Сразу же уточню: я буду рассказывать в основном о гермафродитах, Женя же к этой категории не относится. Родился он с неправильным строением наружных половых органов, но они, хоть и плохо скроенные, по своей природе были чисто мужскими, как и все другие элементы половой системы. Этот не столь уж редкий дефект на медицинском языке называется гипоспадией. Нет оснований считать его проявлением половой двойственности: природа в таких случаях не ошибается, она просто не очень аккуратно выполняет свою работу.
Это сильно упрощало медицинскую проблему, но нисколько не облегчало судьбу Жени. Как и большинство наших пациентов, он прожил тяжелейшее детство, полную страданий юность – чтобы уже на пороге зрелости лицом к лицу столкнуться с немыслимо трудной задачей перехода в иной пол.
Во многом совпадает с жениной судьба другого моего пациента – Алеши, который тоже рос как девочка и звался Аней. Но характеры у них так же не схожи, как суровые северные леса, окружавшие с детства Женю, с ласковым, щедрым Причерноморьем, где вырос Алексей. Девочка Аня казалась открытой, веселой, общительной. Женя переживал свою беду в одиночку. У Алеши был союзник, даже, можно сказать, сообщник – мать. Она помогала ему хранить тайну, поддерживала, хотя тоже, как и мать Жени, ничего не делала для того, чтобы решить главную проблему своего ребенка.
«Когда мне было два с половиной года, мы жили на берегу моря, в рыбацком поселке, – читаем в записях Алеши. – Я купался в море. К этому времени я уже помнил мамино наставление, что мне нельзя купаться без трусов. Я старательно выполнял это условие (иначе меня не опускали бы купаться). Среди моих сверстников это не вызывало особых размышлений. Я их обычно всех бил. Но помню, один раз они меня довели до слез, и я с воплем: „Когда у меня уже все будет, как у мальчишек?“ – кинулся к матери. Она стояла с отцом на пороге нашего дома. Дом был на горочке, волны в шторм доставали и до домов, а потому их строили на насыпи. Я смотрел на родителей снизу и плакал. Они переглянулись, отец ухмыльнулся, а мать стала мне говорить, что так нехорошо, чтобы больше этого не было, что я девочка.
В школе меня дразнили «пацан». Я не знаю, почему. Я старался вести себя очень прилично. Но мне все говорили, что я как мальчишка. Ходить я любил в штанах, это были шаровары, которые мне шила мать. Она часто спрашивала: не говорит ли кто-нибудь обо мне плохое? Было понятно, что она имеет в виду. Она очень боялась, что я чем-то себя выдам. Несколько раз я пожаловался, что меня дразнят мальчишкой. Она стала расспрашивать: почему? Что я делаю? И в конце концов запретила мне бегать в этих шароварах.
Нашими соседями была такая же семья, как и наша. Отец у них тоже пил и когда напивался, разгонял семью – жену и дочь – по всей деревне. Дочери было 16 лет, она училась в 9 классе. И была очень красивой. Мне очень нравилось ее имя и она сама. Она любила рисовать, и я тоже, приходя домой, изрисовывал всю чистую бумагу, какую находил. Рисовал цветы, деревья, пушки. Раз нарисовал отца, который бил мать. Про этот рисунок мать сказала, что так рисовать не надо, отец может обидеться. Но он, когда увидел, сказал, что правильно – раз было, значит было. Вообще он старался убеждать меня в обратном, чему учила мать, даже в мелочах. Если мать говорила «нельзя» – а говорила она это обычно по делу, – то отец всегда разрешал. Я это принял к сведению и пользовался, когда мне что-то хотелось или, наоборот, не хотелось делать.
Во втором классе я подружился с девочкой. Она мне нравилась, потому что ее звали тоже Дина. Мы много проводили времени вместе. Но я часто ее бил, а она бегала к матери (точнее, у нее была мачеха) жаловаться. Ее перестали пускать ко мне, а меня к ней. На этом дружба наша закончилась. В классе я сидел за партой с мальчиком, звали его Вова. Он был маленький, но храбрый, даже отчаянный. И нас двоих боялись. Он неважно учился, я ему помогал, и это укрепляло нашу дружбу.
Это было, наверное, самое счастливое время у меня. Я учился отлично. Четверок не было. Нарушения дисциплины мне сходили с рук, как лучшему ученику. Правда, однажды случилась неприятность. Я подрался на перемене с второгодником. Он был большой и сильнее меня, но я разбил ему нос, а он порвал мне платье. На уроке он написал мне угрожающую записку с крепкими ругательствами. Я ответил ему тоже крепко. Но когда бросал записку, это увидел учитель и прочитал ее. Это было ужасно, стыдно и страшно. Нас оставили после уроков, ну и все такое. Говорили одно: как я, девочка, мог такое написать? Но ведь после школы я все время играл и вообще проводил время с ними, с мальчишками. Этот урок я надолго запомнил.
В четвертом классе я по-настоящему влюбился. Это не шутка. Все те чувства, которые я испытал, после лишь повторялись, они мне были уже знакомы. И даже потом они были такими же. Я страдал. Звали ее Нина. Она была очень смуглая, красивая. Но она любила одного из моих друзей, Петьку. Это было очень трудно для меня. Я ей ничего не мог сказать, и так и не сказал. Женщины этого типа нравятся мне до сих пор. Иногда на улице вижу похожее лицо, и что-то внутри вздрагивает.»
Дальше Алексей описывает переезд в другую станицу. Новая школа, другие люди. Новичок казался им очень необычным, встретили его в штыки.
«К ребятам я боялся подходить. Они были какие-то злые. Как-то раз я вмешался в спор. Наверное, мои движения, жесты, интонации показались им странными. Один сказал: „Смотри, а она как пацан“. Все рассмеялись. Было тяжко. Приходилось напрягать все свое внимание. Начал плохо учиться. Но где-то через полгода все утряслось. Меня приняли, и я стал душой общества. девчонок. А потом мною заинтересовался один парень из параллельного класса. Провожал домой (мы учились во вторую смену), приходил к нам по воскресеньям. Играли в шахматы, ходили в кино, на рыбалку. Мне с ним было интересно, он был умный, много знал. С ним можно было спорить обо всем. Не зазнавался, когда у меня выигрывал. Но однажды он сказал: „Знаешь, Анька, ты как парень, с тобой можно дружить, но вот мне как-то с тобой трудно. С тобой хорошо только в войну играть“. И вся наша дружба кончилась. Сейчас он женился на моей подруге, часто приходит к моей матери, спрашивает, где я, что пишу».
Как правило, этих мальчиков, в которых все видят хоть и странноватых, но несомненных девочек, потоком жизни рано прибивает к спорту. Их физические данные по женским меркам кажутся незаурядными, их сразу выделяют в общей массе новичков тренера. Сами же ребята находят в спорте идеальную нишу. Их мужеподобность не так бросается в глаза в этой обстановке, в физкультурной униформе, а быстрые успехи компенсируют незаживающую душевную травму.
Не избежал общей участи и Алексей. Путь от школьных соревнований, в которых он уложил на обе лопатки не только девочек, но и всех мальчишек, до районных и краевых спартакиад оказался легким и стремительным. На Алешу обратили внимание местные корреспонденты, его имя замелькало в газетах и радиопередачах. Начинал с легкой атлетики, причем, особо блистал на самой трудной, редко кому покоряющейся 400-метровой дистанции, и это открывало перед ним самые благоприятные перспективы. Но они-то как раз его и напугали: Алеша знал, что для него слишком опасно оказываться на виду. Поэтому при первой возможности он ускользнул в тихую заводь – велосипедный спорт, менее популярный и обязывающий.
Пубертатный период принес те же самые трудности, что и Жене, и самое удивительное – такие же точно он изобрел для себя способы маскировки. Только волосы на лице не выдергивал, а выжигал, обрекая себя на еще более ужасные муки. А вот в психологической защите он избрал для себя противоположную линию. Забиваться в свою скорлупу, прятаться от людей, воздвигать между собой и ими непроницаемые стены – это ему, по складу характера, не подходило. «Веселей меня не было человека, никто не умел так всех смешить и заинтересовать. Наверное, это была особая форма мимикрии, подделки под окружающую среду. Надо было вести себя так, чтобы не вызывать к себе злого внимания». Алеша не просто контролировал себя, подавляя мужские жесты и ухватки – он настойчиво и целеустремленно лепил образ женщины. «Приходилось, когда оставался один, искать выражение лица, придавать голосу нужные оттенки и нужную окраску. Запоминать жесты девушек, позы, их реакцию на юношей. У меня все это получалось, и чем лучше получалось, тем выше поднимался тонус, появлялись приступы вдохновения – я рисовал.» Врожденный артистизм помогал Алеше: в роли женщины, я хорошо это помню, он выглядел, по сравнению с Женей, куда более органично, он гораздо лучше научился прятать страх – тот же самый, постоянно владевший ими обоими: что все построено на обмане и обман этот в любую минуту может раскрыться.
Более точно оценивал Алеша и свое состояние – собственно говоря, он почти полностью сумел самостоятельно в нем разобраться, только в одном заблуждении был тверд: он думал, что он один такой на всем свете – единственный и неисправимый урод, а потому помощи ждать бесполезно. Тем не менее, он охотно убегал в свои фантазии. То начинал мечтать о врачах-кудесниках, которые хирургическим путем превратят его в «настоящего мужика» (почему не в женщину, объяснить и потом он не мог, хотя женская самоидентификация была в нем достаточно устойчивой), то, отталкиваясь от образа Афины Паллады, богини-воительницы, бывшей одно время его кумиром, грезил о каких-то сказочных временах. «Если я вынужден быть женщиной, но люблю вещи и дела, совсем не свойственные женщинам, то уж лучше мне было бы жить во времена, описываемые в мифах, или в далеком будущем, где проблема моя не считалась бы проблемой. Я любил сказки, а потом фантастику за то, что там был другой мир, там могли происходить чудеса (в сказках – колдовство, в фантастике – наука). Я думал: там бы я был человеком. Нормальным человеком».
Но чем дальше уносили Алешу мечты, тем тяжелее было всякий раз возвращаться в этот мир, готовые его принимать только ценой изворотливости и лжи. А с каждым годом это становилось все труднее, Алеша с ужасом замечал, что становится рабом у этой суровой необходимости постоянно прятаться и врать. У него был план – поступить учиться в техникум в Туапсе. Кроме получения специальности, которая ему нравилась, цель заключалась и в том, чтобы там, среди новых людей начать носить «бутафорию» – накладной бюст. Он уже давно продумал, как выполнит эту конструкцию, как сделает ее надежной, но дома никак нельзя было ею воспользоваться. Не за одну ведь ночь появляется у девушек грудь! С этой надеждой поехал Алеша сдавать приемные экзамены, но там – о ужас! – встретил девочку из своей школы. Одной пары глаз вполне хватило бы для скандального разоблачения! И Алеша специально провалил первый же экзамен, то есть свернул с дороги, которую очень продуманно для себя выбрал, вызвал неописуемый гнев родителей, потерял целый год.
И так – любое желание, любое намерение должно было пройти (либо не прийти) жесточайшую цензуру. Можно? Или слишком опасно, а потому нельзя? Женя, мы помним, называл это состоянием загнанного зверя. Но зверю на самом деле легче. Зверь не смотрит в будущее, не прогнозирует события, не приходит в отчаяние, сознавая, что выхода нет и дальше будет только хуже.
«Я часто думал, что чем так жить, лучше умереть».
Самая, пожалуй, существенная разница между этим мальчиком и Женей заключалась в восприятии женщин. Женя был к себе несравнимо более беспощаден. Установив для себя поистине изуверский режим самоограничений, он не позволял себе даже прислушиваться к голосу плоти, не то что давать ему волю. Для Алеши, с его повышенной эмоциональностью, такое постоянное насилие над собой было попросту невозможно. За первой, лет в десять, любовью к смуглой однокласснице последовали другие увлечения, все более пылкие – и все больше приносившие ему страдания. Как на зло, он обладал не частой у мужчин способностью целиком отдаваться чувству. А когда очередная красавица – художественный вкус Алеше не изменял никогда, – видя в нем верную подругу, начинала делиться с ним собственными любовными переживаниями, свет ему, в точном смысле слова, становился не мил.
Но иногда получалось еще хуже, хотя, казалось бы, что может быть хуже отчаянной и безысходной ревности? Некоторых девушек инстинкт делал на удивление прозорливыми, и они открыто вступали с Алешей в любовную игру. Алеша не мог оставаться к этому равнодушным, но не мог и включиться, он не понимал, как себя вести, какой должна быть его партия в этой игре. «Уж не лесбиянка ли она?» – думал он с ужасом. Гомосексуальные отношения в общежитиях, где ему подолгу приходилось жить, были не в диковинку, но ничего, кроме глубокого отвращения, Алеша к ним не питал.
А случалось и так, что с ним начинали заигрывать парни. Один такой эпизод разрешился просто: незадачливый кавалер дал рукам волю, Алеша его резко оттолкнул, тот упал и больно стукнулся головой – это сразу охладило его пыл. Но тут, собственно, и жалеть было не о чем. Вторая же история оказалась более драматичной. Алеше – нет, естественно, Ане – признался в любви друг, человек серьезный, умный, во всех отношениях располагающий к себе. Алеша чувствовал, что своим отказом причиняет ему самую настоящую боль. К тому же отказ этот навсегда обрывал и дружбу, которую он очень ценил, – а ведь там было настоящее родство душ, одинаковые вкусы, общие интересы.
В мечтах Алексей видел себя сильным, красивым человеком – и был при этом совсем не далек от истины, мужским стандартам красоты его внешность полностью отвечала, портила его только прическа и другие атрибуты женственности, которые своей прямой цели тоже не достигали, создавали впечатление пародии на женщину. На беду, вышел на экраны знаменитый американский фильм «В джазе только девушки», с Мэрилин Монро и Тони Кертисом. «Я сгорал от стыда. Я увидел себя со стороны. Это было ужасно», – рассказывает Алеша в своих записках. Как и Жене, при всей разнице их характеров, ему стали мерещиться косые взгляды, шепотки за спиной (а может быть, и вправду превращался в местную достопримечательность особого рода?) Как и у Жени, душой стала завладевать тоска, чувство безысходного одиночества, нежелание жить. «Бессмысленность жизни я ощущал все больше и больше. Раньше много читал. Теория относительности, квантовая механика, кибернетика, бионика – все меня интересовало. Но сейчас даже книги начали казаться мне лишними. Для чего мне они? Для чего вообще я живу? Одно дело мечтать и совсем другое – просыпаться каждый день с убийственным чувством собственной неполноценности».
Я долго размышлял над этим эпизодом, сыгравшим, по всей видимости, серьезную роль, в дальнейшем поведении Алеши. Мать, как мы помним, с ранних лет внушала ему, что он – девочка, если и не точно такая, как все остальные, то по крайней мере догадываться об этом никто не должен. И действительно – не только от соседей, вообще посторонних, но и от ближайших родственников ей удалось скрыть страшную тайну. Но то ли с Алешиным, то ли с ее собственным возрастом стали у нее появляться другие мысли. Однажды она попросила Алешу сходить с ней на луг за травой для кроликов. Вообще-то всю домашнюю работу он ненавидел и старательно от нее отлынивал, но тут момент был особый. Мать только что встала с постели, куда уложили ее отцовские побои, выглядела совершенно больной, так что отказать ей в помощи было невозможно. И вот там, на лугу, мать завела с ним странный разговор.
Сказав, что не рассчитывает прожить еще долго («отец твой когда-нибудь так и убьет»), она стала как бы напутствовать Алешу, наставлять его на будущее, которое, оказывается, было уже детально продумано. До 25 лет Алеша ничего не должен был предпринимать для устройства своей личной жизни, а после 25 лет мать разрешила ему вести себя так, как он захочет. Как же именно: выйти замуж, завести любовника или жить весело, меняя мужчин? Нет, оказывается, мать имела в виду совсем другое. «Я думаю, что ты найдешь себе подругу, которая тебя поймет и которой ты будешь нравиться, и вы будете жить тихо и хорошо».
Почему мать вдруг заговорила о подруге – после стольких лет упорного нежелания увидеть и признать истинный пол своего ребенка? Повлияли нараставшие перемены в его облике? Заметила взгляды, которые он бросал на женщин? Или сработало совсем другое – мысли об уходе из жизни заставили задуматься о том, на кого она оставит Алешу, со страшной его бедой, и ей вдруг захотелось найти себе заместительницу, как бы вторую мать?
В тот момент Алеша не стал на этом сосредотачиваться: его переполнила жалость к матери. С отцом и без того отношения были плохие – в пьяном виде он плакал над судьбой Алеши и ругал себя последними словами, а протрезвев, грозил разоблачить его перед всеми соседями и знакомыми.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65