Овдовевшая княгиня вяземская Ульяна, сохраняя верность покойному супругу, ответила на домогательство насильника ударом ножа и убежала, но раненый Юрий догнал ее на княжем дворе, зарубил, бросил в Тверцу, и «бысть ему и грех и стыд велик, и с того побеже к Орде, не терпя горькаго своего безвременья, срама и бесчестия», а новоторы, как звали жителей этого города в старину, выловили в реке тело благоверной Иулиании вяземской и положили в церкви Спаса Преображения…— И междоусобицы больше уже не касались Торжка?— Да, протекторат Москвы защитил наконец-то город от этой многовековой напасти, и тем не менее во времена Василия Темного тверской князь Борис в последний раз взял и разорил Торжок. Но в необыкновенной истории этого обыкновенного русского города было немало других бед и волнений. В 1341 году горожане из «черных людей», тяготеющие уже к Москве, восстали против бояр, ориентирующихся на Новгород, убили на вече наместника, но были жестоко наказаны войском Симеона Гордого. Вместе с Нижним Новгородом и Тверью этот город в в 1612 году поднялся против польской шляхты, захватившей Москву, и никто не считал, сколько новоторов полегло на ее улицах. В 1654-м Торжок опустошил мор, не раз в нем случались большие пожары, но неистребимый город на Тверце отстраивался, богател и быстро опережал в своем развитии многих ближних и дальних соседей. Это покажется невероятным, но, судя по окладным книгам 1671 года, в которых учитывался общерусский сбор на содержание московских стрельцов, в Торжке было больше дворов, чем в таких, например, городах, как Тверь и Владимир, Воронеж и Курск, Тула, Симбирск и Казань!Городская крепость тогда еще стояла. В описной книге начала XVIII века значилось, что «город был рубленой, деревянной, в нем башни 4 проезжих, 7 глухих, по мере около города и башен 571 сажень; но от бывшего в 706-м году пожару згорел, и ныне токмо значит земляная осыпь». По точной переписи, в те же петровские времена числилось в городе и посаде 2333 купца…И несмотря на то что полтора века спустя Торжок обошла железная дорога, он продолжал достойно держать марку обыкновенного русского города. Предреволюционные справочники свидетельствуют, что паровые мельницы Торжка мололи муки почти на миллион рублей, а его женщины-мастерицы славились на всю Россию не только серебряным и золотым шитьем по бархату и сафьяну, изготовлением отечественных туфель высшего качества, но и секретами производства замечательно крепкого кирпича, выделывать который для храмов, мостов и других важных построек их зазывали даже из очень отдаленных местностей.— Сколько же раз этот необыкновенный городок погибал?— Двадцать пять. Наверное, нет другого такого города на земле… Только интервенты брали его семь раз за семь веков. Осенью 1941 года произошло последнее сожжение и разорение Торжка.Бродим по городскому саду, где уже нет никаких следов не только древнего земляного вала, но и осыпь его уже совсем «не значит». Рассматриваем скромный маленький городок, прилепившийся к берегам Тверцы, и память возвращает.в давние и недавние времена… Николай Львов строил тут храмы и дома, Александр Пушкин останавливался в гостинице Федухина-Пожарского с ее знаменитыми «пожарскими» котлетами, учитель Д. И. Менделеева, отец русских химиков А. А. Воскресенский приезжал сюда хлопотать о народной школе, которую он открыл неподалеку, в родной деревне, где и упокоился навек… Вспоминаем и последнюю здешнюю битву с иноземным западным врагом, и первую, с восточным, — ту, что разразилась здесь в конце зимы 1238 года… 16 Дряхлеющий Субудай, давно уставший спешить, торопливо подъезжает к Торжку, щурит теряющие остроту глаза, издалека пытаясь найти самые слабые места крепости. Ему тепло в урусской овчинной одежде, собольей шапке и легкой обуви двойного собачьего меха, но болит спина. Ладно, что его верные тысячники не нуждаются даже в указке кнута, сами делают как надо привычную работу войны — равномерно расположили сотни кольцом, толпами гонят пленных урусов к темному лесу за пищей для костров и лестниц, бревнами для осады. А чья это сотня так отличилась? Урусы даже развели там большой костер, от которого тянет капающим в пламя жиром — не барана ли доставили сюда поперек седла? Барана, и успели даже взять в работу пленных, которые в одном только этом хорошем месте стучат своими топорами, делая туры и лестницы. Какой-то старый воин с длинной палкой в руке снует на коне среди них и выколачивает из этих широких спин неповоротливость презренных, ковыряющихся в земле.Субудай подъехал к костру. Воины вскочили, склонили головы, и Субудай одобрительно кивнул им. Они совсем согнулись, а сотник, кажется урянхаец, от почтения уменьшившийся, протянул большой кусок пахучей баранины. Субудаю полюбился здесь рыхлый сыр с тягучим соком, что урусы отбирают у лесных пчел, — от этой мягкой сладкой пищи не болит под узлом пояса и не надо жевать, а то зубы начали шататься и выпадать. Он попробовал откусить баранины, однако она была старой и полусырой. Бросил мясо в толпу телохранителей и, не оглядываясь, поехал дальше…Полон в кольце дымов, внутри его — кольцо стен, с которых урусские стрелы не долетают до костров. Завтра самые меткие его стрелки, убивающие лебедя на лету, начнут из-за деревянных щитов посылать стрелы с зазубренными наконечниками в глаза врагов, заставят попрятаться этих медлительных урусов за бревна, и под пенье стрел и стук урусских топоров начнут расти у стен высокие туры из сырого тяжелого дерева, что не вдруг загораются, когда сверху льется смоляной огонь.Завтра к вечеру прибудет под охраной гвардии внук Темучина сын Джучи, в губах которого зазмеится капризное недовольство, а в глазах вспыхнет ярость, если Субудай еще не сможет доложить ему о взятии города.Где-то на севере пробираются через леса к дороге воины Бурундая. Быстрая разведка уже доскакала до Субудая и донесла, что Бурундай разбил последнее сборное войско главного урусского улуса, везет голову великого князя…— А разве не вся орда во главе с Батыем одновременно подошла к Торжку?— Нет. Батыю незачем было спешить, имея двух таких надежных псов, и он под охраной гвардии ехал с гаремом за стремительным авангардом Субудая. Бурундай же со своим войском, чтобы не давать крюк западным обходом, пошел от Сити напрямик, по льдам попутных рек, иначе бы не мог оказаться в Ширенском лесу.— Да кто теперь знает, где был этот летописный Ширенский лес?— Местные жители знают, потому что он и сейчас так называется и стоит на прежнем месте, конечно поредевший. Кстати, историк С. М. Соловьев указывал довольно точные его координаты — «у села Ширинское, прежде бывший монастырь, от Кашина в 23 верстах, от Калязина в 38-40, при реке Ширинке, впадающей в Медведицу». Как и тысячи лет назад, лес этот питает ручьями Ширинку и Медведицу, молчаливо хранит в своей памяти сцену казни ростовского пленного князя Василька… Василько был убит 4 марта 1238 года. Бурундай через деньдва вышел на зимний волжский ледовый большак. А Субудаю надо было догрызать Торжок, этот нежданно крепкий орешек. Иначе — гибель всего войска.— Почему?— Скоро доберемся до ответа… А пока Субудай едет вокруг Торжка. Вот он поймал взгляд пленного раба — взблеск синего лезвия сабли, который стоило бы тут же погасить саблей телохранителя, но пусть это произойдет завтра, под стеной, — большой труп его затвердеет, станет ступенькой для штурмующего. Полон велик и опасен. Под стенами, где хозяйка — смерть, урусские рабы разрубают звенья вязи, чтобы броситься на воинов Субудая, только смерть находит их прежде. Нет, он, Субудай, не предполагал, что люди этого большого лесного народа окажутся такими! Когда все привычно, хотя и трудно, с невозвратимыми потерями, завершилось в последнем городе, стоящем в начале этой дороги, ему привели юного уруса с отрубленной кистью правой руки. Это он, раненный, рванулся и добрался зубами до горла его, Субудая, любимого сотника, который после битвы должен был стать тысячником. Субудаю захотелось посмотреть на сердце пленника. Юноша, что-то шепча, помахал кровавым обрубком перед лицом и грудью, потом подставил голову палачу, полоснув по глазам Субудая горячим взглядом… Сердце его было точно такое, как у монголов, урянхайцев, джурдже и гурджиев…Полон слабеет на холоде без мяса. По дикой вере Урусов в какого-то великого южного бога, они не принимают мяса в это время, а конину не едят никогда, но Субудай знал, что не сегодня-завтра они начнут есть ее, хотя хорошо понимают, что смерть подошла к ним со всех сторон… Сил мало, и напрасно он отпустил Монке: южные. кипчаки никуда бы не делись!Субудай обогнул крепостной выступ, чтобы посмотреть на ворота, которые надо было проломить до прибытия Бату, и оцепенел.— Увидел разлившуюся Тверцу?— Нет. Новоторжская крепость стояла на правом, новгородском берегу Тверцы, и орда спокойно перешла ее по льду — в феврале толстый северный речной лед не вдруг, пробьет и острая пешня, не то что лошадиное копыто.— Что же он увидел?— Лед. Новоторы, еще в начале зимы узнав о нашествии орды, затворили ворота и наморозили на них и на всю стену, защищавшую город с напольной стороны, неприступный ледяной панцирь. На его скользком подножии нельзя было утвердить туров, осадных машин и лестниц… Однако это не более как предположение — орда все же установила стенобитные орудия, пороки, взяла город штурмом и, естественно, «весь пожгоша, а людей избиша». И летописи сообщают один совершенно поразительный факт, особенно если его взять в сравнении. В самом начале набега орда шесть дней штурмовала Рязань, пять — Москву, немногим дольше продержался стольный Владимир, а прежде чем овладеть Торжком, орда «биша пороки по две седмицы». Две недели, четырнадцать дней, сражались защитники города! Только после взятия Торжка Субудай мог двинуться к Новгороду.— Почему к тому времени, когда вся северо-восточная Русь уже была повержена, сопротивление орде возросло? Может, сыграл роль особый патриотический и боевой дух жителей Торжка?— Наши предки любили свою родину, конечно, не меньше, чем мы, а патриотическое сознание средневековая Русь выработала на много веков раньше, чем европейские народы. Игумен Даниил, придя из-под Чернигова в Иерусалим, еще в 1108 году в записках своих шесть раз вспомнил родную речку Сновь и попросил у короля крестоносцев Болдуина разрешения поставить свечу от всей русской земли. Ни с чем не сравним пронзающий душу патриотизм «Слова о полку Игореве»! Это XII век. В Европе же впервые мысль о родине, как главной ценности народа, высказал Франческо Петрарка лишь в середине XIV века…Но одним патриотизмом предков нельзя объяснить неудачи орды к концу ее первого набега на Русь. Рязанцы или владимирцы, надо думать, были не меньшими патриотами, чем жители Торжка, так же «чрезвычайно круты», а их столичные крепости, конечно, превосходили все остальные по числу защитников и надежности укреплений… Так что большой вопрос остается и даже обостряется, потому что необходимо когда-нибудь все же объяснить, почему сопротивление орде и вправду возрастало! Исторические источники между тем просто фиксируют этот факт. А мы давайте подумаем вместе… Мне кажется, что Субудай сделал в этом краю стратегический просчет, полагаясь на способ осады крепостей, вывезенный из далекой страны чжурчжэнсй. Эта наступательная новичка сказалась бесполезной на Руси.Субудай не начинал штурма Владимира, пока та часть его войск, что брала Суздаль, не подошла «со множеством плена». Заметьте: он не отправил с конвоем пленных в степь, как добычу, а приказал пригнать их к Владимиру. Г. Е. Грумм-Гржимайло пишет, что монголы сгоняли «сельское население к городским стенам, заставляя их землей, камнями и бревнами заполнять крепостные рвы до их уровня и убивая при этом тех, кто не поспевал за остальными». Пленных ставили к осадным таранным и камнеметательным машинам, гнали на стены, а горожан потом понуждали под страхом смерти брать цитадели собственных городов, как это было, например, в Бухаре. При таком способе взятия городов «гибли обыкновенно десятки тысяч народа». Ох, немало, знать, погибло владимиро-суздальцев, которых орда заставляла, убивая непокорных, сооружать туры и тын вокруг своей столицы, немало русых голов скатилось наземь у катапульт! Пленные ночами перегрызали зубами волосяные арканы и ремни, пытаясь убежать в леса, не думая о том, что быстрые сабли неусыпно стерегут их головы за кустами. Наши предки предпочитали гибнуть, но не штурмовать стен своих городов.— Минуточку! Откуда это известно?— Ниоткуда не узнаешь обратного. В летописях — ни слова, у восточных авторов, наполнивших подробностями тома, — тоже, хотя там есть вполне достоверные рассказы не только о том, как покоренные народы штурмовали свои столицы, но и легко подчинялись другим военным целям врага, составляя целые армии для борьбы с собственным народом. В китайских источниках сохранился такой факт: орда сформировала и двинула на штурм чжурчжэньской столицы Яньцзина (Пекина), в котором жило множество китайцев, три армии из сорока шести китайских дивизий! «Таких примеров, — замечает Г. Е. Грумм-Гржимайло, — можно привести очень много». Только нет ни одного даже отдаленно похожего примера из истории нашествия орды на Русь! Косвенным доказательством того, что наши предки отказывались штурмовать родные города, служит необычно длительная история осады Торжка, под которым решилась судьба русского полона, превосходящего по численности орду… Возможно, что Субудай вообще не отправлял пленных в метрополию. Рабов надо было не только охранять, но кормить каждый день, чтобы они не перемерли в дороге, — иначе пропадал смысл их захвата.И трудно представить, чтоб какая-то партия рабов могла пройти через всю лесную Русь, половецкую степь, через Сибирь, саяно-алтайскую горную страну и Вольские простоты — это же семь тысяч верст! Ведь стояла зима, которая в половецких степях, например, была злее, чем в средней полосе — с сорокаградусными морозами при сильнейших ветрах. Кстати, Субудаю было невыгодно отправлять рабов в далекий этап и потому, что конвоирование их ослабляло бы его войско, и без того уже сильно ослабленное. А в конце февраля по дороге к Новгороду шли и бежали обезумевшие от ужаса люди, но вражеская конница легко настигала их, и не было никому спасения от аркана или сабли. Число пленных увеличивалось, хотя и без того их у Субудая уже было больше, чем воинов.— Это чем-то подтверждается?— У Татищева ясно сказано, что татар перед Торжком было множество, «а паче (то есть больше — В. Ч.) плененных», которые нужны были степным грабителям для того, чтоб «закрывать погибель их» при штурме Новгорода. Однако утверждать, что русских пленных под Торжком скопилось больше, чем воинов у орды, слишком ответственно перед историей! Нельзя же полагаться на общее мнение Татищева, не называющего никаких цифр! И разве можно так решительно настаивать без твердых оснований? Это может подорвать доверие читателя к нам. Ведь невероятно же, просто невозможно, чтобы воинов у Субудая было меньше, чем пленных! Историк С. М. соловьев считал, что с Батыем пришло на Русь триста тысяч всадников. Это, к сожалению, принимается на веру.Правда, по Рашид-ад-Дину, «булгары и башгирды» то есть волжские болгары и башкиры, выступили навстречу орде «с 40 туменами славного войска», и Бату узнал, «что их вдвое больше монгольского войска и что все они бахадуры». «Тумен» — это тьма, десять тысяч, и, значит, перед нападением на болгар и башкиров у орды было 200 тысяч воинов? Неизвестно, сколько сабель потеряла или приобрела орда в мордовско-буртасских землях, сколько отделилось для рейда на юг, но вот явилась в труде авторитетного историка эта круглая цифра — 300 тысяч, в романе В. Яна «Батый», однако, называется другая цифра — 400 тысяч всадников, а в одном дореволюционном научном сочинении говорится даже о «монгольской полумиллионной армии в конце русского похода», у Козельска…— Ну, уж это-то слишком!— А в новейших научных трудах опубликованы донельзя условные подсчеты численности этой «монгольской» армии, имеющие, впрочем, тенденцию к снижению первоначальных астрономических цифр. Одни авторы исходят из предположения, что детей в усредненной монгольской семье было пятеро и каждая будто бы выделила в первый западный поход по одному воину, а так как все население тогдашней Монголии могло составлять почти 700 тысяч человек, то, следовательно, Бату и Субудай привели на Русь ровным счетом 139 тысяч сабель. Другие расчеты основаны на произвольном допущении, будто все чингизиды были военачальниками, причем каждый из них якобы командовал туменом, тьмой, то есть десятью тысячами воинов. А так как по средневековым источникам на Русь пришел сын Чингиз-хана Кулькан, погибший под Коломной, семь внуков — Орда, Бату, Шеибани, Тангут, Гуюк, Кадан и Байдар, правнук Бури и внучатый племянник Аргасун, то вроде бы проще пареной репы определить общую численность орды, напавшей на Рязанское княжество перед зимой 1237 года, — она составляла тоже ровным счетом 100 тысяч человек.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86