«Будьте только милостивы к несчастным людям, и Бог кольми паче будет милосерднее к вам!» Плуталов был поражен: откуда узник знает о его назначении, тем более о том, как его зовут? Шилов отвечал: «У государя у престола людей много, а у господа Бога есть свои люди, живущие на Земле!». И добавил, что через две недели нового коменданта ждет царская милость. И точно – ровно через две недели Плуталов получил генеральство, крест и 400 душ крестьян. Необычайное уважение к Шилову комендант распространил и на других скопцов. Некоторые из них уже после своего освобождения из крепости нередко наведывались к нему в гости.
Чудеса продолжались и после смерти Александра Ивановича. В самый день его кончины прискакал из Петербурга курьер с золотым ключом (уж не Еленский ли?). Но высочайшее повеление – Шилова освободить и доставить в столицу – опоздало. Ввиду такого происшествия похороны были отложены на 12 дней, пока не пришло распоряжение, как их обставить. И проводили Шилова в последний путь не только со всеми христианскими обрядами, но и с такой торжественностью, какой ни до, ни после в этом суровом месте не наблюдалось. В процессии участвовало и все крепостное начальство, и все городские священники, и огромные толпы народа. Содержавшихся в крепости скопцов выпустили из камер и разрешили им проститься с усопшим. Правда, на погребении они не присутствовали, но из уважения к их горю комендант пересказал им все в самых трогательных подробностях. Он и сам был безутешен и все вспоминал, сколько раз Александр Иванович выручал его своими точнейшими и важнейшими предсказаниями.
Шилова похоронили у подножия Преображенской горы, близ берега Невы. Но через три года комендант разрешил провести перезахоронение в новую могилу, на вершине горы, и это опять было проделано с величайшими почестями. Широко пронесся слух, что покойник «оказался совершенно неповрежденным, как живой, только на одном пальце ноги почернел ноготь», – это было приписано тесноте гроба. У могилы была поставлена обширная деревянная часовня, простоявшая, правда, недолго. Поскольку это священное место словно бы само предлагало себя для совершения скопческих ритуалов над новообращенными, наиболее благоразумные из членов секты решили понапрасну не рисковать.
Но уже через несколько лет видные Петербургские скопцы построили на этом месте церковь и каменный дом, они же поставили на могиле помпезный памятник. Точность этой информации подтверждает авторитет самого Ивана Липранди, который специально ездил с дознанием в Шлиссельбург и привез подробное описание гробницы вместе с рисунками.
Можно было сколько угодно иронизировать над наивностью скопческого мифа, возводящего в царское или княжеское достоинство каких-то жалких плебеев, нищих, безграмотных мужиков. Жизнь давала этому мифу самые неожиданные подтверждения…
Государство в государстве
Попытаюсь теперь затронуть количественный аспект. Сколько было в России скопцов – никто не знает. Сами они себя не пересчитывали. Официальная статистика дает только самые приблизительные сведения, колеблющиеся в зависимости от официальных же настроений: иногда сверхзадача таких публикаций требовала преувеличения масштабов «зла», иногда, наоборот, их явного преуменьшения. Ни в одном из обнаруженных мною источников нет данных, относящихся к одним лишь скопцам. Для всех, у кого был интерес и средства для проведения подсчетов, они представляли собою лишь фрагмент в сложнейшей мозаике сект, отпавших от православия. В зависимости от того, по какому признаку классифицировались секты, скопцов подсоединяли то к одним, то к другим группировкам. И всегда за названной цифрой предполагается неопределенный, но наверняка не маленький коэффициент – поправка на виртуозное, чисто российское умение скрывать от любого начальства частную, в том числе и религиозную жизнь.
Статистика всегда привязана к определенному моменту. В скопчество в России держалось не меньше двух веков. Мой последний скопец, Калистрат, был действительно последним в истории своей общины. Но кто и в самом деле подвел своей судьбой финальную черту – это уж точно, как любили говорить в комиссии Ивана Липранди, покрыто мраком неизвестности. Удалось выяснить, что совсем незадолго до Великой Отечественной войны в судах разбиралось несколько дел, в которых фигурировали скопцы. Вполне возможно, что некоторым из них удалось пережить Сталина.
Если считать вехами судебные процессы, то от первых – по указу Екатерины II – до этих, завершающих, сменилось, по самому скромному подсчету, 6–7 поколений. Конечно, численность секты не была постоянной. Но все равно, чтобы представить себе общее число «детушек» Кондратия Селиванова, любой статистический показатель надо умножить еще в несколько раз.
А теперь – к делу. Чтобы не перегружать текст цифрами, я выбрал лишь самые выразительные.
В связи с расследованием по делу Василия Будылина (это, напомню, рубеж 20-х и 30-х годов прошлого века) особое внимание было привлечено к Тамбовской губернии. Официально считалось, что скопцов там, вместе с молоканами, духоборами, иудействующими и другими еретиками – 900 человек. Но сразу видно, что собирал эту информацию кто-то из несших личную ответственность за чистоту религиозного духа. Некто Владимиров, отставной майор, верноподданейше доносил Николаю I, что в одном только его уезде никак не меньше 70 тысяч сектантов. И человек этот, похоже, не заблуждался. Тамбовский губернатор вынужден был выступить с резким протестом против правительственного распоряжения о высылке всех скопцов и других сектантов в Сибирь. Помещичьи имения, говорил он, настолько заражены ересью, что если исполнить эти указания, губернию постигнет катастрофа: деревни опустеют, хозяйство их владельцев придет в расстройство и упадок.
И так было повсеместно. Министерство внутренних дел в этот же примерно период говорило о миллионе раскольников разного толка. Но когда удавалось направить в ту или иную губернию, для проверки, опытных и беспристрастных экспертов, их данные оказывались выше министерских – раз этак в сорок! Половина губернии, три четверти губернии – такие оценки сплошь и рядом встречаются в документах. Конечно, лишь какую-то часть от этих половин составляли скопцы. Но они не случайно считали себя элитой среди еретиков (с чем, впрочем, остальные еретики далеко не всегда были согласны). Они появлялись на гребне общего анти-церковного, анти-православного настроения когда оно становилось достаточно выраженным и массовым. Поэтому, я думаю, существовала такая закономерность: чем шире распространялись все еретические уклонения, тем выше становился удельный вес скопческого максимализма.
Иван Липранди, продолжавший пристально наблюдать за развитием этого явления, в середине 50-х годов дал свое, как обычно, оригинальное толкование принципа, по которому весь этот громадный общественный слой разделялся на собственно религиозную часть и политическую. Что представляет собой вероучение с точки зрения обрядности, исповедуемых догматов, совместимости с требованиями канонического православия – все это Липранди исключил из рассмотрения. Он поставил один, но и в самом деле самый кардинальный вопрос: где ожидает человека обещанное ему вечное блаженство? Если по ту сторону земной жизни, – перед нами явление религиозное. Если же рай размещается, пусть даже в будущем, но на этом свете, религия становится фактором второстепенным, уступая ведущее место политике. Скопцы, при таком подходе, безусловно вписывались в политическое направление. Самозванство Селиванова, объявившего себя Петром III, следовало рассматривать не просто как преступную выходку одного человека, пусть даже родоначальника секты, но как ее ведущий, сущностный признак. Видимо, из головы аналитика не выходили «золотые» скопческие времена, когда в Петербурге почти на 20 лет оказались сосуществующими две царские власти, несопоставимые по мощи, но одинаково реальные.
Подсчитывая общую численность политической ветви сектанства (скопцы, бегуны, хлысты), Липранди называл фантастическую цифру – 6 миллионов человек. Но самым опасным, в его глазах, было не это и даже не скорость распространения по всей империи – от Белого Моря до Черного, от Сибири до Бендер и Риги. Невзирая на все, так сказать, конфессиональные расхождения и споры, все секты связаны в единую общину, в огромную «конфедеративно-религиозную республику», по многим признакам, и прежде всего по наличию гигантских капиталов, имеющую вид некоего государства в государстве. Многие из сектантов, в первую очередь скопцы, не живут своими домами, семейно. Они не только собираются вместе для молитвенных ритуалов – они обобществляют весь свой быт, они отрицают частную собственность. Какой еще коммунизм вам нужен? – задавал Липранди вопрос, который для него самого явно был всего лишь риторическим.
От десятилетия к десятилетию эта цифра, 6 миллионов, неумолимо росла. В различных источниках упоминаются 12 миллионов, потом 15, на рубеже веков 20, накануне революции 25… Существовали и другие точки зрения, другие оценки, связанные прежде всего с разницей в подходах к предмету счета: кого в какой реестр заносить. Но появившееся примерно сто лет назад ощущение, что в России две веры, – одна государственная, а другая народная, – основывалось не на статистических выкладках, а на непосредственных наблюдениях, цифры их только подкрепляли. Договаривались даже до того, что по массиву приверженцев сектантские уклонения, с их ритуализмом, с неравнодушием к магии, – это и есть русская вера, а безупречное с богословской точки зрения церковное православие на фоне этой стихии составляет узкую секту. Полную завершенность этой схеме придавали скопцы, со всем их неповторимым колоритом.
Александр Эткинд цитирует книгу английского путешественника Уильяма Диксона, опубликованную в Нью-Йорке в 1870 году под названием «Свободная Россия». Написана она, как можно догадаться, в расчете на читателей, которые никогда в России не бывали и никогда не попадут, так что опасности быть схваченным за руку для автора не существует. Поэтому можно целиком отдаться своему первому впечатлению, не заботясь о его уточнении и перепроверке, – лишь бы выглядело достаточно экзотично и сенсационно. Диксона потрясли скопцы (ну а нас с вами они бы разве не поразили?) «Они появляются в магазинах и на улицах как привидения… Они не играют и не ссорятся, не лгут и не воруют… Секта секретна… Ее члены кажутся такими же, как все люди, и не обнаруживают себя в течение всей жизни; многие из них занимают высокие посты в этом мире; их принципы остаются неизвестны тем, кто считает их своими друзьями… Известно, что они богаты, говорят, что они щедры… Все банкиры и ювелиры, сделавшие большие деньги, подозреваются в том, что они – Голуби…»
Кое в чем путешественник, конечно, переусердствовал. Далеко не все скопцы были богаты, и уж подавно не все богачи принадлежали к их кругу. При замкнутой жизни, которую они вели, при том, что всех не сподобившихся их отличия они считали пропащими грешниками, трудно предположить, чтобы кто-то имел основания считать скопца своим другом. Людям, похожим на привидения, невозможно не обнаружить себя на протяжении всей жизни… Но это детали, их можно легко простить иноземному наблюдателю, который в главном не погрешил против правды. То, чего не было и не могло быть нигде на всем земном шаре, включая сюда и самые отсталые, сохранившиеся на первобытном уровне племена, в России составляло непременную часть быта, самостоятельную область культуры и массового сознания, легализованную если не законом, то прочно укорененным обычаем.
К тому моменту, когда Диксон приехал в Россию, при желании можно было отметить столетие первых проб и опытов Селиванова. Целых сто лет! Вехами прогресса принято считать технические достижения, следовательно, мы должны первым делом напомнить, что страна вошла или вплотную приблизилась к эпохе железных дорог, электричества, телефонной и телеграфной связи. Впечатляющим было бы также сравнение оружия, каким добывались победы (или, увы, не добывались) в конце XVIII и в конце XIX века. В моей профессиональной области: с врачами, жившими сто лет назад, мы бы наверняка нашли о чем поговорить, а вот с медиками екатерининских времен сам контакт, наверное, был бы невозможен. Обратим еще внимание на то, как изменился язык, а вместе с ним и мышление… Я ищу, как вы понимаете, наверное, какие-то зримые, конкретные ориентиры, чтобы показать, насколько все в России за сто лет изменилось. И вместе со всем этим прогрессом шли своим собственным историческим путем, приспосабливаясь к меняющейся действительности, скопцы.
Непрерывность, длительность существования сект во многом основана, насколько я мог выяснить из общения с этой группой верующих, на механизме прямого наследования: от родителей к детям или от бабушек внукам, второе поколение иногда выпадает. Скопцы феноменальны еще и тем, что им некому было передать эстафету этим самым естественным и самым надежным путем. Они никого не растили и не воспитывали. И все же в каждом следующем поколении неотвратимо появлялось их потомство, и оно становилось все шире, шире. Их аллегорические прозрения о сказочном умножении пшеничных зерен обретали непостижимую умом реальность. И вправду выходило, что они оставляют на земле свое семя. Вера в бесконечность, в бессмертие получала самую убедительную опору.
Это был грандиозный триумф третьего пола! В одной стране (но зато самой большой на планете), в ограниченном промежутке времени (но зато длившемся свыше 150 лет и вместившем в себя не одну крупную историческую эпоху) третий пол сумел надежно утвердить себя в правах, занять ему одному принадлежащую социальную нишу. Если называть вещи своими именами, население России в течение минимум 150 лет делилось не на два, а на три пола, и никакими драконовскими методами это положение невозможно было изменить.
Напрашивается возражение: а как же евнухи в восточных деспотиях? Как страж гарема, в котором воплощалось всемогущество владыки, евнух пользовался его особым доверием. Часто только от него самого зависело, какую политическую роль он себе присвоит и как распорядится тайнами, доступ к которым ему открывало его служебное положение. Через историю Византийской империи проходит целая череда высокопоставленных евнухов, среди которых попадаются и министры, и полководцы и даже церковные иерархи, не говоря уже о множестве «серых кардиналов», формально стоявших на скромных позициях, но фактически заправлявших всеми делами. Историки объясняют это отчасти особенностями политической системы, выражавшей себя в перманентных заговорах и дворцовых переворотах. Представителей свергаемой династии либо убивали, либо оскопляли – и то, и другое в равной мере исключало дальнейшие посягательства на трон. Но уже при следующем перевороте жертвы предыдущего, если у них к тому же была голова на плечах, могли рассчитывать на особую милость. Таким жестоким способом смог, например, возвыситься знаменитый патриарх Константинопольский Игнатий (в IX веке, незадолго до Крещения Руси), причисленный православной церковью к лику святых.
Поразительным казусом остается культура певцов-кастратов, которая кажется несовместимой ни с христианской моралью, ни с духом европейской цивилизации. Еще во времена античности законы Рима расценивали кастрацию как уголовное преступление, каравшееся смертью и конфискацией всего имущества – даже если совершена она была над рабом. В эпоху крестовых походов Европа многое восприняла и переняла у Востока, но рассказы о евнухах в штате восточных повелителей так и остались только рассказами. При всей изуверской жестокости средневековья, при всей изобретательности палачей инквизиции на эту часть человеческого тела они никогда не покушались. Как могла быть преодолена вся эта система запретов – непонятно. Еще непонятнее, как удавалось современникам отделять чистый эстетический восторг перед действительно неповторимым, ангельским звучанием голосов от сознания страшной, кощунственной цены, заплаченной за него. Когда в конце XVIII века (поразительное совпадение – одновременно с выявлением в России первых скопцов!) знаменитый папа Климент XIV темпераментно проклял это обычай, им ничего не было добавлено к тому, что и раньше ни для кого не являлось секретом. Но как бы то ни было – тоже можно сказать, что на некой ограниченной территории, в течение определенного отрезка времени третий пол был частью социальной структуры. И при этом часто не маленькой: по некоторым сведениям, операции подвергались до 4000 мальчиков в год. Вряд ли столько требовалось певцов, но голос, музыкальный талант порой ведут себя непредсказуемо, поэтому, очевидно, действовать приходилось с большим запасом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65
Чудеса продолжались и после смерти Александра Ивановича. В самый день его кончины прискакал из Петербурга курьер с золотым ключом (уж не Еленский ли?). Но высочайшее повеление – Шилова освободить и доставить в столицу – опоздало. Ввиду такого происшествия похороны были отложены на 12 дней, пока не пришло распоряжение, как их обставить. И проводили Шилова в последний путь не только со всеми христианскими обрядами, но и с такой торжественностью, какой ни до, ни после в этом суровом месте не наблюдалось. В процессии участвовало и все крепостное начальство, и все городские священники, и огромные толпы народа. Содержавшихся в крепости скопцов выпустили из камер и разрешили им проститься с усопшим. Правда, на погребении они не присутствовали, но из уважения к их горю комендант пересказал им все в самых трогательных подробностях. Он и сам был безутешен и все вспоминал, сколько раз Александр Иванович выручал его своими точнейшими и важнейшими предсказаниями.
Шилова похоронили у подножия Преображенской горы, близ берега Невы. Но через три года комендант разрешил провести перезахоронение в новую могилу, на вершине горы, и это опять было проделано с величайшими почестями. Широко пронесся слух, что покойник «оказался совершенно неповрежденным, как живой, только на одном пальце ноги почернел ноготь», – это было приписано тесноте гроба. У могилы была поставлена обширная деревянная часовня, простоявшая, правда, недолго. Поскольку это священное место словно бы само предлагало себя для совершения скопческих ритуалов над новообращенными, наиболее благоразумные из членов секты решили понапрасну не рисковать.
Но уже через несколько лет видные Петербургские скопцы построили на этом месте церковь и каменный дом, они же поставили на могиле помпезный памятник. Точность этой информации подтверждает авторитет самого Ивана Липранди, который специально ездил с дознанием в Шлиссельбург и привез подробное описание гробницы вместе с рисунками.
Можно было сколько угодно иронизировать над наивностью скопческого мифа, возводящего в царское или княжеское достоинство каких-то жалких плебеев, нищих, безграмотных мужиков. Жизнь давала этому мифу самые неожиданные подтверждения…
Государство в государстве
Попытаюсь теперь затронуть количественный аспект. Сколько было в России скопцов – никто не знает. Сами они себя не пересчитывали. Официальная статистика дает только самые приблизительные сведения, колеблющиеся в зависимости от официальных же настроений: иногда сверхзадача таких публикаций требовала преувеличения масштабов «зла», иногда, наоборот, их явного преуменьшения. Ни в одном из обнаруженных мною источников нет данных, относящихся к одним лишь скопцам. Для всех, у кого был интерес и средства для проведения подсчетов, они представляли собою лишь фрагмент в сложнейшей мозаике сект, отпавших от православия. В зависимости от того, по какому признаку классифицировались секты, скопцов подсоединяли то к одним, то к другим группировкам. И всегда за названной цифрой предполагается неопределенный, но наверняка не маленький коэффициент – поправка на виртуозное, чисто российское умение скрывать от любого начальства частную, в том числе и религиозную жизнь.
Статистика всегда привязана к определенному моменту. В скопчество в России держалось не меньше двух веков. Мой последний скопец, Калистрат, был действительно последним в истории своей общины. Но кто и в самом деле подвел своей судьбой финальную черту – это уж точно, как любили говорить в комиссии Ивана Липранди, покрыто мраком неизвестности. Удалось выяснить, что совсем незадолго до Великой Отечественной войны в судах разбиралось несколько дел, в которых фигурировали скопцы. Вполне возможно, что некоторым из них удалось пережить Сталина.
Если считать вехами судебные процессы, то от первых – по указу Екатерины II – до этих, завершающих, сменилось, по самому скромному подсчету, 6–7 поколений. Конечно, численность секты не была постоянной. Но все равно, чтобы представить себе общее число «детушек» Кондратия Селиванова, любой статистический показатель надо умножить еще в несколько раз.
А теперь – к делу. Чтобы не перегружать текст цифрами, я выбрал лишь самые выразительные.
В связи с расследованием по делу Василия Будылина (это, напомню, рубеж 20-х и 30-х годов прошлого века) особое внимание было привлечено к Тамбовской губернии. Официально считалось, что скопцов там, вместе с молоканами, духоборами, иудействующими и другими еретиками – 900 человек. Но сразу видно, что собирал эту информацию кто-то из несших личную ответственность за чистоту религиозного духа. Некто Владимиров, отставной майор, верноподданейше доносил Николаю I, что в одном только его уезде никак не меньше 70 тысяч сектантов. И человек этот, похоже, не заблуждался. Тамбовский губернатор вынужден был выступить с резким протестом против правительственного распоряжения о высылке всех скопцов и других сектантов в Сибирь. Помещичьи имения, говорил он, настолько заражены ересью, что если исполнить эти указания, губернию постигнет катастрофа: деревни опустеют, хозяйство их владельцев придет в расстройство и упадок.
И так было повсеместно. Министерство внутренних дел в этот же примерно период говорило о миллионе раскольников разного толка. Но когда удавалось направить в ту или иную губернию, для проверки, опытных и беспристрастных экспертов, их данные оказывались выше министерских – раз этак в сорок! Половина губернии, три четверти губернии – такие оценки сплошь и рядом встречаются в документах. Конечно, лишь какую-то часть от этих половин составляли скопцы. Но они не случайно считали себя элитой среди еретиков (с чем, впрочем, остальные еретики далеко не всегда были согласны). Они появлялись на гребне общего анти-церковного, анти-православного настроения когда оно становилось достаточно выраженным и массовым. Поэтому, я думаю, существовала такая закономерность: чем шире распространялись все еретические уклонения, тем выше становился удельный вес скопческого максимализма.
Иван Липранди, продолжавший пристально наблюдать за развитием этого явления, в середине 50-х годов дал свое, как обычно, оригинальное толкование принципа, по которому весь этот громадный общественный слой разделялся на собственно религиозную часть и политическую. Что представляет собой вероучение с точки зрения обрядности, исповедуемых догматов, совместимости с требованиями канонического православия – все это Липранди исключил из рассмотрения. Он поставил один, но и в самом деле самый кардинальный вопрос: где ожидает человека обещанное ему вечное блаженство? Если по ту сторону земной жизни, – перед нами явление религиозное. Если же рай размещается, пусть даже в будущем, но на этом свете, религия становится фактором второстепенным, уступая ведущее место политике. Скопцы, при таком подходе, безусловно вписывались в политическое направление. Самозванство Селиванова, объявившего себя Петром III, следовало рассматривать не просто как преступную выходку одного человека, пусть даже родоначальника секты, но как ее ведущий, сущностный признак. Видимо, из головы аналитика не выходили «золотые» скопческие времена, когда в Петербурге почти на 20 лет оказались сосуществующими две царские власти, несопоставимые по мощи, но одинаково реальные.
Подсчитывая общую численность политической ветви сектанства (скопцы, бегуны, хлысты), Липранди называл фантастическую цифру – 6 миллионов человек. Но самым опасным, в его глазах, было не это и даже не скорость распространения по всей империи – от Белого Моря до Черного, от Сибири до Бендер и Риги. Невзирая на все, так сказать, конфессиональные расхождения и споры, все секты связаны в единую общину, в огромную «конфедеративно-религиозную республику», по многим признакам, и прежде всего по наличию гигантских капиталов, имеющую вид некоего государства в государстве. Многие из сектантов, в первую очередь скопцы, не живут своими домами, семейно. Они не только собираются вместе для молитвенных ритуалов – они обобществляют весь свой быт, они отрицают частную собственность. Какой еще коммунизм вам нужен? – задавал Липранди вопрос, который для него самого явно был всего лишь риторическим.
От десятилетия к десятилетию эта цифра, 6 миллионов, неумолимо росла. В различных источниках упоминаются 12 миллионов, потом 15, на рубеже веков 20, накануне революции 25… Существовали и другие точки зрения, другие оценки, связанные прежде всего с разницей в подходах к предмету счета: кого в какой реестр заносить. Но появившееся примерно сто лет назад ощущение, что в России две веры, – одна государственная, а другая народная, – основывалось не на статистических выкладках, а на непосредственных наблюдениях, цифры их только подкрепляли. Договаривались даже до того, что по массиву приверженцев сектантские уклонения, с их ритуализмом, с неравнодушием к магии, – это и есть русская вера, а безупречное с богословской точки зрения церковное православие на фоне этой стихии составляет узкую секту. Полную завершенность этой схеме придавали скопцы, со всем их неповторимым колоритом.
Александр Эткинд цитирует книгу английского путешественника Уильяма Диксона, опубликованную в Нью-Йорке в 1870 году под названием «Свободная Россия». Написана она, как можно догадаться, в расчете на читателей, которые никогда в России не бывали и никогда не попадут, так что опасности быть схваченным за руку для автора не существует. Поэтому можно целиком отдаться своему первому впечатлению, не заботясь о его уточнении и перепроверке, – лишь бы выглядело достаточно экзотично и сенсационно. Диксона потрясли скопцы (ну а нас с вами они бы разве не поразили?) «Они появляются в магазинах и на улицах как привидения… Они не играют и не ссорятся, не лгут и не воруют… Секта секретна… Ее члены кажутся такими же, как все люди, и не обнаруживают себя в течение всей жизни; многие из них занимают высокие посты в этом мире; их принципы остаются неизвестны тем, кто считает их своими друзьями… Известно, что они богаты, говорят, что они щедры… Все банкиры и ювелиры, сделавшие большие деньги, подозреваются в том, что они – Голуби…»
Кое в чем путешественник, конечно, переусердствовал. Далеко не все скопцы были богаты, и уж подавно не все богачи принадлежали к их кругу. При замкнутой жизни, которую они вели, при том, что всех не сподобившихся их отличия они считали пропащими грешниками, трудно предположить, чтобы кто-то имел основания считать скопца своим другом. Людям, похожим на привидения, невозможно не обнаружить себя на протяжении всей жизни… Но это детали, их можно легко простить иноземному наблюдателю, который в главном не погрешил против правды. То, чего не было и не могло быть нигде на всем земном шаре, включая сюда и самые отсталые, сохранившиеся на первобытном уровне племена, в России составляло непременную часть быта, самостоятельную область культуры и массового сознания, легализованную если не законом, то прочно укорененным обычаем.
К тому моменту, когда Диксон приехал в Россию, при желании можно было отметить столетие первых проб и опытов Селиванова. Целых сто лет! Вехами прогресса принято считать технические достижения, следовательно, мы должны первым делом напомнить, что страна вошла или вплотную приблизилась к эпохе железных дорог, электричества, телефонной и телеграфной связи. Впечатляющим было бы также сравнение оружия, каким добывались победы (или, увы, не добывались) в конце XVIII и в конце XIX века. В моей профессиональной области: с врачами, жившими сто лет назад, мы бы наверняка нашли о чем поговорить, а вот с медиками екатерининских времен сам контакт, наверное, был бы невозможен. Обратим еще внимание на то, как изменился язык, а вместе с ним и мышление… Я ищу, как вы понимаете, наверное, какие-то зримые, конкретные ориентиры, чтобы показать, насколько все в России за сто лет изменилось. И вместе со всем этим прогрессом шли своим собственным историческим путем, приспосабливаясь к меняющейся действительности, скопцы.
Непрерывность, длительность существования сект во многом основана, насколько я мог выяснить из общения с этой группой верующих, на механизме прямого наследования: от родителей к детям или от бабушек внукам, второе поколение иногда выпадает. Скопцы феноменальны еще и тем, что им некому было передать эстафету этим самым естественным и самым надежным путем. Они никого не растили и не воспитывали. И все же в каждом следующем поколении неотвратимо появлялось их потомство, и оно становилось все шире, шире. Их аллегорические прозрения о сказочном умножении пшеничных зерен обретали непостижимую умом реальность. И вправду выходило, что они оставляют на земле свое семя. Вера в бесконечность, в бессмертие получала самую убедительную опору.
Это был грандиозный триумф третьего пола! В одной стране (но зато самой большой на планете), в ограниченном промежутке времени (но зато длившемся свыше 150 лет и вместившем в себя не одну крупную историческую эпоху) третий пол сумел надежно утвердить себя в правах, занять ему одному принадлежащую социальную нишу. Если называть вещи своими именами, население России в течение минимум 150 лет делилось не на два, а на три пола, и никакими драконовскими методами это положение невозможно было изменить.
Напрашивается возражение: а как же евнухи в восточных деспотиях? Как страж гарема, в котором воплощалось всемогущество владыки, евнух пользовался его особым доверием. Часто только от него самого зависело, какую политическую роль он себе присвоит и как распорядится тайнами, доступ к которым ему открывало его служебное положение. Через историю Византийской империи проходит целая череда высокопоставленных евнухов, среди которых попадаются и министры, и полководцы и даже церковные иерархи, не говоря уже о множестве «серых кардиналов», формально стоявших на скромных позициях, но фактически заправлявших всеми делами. Историки объясняют это отчасти особенностями политической системы, выражавшей себя в перманентных заговорах и дворцовых переворотах. Представителей свергаемой династии либо убивали, либо оскопляли – и то, и другое в равной мере исключало дальнейшие посягательства на трон. Но уже при следующем перевороте жертвы предыдущего, если у них к тому же была голова на плечах, могли рассчитывать на особую милость. Таким жестоким способом смог, например, возвыситься знаменитый патриарх Константинопольский Игнатий (в IX веке, незадолго до Крещения Руси), причисленный православной церковью к лику святых.
Поразительным казусом остается культура певцов-кастратов, которая кажется несовместимой ни с христианской моралью, ни с духом европейской цивилизации. Еще во времена античности законы Рима расценивали кастрацию как уголовное преступление, каравшееся смертью и конфискацией всего имущества – даже если совершена она была над рабом. В эпоху крестовых походов Европа многое восприняла и переняла у Востока, но рассказы о евнухах в штате восточных повелителей так и остались только рассказами. При всей изуверской жестокости средневековья, при всей изобретательности палачей инквизиции на эту часть человеческого тела они никогда не покушались. Как могла быть преодолена вся эта система запретов – непонятно. Еще непонятнее, как удавалось современникам отделять чистый эстетический восторг перед действительно неповторимым, ангельским звучанием голосов от сознания страшной, кощунственной цены, заплаченной за него. Когда в конце XVIII века (поразительное совпадение – одновременно с выявлением в России первых скопцов!) знаменитый папа Климент XIV темпераментно проклял это обычай, им ничего не было добавлено к тому, что и раньше ни для кого не являлось секретом. Но как бы то ни было – тоже можно сказать, что на некой ограниченной территории, в течение определенного отрезка времени третий пол был частью социальной структуры. И при этом часто не маленькой: по некоторым сведениям, операции подвергались до 4000 мальчиков в год. Вряд ли столько требовалось певцов, но голос, музыкальный талант порой ведут себя непредсказуемо, поэтому, очевидно, действовать приходилось с большим запасом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65