Абсолютный полюс холода мы отмечаем, когда мать уходит из родильного дома одна, бросив ребенка на произвол судьбы. Общество отказывается санкционировать такое поведение. Зато оно вполне индифферентно реагирует на холодность к ребенку, замаскированную внешней респектабельностью. Ребенок обеспечен всем необходимым, за ним, как у нас говорят, хорошо смотрят, беспокоятся о его здоровье, принимают меры, чтобы дать ему хорошее образование. Но психологически орбиты его и материнской жизни не пересекаются ни в одной точке. Матери не интересны его чувства, его зарождающиеся мысли, у нее нет доступа к его глубинным переживаниям, страхам. Мои коллеги, работающие с асоциальными подростками – малолетними преступниками, наркоманами, проститутками – видят у них в прошлом одну и ту же картину: одиночество, заброшенность, бесприютность. И сейчас все чаще они говорят об этой постепенной атрофии материнского инстинкта как о родовом признаке, поскольку детство самих матерей проходило в таких же точно условиях…
К концу XIX века, как мы помним, в массовом сознании скопился колоссальный энергетический заряд протеста против неравенства полов. Его хватило на то, чтобы задать работу на все предстоящее столетие – переписать конституции и законы, перекроить социальную стратификацию общества, заново пересмотреть обычаи, нравы, традиции. Уже к середине века в странах европейской цивилизации исчезли все основания считать женский пол слабым – последние штрихи наложило увлечение женщин мужскими видами спорта, культуризмом, восточными единоборствами.
Каковы же итоги, с какими настроениями мы готовимся вступить в XXI век?
Какого-то единого мощного порыва, подобного оставшемуся в истории стремлению к эмансипации, мы, пожалуй, не наблюдаем. Пафос борьбы, преодоления ослаб. Желания и мечты как бы расслоились – пол перестал быть главным консолидирующим фактором. Женскую тему, если судить хотя бы по художественной и научной литературе, ведет многоголосый хор с достаточно обособленными отдельными партиями. Я бы не взялся предрекать, какая из них станет в дальнейшем основной, вбирающей в себя все прочие – или в этой сфере, как и во многих других, утвердился принцип широкой вариативности, многообразия.
Если же суждено все-таки нашему миру пережить еще одну вспышку острого конфликта между полами, то перспективным в этом смысле может оказаться настроение женщин, причастных к политике, где они пока что остаются хоть и не угнетенным, но, по численности и степени влияния на ход принятия решения, явно слабым меньшинством.
Принцип равноправия полов предполагает, что и при занятии выборных должностей, и при назначении на высокие посты в государственных и частнопредпринимательских структурах аспект половой принадлежности должен сниматься. В конкуренцию вступают интеллекты, деловые качества, репутации. Кто по всем этим признакам больше соответствует предстоящей деятельности, тот и получает право ею заниматься, а мужчина это или женщина – никакой роли не играет.
Сейчас все чаще эта логика отвергается как насквозь фальшивая. Нет никакой свободной конкуренции! Сами представления о деловых качествах, об индивидуальных предпосылках для занятий крупномасштабной деятельностью сложились в эпоху мужского доминирования и потому возводят в эталон мужские характеристики в мышлении, в реагировании, в способах решения проблем. Да и кто выступает в роли арбитров, кто из двух претендентов определяет победителя и вручает ему приз? Опять же мужчины! Или женщины (например, избирательницы), находящиеся под гипнозом мужских взглядов на мир, мужских предпочтений и оттого не верящих в собственную силу.
Гражданское, юридическое, экономическое, какое угодно другое равноправие лишь подорвало абсолютный мужской диктат, сделало ситуацию более терпимой, но все равно за мужчиной сохраняются позиции старшего партнера, владельца контрольного пакета акций. Именно поэтому мир остается таким неуютным. Продолжаются войны (мужчинам свойственно делать ставки на силу, на грубый нахрап при разрешении сложных, запутанных противоречий). Процветание даже в экономически развитых странах обрывается на каких-то социальных слоях, дальше следуют обойденные цивилизацией низы с нищетой, невежеством, неустроенностью (мужчины черствы, им не хватает чуткости и добросердечности). Стабильное развитие сплошь и рядом прерывают кризисы, отбрасывающие общество назад (мужчины чрезмерно рационалистичны, у них слабо развита интуиция)…
Из сказанного должен быть сделан вывод. Иногда он остается в границах умеренности – как призыв к фактическому равенству полов в управлении обществом, в определении государственной политики. Если в ходе свободных выборов в представительный орган власти, например, в нашу молодую Государственную Думу, женщины оказываются в меньшинстве, значит, надо изменить порядок выборов, ввести квоты или особые правила голосования, чтобы на депутатских местах сохранялись те же пропорции, какие существуют в населении страны (женщин – чуть больше половины). Хорошо помню, как настаивали на этом проигравшие кандидатки после выборов 1995 года.
Но сама их аргументация подталкивает к тому, чтобы перешагнуть черту умеренности… Кто лучше распорядится общественными ресурсами, как не женщина, которая в своих домашних делах умеет быть гением бережливости и распорядительности, всегда придумает, из чего сварить обед, да еще оставит запас на завтра? Кто лучше справится в ролью защитника социально слабых слоев, как опять же не женщина с ее материнской заботливостью? А уж диалог между конфликтующими общественными силами и погрязшими в спорах государствами сам Бог велел поручить женщинам, с их прирожденной дипломатичностью и особой, интуитивной проницательностью… Следовательно, эпоха доминирования мужчин должна смениться вовсе не эпохой паритета. Защитой человечества от прогрессирующих бедствий станет новое разделение на сильный и слабый пол, только сила теперь станет преимуществом женщин.
Нетрудно заметить, что и здесь, как мы это видели уже неоднократно, логика рассуждения апеллирует к природе. Женщина – знак равенства – мать. Она дарит жизнь – и это делает ее самой надежной защитницей жизни. Ее можно переодевать в любые костюмы, нагружать любыми занятиями, но материнство – это единственное, что всегда останется устойчивым и неизменным. Тем камертоном, которого не посмеют ослушаться внутренние силы, формирующие женский тип.
Но не поддаемся ли мы тут чрезмерно волшебной магии этих слов – природа, биология? Природа всесильна, но она слепа. Один и тот же биологический механизм может служить и упрочению, и разрушению жизни. Мы только что видели это на примере описанного И. И. Шмальгаузеном механизма обратной связи между фундаментальными и производными компонентами пола. Из того, что без материнских проявлений само продолжение человеческого рода становится невозможным, вовсе не следует, что сами эти проявления не могут быть изменены до полной неузнаваемости…
Над всеми нашими представлениями, связанными с женским полом, доминирует неувядаемый образ мадонны с младенцем на руках. Созерцаем ли мы бессмертные полотна, читаем ли их описания или талантливо исполненные фантазии на эту тему, нас не покидает ощущение, что тут сказано что-то самое важное, высшая правда о нас самих и о нашей жизни.
Но сейчас я хочу отвлечься от сакральной сути этого образа и попытаться расшифровать его символику под иным углом зрения. Само движение рук женщины, прижимающей к себе тельце ребенка, ее поза, ее взгляд как бы воспроизводят их взаимное положение в совсем еще недавнюю пору беременности, когда ребенок, на той стадии – плод, был в точном физическом смысле частью ее самой. Теперь он автономен, его сердце бьется в собственном ритме, его мозг накапливает и перерабатывает собственные впечатления. Он уже не принадлежит матери в том всеобъемлющем значении, как это было перед рождением. Но о матери – всмотритесь в полотна Рафаэля, Леонардо, в иконы Рублева – справедливо сказать, что она по-прежнему принадлежит ему.
Ну, а где же отец (еще раз, во избежангие недоразумения, повторю, что полностью отвлекаюсь от связи образа со Священным Писанием)? Ему нет места на этой картине. Матери и младенцу, поглощенным друг другом, не до него – настолько совершенна и самодостаточна их гармония. Но где-то за пределами явленной на полотне сцены он, бесспорно, должен существовать. Без него – если бы где-то там, в проищнорированных нами сейчас сферах жизни он не трудился, заботясь о пропитании своего семейства, не напрягал силы, чтобы предусмотреть и предотвратить грозящие жене и ребенку опасности, – не могла бы установиться эта тихая, дышащая миром, покоем и материнской сосредоточенностью аура.
Сильнейший эмоциональный отклик, вызываемый в нас этим образом, говорит о том, что связь времен еще не распалась. В бессознательной сфере мы храним бесценный строительный материал для множества согревающих душу, глубоко личных ассоциаций. Но сколько редакторских поправок пришлось бы нам ввести в классический сюжет, если бы мы задались целью его осовременить – в строгом соответствии с реалиями сегодняшнего дня! Сразу изменилась бы вся диспозиция. В нее пришлось бы вводить отца, который немедленно образовал бы еще один центр живописного повествования, конкурирующий с чарующим дуэтом мать – ребенок. Иной оказалась бы и роль фона – недостаточно было бы просто его наметить, там нужно было бы обозначить точки притяжения, отвлекающие женщину от безмолвного диалога с младенцем…
Есть и еще одна деталь, о которой, боюсь, не все вспомнят без подсказки. На большинстве полотен – изображен момент, либо предшествующий кормлению грудью, либо сразу за ним следующий. В прошлом, я думаю, это угадывалось как само собой разумеющееся. Мы же все чаще стали забывать об этой важнейшей и биологически, и психологически опоре материнства, составляющей одно из величайших его таинств. Что появляется в душе женщины, что появляется в душе ребенка благодаря этим бесконечным, в сумме, часам, проведенным наедине? Чего лишаются они оба, когда питание ребенок получает из пестрой коробочки, через силиконовую соску, даже если ей гарантирована экологическая безопасность?
Сейчас даже задаваться этими вопросами бессмысленно и бестактно, поскольку подавляющее большинство детей растут «искусственниками», и элементарное человеколюбие заставляет искать аргументы в пользу разрастающегося семействе «Бон» и «Симилаков» – усовершенствованных заменителей грудного молока. У матери, мол, молоко либо слишком жирное, либо чересчур жидкое, могут примешаться инфекции, а тут – полное торжество прогресса, стерильность изготовления, идеально рассчитанный состав. Да и насколько удобнее – мать не привязана к процессу, разболтать смесь в бутылочке может кто угодно, и отец, и бабушка, и няня. И вырастают, и развиваются нормально, и болеют не больше, чем при естественном вскармливании… В самом деле, не счастье ли, что к тому времени, как появилась у женщин эта проблема, общество было уже готово предложить такой устраивающий всех (в том числе и производителей детского питания) выход?
Но почему возникла эта проблема? Почему редким исключением стало то, что некогда было, наоборот, всеобщим правилом с небольшим процентом отступлений? Исчерпывающий ответ мне неизвестен. Но несомненно то, что это означает серьезную перемену в биологии нашего вида. Не сомневаюсь и в другом: возникла эта перемена в немалой степени по принципу обратной связи, как ответ природы на переигрывание социальных ролей.
Кощунством показалось бы изобразить в позе мадонны мужчину, который кормит из бутылочки нежно прильнувшего к нему малыша, в то время как мать представляет семью где-то во внешнем мире. Но что, скажите, в этой картине нереального? Ее повседневно воспроизводят в своем быту миллионы семей…
Мы все немного лошади…
Теперь, наконец, мы можем попытаться ответить на вопрос, заданный себе в начале этой главы – о причинах необъяснимого, немотивированного страха, возникающего при одном упоминании о гермафродитах.
Первое предположение, которое напрашивается после наших долгих экскурсий по запутанным лабиринтам пола: эти странные существа, занимающие непонятное место на самой границе между мужским и женским родом, так разительно непохожи на всех остальных, уверенно располагающихся по обе стороны этой границы – и в то же время каждый узнает в них самого себя.
Залог психического равновесия – определенность. Какое сегодня число? В какой точке географического пространства я сейчас нахожусь? Сколько денег у меня в кошельке? Сомнения, колебания, если они почему-либо возникают, крайне мучительны, даже если повод пустячный и никакими серьезными последствиями ошибка не грозит. Отсюда наша инстинктивная ненависть к любому обману, порой совершенно неадекватная масштабу и практической значимости лжи. Отсюда наши сложные отношения с будущим, всегда заведомо неопределенным. Каждый из нас может вспомнить в своей жизни случаи, когда он рубил с плеча, принимал поспешные решения – только для того, чтобы покончить с пыткой неизвестности. Недаром определенность ассоциируется у нас с комфортным ощущением прочной, надежной опоры под обеими ногами, а неопределенность мы так и называем – подвешенным состоянием, которое все системы организма переносят очень плохо.
Эта потребность достигает силы абсолютного императива, когда затрагивается первостепенный для каждой человеческой личности вопрос: кто я? Там, где ответы на этот вопрос неадекватны или расплывчаты, – там начинается область моей профессиональной компетенции, поскольку для обретения необходимой ясности нужны уже, как правило, бывают специальные лечебные средства.
И даже в этой заповедной зоне половая идентификация, ощущение себя мужчиной или женщиной образует, пожалуй, участок, нуждающийся в особенно надежной защите. Мы уже много говорили об этом, подходя к проблеме с разных сторон, и всякий раз оказывалось, что на простой и всем понятной констатации «я – мужчина» или «я – женщина» держится весь фантастически сложный аппарат самосознания, которым, в сущности, и представлен в этом мире каждый человек. Когда я писал тридцать лет назад о том, что нельзя быть человеком вообще, но только конкретно мужчиной или женщиной, имел в виду именно эту закономерность, хотя в то время и не знал о ней многого, что знаю теперь.
Жажда определенности заставляет нас мысленно прокладывать между полами рубеж, напоминающий государственную границу в традиционном понимании: с четким разделением на «здесь» и «там», с контрольно-следовой полосой и вооруженной до зубов охраной, с возведением любых нарушений в ранг серьезнейшего государственного преступления. Можно относиться к представителям иного пола враждебно, настороженно, приписывать им всевозможные пороки и ждать от них всяческих неприятностей. Можно по-другому – дружелюбно, доверчиво, ценить их сильные качества и беззлобно подшучивать над слабостями. Это тоже живо напоминает нам о том, что происходит между странами: одну сопредельную державу считают добрым соседом, другую – потенциальным врагом, но на устройство государственной границы это не влияет, граница всегда остается на замке. То же происходит и в восприятии половой дифференциации, в своих исследованиях я убеждался в этом неоднократно. Кто-то кичится своим полом, кто-то втайне его презирает. Кто-то игнорирует в общении половые различия, для кого-то полноценные контакты возможны только в среде «своих». Кому-то тесно в предназначенных полом рамках, а кто-то чувствует себя в них, как рыба в воде – вариантов тьма. Но общее для всех – граница на замке. Они – не мы. Мы – не они.
В свое время я много занимался бессознательными механизмами идентификации, на которой, как известно со времен Фрейда, зиждется процесс становления личности. Как удалось установить, принцип идентификации действует только в паре с противоположным принципом – дистинкции. Так я назвал стремление к отталкиванию, отчуждению от того, что воспринимается как анти-эталон. Знаменитый ленинский тезис о том что прежде чем объединяться, надо размежеваться, был, оказывается, безупречен с позиции психологии! Дистинкция предшествует самоотождествлению. Мы и в самом деле начинаем с отмежевания от тех, с кем не хотим или не можем себя смешивать, на кого не желаем походить. И уже потом, уже внутри прочерченной таким образом границы включается мощный генератор самонастройки на подобающий образец.
Если бы мы были способны прокрутить в памяти, как старую кинопленку, ход своего психического становления, то наверняка бы обнаружили, что отрицательный импульс «я не мальчик» возник раньше положительного – «я девочка» (у мужчин, естественно, наоборот).
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65
К концу XIX века, как мы помним, в массовом сознании скопился колоссальный энергетический заряд протеста против неравенства полов. Его хватило на то, чтобы задать работу на все предстоящее столетие – переписать конституции и законы, перекроить социальную стратификацию общества, заново пересмотреть обычаи, нравы, традиции. Уже к середине века в странах европейской цивилизации исчезли все основания считать женский пол слабым – последние штрихи наложило увлечение женщин мужскими видами спорта, культуризмом, восточными единоборствами.
Каковы же итоги, с какими настроениями мы готовимся вступить в XXI век?
Какого-то единого мощного порыва, подобного оставшемуся в истории стремлению к эмансипации, мы, пожалуй, не наблюдаем. Пафос борьбы, преодоления ослаб. Желания и мечты как бы расслоились – пол перестал быть главным консолидирующим фактором. Женскую тему, если судить хотя бы по художественной и научной литературе, ведет многоголосый хор с достаточно обособленными отдельными партиями. Я бы не взялся предрекать, какая из них станет в дальнейшем основной, вбирающей в себя все прочие – или в этой сфере, как и во многих других, утвердился принцип широкой вариативности, многообразия.
Если же суждено все-таки нашему миру пережить еще одну вспышку острого конфликта между полами, то перспективным в этом смысле может оказаться настроение женщин, причастных к политике, где они пока что остаются хоть и не угнетенным, но, по численности и степени влияния на ход принятия решения, явно слабым меньшинством.
Принцип равноправия полов предполагает, что и при занятии выборных должностей, и при назначении на высокие посты в государственных и частнопредпринимательских структурах аспект половой принадлежности должен сниматься. В конкуренцию вступают интеллекты, деловые качества, репутации. Кто по всем этим признакам больше соответствует предстоящей деятельности, тот и получает право ею заниматься, а мужчина это или женщина – никакой роли не играет.
Сейчас все чаще эта логика отвергается как насквозь фальшивая. Нет никакой свободной конкуренции! Сами представления о деловых качествах, об индивидуальных предпосылках для занятий крупномасштабной деятельностью сложились в эпоху мужского доминирования и потому возводят в эталон мужские характеристики в мышлении, в реагировании, в способах решения проблем. Да и кто выступает в роли арбитров, кто из двух претендентов определяет победителя и вручает ему приз? Опять же мужчины! Или женщины (например, избирательницы), находящиеся под гипнозом мужских взглядов на мир, мужских предпочтений и оттого не верящих в собственную силу.
Гражданское, юридическое, экономическое, какое угодно другое равноправие лишь подорвало абсолютный мужской диктат, сделало ситуацию более терпимой, но все равно за мужчиной сохраняются позиции старшего партнера, владельца контрольного пакета акций. Именно поэтому мир остается таким неуютным. Продолжаются войны (мужчинам свойственно делать ставки на силу, на грубый нахрап при разрешении сложных, запутанных противоречий). Процветание даже в экономически развитых странах обрывается на каких-то социальных слоях, дальше следуют обойденные цивилизацией низы с нищетой, невежеством, неустроенностью (мужчины черствы, им не хватает чуткости и добросердечности). Стабильное развитие сплошь и рядом прерывают кризисы, отбрасывающие общество назад (мужчины чрезмерно рационалистичны, у них слабо развита интуиция)…
Из сказанного должен быть сделан вывод. Иногда он остается в границах умеренности – как призыв к фактическому равенству полов в управлении обществом, в определении государственной политики. Если в ходе свободных выборов в представительный орган власти, например, в нашу молодую Государственную Думу, женщины оказываются в меньшинстве, значит, надо изменить порядок выборов, ввести квоты или особые правила голосования, чтобы на депутатских местах сохранялись те же пропорции, какие существуют в населении страны (женщин – чуть больше половины). Хорошо помню, как настаивали на этом проигравшие кандидатки после выборов 1995 года.
Но сама их аргументация подталкивает к тому, чтобы перешагнуть черту умеренности… Кто лучше распорядится общественными ресурсами, как не женщина, которая в своих домашних делах умеет быть гением бережливости и распорядительности, всегда придумает, из чего сварить обед, да еще оставит запас на завтра? Кто лучше справится в ролью защитника социально слабых слоев, как опять же не женщина с ее материнской заботливостью? А уж диалог между конфликтующими общественными силами и погрязшими в спорах государствами сам Бог велел поручить женщинам, с их прирожденной дипломатичностью и особой, интуитивной проницательностью… Следовательно, эпоха доминирования мужчин должна смениться вовсе не эпохой паритета. Защитой человечества от прогрессирующих бедствий станет новое разделение на сильный и слабый пол, только сила теперь станет преимуществом женщин.
Нетрудно заметить, что и здесь, как мы это видели уже неоднократно, логика рассуждения апеллирует к природе. Женщина – знак равенства – мать. Она дарит жизнь – и это делает ее самой надежной защитницей жизни. Ее можно переодевать в любые костюмы, нагружать любыми занятиями, но материнство – это единственное, что всегда останется устойчивым и неизменным. Тем камертоном, которого не посмеют ослушаться внутренние силы, формирующие женский тип.
Но не поддаемся ли мы тут чрезмерно волшебной магии этих слов – природа, биология? Природа всесильна, но она слепа. Один и тот же биологический механизм может служить и упрочению, и разрушению жизни. Мы только что видели это на примере описанного И. И. Шмальгаузеном механизма обратной связи между фундаментальными и производными компонентами пола. Из того, что без материнских проявлений само продолжение человеческого рода становится невозможным, вовсе не следует, что сами эти проявления не могут быть изменены до полной неузнаваемости…
Над всеми нашими представлениями, связанными с женским полом, доминирует неувядаемый образ мадонны с младенцем на руках. Созерцаем ли мы бессмертные полотна, читаем ли их описания или талантливо исполненные фантазии на эту тему, нас не покидает ощущение, что тут сказано что-то самое важное, высшая правда о нас самих и о нашей жизни.
Но сейчас я хочу отвлечься от сакральной сути этого образа и попытаться расшифровать его символику под иным углом зрения. Само движение рук женщины, прижимающей к себе тельце ребенка, ее поза, ее взгляд как бы воспроизводят их взаимное положение в совсем еще недавнюю пору беременности, когда ребенок, на той стадии – плод, был в точном физическом смысле частью ее самой. Теперь он автономен, его сердце бьется в собственном ритме, его мозг накапливает и перерабатывает собственные впечатления. Он уже не принадлежит матери в том всеобъемлющем значении, как это было перед рождением. Но о матери – всмотритесь в полотна Рафаэля, Леонардо, в иконы Рублева – справедливо сказать, что она по-прежнему принадлежит ему.
Ну, а где же отец (еще раз, во избежангие недоразумения, повторю, что полностью отвлекаюсь от связи образа со Священным Писанием)? Ему нет места на этой картине. Матери и младенцу, поглощенным друг другом, не до него – настолько совершенна и самодостаточна их гармония. Но где-то за пределами явленной на полотне сцены он, бесспорно, должен существовать. Без него – если бы где-то там, в проищнорированных нами сейчас сферах жизни он не трудился, заботясь о пропитании своего семейства, не напрягал силы, чтобы предусмотреть и предотвратить грозящие жене и ребенку опасности, – не могла бы установиться эта тихая, дышащая миром, покоем и материнской сосредоточенностью аура.
Сильнейший эмоциональный отклик, вызываемый в нас этим образом, говорит о том, что связь времен еще не распалась. В бессознательной сфере мы храним бесценный строительный материал для множества согревающих душу, глубоко личных ассоциаций. Но сколько редакторских поправок пришлось бы нам ввести в классический сюжет, если бы мы задались целью его осовременить – в строгом соответствии с реалиями сегодняшнего дня! Сразу изменилась бы вся диспозиция. В нее пришлось бы вводить отца, который немедленно образовал бы еще один центр живописного повествования, конкурирующий с чарующим дуэтом мать – ребенок. Иной оказалась бы и роль фона – недостаточно было бы просто его наметить, там нужно было бы обозначить точки притяжения, отвлекающие женщину от безмолвного диалога с младенцем…
Есть и еще одна деталь, о которой, боюсь, не все вспомнят без подсказки. На большинстве полотен – изображен момент, либо предшествующий кормлению грудью, либо сразу за ним следующий. В прошлом, я думаю, это угадывалось как само собой разумеющееся. Мы же все чаще стали забывать об этой важнейшей и биологически, и психологически опоре материнства, составляющей одно из величайших его таинств. Что появляется в душе женщины, что появляется в душе ребенка благодаря этим бесконечным, в сумме, часам, проведенным наедине? Чего лишаются они оба, когда питание ребенок получает из пестрой коробочки, через силиконовую соску, даже если ей гарантирована экологическая безопасность?
Сейчас даже задаваться этими вопросами бессмысленно и бестактно, поскольку подавляющее большинство детей растут «искусственниками», и элементарное человеколюбие заставляет искать аргументы в пользу разрастающегося семействе «Бон» и «Симилаков» – усовершенствованных заменителей грудного молока. У матери, мол, молоко либо слишком жирное, либо чересчур жидкое, могут примешаться инфекции, а тут – полное торжество прогресса, стерильность изготовления, идеально рассчитанный состав. Да и насколько удобнее – мать не привязана к процессу, разболтать смесь в бутылочке может кто угодно, и отец, и бабушка, и няня. И вырастают, и развиваются нормально, и болеют не больше, чем при естественном вскармливании… В самом деле, не счастье ли, что к тому времени, как появилась у женщин эта проблема, общество было уже готово предложить такой устраивающий всех (в том числе и производителей детского питания) выход?
Но почему возникла эта проблема? Почему редким исключением стало то, что некогда было, наоборот, всеобщим правилом с небольшим процентом отступлений? Исчерпывающий ответ мне неизвестен. Но несомненно то, что это означает серьезную перемену в биологии нашего вида. Не сомневаюсь и в другом: возникла эта перемена в немалой степени по принципу обратной связи, как ответ природы на переигрывание социальных ролей.
Кощунством показалось бы изобразить в позе мадонны мужчину, который кормит из бутылочки нежно прильнувшего к нему малыша, в то время как мать представляет семью где-то во внешнем мире. Но что, скажите, в этой картине нереального? Ее повседневно воспроизводят в своем быту миллионы семей…
Мы все немного лошади…
Теперь, наконец, мы можем попытаться ответить на вопрос, заданный себе в начале этой главы – о причинах необъяснимого, немотивированного страха, возникающего при одном упоминании о гермафродитах.
Первое предположение, которое напрашивается после наших долгих экскурсий по запутанным лабиринтам пола: эти странные существа, занимающие непонятное место на самой границе между мужским и женским родом, так разительно непохожи на всех остальных, уверенно располагающихся по обе стороны этой границы – и в то же время каждый узнает в них самого себя.
Залог психического равновесия – определенность. Какое сегодня число? В какой точке географического пространства я сейчас нахожусь? Сколько денег у меня в кошельке? Сомнения, колебания, если они почему-либо возникают, крайне мучительны, даже если повод пустячный и никакими серьезными последствиями ошибка не грозит. Отсюда наша инстинктивная ненависть к любому обману, порой совершенно неадекватная масштабу и практической значимости лжи. Отсюда наши сложные отношения с будущим, всегда заведомо неопределенным. Каждый из нас может вспомнить в своей жизни случаи, когда он рубил с плеча, принимал поспешные решения – только для того, чтобы покончить с пыткой неизвестности. Недаром определенность ассоциируется у нас с комфортным ощущением прочной, надежной опоры под обеими ногами, а неопределенность мы так и называем – подвешенным состоянием, которое все системы организма переносят очень плохо.
Эта потребность достигает силы абсолютного императива, когда затрагивается первостепенный для каждой человеческой личности вопрос: кто я? Там, где ответы на этот вопрос неадекватны или расплывчаты, – там начинается область моей профессиональной компетенции, поскольку для обретения необходимой ясности нужны уже, как правило, бывают специальные лечебные средства.
И даже в этой заповедной зоне половая идентификация, ощущение себя мужчиной или женщиной образует, пожалуй, участок, нуждающийся в особенно надежной защите. Мы уже много говорили об этом, подходя к проблеме с разных сторон, и всякий раз оказывалось, что на простой и всем понятной констатации «я – мужчина» или «я – женщина» держится весь фантастически сложный аппарат самосознания, которым, в сущности, и представлен в этом мире каждый человек. Когда я писал тридцать лет назад о том, что нельзя быть человеком вообще, но только конкретно мужчиной или женщиной, имел в виду именно эту закономерность, хотя в то время и не знал о ней многого, что знаю теперь.
Жажда определенности заставляет нас мысленно прокладывать между полами рубеж, напоминающий государственную границу в традиционном понимании: с четким разделением на «здесь» и «там», с контрольно-следовой полосой и вооруженной до зубов охраной, с возведением любых нарушений в ранг серьезнейшего государственного преступления. Можно относиться к представителям иного пола враждебно, настороженно, приписывать им всевозможные пороки и ждать от них всяческих неприятностей. Можно по-другому – дружелюбно, доверчиво, ценить их сильные качества и беззлобно подшучивать над слабостями. Это тоже живо напоминает нам о том, что происходит между странами: одну сопредельную державу считают добрым соседом, другую – потенциальным врагом, но на устройство государственной границы это не влияет, граница всегда остается на замке. То же происходит и в восприятии половой дифференциации, в своих исследованиях я убеждался в этом неоднократно. Кто-то кичится своим полом, кто-то втайне его презирает. Кто-то игнорирует в общении половые различия, для кого-то полноценные контакты возможны только в среде «своих». Кому-то тесно в предназначенных полом рамках, а кто-то чувствует себя в них, как рыба в воде – вариантов тьма. Но общее для всех – граница на замке. Они – не мы. Мы – не они.
В свое время я много занимался бессознательными механизмами идентификации, на которой, как известно со времен Фрейда, зиждется процесс становления личности. Как удалось установить, принцип идентификации действует только в паре с противоположным принципом – дистинкции. Так я назвал стремление к отталкиванию, отчуждению от того, что воспринимается как анти-эталон. Знаменитый ленинский тезис о том что прежде чем объединяться, надо размежеваться, был, оказывается, безупречен с позиции психологии! Дистинкция предшествует самоотождествлению. Мы и в самом деле начинаем с отмежевания от тех, с кем не хотим или не можем себя смешивать, на кого не желаем походить. И уже потом, уже внутри прочерченной таким образом границы включается мощный генератор самонастройки на подобающий образец.
Если бы мы были способны прокрутить в памяти, как старую кинопленку, ход своего психического становления, то наверняка бы обнаружили, что отрицательный импульс «я не мальчик» возник раньше положительного – «я девочка» (у мужчин, естественно, наоборот).
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65