Ни зацепиться, ни к себе никого не притянуть…
25 мая
Вчера вечером заехала ко мне на работу с Антоном (он был в Москве несколько дней) – чтобы я попрощался с ним перед его отъездом. Вид виноватый. «Не так все хорошо, как тебе кажется… Каждому приходится терпеть что-то…»
– Ну, а от меня что тебе приходится терпеть?
– Твою снисходительность.
После вокзала приехала домой. Снова долго говорили. Сперва неохотно, но все же Леля признала все мои утверждения. Под конец сказала: «Ну, смотри. Как решишь, так и будет. Нет – так нет. Перееду опять к дедушке, он только обрадуется».
Утром мне надо было на дачу. Вернулся поздно. Машина у дома. Хоть не ждал и даже не желал, приятно екнуло сердце. Поднялся – дома никого. Темно. В шкафу нашел сумку. Документы, права, ключи…
Неужели – все?
26 мая
Нет, еще не все. Вот последнее.
Утром, в 11 – звонок оттуда, с попугайчиками. «Как дела?» «Ничего, нормально». Мнется. «Заехать в конце дня за тобой на работу?» «Конечно, буду тебя ждать».
Приехала около семи. А у меня, как на зло, пленки получились плохие, нужно переделывать… Но я управился быстро.
Вышли, потоптались у входа. «Ну, я пошел…» Взяла за руку: «Проводи – до метро». Шли молча. Уже у самого входа я не выдержал. «Не верю, что так все может кончиться. Ты слишком много про меня знаешь, и я про тебя. И я все равно люблю тебя…»
Леля молчала – до самого эскалатора, когда наши пути расходились. «Ну, не болей». Наверное, увидела что-то в глазах моих, взгляд потеплел, улыбнулась чуть-чуть. И поехала вниз.
Вот теперь – и правда все. Хотя я еще долго буду натыкаться на вещи, которых касалась ее рука, которые были «наши вещи», и много общих знакомых будут незримо нас связывать. Но эта повесть кончилась.
И если что-то возобновится, поправится или родится снова – это будет уже что-то совсем другое, и для нее, и для меня. И об этом, честное слово, я не стану писать.
«Интересный мужчина 43 лет хочет познакомиться…»

Свой среди своих

А теперь я должен попросить у вас прощения за небольшую мистификацию. Нет, не подумайте – она никак не затрагивает текста, его документальной подлинности. За исключением несущественных купюр, вы прочли именно то, что написал автор, слово в слово и в той же хронологической последовательности. Насилие над материалом, которое я себе позволил, заключается лишь в том, что единственная женщина, упоминаемая в рассказе Леонида Петровича, – это его сестра, но и она, как, очевидно, и в жизни, присутствует где-то на самой отдаленной периферии. Все остальные – мужчины. Вместо «Ольга» следует читать – «Олег».
Зачем я это сделал? Дневник, эта удивительная история любви, произвел на меня глубочайшее впечатление. Я увидел в нем драму, с которой несчетное число раз сталкивался в жизни, – драму сильного и яркого чувства, обращенного на недостойный его объект. Борьба великодушия и оскорбленной гордости, самопожертвования и бескомпромиссности, жажды возвести любимое существо на пьедестал и суровой трезвости оценок, а за всем этим близости и недостижимости счастья – весь этот душевный ад передан в дневнике с пронзительной точностью и высочайшим мужеством. Но больше всего поразило меня благородство автора записок: оборвать отношения, ставшие источником постоянных унижений, – поступок тоже не рядовой, но остаться при этом достойным собственного чувства, не поддаться мстительной злобе, не омрачить последние минуты ссорой, упреками, грубостью – это удел немногих.
Но будет ли это воспринято читателями, подумал я, если с первых строк они поймут, что речь идет не о любви мужчины к женщине, а о переживаниях двух гомосексуалов? Половина, если не больше, вообще не захочет дальше читать: если испытываешь к чему-то отвращение и брезгливость, то первое инстинктивное желание – повернуться к этому спиной. Немало найдется и людей, у которых над всем возобладает любопытство. Они прочтут, возможно, и с интересом, но интерес этот будет направлен на экзотику, на малоизвестные подробности существования гомосексуальной среды, с ее обычаями и нравами. И даже самых чутких и отзывчивых, сочувственно откликающихся на любые человеческие переживания, будет отвлекать неотвязная мысль о ситуации, в которой они категорически не могут представить себе никого из своих близких.
Вот почему я и решил как бы расслоить содержательную и эмоциональную информацию, заключенную в тексте. И то, что это в принципе оказалось возможно, уже заключает в себе элемент важного открытия. Замена героя героиней, то есть перевод гомосексуального романа в жанр обычных, гетеросексуальных отношений не потребовал никакой специальной редактуры. Тот же язык чувств, та же логика их зарождения и развития, та же глубина эмоционального потрясения, вызываемого ощущением нераздельности с объектом любви или, наоборот, доказательствами измены, предательства. И точно такое же обаяние тайны, которая всегда окутывает взаимное влечение двоих: как они нашли друг друга? Почему друг друга выбрали? Что делает их союз – длительный или кратковременный, счастливый или несчастный – единственным и неповторимым, как единственна и неповторима каждая человеческая личность?
Конечно, если бы в дневнике Леонида Петровича содержалось откровенное описание эротических сцен, мне бы туго пришлось с моим экспериментом: здесь уж никак нельзя было бы обойтись простой подстановкой имен и местоимений. Но изложение, как вы могли заметить, исключительно целомудренно по стилю, и в этом, как мне показалось, проявляется не только литературный вкус, но и жизненные ориентации автора дневника. Он, безусловно, принадлежит к числу людей, для которых секс является вершиной, пиком отношений; но ведь и вершина своей исключительностью обязана тому, что к ней подводит мощный массив, а в нем каждый уровень, каждый слой имеет отдельное, особенное значение. Ему нужен не партнер, а точно такая же «вторая половина», которую обычные мужчины такого психического склада ищут в любимой женщине, жене. Вот и Леонид Петрович, как о пределе своих мечтаний, говорит о доме, о семье, о возможности полной самоотдачи. И рушится эта его мечта не потому, что герой его романа тоже принадлежит к мужскому полу, – нет, и тут все дело в индивидуальности, в личных свойствах избранника.
Достаточно всмотреться хотя бы в одну только эту пару, чтобы понять, насколько беспочвенно распространенное мнение об однотипности однополой любви. Как и заповедано для этого чувства, отношения строит личность, во всей своей многомерности. Сколько вкладывается душевных сил, какая отдача считается минимально необходимой – чем больше пройдет перед нами разных людей, тем больше получим и вариантов ответа на эти вопросы.
Есть все же несколько психологических штрихов, которые могут насторожить читателя, показаться недостаточно правдоподобными в рассказе о любовной связи – в нашем привычном понимании этих слов. 42 года – совсем не от возраст, чтобы обычный мужчина чувствовал себя стариком, мучительно обсуждающим наедине с собой, кто кого осчастливил: он свою юную, плохо стоящую на собственных ногах подружку – или она его, потому что так молода и уже поэтому обворожительна. Позиции сорокалетних на брачном рынке очень сильны, а интерес к таким вот девчонкам, годящимся им в дочери, в целом для них не характерен: смерть еще не засматривает им в глаза, еще нет инстинктивной потребности спрятаться от нее за спину возлюбленной, полной нерастраченных жизненных сил. А вот в гомосексуальной среде – там действительно устанавливаются другие возрастные градации, и угроза «выхода в тираж» нависает очень рано.
Придраться можно и к тому, как в общем-то терпимо относится Леонид Петрович к неверности своей подруги – если и в самом деле представлять себе рядом с ним женщину. Как ни беззащитен он против демона ревности, он не совершает никаких резких телодвижений. Не выгоняет изменницу из дома, не выдвигает ультиматумов, он даже готов общаться со своими молодыми соперниками и считать нормальным, что первым узнает о новых приключениях своей пассии. В этом тоже выразительные приметы однополых союзов, которые складываются, существуют и распадаются по своим особым законам. В одной из дневниковых записей есть место, которое мне по соображениям конспирации пришлось выпустить: «Если посмотреть назад, мы друг друга знаем так давно – по голубым меркам, когда недельное общение считается продолжительным». Не мог я оставить и одну реплику Антона, просившего, чтобы Леонид Петрович оставил его у себя: «Ты мне тоже очень нравишься», – сказал ему этот влюбленный в Олега мальчик, давая тем самым понять, что согласен и на заключение тройственного союза. Гомосексуальная любовь тоже накладывает моральные обязательства, но по своему характеру и категоричности они далеко не идентичны общепринятым.
Поразмыслив, однако, я пришел к выводу, что сегодня такая простота нравов свойственна не одной только «гей-тусовке», как называет ее автор дневника. Сексуальная мораль эволюционирует очень бурно: даже в молодежной среде возрастная разница в 5–7 лет означает нередко принадлежность к разным поколениям, отказывающимся понимать друг друга. Для меня смысл этих эволюционных перемен не столько даже в том, что исчезают всякие нормативные представления о длительности знакомства, предшествующего сближению, о количестве партнеров, с которыми можно поддерживать отношения одновременно. На наших глазах исчезает «двойной стандарт», запрещавший женщинам то, что мужчина считал для себя вполне приемлемым или даже похвальным. А если смотреть еще глубже – исчезает сопряженное с любовью ощущение права собственности на человека.
Хочу сказать и еще об одной особенности дневника, глубоко меня поразившей и тоже позволившей без труда превратить его в описание романа с женщиной. Обычные исповеди такого рода бывают, как правило, достаточно болезненными. Когда все легко и ясно, нет причин задумываться над происходящим. Анализ начинается, когда появляются проблемы. Любит ли она меня, люблю ли я ее, что в ней так сильно притягивает меня, почему мне с ней бывает трудно, можно ли ей доверять – десятки, сотни таких вопросов, кроме одного: почему я, мужчина, полюбил женщину? Это кажется само собой разумеющимся, здесь отсутствуют варианты. Точно так же и вы, если до вас дойдет новость, что ваш приятель влюбился, спросите: «и кто же она?» – и вам даже в голову не придет, что этот вопрос может быть задан в какой-то иной форме. Это – часть реальности, в которой мы существуем, такая же непреложная, как восход солнца на востоке или смена времен года: мужчины любят женщин, а женщины любят мужчин.
И точно такую же, без малейших поправок, естественность восприятия я уловил в записях Леонида Петровича. Его мозг напряженно работает, он думает, сравнивает, хватается за проблеск надежды, отчаивается – он буквально тонет в проблемах, обступающих его со всех сторон. Но почему он, мужчина, испытывает такую всепоглощающую страсть к мужчине – этой проблемы для него не существует. Вы можете думать по-другому, это ваше право, на которое он, кстати, не покушается. Но для него это ровно ничего не значит. Ваш взгляд – недоумевающий, возмущенный, негодующий, исполненный презрения или высокомерного сочувствия, отчужденный и отчуждающий – до него просто не дойдет, он будет на лету отбит броней самодостаточности.
В этом я вижу не только личную особенность автора записок, но и прямое следствие его пребывания в достаточно многочисленной и монолитной среде. Томясь от одиночества в глубоком, экзистенциальном смысле, Леонид Петрович вовсе не одинок по-житейски. У него много друзей, еще больше – людей, которые его понимают и принимают, пусть даже без особых симпатий, но с элементарной долей уважения – как вполне нормального человека. Он контактирует с несколькими парами, живущими семейно. На них ему тяжело смотреть, он, чувствуется, слегка им завидует, еще острее ощущая свою обездоленность рядом с их стабильным, спокойным существованием, но в то же время они помогают ему еще больше укрепиться в своих позициях. Его мечта – не бред и уж подавно не преступление, она реальна, она не становится менее прекрасной оттого, что ему лично не повезло. Даже в самые горькие минуты этот человек не связывает свое несчастье с тем, что он «не такой, как все», не смотрит на себя как на урода или как на ненормального: страдание причиняет ситуация, а не его конституциональная особенность. И нет никаких причин прятаться, притворяться.
Я не нашел даже беглых упоминаний о людях, не принадлежащих к сексуальному меньшинству. О соседях, которые наверняка давно отметили для себя квартиру, где постоянно собирается народ, но одни только мужчины и мальчики. О сослуживцах, способных за несколько лет разгадать любые интимные секреты. Истинное их отношение неизвестно, но совершенно очевидно, что они позволяют не принимать себя в расчет, следовательно, соблюдают хотя бы внешний нейтралитет.
В какой газете напечатано было объявление о знакомстве, в дневнике не уточняется, но давайте оценим по достоинству сам факт, что такая газета есть. Дискотеки и прочие светские мероприятия, где тусуется эта самая тусовка, тоже имеют вполне открытый, легальный вид. Речь, правда, идет о Москве, в провинции, особенно в маленьких городах, едва ли общество так же терпимо к «голубым», но что за беда? Москва большая, в ней, так или иначе, находится место всем, а братская солидарность не позволит никому остаться без куска хлеба и без крыши над головой.
Людям в возрасте Леонида Петровича наверняка есть что вспомнить, оглядываясь назад. А младшие – Олег, Антон, вероломный Эдик – они, похоже, и в голове не держат, что всего лишь пять лет назад гомосексуализм перестал рассматриваться как уголовное, жестоко караемое преступление. Ту внутреннюю самозащиту, которую старшие – и то, вероятно, только самые сильные и стойкие среди них – выработали в изнурительной борьбе, ценой величайших усилий и потерь, молодые усваивают прямо из окружающей их атмосферы, играючи, без малейшего напряжения. Это их время: пол, к которому они принадлежат, – а в истории мы находим немало попыток объявить гомосексуалов особым полом, отделив их и от мужчин, и от женщин, – пол этот уверенно завоевывает место под солнцем.

Преступление или болезнь?

Задолго до того, как я сумел хоть мало-мальски разобраться в сути этого явления, я уже твердо знал, что с ним связан несмываемый позор. Если человека хотели морально уничтожить, его называли гомиком или педерастом. Ругаясь «по-черному», необязательно рисовать в голове натуралистические подробности, подразумеваемые матерной лексикой. Так же и здесь – далеко не всегда за бранью стояли конкретные обвинения в грехе мужеложства. Больше того: я даже не уверен, что в Горьком, где я рос, было широко известно, кто такие эти люди и в чем заключается их непохожесть на других. Просто если вы испытывали к кому-то крайнюю степень отвращения, не было вернее способа это выразить.
Ни одного, так сказать, записного гомосексуалиста, то есть человека, уличенного в однополых сексуальных контактах, я не могу припомнить. Сейчас мне кажется, что особо, красной строкой гомосексуализм в массовом сознании и не выделялся. Было общее, достаточно стойкое и агрессивное неприятие разврата, порока – в противовес моральной чистоте. При этом в число развратников мог попасть кто угодно – и женщина, изменившая мужу, и девушка, забеременевшая от любовника, не пожелавшего «прикрыть грех» женитьбой, и уж подавно – любители острых сексуальных ощущений, осмелившиеся дать волю фантазии хотя бы и на супружеском ложе. Если это становилось известно – а «пострадавшая» сторона часто выступала с публичными выступлениями, – несчастные сразу становились «извращенцами», и не было у них никаких шансов отмыться от клейма «извращенцы».
Когда я учился в медицинском институте, в курсе психиатрии нас знакомили с проблемой сексуальных перверзий (если перевести этот термин дословно, получится то же самое «извращение», но академическая латынь снимает оттенок разоблачения, резкого осуждения), среди которых гомосексуализм был выделен и как особо опасная, и как наиболее распространенная аномалия. Сейчас я бы не взялся пересказать содержание лекций, но отчетливо помню, что если со всем материалом наши профессора знакомили нас наглядно, в клинике, на конкретных примерах, то о гомосексуалах мы должны были составить представление только по учебникам и описаниям, данным в аудитории. Помню и собственное ощущение, сложившееся у меня на основании всего услышанного и прочитанного. Это была отчетливая антипатия, которую никогда, даже в годы ученичества, не внушали мне и самые тяжелые расстройства психики, в каких бы отталкивающих формах они ни проявлялись.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65