжана. Он пронизывающим взглядом, выработанным за долгие годы работы в политической полиции, посмотрел в глаза Чжану, словно собирался проникнуть в его тайное тайн.
– Чжан, тебе не удастся втереть мне очки, тут что-то не так…
Чжан с тревогой глядел на шефа. Затем достал из кармана тетрадку, где записывал каждый день сумму денег, которую собирал, и показал шефу:
– Я все деньги собрал благодаря вам, поэтому говорю с вами откровенно, – никому другому не сказал бы. Я вас прошу об этом не говорить никому из наших сотрудников.
Шеф с любовью посмотрел на Чжана и сказал:
– Помилуй, Чжан! Смотри и ты никому не проболтайся. Пусть эта тайна будет между нами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29