Марина Терентьевна увидела, как побледнело лицо Карасала. Однако молодой офицерик лишь вежливо представился Карасалу и спросил:— По слухам, вы дворянин?— Воистину так, — ответил тот. — Отнюдь не по слухам.— Прошу извинить. Но не пользовались ли вы в свою очередь слухом о том, что по этим местам скрываются беженцы снизу?— До вашего визита не имел чести слышать такой новости.Офицер послал за правителем хошуна, и, когда дрожащего Томут-нойона привели, у Карасала не было ни возможности, ни причин отказать в посредничестве.— Переведите ему, чтобы…— Пожалуйста, — поправил Карасал.— Переведите ему, пожалуйста, чтобы он немедленто отрядил верховых для сбора туземцев. Имею в виду мужчин с оружием.Целый день тувинцы съезжались небольшими вооруженными группами. Казаки встречали их на пути, сопровождали к дому Карасала, где оружие складывалось в общую кучу, а тувинцы загонялись в круг оцепления. К вечеру офицер поставил Томут-нойона перед соплеменниками.— В России восстанавливается монархия, — переводил Карасал. — Имею полномочия объявить вам, что сибирские правительство считает Урянхайский край неотъемлемой частью России. Ваш хошунный правитель отказывается от своего положения и прав, о чем он вам сейчас изволит объявить…Томут-нойон, однако, пронзительно закричал, задергался в руках стражи, а многие тувинцы кинулись к оружию, но казаки, хохоча, хлестали их плетьми, били прикладами. Бессильная толпа начала рассеиваться. Тувинцы бежали в кусты, отвязывали лошадей, и через полчаса никого из них не осталось на поляне. Офицер сказал Томут-нойону, что наведет тут порядок и увезет его в минусинскую тюрьму. На ночь он запер его в той самой бане, где когда-то Карасал лечил Сундуя…Три дня офицер с казаками рыскали по хошуну, Карасал убирал хлеб, а Марина Терентьевна все эти дни, жалея Томута, носила к бане еду. Томут жалобно скулил и молил караульщиков отпустить его, а казаки, клацая затворами винтовок, пугали его, смеялись, и Марина Терентьевна стыдила их за такие жестокие шутки… Рассматриваю ее фотографию тех лет. Красивое задумчивое лицо под копной хорошо уложенных волос, гордая осанка, хорошо пошитое городское платье, в вырезе которого кружевное воздушное жабо, тонкий и стройный стан-никогда бы не подумал, что это выросшая в глуши дочь рыбака! Она опирается рукой на березовое кресло, а на заднем плане — плохо проявленные, размытые травы и неясное лицо какого-то бородатого старика.Звоню:— А Марину Терентьевну вы хорошо помните?— Как же! Она была намного младше Карасала и когда впервые появилась внизу, то удивила всех нас своей обворожительной внешностью. Синие, под цвет неба, глаза, роскошные волосы с завитками на висках, божественная фигура, совсем не деревенские манеры. Карасал любил ее какой-то неземной любонью. Он научил ее грамоте. Она прочла всю его довольно приличную библиотеку, но с беллетристикой почти не была знакома, зато иногда поражала в разговоре неожиданными знаниями, совсем не обязательными для нее. Подозреваю, что в тайге она подряд читала словарь Брокгауза и Ефрона…Офицер с отрядом вернулся усталый и раздраженный, улегся спать, но заснуть не мог-из бани слышался отвратительный вой Томута: не то какую-то древнюю песню он пел, не то печально оплакивал свою судьбу,— Прикажите этому дикарю замолчать! — вскочил офицер в кабинет хозяина, который еще не ложился.— Пожалуйста, — поправил Карасал.— Пожалуйста, — повторил офицер.— Бесполезно. Я много лет знаю этого человека.— Но вы только послушайте! — На усадьбе раздавались душераздирающие вопли. — О чем он воет?— Прощается с Бий-Хемом и горами, — прислушался хозяин.— Придется его пристрелить.— Никак нельзя, — возразил Карасал. — Не в обычаях, позволю заметить, русского воинства. Кроме того, я прожил здесь четверть века и хорошо знаю урянхайцев. На многих из них это произвело бы весьма нежелательное впечатление.— Вы полагаете? — пробормотал офицер и, выйдя наружу, отдал в темноту какое-то распоряжение.Вскоре Томут завизжал, как под ножом, и смолк. Весь трепеща, Карасал встретил офицера в дверях:— Вы недооцениваете последствий…— На вас лица нет, — устало сказал офицер, — ему просто заткнули рот.Утром отряд засобирался вниз. Офицер снял караулы с реки и дороги, приказал подать коня. Томута выволокли в последний момент и вынули изо рта кляп. Томут покатился но траве, заверещал. На крыльцо вышла Марина Терентьевна, одетая в лучшее свое, ни разу до сего дня не надеванное кремовое платье, приблизилась к офицеру.— С этим добрым и несчастным народом нам жить, — промолвила она. — Молю вас — отпустите его! Томут смолк, по-собачьи глядя на нее.— Попросил бы вас о том же, — сказал хозяин и заметил, как в глазах Томута мелькнула знакомая искорка и тут же погасла под тяжелыми веками.Офицер все смотрел на Марину Терентьевну, которая вдруг гордо вскинула голову и, глядя ему прямо в глаза, произнесла:— Хотите, я встану перед вами на колени?— Совершенно лишняя жертва. Только переведите этому князю, чтобы он забыл в обновленной России о своем нойонском звании, — сказал он, добавив: — Пожалуйста…Томут торопливо закивал, хорошо поняв, чего от него хотят, и офицер разрешающе махнул плетью. Бородатый казак обнажил саблю, передернул ею за спиной Томута, и веревки упали. Отряд ушел, а Томут, мгновенно изменивший выражение лица, сказал по-тувински Марине Терентьевне, что он этого не забудет, пока его глаза видят Бий-Хем…А через несколько дней Томут, обычно оставлявший коня у коновязи Карасала, подскакал к самому крыльцу и властно закричал. Карасал был в поле. Вышедшая Марина Терентьевна увидела, что Томут надменно прямится в седле, а лицо его, исполненное преувеличенного достоинства, непроницаемо-таинственно, как у Будды.Из письма: «Он сказал, что пришел час отплатить за ее доброту и откроет ей великую тайну. Днями прибудут в Тоджу монгольские воины и учинят жестокую расправу над всеми русскими. Надо бы скорей уезжать, однако у Карасала большое хозяйство пропадет, труды стольких лет! Томут-нойон знает, как русские трудились, какие у них хорошие лошади, скот и машины. Он с Карасалом тут состарился, между ними всякое случалось, но Томут-нойон умеет быть благодарным. Для спасения богатства пусть Карасал-кургая, то есть „жена Черной бороды“, перейдет жить в его юрту, а когда нагрянут монголы, он им скажет, что эта русская женщина есть его жена, и ему, князю, поверят, будто так оно и есть вправду. А Карасал с детьми должен немедля уехать в Россию, иначе ему придет смерть, и он волен сам решить, что выбрать. Томут уехал, а Марина Терентьевна кинулась на поле, где Карасал и Сундуй в ранних осенних сумерках — горы затеняли небо — ставили последние снопы. А утром появилась разъяренная жена Томута, коей пьяный Томут все рассказал, и устроила скандал, не уразумев того, что Марина Терентьевна ни под какими силами и предлогами не согласилась бы на дурную хитрость Томута. Карасал ее успокоил, куда-то съездил верхом, потом быстро навьючил лошадей, взял самое необходимое, жену и детей рассадил по седлам, и тут прискакал сверху, с другой заимки, его младший брат. Он тоже все узнал, но решил остаться, потому что оставались другие русские и у него уже было свое хозяйство и семья большая, каких мало, а лошадей угнал Томут, и ехать стало не на чем, маленьких детей должен всякий пожалеть».Опять звоню:— Сколько было детей у брата Карасала, не помните?— Всего? Много, они с Лидией Александровной оба молодые были, когда поженились. Значит, так… Костя, Саша — девочка, потом пошли мальчики — Миша, Петя, Боря, Костя — второй, Витя, тут вклинилась Маша, дочка, и снова были сыновья Валя и Алеша, за ними последняя девочка Галя…— Одиннадцать человек?— Нет, это не все. Было еще трое мальчиков — Валя-второй, Володя и Саша-мальчик…Любознательный Читатель. Четырнадцать!.. Но что все же стало с Карасалом, его братом, их женами и детьми? Может, Томут все выдумал?— Не выдумал. Карасал уехал. Брат с семьей остался. Среди его детей были и совсем маленькие, и такие, что уже все хорошо понимали и до сего дня все помнят…Из письма: "Когда монгольские милитаристы нагрянули на Тоджу, сразу же арестовали моего отца, учителя Леошина, Григория Кукузе, Степана Петрова и других русских крестьян, связали им руки, посадили на лошадей и увезли в Тоджинское зуре, в переводе-монастырь. Там стояли палатки, в которых находился главарь этих захватчиков Очтчур-Батор, правитель Тоджинского хошуна Томут-нойон, хошунские ламы.Первым допрашивали моего отца, предъявив ему претензии, почему, мол, твой брат Карасал на требование правителя Тоджинского хошуна Томут-нойона не согласился перейти в монгольское подданство, а среди жителей Тоджи Карасал якобы проводил агитацию против феодального режима, что, мол, феодальной власти в Урянхайском крае не будет, а будет народная Советская власть. Тоджинский чиновник Лопсан-Мерен хорошо владел монгольским языком. И вот по приказу Очтчур-Батора и Томут-нойона палач приводит отца со связанными руками и бьет его по щекам плетью. По-тувянски плеть называется шаагай. 120 плетей отцу всыпали, 60 по щекам и 60 по заднему месту, все посекли до течения крови. По очереди избили поселенцев Кукузе, Петрова, учителя Леошина, который всех нас на Тодже учил читать и писать, других русских также посекли нагайкой, и, когда их развязали, они не могли сидеть. После прочитали арестованным, что, мол, все население Тоджи переходит в новое подданство, а их власть в хошуне будет осуществляться через правителя Томут-нойона и его заместителей Номиам Саигыркчн и Лопсан-Мерена.Интересно осуществлялся переход в подданство Монголия. Палач, взяв в руки трехлинейную винтовку, садился перед арестованным, передергивал затвор и приставлял ствол к лицу арестованного".— Там так и написано: «интересно»?— Да. «Потом арестованный должен был лизнуть дуло и открыть рот. Палач, наставив винтовку, спускал курок».— Убивали?!— Пугали. Винтовка была с пустым магазином.— Но первый-то этого, наверное, не знал. Жуть!— Надо думать. «Через несколько недель, когда все выздоровели, отец, Петров, Кукузе и Леошин в беседах очень часто смеялись над присягой монгольских палачей-феодалов». Письмо длинное… Дальше рассказывается, как брата Карасала в качестве переводчика захватчики возили в соседний хошун, где они разграбили золотой рудник, как служащих привязывали к столбам, как делили в лесу золото и барахло, а переводчика заворачивали в ковер, чтоб он не увидел, кому сколько достанется…А вот последнее письмо племянника Карасала, живущего до сего дня в Туве:"Что я помню о моем дяде Владимире Александровиче? Не многое, ведь я родился в 1908 году, однако какието детские воспоминания остались, то смутные, общие, то яркие, картинками.Карасал сеял коноплю. Помню, как мои старшие братья и старшие дети Карасала ухаживали за коноплем, мочили его в енисейской протоке и отбивали, трепали на простои деревянной машине, сделанной Карасалом. Еще помню, как Карасал с моим отцом и Пыщевым, братом Марины Терентьевны, гнули полозья для саней и кошевок, а также гнули дуги. В библиотеке Карасала помню книги Пушкина, Лермонтова, Толстого, Гоголя, Гюго, Некрасова, Крылова, двенадцать толстых томов «Жизни животных» н много других книг. И еще помню, как он играл на музыкальных инструментах-скрипке, кларнете, гитаре, балалайке, мандолине. Его этому умению удивлялись и русские крестьяне и тузинцы, приходили слушать. Под его аккомпанемент моя мама Лидия Александровна и Марина Терентьевна пели, помнится, «Волга-реченька», «Не брани меня, родная» и «Не искушай меня без нужды». И еще помню большой концерт, в который он втянул многих родных. Вначале он, нарядившись кузнецом, пел «Мы кузнецы» с перебоем молотками по наковальне.Карасал первым прочистил и проложил зимнюю дорогу через хребет на Малый Енисей, по Балыктык-Хему и Тсрзику возил рыбу в обмен на муку в Сарык-Сек, Фсдоровку, Бояровку, Медведевку и Зубовку, его примеру последовали все тоджннцы и благодарили его.Томут-нойон выгнал Карасала с прииска Темерчи. Карасал там стал строить кузницу, но Томут вместе с хошунным начальником Лопсан-Мереном прогнал его и сдал это место Скобееву, потому что Карасал не мог нойону платить такую подать, какую тот просил. Так и все время нойон изгонял Карасала со всех мест к в 1918 году— с его постоянного местожительства".На этом наше путешествие в прошлое Тувы заканчивается, и мне, собственно, добавить нечего, кроме общеизвестного — с помощью Красной Армии трудящиеся тувинцы выгнали интервентов и томутов, установили в 1921 году народную власть.Любознательный Питатель. Хорошо, а что сталось с главным нашим героем-Карасалом? Он вернулся в Тоджу?— Нет. На родине он был арестован.— За что?— По доносу. Надо учесть обстановку того времени, крутого, тревожного, переломного. Еще идет гражданская война. Разруха, голод, саботаж городских спецов и сельского кулачества. У работников, укрепляющих с лета 1919 года Советскую власть в Сибири, было м.;ого важных забот. И вот донос на человека, не имеющего никаких заслуг перед революцией. Человек этот почти тридцать лет назад выехал за пределы России, был там не то купцом, нс то предпринимателем, имел богатое хозяйство, а вернулся на родину в тот год, когда Советская власть по "сей Сибири пала. Кроме того, он был дворянином, представителем самого привилегированного сословия при царском режиме.— Да, но Пушкин и Лермонтов, Миклухо-Маклаи и Грумм-Гржнмайло, Толстой и Маяковский тоже были дворянами! А в чем конкретно обвиняли Карасала?— Будто бы из-за границы он снабжал белогвардейцев оружием.— Карасал? Оружием? А факты какие-нибудь были?— Была правда в том, что летом 1918 года именно с заимки Карасала карательный казачий отряд доставил вниз оружие, и слух об этом, очевидно, жил в округе. Но это было оружие, изъятое белоказаками у тувинцев! Достоверную свидетельскую проверку факта можно было, наверное, сделать на Тодже, но в Туве тогда тоже шла гражданская война.— И что-в расход?— Карасал восемь месяцев просидел в минусинской тюрьме, той самой, от которой он вместе с Мариной Терентьевной отвел тувинского феодала Томута. Выть может, и это Карасалу ставилось в вину, и я не знаю, от кого и откуда пришел донос. Иной романист тут бы не удержался, чтоб для интересу не приписать донос самому Томуту, верткому и хитрому выродку, уцелевшему во всех передрягах.— Короче — в расход?— Карасал сам считал, что этот конец для него неизбежен, хотя все время оставалась надежда на Марину Терентьевну.— А кто бы поверил жене?— Не жене. Другим, которых она могла разыскать, в том числе и в Туве. И вот бумага, сыгравшая решающую роль в судьбе Карасала. Написана она была тем самым большевиком Яковом Константиновичем Потаниным, что работал вначале в Туве, а потом «внизу» председателем Тыштымского Совета. Во время контрреволюционного мятежа был подвергнут страшным пыткам, но сумел бежать и скрыться в тоджинскон тайге близ фермы Карасала. В этом документе я только заменю фамилию Карасала на его привычное для читателя прозвище и чуть сокращу заявление Я. К. Потанина: «Я большевик-революционер. Мне угрожала неминуемая смерть, а также моим товарищам. Карасал подвергал себя не меньшей опасности, в которой находились мы, и только благодаря его находчивости и непоколебимому характеру он спас многих, и в том числе меня. Мой долг как революционера-большевика вмешаться в постигшее его несчастье по гнусному ложному доносу о доставке им якобы для белогвардейцев оружия. Карасала я знаю как человека с великими качествами, и скорее, наверно, Енисей потечет в обратном направлении, нежели Карасал доставлял оружие белым. Повторяю, ложь, клевета, и я уверен, что с получением сего Карасал будет освобожден».— Похоже на документ тех лет… Освободили?— Да.— Но все же: кто он был по родовой линии? И как эти братья-дворяне очутились в Сибири?— Карасал интересен как личность, сам по себе, а история глубоко и своеобразно отразилась в его собственной судьбе. Звали его Владимиром Александровичем Мозгалевским, и был он внуком декабриста Николая Мозгалевского.С 1920 года В. А. Мозгалевский руководил сплавом леса по Амылу, Кизиру и Тубе, потом работал директором кролиководческого совхоза, в Красноярском отделении «Союзпушникы», еще позже в инвентаризационной партии. Умер он в 1934 году на станции Уяр, где работала эта партия. Смерть наступила в результате несчастного случая — нес бутыль с молоком, поскользнулся и напоролся пахом на осколки так, что кровотечение не удалось остановить.Всю эту историю я восстановил по воспоминаниям детей и племянников Карасала, архивным и эпистолярным материалам, собранным красноярским краеведом А. В. Вахмистровым, по беседам с потомками декабриста Николая Мозгалевского-правнучкой его М.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86