– Я не могу дать тебе то, чего ты хочешь. Но я не хочу тебя обманывать, хочу тебе все говорить.
И такая была нежность, ласка, что я не понимаю: какая же еще возможна любовь? Нет страсти, влюбленности? Это естественно, и не этого я жду. И если это сможет продолжаться хоть сколько-нибудь, это счастье.
Спрошу себя: принимаю ли я такие отношения? Да, принял. Только надо запомнить: не проверять, довериться совершенно и даже внутри (особенно внутри!) не оскорблять подозрениями. Решить для себя: все равно, пусть так, она мне дороже и такого обмана.
4 марта
Ну просто лед и пламень! Правда, что ли, снова жить начал? Не буду – и сил нет – распространяться, да и что писать? О горестях как-то привычнее, а о хорошем-то что?
5 марта
Родная моя!
Как давно никому не говорил я этих слов!
Кажется, так это быстро произошло, так незаметно, и вдруг словно что-то открылось для меня. Вчерашний вечер, когда я пришел с работы и обнаружил, что ты дома, никуда не ушла, спишь, маленькая, на диване, – такой был для меня тихий, умиротворенный…
Сомнения иногда подкатывают снова, как тошнота. Но молчу. Леля начала сама:
– Ты не ревнуй к Эдику, не надо. Я просто хочу этому мальчику помочь.
– Да я не ревную. Просто думаю: вдруг тебе со мной не слишком хорошо? Так, пока есть, а сама ищешь получше.
– Ну, лучше-то трудно найти.
(Приписка на полях: привыкнув к недомолвкам и недоговоренностям, я домысливал за нее. Оля же – не ведала подтекстов, говорила ровно то, что говорила: не меньше – и не больше. А я, со змеиной усмешкой проницательности, видел в ее словах Бог знает что…)
7 марта
Вчера ты приехала поздно, глаза красны, вся встрепанная. Сообщила, что поссорилась с дедушкой и ушла из дома: теперь, если я тебя выгоню, будешь ночевать на вокзале. Честно – я не воспринял это всерьез. Ты всегда говорила о дедушке с большим уважением, мне казалось, что он к тебе сильно привязан… Если только ты не попросила его о чем-то таком, что было для него совершенно неприемлемым.
Я ждал какого-то удара. И когда этот удар (совсем не страшный, игрушечный) последовал, я отреагировал на него совершенно не адекватно. Твоя невинная просьба – взять с собой Эдика в компанию, куда мы завтра приглашены – показалась мне чудовищным вероломством и предательством, хоть и высказана она была так робко и трогательно, так смущенно. Мне бы сохранить хотя бы внешне спокойствие, так нет – завел речь об использовании моего хорошего отношения для устройства своих дел, о том, что я себя не на помойке нашел…
Когда ты, не отвечая на мои слова, затихла рядом, я, как ни странно, все же успокоился и смог заснуть. Утром, только увидел твою головку на подушке, не сразу вспомнил вчерашнее, только ощутил: хорошо! И вдруг окатила тяжесть, горечь.
Уходя на работу, оставил записочку:
«Леленька, родная!
Извини, пожалуйста, за вчерашние слова – я был, конечно, не прав.
Я тебя очень люблю и хочу быть с тобою рядом.
Если могу тебя в чем-то помочь – буду рад сделать так, как ты хочешь.
Целую».
На работе ждал звонка, тянул время, не выдержал – позвонил домой, но, конечно, никто не подошел. Еле высидел до вечера. Подходя к дому, подумал: если машина на месте – плохо. Вижу, стоит. Внутри все рухнуло. Лихорадочно открыл дверь – так и есть, ключи от квартиры висят на гвоздике. Ах, Лелька, ну зачем так…
Раздеваюсь – в комнате на столе записка.
«Здравствуй, Ленечка!
Зря спешишь отказываться от своих слов. Были несправедливые слова. Но ты можешь ошибаться. Я тоже люблю тебя. Но появился страх – обидеть тебя опять, причинить тебе боль. Прости!
Исчезаю ненадолго. Нужно разобраться в том, что происходит. Пожалуйста, не казни себя и не ломай. Все утрясется и будет хорошо.
До свидания.
Твоя О.»
Так тепло, светло от этой записки. Такое облегчение испытал… Какой же ты тонкий человечек! И лучше меня, чище, цельнее. При всех твоих заморочках и сердечной суматохе. Я все больше уважаю тебя. И тем обиднее тебя терять.
12 марта
С днем рождения, моя родная!
Ты много раз говорила, что не любишь этот праздник. Но это же твой день, потому что ты создана неповторимой и ни на кого не похожей, несущей радость.
Ты считаешь, что слова мало значат. Что же сказать тебе такого, чтобы слова имели смысл? Чтобы они смогли передать то, что я чувствую?
Я тебя вымаливал у Бога,
А теперь поверить нету сил.
13 марта
Вчера долго решал: как быть? Первый Лелькин день рождения с тех пор, как я ее знаю. Давно думал о том, как его провести, как дать ей почувствовать этот праздник. Как же теперь? Она захотела исчезнуть – вправе ли я навязываться? Потом махнул рукой, упаковал вместе с подарком свои стихи, написанные накануне, и поехал к ней на работу. По дороге купил цветы, которые она тут же и очень просто поставила в бутылку на окно. В дежурке у нее никого не было. Мы долго сидели там, тихо и постепенно разговариваясь. Под конец, когда могли появиться люди, Лелька сказала: «Знаешь, а ведь по правде меня никто никогда не любил»… Я ушел поздно, светлый и грустный, но надежда проснулась.
14 марта
Приезжал Антон. Он ждал этих дней, обрывал телефон, наконец, получив разрешение, тут же сорвался – с подарками, с вином, с надеждой. У меня появился после того, как они с Лелькой долго говорили в машине. Я Антошу просто не узнал. Он словно постарел на 10 лет. Слезы в глазах, лихорадочный румянец.
– Что с ним?
– Я ему все сказала.
Господи, думаю, вот уж не надо было…
– О чем?
– О нас с Эдиком. Объяснила, что теперь не могу к нему относиться как раньше.
Удар ниже пояса. Вот как! Из-за Эдика Антон получил отставку!
Антон был вне себя. Пил («мне теперь все равно…»), пытался объяснить мне (мне!), как ему дорога Лелька, как он надеялся, ждал…
Ольга угрюмо молчала, потом купила ему билет – и отправила обратно.
Я случайно нашел на кухне записку, которую. Антон засунул в хлебницу: «Оля! Я любил тебя больше всего на свете. Теперь я ненавижу тебя больше всего на свете. Зачем ты так сделала?»
Мне было его очень жалко при прощании, хотя отъезду его я, конечно, радовался.
21 марта
Эдик на неделю уезжал домой. В эти дни мы с Лелей почти не разлучались. Это были удивительные дни, нежные и трогательные. Я… Впрочем, не надо ничего об этом. Но вчера у меня началось «предчувствие» – причину я понял, услышав, что она по телефону просит подменить ее на дежурстве. Ну, конечно, Эдик возвращается, и она отпрашивается, чтобы поехать его встречать.
Это не ревность, а просто вдруг чувствуешь себя старым. Очень старым. Которого всегда будут отставлять. И раньше самые пронзительные переживания были связаны с этим: незаслуженность того, что я от Лельки получаю. Не должна она меня любить! И как бы хорошо ни относилась, как бы ни была привязана – всегда будет поневоле использовать меня для удовлетворения своих желаний. Начинаешь прокручивать назад – все можно подогнать под эту схему.
28 марта
Два дня тоски – на неделю радости. Это процент минимальный. Так что учись радоваться жизни и этим моментам потрясающей близости, которые, надо признать и это, сделали мое отношение к Лельке непохожим ни на что прежде со мною бывшее.
29 марта
События последних дней. Выяснилось, что Эдику, вернувшемуся, негде жить. Лелька покрутилась, потом увезла его в Б-вым, Толику и Светлане, с которыми договорилась, что Эдик у них поживет (сколько? на каких условиях?). Там однокомнатная квартира – с попугайчиками, которые верещат очень громко, их хорошо слышно по телефону. Теперь, когда Леля не приезжает, а звонит, – я сразу знаю, где она. Не надо и спрашивать…
С дедом, конечно, она поссорилась из-за Эдика. Туда, домой, она никого не приводила. Даже Антошу, бедненького, приходилось тащить ко мне. А Эдика наверняка хотела поселить, но дед сказал – через мой труп.
Так что Лельку я теперь почти не вижу. Ситуация, конечно, не может быть продолжительной. Четыре человека, две семьи в одной комнате – вряд ли этому можно долго радоваться. Хотя – ничего не понимаю я с нынешними молодыми.
Все это я как бы выношу за скобки, когда мы с Лелей – вместе, когда она говорит, что лучше меня никого не найдет, что я ей нужен и другие хорошие слова…
31 марта
На работе – разговор с А., который принимает живое участие в нашем романе. «Я наглядеться не мог, какой ты был счастливый, прямо светился весь… Ну, думаю неужели наконец повезло, досталось счастье?» Теперь со свойственной ему решительностью А. призывал меня немедленно порвать унизительные отношения. «Пусть катится на все четыре стороны, дрянь такая! – кричал. – Неблагодарная, лживая дура!»
Лелька как-то раз проронила, что «не стесняется меня»… Это трогательно. А ведь, по сути, ее должно бы волновать, не стесняюсь ли я ее… Хотя и мог бы. Она не хочет принять другого общества, других вариантов отношений – конечно, это потребовало бы усилий, надо бы учиться, а мы не желаем, решив раз навсегда, что уже все знаем в этой жизни.
Леля считает, что она меня облагодетельствовала своим снисхождением. А вот А. – и не только он один – убежден, что это ей жутко повезло…
Если ей так необходим этот Эдик, то не честнее ли было бы обходиться, так сказать, своими средствами? Не парадоксально ли, что я хожу пешком, а Эдик всюду разъезжает на машине?
Нет, я не против, мне нравится, как Лелька смотрится за рулем. Но странно, как быстро она привыкла, что машина в ее полном распоряжении. Когда мне нужно срочно куда-то подъехать – всегда оказывается, что это как-то «вторгается в ее планы». Логичнее было бы не мне искать ее – и волноваться, куда она пропала и когда объявится, а ей искать меня и спрашивать, не надо ли чего. Но это если мы друзья. А если я «влюбленный лопух», который все стерпит – то тогда конечно…
После работы пошли с сестрой в консерваторию. Игорь Ойстрах, во втором отделении фальшививший безбожно Шуберта. Приехал домой около часа. Леля так и не позвонила.
6 апреля
Снова лед и пламень, только языки пламени уже не такие высокие, и лед немножко подтаивает.
Два и три дня были наполнены тихой радостью, почти похожей на семейное счастье. Нежное участие, не переходившее в секс.
В воскресенье поехали к Семенову. Открыл дверь мастер, который делает там ремонт. «Он вышел с собакой, подождите».
Прошли на кухню. Лелька по-хозяйски полезла в холодильник («Есть хочу… О, сало! Вот что я съем!»), пошарила в шкафах, поставила чай. Я пытался остановить – неудобно, подождем хозяина! – но безрезультатно. И уже потом меня осенило: все, что мне казалось милым свидетельством, что она у меня, «как дома», – это только ее натуральное поведение в любом доме. И ничего особенного («наше общее») за этим не стоит.
Впрочем, Семенов, судя по всему, был действительно нам рад.
12 апреля
Несколько дней – ни слуху, ни духу. И вдруг приезжает – веселая, оживленная, энергичная.
Я, на той же ноте несколько болезненного оживления, готовя китайскую фасоль, спрашиваю: как она видит наши дальнейшие отношения?
– Я предложил тебе все. Долго собирался, примеривался – ты это знаешь. Ты это все взять не хочешь, а хочешь кусочек здесь, кусочек там. Дело твое. Но я, оказалось, по кусочкам не отдаю. Сам не ведал, но вот так. если ты считаешь, что может продолжаться теперешнее «двоелюбие», – ты ошибаешься.
Не отвечая толком, подошла к телефону. Первому позвонила деду. Как ни в чем не бывало: сказала, что приедет домой, но поздно.
– Это мне ответ?
– Да надо иногда и дома бывать.
Второй звонок – туда, к попугайчикам.
– Как вы там? Что делаете? Что скажу? Пока ничего.
Погрустнела, вяло ковырялась в тарелке… Но только я хотел вернуться к разговору – звонок в дверь. Семенов! Решил отдать визит. Беседа оживилась, говорили о концертах, о близком уже лете. С. ушел в комнату позвонить, Лелька взялась мыть посуду, я стоял рядом. И уж не помню, на каких словах, вдруг обняла меня, прямо мокрыми руками, уткнулась в шею… И это был такой чудный миг, ради которого многое можно забыть.
Утром я рано поскакал на работу, где меня ждали срочные бумаги. Уходя, взглянул на свернувшуюся калачиком фигурку – как простился.
18 апреля
Советы, советы… Порвать решительно. Оставить, как есть. Искать что-то взамен.
Одно ясно: с Лелькой мне жизнь не построить.
Несколько раз возвращались к тому разговору. Объяснила, почему убегает от меня туда, где Эдик и попугайчики: «Там совсем все по-другому, как у нас с тобой не может быть. Там легко. А даже когда ты с нами – все равно все иначе. Все слушают тебя, как старшего, а ты вещаешь». Уговаривала не беспокоиться насчет Эдика: «Это не так серьезно». Потом обмолвилась, что его тоже такое положение не устраивает. «Он тоже хочет – для себя. Нет, я понимаю. Все хотят для себя. Только я, дура, переживаю за всех…» То есть там – весело. Там – свои. А я ничего не могу дать из того, что ей нужно.
Каждый раз спрашиваю себя: с чего я решил, что мы «вместе»? Что у нас есть «общее»?
Потерлась щекой о мою руку – и ушла. Я на ночь потерзал немножко фисгармонию, принял таблетку тазепама – оно и ничего.
27 апреля
То, что происходило в эти дни, не звало к дневнику. Наши отношения снова стали нежными и радостными. Словно ничего и не происходило. Но причина понятна, и мне она обещает мало хорошего. У Эдика появились другие интересы. Теперь Леля его «вычисляет», я вижу, как вечерами она делает круги у телефона: звонить – не звонить, искать – не искать?
Неожиданно повысились акции Антоши. То и дело перезваниваются, у Лельки в голосе забота, сочувствие…
Кажется мне или нет, но чего-то она ждет и от меня. А я не знаю – чего. Может, нужно ею руководить? Но не очень-то она поддается, да и я не гожусь в «руководители».
Конечно, как-то устроить нашу совместную жизнь можно, и даже хорошо, но я что-то не чувствую в себе для этого сил и воображения. Ну и, конечно, многое упирается в мою маленькую зарплату. Заезжали тут к нам в гости Андрей Пирогов со своей подружкой, Оксанкой. Вечер получился славный, ненапряженный, очень совместимый по уровням. Внешне эта пара многим похожа на нас, начиная с разницы в возрасте. Но… Андрей получает много, и их образ жизни совсем не похож на тот, который можем себе позволить мы. Андрею хватило ума и Оксану взять на работу в свою фирму – она при деле, доход у нее тоже порядочный, и есть сознание, что лучше вряд ли сможет устроиться.
14 мая
Снова большой перерыв в дневнике. По-видимому, все было хорошо. Впрочем, почему «было»? И сейчас хорошо! Все идет по плану…
Лелька вчера весь день места себе не находила. В чем дело? А в том, что их компания собиралась ехать гулять, потом на вечеринку, Эдик, разумеется, тоже, договорились созвониться – а звонка нет. Ни с утра, ни днем. Поздно вечером позвонила сама – и выяснила, что ничего не отменилось, просто ее не взяли.
Я уткнулся в телевизор, будто ничего не замечаю.
Почти в полночь – звонок. «Подожди, я возьму!» Поговорила – подсела ко мне, фильм досматривать. Но уже повеселела, оживилась…
– Тебя сразу огорчить или потом?
– Сразу. Только я знаю, чем, и не так уж это меня огорчает.
– Огорчает-огорчает, я знаю. В общем, мне надо съездить…
– Понятно. Да мне еще месяц назад все было понятно, что есть, что будет…
– И что же будет? Скажи, чтобы и я знала.
– Да так и будет. Мучаться будешь, страдать.
– Ну что же мне делать?
– Пережить это, как я пережил, пока не понял, что кроме Лели есть и другая жизнь и что нельзя доводить себя до саморазрушения.
Уткнулась лицом мне в ладони. Господи, как я, оказывается, все знал наперед! Утешения у меня ищет!
– Я бы на твоем месте давно меня выгнал.
– Зачем? Ты и сама уйдешь.
Умчалась. Действительно, не страшно. И все же мысль: значит, все это время, когда я считал, что у нас все как-то, пусть внешне, устроилось, она мечтала об Эдике? И если бы это получилось – ушла бы сразу, без раздумий, не посмотрев в мою сторону?
Разумом все понимаешь, но чувство готово к самообману.
19 мая
Снова попался на собственную приманку… Возомнил Бог знает что: дом, семья, стабильность… Но какие могут быть претензии к Лельке? Никаких. Сформулировал так: есть два типа отношений. Когда спрашивают: «Можно, я сегодня приду?» – и когда спрашивают: «Можно, я сегодня не приду?» Лелькин вариант – совмещенный. Когда хочет – «я с тобой живу». Когда хочет – «я независима и свободна», Разговоры – бесполезны. Когда там у нее налаживается – доводы не действуют. А когда там все ломается – доводы и не нужны.
Вчера по телефону я сказал: «Странно, вроде бы московская домашняя девочка, а элементарных правил общежития не понимаешь?» Лелька взвилась: «Это я домашняя? Да у меня и дома никогда не было!» Видимо, она права. Отсюда и легкость, с которой она кочует по квартирам и углам, простота, с какой открывает чужие шкафы и холодильники…
И жалко ее, потому что добра не будет. Ну, расстанемся мы (это очевидно), вернется она к прежнему своему корыту, будет скитаться по непристроенным своим знакомым, которые постепенно все будут устраиваться, а она – как перекати-поле.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65