Но вот в студии прозвучал смех отца, и, когда Поли взглянул ему в лицо, глаза у него уже не были красными и усталыми, они сияли и улыбались.
Не тут-то было.
Когда Поли действительно вошел в комнату и увидел отца, Витторио спал в постели, такой бледный, худой и постаревший, что мальчик с трудом его узнал.
Что они сделали с его отцом?
Он услышал, как мать негромко вскрикнула у него за спиной, и этот слабый звук подтвердил трагедию.
– Папа?
Поли еле выговорил слово из-за хлынувших потоком слез.
Ребенок.
Мальчик стиснул веки, чтобы остановить постыдный поток. Что это с ним? Ладонями, трепещущими, словно птицы, Поли сердито вытер мокрые щеки. Скорее. Отец не должен видеть.
Но отец увидел.
Сначала сына. Потом жену. Увидел.
Едва стало возможным нечто похожее на разумную речь, Витторио Батталья сказал сыну:
– Ну так расскажи мне, Поли. Расскажи, где ты был и что делал.
И мальчик рассказал.
С самого начала – с того момента, как Дом стукнул его по голове и увез с собой, и вплоть до своего единственного заключительного выстрела на поляне. Поли ничего не пропустил. Сын поведал отцу историю на сон грядущий, волшебную сказку о заколдованной стране, где обитали драконы и одинокий великан. Но на самом деле он был всего лишь маленьким мальчиком.
Витторио чувствовал себя слабым, пристыженным, подавленным. Неужели это сделал его маленький мальчик, который тайно от всех сосет большой палец? И чем же занимался в это время его отец? Стрелял не в тех, в кого надо, был в свою очередь подстрелен сам и лежал здесь, мечтая о смерти.
Он доказал свою непригодность и неподготовленность. Он оказался в неоплатном долгу перед женой и сыном. Хищные звери свободно бродили по улицам.
Это невероятно, но он взрастил настоящего тигра и теперь ощутил первые слабые признаки жизни среди могильных камней в своей груди.
И все лучшее в нем устремилось к полету.
Глава 93
Томми Кортланду все рассказал Витторио. Но только Пегги могла и должна была проводить резидента ЦРУ на поляну, где произошли последние события.
Кортланд был один, когда увидел Генри Дарнинга в траве. Пегги показала ему дорогу, а сама осталась в машине. Высокая трава клонилась под ветром. Министр юстиции лежал неподвижно. За долгие годы Кортланд повидал множество тел. Некоторые из них выглядели так, словно они спят. Но не Генри Дарнинг.
Кортланд вернулся в машину и попросил Пегги ненадолго оставить его в одиночестве. Потом по сотовой связи дозвонился до Артура Майклса в Белом доме.
– Выслушайте меня, – попросил он и доложил главе администрации Белого дома, где он находится и что произошло.
Майклсу понадобилось для ответа некоторое время, что было в принципе ему несвойственно.
– Боюсь, что нам придется подключить президента, Томми, – сказал он. – Подождите. Это одна минута.
Однако понадобилось куда больше минуты. Впрочем, к тому времени как президент оказался на проводе, Майклс успел ввести его в курс дела.
– Я слышал, что история завершилась наихудшим образом, – устало произнес президент.
– Да, мистер президент, – согласился Кортланд. – Но если вы позволите мне действовать быстро, то неприятные последствия еще можно нейтрализовать.
– Каким образом?
– Преподнести это как трагический несчастный случай.
– Возможно ли это? – помедлив, спросил президент.
– Такое случается постоянно на нынешних смертоубийственных дорогах.
– Право не знаю, Томми. Такого рода дымовая завеса чрезвычайно опасна тем, что может привести к обратным результатам.
Кортланд промолчал.
– Кто будет знать правду? – вмешался в разговор Артур Майклс.
– Мальчик и его родители, Джьянни Гарецки, Мэри Янг, Карло Донатти и несколько наших агентов.
– Всемилостивый Боже, – прошептал президент.
Разведчик снова промолчал. Он смотрел на Пегги Уолтерс – как она стоит в отдалении и глядит на деревья. Словно находится на краю земли. Кортланду пришло в голову, что с этой женщины все и началось.
– Как мы можем верить, что все сохранится в тайне? – спросил президент.
– Это отнюдь не вопрос доверия.
– А чего же именно?
– Национального благополучия, мистер президент. К тому же никто из этих людей не захочет вызывать осложнения. Все, чего они жаждут, это забыть и жить спокойно.
– А если когда-нибудь они решат, что забывать не следует?
– В таком случае в их распоряжении окажется нелепая и совершенно бездоказательная история, которой не поверит ни один человек в здравом уме.
– Возможно, и так, – сказал президент. – Однако я все-таки считаю, что пока истина известна столь многим, я вряд ли буду чувствовать себя спокойно. – Он сделал паузу. – А вы, Арти, как относитесь к предмету?
– Совершенно иначе, чем вы, мистер президент.
– Почему?
– Потому что, если мы откажемся от предложенного нам выхода, нам придется иметь дело с неприятной и опасной правдой. И, клянусь Богом, эта правда в самом деле опасна.
На линии воцарилось достаточно долгое молчание.
– В этом особом случае, – продолжил Артур Майклс, – правда означает поручение расследования специальному прокурору или даже комитету Конгресса. Не меньше года займет раскрытие вонючих убийств, последуют разнообразные разоблачения, обвинения по адресу правительственных учреждений и мало ли что еще. И это в связи с министром юстиции Соединенных Штатов, тщательно выбранным и назначенным лично вами.
Последовавшее на сей раз молчание тянулось гораздо дольше, чем предыдущее.
– Скажите, мистер президент, – снова заговорил глава администрации, – вы действительно хотите, чтобы мы прошли через все это?
Вздох Нортона был еле слышен.
– Вы здесь просто теряете время, Арти. Вам бы следовало заняться продажей ковров.
Глава 94
Для Поли настало странное время.
Он, конечно же, был счастлив. Как же иначе? Мама и отец живы, все они снова вместе. Но порой мальчику делалось грустно. И это его тревожило. Как будто ему недостаточно того, что его родители не погибли. Как будто ему хотелось чего-то большего. Но это же неправда.
И все-таки…
Время от времени, когда он сидел один, или стоял где-то, или чем-то был занят, или просто лежал в постели, перед ним проходили все эти люди. Просто проходили мимо, то по одному, то по нескольку сразу, а то и все вместе… Дом, и Тони, и водитель грузовика Нино, и Фрэнк Ланджионо, и Карло Донатти, и Генри Дарнинг.
Нет, поправлял себя Поли, не просто и Генри Дарнинг. Скорее всего главным образом Генри Дарнинг. Потому что именно он являлся чаще, чем любой из остальных.
И это было самое нелепое. Ведь Поли даже никогда не слышал о Генри Дарнинге до тех нескольких минут, которые они провели вместе на поросшей травой поляне. И даже тогда он не знал, кем был этот Генри. Не имел об этом представления до вечера следующего дня, когда они с отцом смотрели новости по телевизору в комнате у отца. Только тогда Поли кое-что узнал.
Диктор рассказывал печальным голосом:
“Министр юстиции Соединенных Штатов Генри Дарнинг погиб в автомобильной катастрофе прошлым вечером. Машина, которой он управлял, сорвалась с шоссе Амальфи неподалеку от Сорренто, взорвалась и сгорела”.
Показывали почерневшую от огня машину, которую подняли краном из-под обрыва, показывали разломанное ограждение дороги, а потом тело в оливково-зеленом мешке – его на носилках вдвигали в автомобиль “Скорой помощи”.
Кадры, запечатлевшие министра юстиции Дарнинга в разговоре с репортерами в аэропорту Неаполя, когда он только еще прилетел с американской делегацией на юридическую конференцию в Сорренто. И как министр засмеялся в ответ на вопрос, заданный кем-то из репортеров.
Но у Поли после передачи возникло немало собственных вопросов.
Отец постарался ему объяснить, насколько лучше, если люди поверят, что министр юстиции Соединенных Штатов погиб в автомобильной катастрофе, а не был застрелен восьмилетним мальчиком, которого он намеревался убить вместе с его матерью и американским саро di tutti capi по имени Карло Донатти.
Поли кое-что из этого понял, но не все. А чего не понял, попробовал вообразить. Правда, воображать было особенно нечего на основании нескольких фактов, сообщенных отцом.
Спустя несколько дней, когда через спутник показывали похороны Генри Дарнинга, недоумении у Поли возникло еще больше.
Это были очень пышные похороны в Вашингтоне, на них приехало много важных людей, а сам президент Соединенных Штатов встал и начал говорить о Генри Дарнинге. Мальчик слушал, не пропуская ни слова. А поскольку президент говорил о человеке, которого он, Поли Уолтерс, застрелил из своего коротконосого пистолета, то Поли не мог отделаться от ощущения, что президент обращается прямо к нему.
И что же он услыхал от президента, которому внимало множество людей?
Что Генри Дарнинг был выдающимся американским патриотом и одним из величайших людей своего времени.
Что Генри Дарнинг был героем войны и рисковал собственной жизнью, чтобы спасти жизнь других, и был награжден самым высоким военным орденом своей страны.
Что как глава департамента юстиции Соединенных Штатов, он привнес новое содержание в понятие правосудия во всем свободном мире.
Что гибель Дарнинга – непоправимая трагедия, значение которой для жизни всех людей нельзя преуменьшить.
Слушая все это, Поли размышлял: как же это может быть?
Когда передача кончилась, Поли обратился к отцу, который смотрел и слушал вместе с ним.
– Знает ли президент Соединенных Штатов, что на самом деле случилось с Дарнингом?
– Да, – ответил Витторио.
– Откуда он знает?
– Я рассказал об этом своему другу, агенту американской разведки, а он передал президенту.
Поли посмотрел на отца, все еще слабого и бледного.
– А почему ты должен был ему рассказывать?
– Потому что он так или иначе узнал бы об этом. И я решил, что лучше ему узнать от меня.
Внутри у Поли похолодело.
Президент Соединенных Штатов узнал, что он, Поли Уолтерс, убил знаменитого человека.
Что могло быть хуже?
Ответ на этот вопрос пришел мгновенно.
Еще хуже было бы, если бы знаменитый человек застрелил его мать, его самого и Карло Донатти.
При этой мысли мальчика охватили и страх, и злость.
И он выкрикнул короткое грубое ругательство – при отце, чтобы тот понял его состояние.
– Что с тобой, Поли?
– Почему американский президент должен быть таким лжецом? – ответил Поли. – Почему он должен врать про Генри Дарнинга только потому, что он умер?
Витторио Батталья взглянул на своего тигра с мрачными глазами, на взращенное им чересчур серьезное чудо.
– Все это не было враньем, – сказал он. – Дарнинг в самом деле совершил то, о чем говорил президент. И многое другое, о чем президент не упомянул.
– Совершил?
– Да.
– Но как же он мог?
Недоумение застыло в широко раскрытых глазах Поли. Он понимал многое, но такое было выше его понимания.
– Он собирался убить нас всех, – сказал он. – Я клянусь тебе, папа. Еще одна минута, и он сделал бы это.
– Я знаю. И верю тебе. Но люди не односторонни. В каждом из нас много разных качеств. Одни прекрасны, зато другие поистине оскорбляют небеса.
Сказанное отцом сбило Поли с толку и даже напугало. Мысль о разных сторонах в натуре любого человека ему не нравилась. От нее делалось тяжело и грустно. Он не сожалел о том, что уничтожил дурные качества Генри Дарнинга, но как быть с хорошими – ведь они уничтожились вместе с дурными?
И лежа в эту ночь в постели, мальчик вспомнил, как знаменитый человек обернулся и посмотрел на него в последние несколько секунд.
И выражение у него было такое, словно он вот-вот улыбнется.
Как будто у них с Поли была тайная шутка, понятная только им двоим.
Теперь-то Поли знал, что никакой шутки не существовало. Просто лучшая часть Генри Дарнинга прощалась с ним. Вместо того чтобы улыбнуться, Поли заплакал.
Глава 95
Джьянни Гарецки, в отличие от Поли, не испытывал желания плакать. Он радовался легким ударам кисти о туго натянутый холст и вспоминал, что значит быть художником.
Куда лучше, чем быть стрелком, думалось ему.
Люди, разумеется, продолжали стрелять друг в друга. Это их вечное занятие. Но оно больше не имеет отношения к нему лично. Во всяком случае, непосредственно, так сказать, напрямую. Больше всего Джьянни интересовали Мэри Чан Янг и суть их общего бытия. То, что еще впереди. Отныне у него есть те же самые возможности, что и у каждого, те же самые поводы для радости и огорчений. Ему было приятно сознавать это. И Мэри тоже.
Джьянни перевез ее из больницы в Сорренто на виллу на Капри, где свет был мягкий и постоянный почти каждый день, а ограничения для любовников и художников устанавливали они сами.
Хотя Мэри была еще бледная, слабая и не вполне поправилась, Джьянни начал писать ее портрет. Как бы он мог удержать себя?
Отступив слегка назад и рассеянно обтирая кисти, художник, сощурив глаза, вглядывался в свое создание.
Это был резко и смело написанный сильными и уверенными мазками кисти портрет маслом; краски яркие и контрастные. Глаза Мэри горели темным огнем из запавших глазниц, бледность высветила исхудалые щеки, еле заметный намек на улыбку чуть изогнул полные алые губы. Но вся картина несла на себе почти неуловимый отпечаток глубокой печали.
– Разве я так выгляжу?
Мэри незаметно соскользнула с кресла и остановилась позади Джьянни.
– Не знаю, – ответил он. – Разве? Это ты должна сказать мне.
– Но ведь это ты написал портрет, – удивилась она.
– Нет. Я всего лишь держал кисти и водил ими по холсту. Ты, и только ты сделала картину такой, какая она есть.
Мэри долго стояла молча.
– Тогда прости меня, – произнесла она тихо. – Я не знала, что сделаю ее такой.
– Какой?
– Такой печальной, – ответила она и прижалась к нему.
Обняв ее, Джьянни почувствовал, какой хрупкой и невесомой она стала.
– Я не должна была, – прошептала Мэри.
– Почему?
– Потому что слишком люблю тебя, чтобы выглядеть печальной.
На самом деле это было не столь уж необычайно. Джьянни давно заметил, что у тех, кто сильно любит, грустные глаза. Даже когда они были счастливы, что-то в них казалось готовым к боли. Он полагал, что это некий вид самозащиты. Трудно поверить тому, что ждет впереди. Не слишком обольщайтесь, говорили глаза. Не чувствуйте себя чрезмерно счастливыми оттого, что ваша любовь еще не клонится к закату. Вы потеряете ее. Так или иначе она придет к концу.
Джьянни считал, что это правда. Любовь конечна. Рано или поздно один из вас, либо вы сами, либо любимый человек, изменится, остынет, уйдет или умрет. И глаза об этом знают.
Но, как думал Джьянни, с Мэри все, разумеется, обстоит сложнее.
Позже они вдвоем сидели над водой; заходящее солнце окрасило море в темно-красный цвет, и чайки, пролетая над ними, громко кричали, а Джьянни вдруг подчинился порыву вызвать их общий призрак. Впрочем, он их и не покидал. Генри Дарнинг, хоть и неподвижный, был где-то поблизости.
– Он не оставляет тебя одну, верно? – спросил Джьянни.
– Теперь уже становится легче, – помолчав, ответила Мэри.
Джьянни сомневался. В действительности покойный министр юстиции после смерти, казалось, стал вездесущим, чего не было при жизни. А полученное нынче утром официальное уведомление юриста о том, что Мэри является главной наследницей Генри Дарнинга, отнюдь не могло ослабить ее мысленную связь с покойным.
– Не то чтобы я не понимал твои чувства, – сказал Джьянни, – однако не будем забывать, каким сукиным сыном он оказался.
– Так ли уж мы в этом уверены?
Джьянни взглянул на Мэри и увидел в ее глазах отблески уходящего дня.
– Мы уверены, – сказал он. – Разве что для тебя двух дюжин трупов недостаточно, чтобы устранить сомнения.
Мэри промолчала, и это беспокоило Джьянни.
– Но, может, все дело в его незабываемой фразе, – уже мягче продолжал он, – что проживи ты до ста лет, в глубине души так и будешь считать, что никто не любил тебя сильнее, чем он.
– Мне не стоило говорить тебе об этом, – вздохнула Мэри.
Какая женщина удержалась бы? – подумал Джьянни. Это просто природа любви. И природа Мэри Янг. И, конечно же, Генри Дарнинга. Которого, при всем том, что произошло по его вине, Джьянни никогда не встречал. Но чтобы понять его в одном определенном смысле, Джьянни не нуждался во встрече. В том, что касалось любви, Дарнинг не отличался от других. Никто не отличался.
В разное время Джьянни пришлось выслушивать гангстеров, убийц, костоломов, богатых и бедных, туповатых и остроумных. Единственным общим знаменателем для всех, неизменным свойством каждого была неодолимая потребность довести до его сведения, как истинно и глубоко они любили.
Погляди на меня! – прямо-таки вопияли они. Обрати внимание. Не важно, как я выгляжу. Не важно, что я натворил. Не имеет значения, кто и что обо мне говорит. Я чувствую. Я влюблен. Я люблю. И это само по себе делает меня чертовски привлекательным.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52
Не тут-то было.
Когда Поли действительно вошел в комнату и увидел отца, Витторио спал в постели, такой бледный, худой и постаревший, что мальчик с трудом его узнал.
Что они сделали с его отцом?
Он услышал, как мать негромко вскрикнула у него за спиной, и этот слабый звук подтвердил трагедию.
– Папа?
Поли еле выговорил слово из-за хлынувших потоком слез.
Ребенок.
Мальчик стиснул веки, чтобы остановить постыдный поток. Что это с ним? Ладонями, трепещущими, словно птицы, Поли сердито вытер мокрые щеки. Скорее. Отец не должен видеть.
Но отец увидел.
Сначала сына. Потом жену. Увидел.
Едва стало возможным нечто похожее на разумную речь, Витторио Батталья сказал сыну:
– Ну так расскажи мне, Поли. Расскажи, где ты был и что делал.
И мальчик рассказал.
С самого начала – с того момента, как Дом стукнул его по голове и увез с собой, и вплоть до своего единственного заключительного выстрела на поляне. Поли ничего не пропустил. Сын поведал отцу историю на сон грядущий, волшебную сказку о заколдованной стране, где обитали драконы и одинокий великан. Но на самом деле он был всего лишь маленьким мальчиком.
Витторио чувствовал себя слабым, пристыженным, подавленным. Неужели это сделал его маленький мальчик, который тайно от всех сосет большой палец? И чем же занимался в это время его отец? Стрелял не в тех, в кого надо, был в свою очередь подстрелен сам и лежал здесь, мечтая о смерти.
Он доказал свою непригодность и неподготовленность. Он оказался в неоплатном долгу перед женой и сыном. Хищные звери свободно бродили по улицам.
Это невероятно, но он взрастил настоящего тигра и теперь ощутил первые слабые признаки жизни среди могильных камней в своей груди.
И все лучшее в нем устремилось к полету.
Глава 93
Томми Кортланду все рассказал Витторио. Но только Пегги могла и должна была проводить резидента ЦРУ на поляну, где произошли последние события.
Кортланд был один, когда увидел Генри Дарнинга в траве. Пегги показала ему дорогу, а сама осталась в машине. Высокая трава клонилась под ветром. Министр юстиции лежал неподвижно. За долгие годы Кортланд повидал множество тел. Некоторые из них выглядели так, словно они спят. Но не Генри Дарнинг.
Кортланд вернулся в машину и попросил Пегги ненадолго оставить его в одиночестве. Потом по сотовой связи дозвонился до Артура Майклса в Белом доме.
– Выслушайте меня, – попросил он и доложил главе администрации Белого дома, где он находится и что произошло.
Майклсу понадобилось для ответа некоторое время, что было в принципе ему несвойственно.
– Боюсь, что нам придется подключить президента, Томми, – сказал он. – Подождите. Это одна минута.
Однако понадобилось куда больше минуты. Впрочем, к тому времени как президент оказался на проводе, Майклс успел ввести его в курс дела.
– Я слышал, что история завершилась наихудшим образом, – устало произнес президент.
– Да, мистер президент, – согласился Кортланд. – Но если вы позволите мне действовать быстро, то неприятные последствия еще можно нейтрализовать.
– Каким образом?
– Преподнести это как трагический несчастный случай.
– Возможно ли это? – помедлив, спросил президент.
– Такое случается постоянно на нынешних смертоубийственных дорогах.
– Право не знаю, Томми. Такого рода дымовая завеса чрезвычайно опасна тем, что может привести к обратным результатам.
Кортланд промолчал.
– Кто будет знать правду? – вмешался в разговор Артур Майклс.
– Мальчик и его родители, Джьянни Гарецки, Мэри Янг, Карло Донатти и несколько наших агентов.
– Всемилостивый Боже, – прошептал президент.
Разведчик снова промолчал. Он смотрел на Пегги Уолтерс – как она стоит в отдалении и глядит на деревья. Словно находится на краю земли. Кортланду пришло в голову, что с этой женщины все и началось.
– Как мы можем верить, что все сохранится в тайне? – спросил президент.
– Это отнюдь не вопрос доверия.
– А чего же именно?
– Национального благополучия, мистер президент. К тому же никто из этих людей не захочет вызывать осложнения. Все, чего они жаждут, это забыть и жить спокойно.
– А если когда-нибудь они решат, что забывать не следует?
– В таком случае в их распоряжении окажется нелепая и совершенно бездоказательная история, которой не поверит ни один человек в здравом уме.
– Возможно, и так, – сказал президент. – Однако я все-таки считаю, что пока истина известна столь многим, я вряд ли буду чувствовать себя спокойно. – Он сделал паузу. – А вы, Арти, как относитесь к предмету?
– Совершенно иначе, чем вы, мистер президент.
– Почему?
– Потому что, если мы откажемся от предложенного нам выхода, нам придется иметь дело с неприятной и опасной правдой. И, клянусь Богом, эта правда в самом деле опасна.
На линии воцарилось достаточно долгое молчание.
– В этом особом случае, – продолжил Артур Майклс, – правда означает поручение расследования специальному прокурору или даже комитету Конгресса. Не меньше года займет раскрытие вонючих убийств, последуют разнообразные разоблачения, обвинения по адресу правительственных учреждений и мало ли что еще. И это в связи с министром юстиции Соединенных Штатов, тщательно выбранным и назначенным лично вами.
Последовавшее на сей раз молчание тянулось гораздо дольше, чем предыдущее.
– Скажите, мистер президент, – снова заговорил глава администрации, – вы действительно хотите, чтобы мы прошли через все это?
Вздох Нортона был еле слышен.
– Вы здесь просто теряете время, Арти. Вам бы следовало заняться продажей ковров.
Глава 94
Для Поли настало странное время.
Он, конечно же, был счастлив. Как же иначе? Мама и отец живы, все они снова вместе. Но порой мальчику делалось грустно. И это его тревожило. Как будто ему недостаточно того, что его родители не погибли. Как будто ему хотелось чего-то большего. Но это же неправда.
И все-таки…
Время от времени, когда он сидел один, или стоял где-то, или чем-то был занят, или просто лежал в постели, перед ним проходили все эти люди. Просто проходили мимо, то по одному, то по нескольку сразу, а то и все вместе… Дом, и Тони, и водитель грузовика Нино, и Фрэнк Ланджионо, и Карло Донатти, и Генри Дарнинг.
Нет, поправлял себя Поли, не просто и Генри Дарнинг. Скорее всего главным образом Генри Дарнинг. Потому что именно он являлся чаще, чем любой из остальных.
И это было самое нелепое. Ведь Поли даже никогда не слышал о Генри Дарнинге до тех нескольких минут, которые они провели вместе на поросшей травой поляне. И даже тогда он не знал, кем был этот Генри. Не имел об этом представления до вечера следующего дня, когда они с отцом смотрели новости по телевизору в комнате у отца. Только тогда Поли кое-что узнал.
Диктор рассказывал печальным голосом:
“Министр юстиции Соединенных Штатов Генри Дарнинг погиб в автомобильной катастрофе прошлым вечером. Машина, которой он управлял, сорвалась с шоссе Амальфи неподалеку от Сорренто, взорвалась и сгорела”.
Показывали почерневшую от огня машину, которую подняли краном из-под обрыва, показывали разломанное ограждение дороги, а потом тело в оливково-зеленом мешке – его на носилках вдвигали в автомобиль “Скорой помощи”.
Кадры, запечатлевшие министра юстиции Дарнинга в разговоре с репортерами в аэропорту Неаполя, когда он только еще прилетел с американской делегацией на юридическую конференцию в Сорренто. И как министр засмеялся в ответ на вопрос, заданный кем-то из репортеров.
Но у Поли после передачи возникло немало собственных вопросов.
Отец постарался ему объяснить, насколько лучше, если люди поверят, что министр юстиции Соединенных Штатов погиб в автомобильной катастрофе, а не был застрелен восьмилетним мальчиком, которого он намеревался убить вместе с его матерью и американским саро di tutti capi по имени Карло Донатти.
Поли кое-что из этого понял, но не все. А чего не понял, попробовал вообразить. Правда, воображать было особенно нечего на основании нескольких фактов, сообщенных отцом.
Спустя несколько дней, когда через спутник показывали похороны Генри Дарнинга, недоумении у Поли возникло еще больше.
Это были очень пышные похороны в Вашингтоне, на них приехало много важных людей, а сам президент Соединенных Штатов встал и начал говорить о Генри Дарнинге. Мальчик слушал, не пропуская ни слова. А поскольку президент говорил о человеке, которого он, Поли Уолтерс, застрелил из своего коротконосого пистолета, то Поли не мог отделаться от ощущения, что президент обращается прямо к нему.
И что же он услыхал от президента, которому внимало множество людей?
Что Генри Дарнинг был выдающимся американским патриотом и одним из величайших людей своего времени.
Что Генри Дарнинг был героем войны и рисковал собственной жизнью, чтобы спасти жизнь других, и был награжден самым высоким военным орденом своей страны.
Что как глава департамента юстиции Соединенных Штатов, он привнес новое содержание в понятие правосудия во всем свободном мире.
Что гибель Дарнинга – непоправимая трагедия, значение которой для жизни всех людей нельзя преуменьшить.
Слушая все это, Поли размышлял: как же это может быть?
Когда передача кончилась, Поли обратился к отцу, который смотрел и слушал вместе с ним.
– Знает ли президент Соединенных Штатов, что на самом деле случилось с Дарнингом?
– Да, – ответил Витторио.
– Откуда он знает?
– Я рассказал об этом своему другу, агенту американской разведки, а он передал президенту.
Поли посмотрел на отца, все еще слабого и бледного.
– А почему ты должен был ему рассказывать?
– Потому что он так или иначе узнал бы об этом. И я решил, что лучше ему узнать от меня.
Внутри у Поли похолодело.
Президент Соединенных Штатов узнал, что он, Поли Уолтерс, убил знаменитого человека.
Что могло быть хуже?
Ответ на этот вопрос пришел мгновенно.
Еще хуже было бы, если бы знаменитый человек застрелил его мать, его самого и Карло Донатти.
При этой мысли мальчика охватили и страх, и злость.
И он выкрикнул короткое грубое ругательство – при отце, чтобы тот понял его состояние.
– Что с тобой, Поли?
– Почему американский президент должен быть таким лжецом? – ответил Поли. – Почему он должен врать про Генри Дарнинга только потому, что он умер?
Витторио Батталья взглянул на своего тигра с мрачными глазами, на взращенное им чересчур серьезное чудо.
– Все это не было враньем, – сказал он. – Дарнинг в самом деле совершил то, о чем говорил президент. И многое другое, о чем президент не упомянул.
– Совершил?
– Да.
– Но как же он мог?
Недоумение застыло в широко раскрытых глазах Поли. Он понимал многое, но такое было выше его понимания.
– Он собирался убить нас всех, – сказал он. – Я клянусь тебе, папа. Еще одна минута, и он сделал бы это.
– Я знаю. И верю тебе. Но люди не односторонни. В каждом из нас много разных качеств. Одни прекрасны, зато другие поистине оскорбляют небеса.
Сказанное отцом сбило Поли с толку и даже напугало. Мысль о разных сторонах в натуре любого человека ему не нравилась. От нее делалось тяжело и грустно. Он не сожалел о том, что уничтожил дурные качества Генри Дарнинга, но как быть с хорошими – ведь они уничтожились вместе с дурными?
И лежа в эту ночь в постели, мальчик вспомнил, как знаменитый человек обернулся и посмотрел на него в последние несколько секунд.
И выражение у него было такое, словно он вот-вот улыбнется.
Как будто у них с Поли была тайная шутка, понятная только им двоим.
Теперь-то Поли знал, что никакой шутки не существовало. Просто лучшая часть Генри Дарнинга прощалась с ним. Вместо того чтобы улыбнуться, Поли заплакал.
Глава 95
Джьянни Гарецки, в отличие от Поли, не испытывал желания плакать. Он радовался легким ударам кисти о туго натянутый холст и вспоминал, что значит быть художником.
Куда лучше, чем быть стрелком, думалось ему.
Люди, разумеется, продолжали стрелять друг в друга. Это их вечное занятие. Но оно больше не имеет отношения к нему лично. Во всяком случае, непосредственно, так сказать, напрямую. Больше всего Джьянни интересовали Мэри Чан Янг и суть их общего бытия. То, что еще впереди. Отныне у него есть те же самые возможности, что и у каждого, те же самые поводы для радости и огорчений. Ему было приятно сознавать это. И Мэри тоже.
Джьянни перевез ее из больницы в Сорренто на виллу на Капри, где свет был мягкий и постоянный почти каждый день, а ограничения для любовников и художников устанавливали они сами.
Хотя Мэри была еще бледная, слабая и не вполне поправилась, Джьянни начал писать ее портрет. Как бы он мог удержать себя?
Отступив слегка назад и рассеянно обтирая кисти, художник, сощурив глаза, вглядывался в свое создание.
Это был резко и смело написанный сильными и уверенными мазками кисти портрет маслом; краски яркие и контрастные. Глаза Мэри горели темным огнем из запавших глазниц, бледность высветила исхудалые щеки, еле заметный намек на улыбку чуть изогнул полные алые губы. Но вся картина несла на себе почти неуловимый отпечаток глубокой печали.
– Разве я так выгляжу?
Мэри незаметно соскользнула с кресла и остановилась позади Джьянни.
– Не знаю, – ответил он. – Разве? Это ты должна сказать мне.
– Но ведь это ты написал портрет, – удивилась она.
– Нет. Я всего лишь держал кисти и водил ими по холсту. Ты, и только ты сделала картину такой, какая она есть.
Мэри долго стояла молча.
– Тогда прости меня, – произнесла она тихо. – Я не знала, что сделаю ее такой.
– Какой?
– Такой печальной, – ответила она и прижалась к нему.
Обняв ее, Джьянни почувствовал, какой хрупкой и невесомой она стала.
– Я не должна была, – прошептала Мэри.
– Почему?
– Потому что слишком люблю тебя, чтобы выглядеть печальной.
На самом деле это было не столь уж необычайно. Джьянни давно заметил, что у тех, кто сильно любит, грустные глаза. Даже когда они были счастливы, что-то в них казалось готовым к боли. Он полагал, что это некий вид самозащиты. Трудно поверить тому, что ждет впереди. Не слишком обольщайтесь, говорили глаза. Не чувствуйте себя чрезмерно счастливыми оттого, что ваша любовь еще не клонится к закату. Вы потеряете ее. Так или иначе она придет к концу.
Джьянни считал, что это правда. Любовь конечна. Рано или поздно один из вас, либо вы сами, либо любимый человек, изменится, остынет, уйдет или умрет. И глаза об этом знают.
Но, как думал Джьянни, с Мэри все, разумеется, обстоит сложнее.
Позже они вдвоем сидели над водой; заходящее солнце окрасило море в темно-красный цвет, и чайки, пролетая над ними, громко кричали, а Джьянни вдруг подчинился порыву вызвать их общий призрак. Впрочем, он их и не покидал. Генри Дарнинг, хоть и неподвижный, был где-то поблизости.
– Он не оставляет тебя одну, верно? – спросил Джьянни.
– Теперь уже становится легче, – помолчав, ответила Мэри.
Джьянни сомневался. В действительности покойный министр юстиции после смерти, казалось, стал вездесущим, чего не было при жизни. А полученное нынче утром официальное уведомление юриста о том, что Мэри является главной наследницей Генри Дарнинга, отнюдь не могло ослабить ее мысленную связь с покойным.
– Не то чтобы я не понимал твои чувства, – сказал Джьянни, – однако не будем забывать, каким сукиным сыном он оказался.
– Так ли уж мы в этом уверены?
Джьянни взглянул на Мэри и увидел в ее глазах отблески уходящего дня.
– Мы уверены, – сказал он. – Разве что для тебя двух дюжин трупов недостаточно, чтобы устранить сомнения.
Мэри промолчала, и это беспокоило Джьянни.
– Но, может, все дело в его незабываемой фразе, – уже мягче продолжал он, – что проживи ты до ста лет, в глубине души так и будешь считать, что никто не любил тебя сильнее, чем он.
– Мне не стоило говорить тебе об этом, – вздохнула Мэри.
Какая женщина удержалась бы? – подумал Джьянни. Это просто природа любви. И природа Мэри Янг. И, конечно же, Генри Дарнинга. Которого, при всем том, что произошло по его вине, Джьянни никогда не встречал. Но чтобы понять его в одном определенном смысле, Джьянни не нуждался во встрече. В том, что касалось любви, Дарнинг не отличался от других. Никто не отличался.
В разное время Джьянни пришлось выслушивать гангстеров, убийц, костоломов, богатых и бедных, туповатых и остроумных. Единственным общим знаменателем для всех, неизменным свойством каждого была неодолимая потребность довести до его сведения, как истинно и глубоко они любили.
Погляди на меня! – прямо-таки вопияли они. Обрати внимание. Не важно, как я выгляжу. Не важно, что я натворил. Не имеет значения, кто и что обо мне говорит. Я чувствую. Я влюблен. Я люблю. И это само по себе делает меня чертовски привлекательным.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52