— Я ждал от вас этих чувств; благодарю за откровенность, друзья мои. Действительно, вы не можете вмешиваться в это дело. Надеюсь, что взамен вас Бог пошлет нам честных людей, которые могли бы добросовестно исполнить обязанности судей.
— Бог услышал вас, кабальеро, — внезапно произнес чей-то грубый голос, — располагайте нами.
Ветви кустарника, рядом с которым разговаривали наши знакомцы, с шумом раздвинулись, и из них вышли два человека.
Сделав несколько шагов, они, опустили ружья дулами на землю и остановились в ожидании.
— Кто вы? — спросил их дон Мариано.
— Охотники.
— Ваше имя?
— Верный Прицел.
— А ваше?
— Вольная Пуля. Вот уже около получаса стоим мы за этими кустами и успели услышать все, о чем здесь говорилось. Бесполезно вновь возвращаться к тому же, прибавлю вам только, что есть еще один человек, который должен присутствовать на суде над этим господином.
— Еще один человек? Кто же он?
— Тот, на кого этот человек так изменнически напал, кому вы помогли увернуться из рук предателя и кого мы спасли.
— Но кто знает, где находится теперь этот человек?
— Мы знаем, — сказал Верный Прицел, — меньше часа тому назад мы его оставили, чтобы идти по вашим следам.
— В таком случае вы правы; надо, чтобы и этот человек присутствовал.
— К несчастью, он довольно серьезно ранен, но если ему невозможно приехать сюда самому, то его принесут; не знаю почему, но мне кажется, что не только его присутствие здесь необходимо, но что один только он может объяснить известные дела, которые мы обязаны открыть.
— Что вы хотите сказать?
— Потерпите, кабальеро, скоро вы нас поймете. Лагерь этого человека недалеко, он сможет быть здесь еще до заката солнца. Я немедленно извещу его.
— Благодарю вас за это важное предложение.
— Мы, может быть, больше вас заинтересованы в разъяснении этого таинственного злоумышления, — ответил Верный Прицел.
По знаку друга Вольная Пуля подошел к своему коню, оставленному в чаще кустарника, вскочил на него и умчался во весь опор, между тем как дон Мариано следил за ним любопытным и вместе с тем тревожным взглядом.
— Вы говорите загадками, — обратился он к охотнику, все еще опиравшемуся на свое ружье.
Верный Прицел покачал головой.
— Перед вами разыгрывается печальная развязка гнусной истории, начало которой вам не известно, несмотря на доказательства, имеющиеся в ваших руках, кабальеро.
Дон Мариано тяжело вздохнул, две жгучие слезы скатились по его щекам, поблекшим от горя.
— Бодритесь, господин мой, — сказал ему Бермудес, —• наконец-то Бог за вас.
Дворянин пожал руку своему верному слуге и отвернулся, чтобы скрыть волнение, овладевшее им.
ГЛАВА XVIII. Перед судом
После отъезда Вольной Пули Верный Прицел, индеец и Руперто подошли к раненому, все еще лежавшему в беспамятстве, и окружили его, ожидая, когда он придет в себя. Дон Мариано, совестливость которого теперь уже пропала, жаждавший скорее узнать во всех подробностях темные замыслы своего брата, чтобы иметь прочное основание для обвинения его перед судом, так внезапно созванным, ушел со своими слугами в чащу кустов и с лихорадочным нетерпением стал перечитывать одну за другой все бумаги, находившиеся в найденном бумажнике, и по мере перехода от одного документа к другому ужас его возрастал все больше и больше.
Дон Мариано не хотел, чтобы брат узнал о его прибытии прежде, чем предстанет перед судьями, рассчитывая своим внезапным появлением расстроить его прозорливость и присутствие его духа, смутить его хладнокровие. С этой целью он скрылся в чаще, недоступной самым проницательным глазам, намереваясь мгновенно появиться в нужную минуту.
Прошел еще час времени, прежде чем дон Стефано, несмотря на все старания Дикой Розы, заявил чуть заметным движением о своем возвращении к жизни. Три человека, молча сидевшие около него, не спускали с него глаз.
В ту минуту, когда солнце быстро садилось за горизонт, вечерний прохладный ветер пронесся по земле и освежил раненого, который при этом тяжело вздохнул.
— Сейчас он откроет глаза, — прошептал Верный Прицел.
Летучий Орел приложил палец к губам, указывая на раненого.
Хотя охотник проговорил эти слова очень тихо, но дон Стефано услышал их, не понимая, может быть, их смысла, но как звуки они пробудили в нем сознание.
Дон Стефано был достойным сыном испорченного мексиканского поколения, лукавство было главной чертой его характера; о людях и вещах он всегда был дурного мнения, недоверие разъедало его душу. Слова Верного Прицела предостерегли его. Ни малейшим движением не обнаружив возвращения сознания, он стал припоминать все случившееся с ним, желая уяснить себе положение, в каком он находился, и по возможности угадать, в чьи руки толкнула его злая судьба. Но это была трудная задача — во-первых, потому, что глаза его должны были оставаться закрытыми, и во-вторых, потому, что окружающие его лица, поняв его хитрость, упорно хранили молчание.
Это продолжительное молчание увеличило беспокойство дона Стефано, и он решился наконец прервать его. Широко раскрыв глаза, он пытливо обвел ими окружавшие его лица и сделал движение, как бы желая подняться.
— Как вы себя чувствуете? — спросил его Верный Прицел, наклонясь к нему.
— Я очень слаб, — жалобно ответил дон Стефано, — чувствую общую тяжесть и ужасный шум в ушах.
— Гм! — продолжал охотник. — Это неопасно; такое состояние часто бывает следствием падения.
— Так я упал? — переспросил больной, узнавший Руперто и несколько успокоенный,
— Вероятно, потому что мы нашли вас лежащим на песке, у брода Рубио.
— А! Так вы там меня нашли?
— Да, три часа тому назад.
— Благодарю вас за оказанную мне помощь — без нее, вероятно, я был бы уже мертв.
— Это очень вероятно; но не торопитесь благодарить нас.
— Отчего же? — спросил дон Стефано, навострив уши при этом двусмысленном ответе, в котором ему послышалась скрытая угроза.
— Э-э! Кто знает будущее! Никто не может ручаться за него, — ответил добродушно Верный Прицел.
Дон Стефано, рассудок которого окончательно прояснился и силы быстро восстанавливались, живо поднялся и, устремив на охотника взгляд, которым он хотел, казалось, проникнуть в глубину его души, громко проговорил:
— Однако, не пленник же я ваш!
— Гм! — проворчал охотник в ответ.
Это междометие обеспокоило больного более длинной фразы.
— Поговорим откровенно, — сказал он после некоторого раздумья.
— Ничего лучшего мы не желаем.
— Из вас троих я знаю только его одного, — продолжал раненый, указывая на Руперто, — и, как мне кажется, ничем не оскорбил его.
— Это правда, — ответил Руперто.
— Вас я никогда не видел, следовательно, вы не можете питать ко мне никакой вражды.
— Действительно, мы в первый раз встречаемся лицом к лицу.
— Остается этот индейский воин, которого, подобно вам, я вижу в первый раз.
— Все это верно.
— По какой же причине я могу быть вашим пленником?
— Этот вопрос не так легок, как вы полагаете; хотя мы, лично, не можем ни в чем обвинять вас, но не оскорбили ли вы, бродя по прериям, кого-то еще?
— Я?
— Кто же, как не вы? Не далее как сегодня ночью не вы ли старались убить человека в подстроенной для него засаде?
— Да, но этот человек — мой враг.
— Хорошо. Теперь предположите, что мы — друзья этого человека.
— Но нет! Этого не может быть!
— Почему вы так полагаете?
Дон Стефано презрительно пожал плечами.
— Вы, верно, считаете меня большим простаком, если думаете, что я попадусь на такую увертку.
— Но это еще не все.
— Полноте! Если бы я попал в руки этого человека, он перенес бы меня в свой лагерь, чтобы расправиться со мной на глазах у своих разбойников, для которых моя казнь была бы приятным зрелищем.
Старый охотник, говоривший до сих пор с некоторой иронией, вдруг переменил тон и стал настолько же серьезен, насколько до этого был шутлив.
— Послушайте, — сказал он, — и воспользуйтесь тем, что услышите: не дурачьте нас своей слабостью, мы очень хорошо знаем, что ваши силы почти полностью возвратились к вам; совет мой чистосердечен и дан вам с целью предупредить вас против вас же самих. Правда, что вы не пленник наш, но все же вы не свободны.
— Я вас не понимаю, — прервал его дон Стефано с потемневшим лицом.
— Никто из присутствующих здесь лиц, — продолжал Верный Прицел, — не обвиняет вас; мы не знаем, кто вы, и еще сегодня я совершенно не знал о вашем существовании. Но есть один человек, который питает к вам ненависть. Это дело можно было бы решить в честном поединке, но претензии к вам настолько сильны, что решено вас судить — и судить немедленно!
— Меня немедленно судить! — повторил дон Стефано в величайшем изумлении. — Но перед каким судом этот человек желает меня представить? Мы здесь в пустынном краю.
— Да, и вы, кажется, забываете, что в прериях, где городские законы не в состоянии преследовать виновных, существует ужасное законодательство — краткое, неумолимое, к которому, в целях общей пользы, всякий оскорбленный человек имеет право прибегнуть, когда этого требует безотлагательная необходимость.
— Что же это за закон? — спросил дон Стефано с помертвелым лицом.
— Это закон Линча.
— Закон Линча?
— Да. Мы, как вы уже заметили, люди, совсем вас не знающие, созваны здесь его именем для того, чтобы судить вас.
— Меня судить! Но это невозможно. Какое преступление я совершил? Кто мой обвинитель?
— Я не могу отвечать на эти вопросы; мне не известно преступление, в котором вас обвиняют, я не знаю даже имени вашего обвинителя; только верьте, что мы не имеем против вас ни ненависти, ни предубеждения, мы будем беспристрастны. Приготовьтесь защищать себя в этот небольшой промежуток времени, а когда настанет минута защиты, постарайтесь
доказать свою невиновность, уличив своего обвинителя, чего я вам искренне желаю. Дон Стефано опустил голову.
— Но как вы хотите, чтобы я приготовился защищать себя, когда я даже не знаю, в чем именно меня обвиняют? Осветите мне эту темноту, проведите хотя бы самый слабый свет, чтобы я мог наконец, руководствуясь им, знать, куда иду.
— Говоря вам то, что вы слышали, кабальеро, я повиновался своей совести, повелевавшей мне известить вас об угрожающей вам опасности, сказать же вам большего я не могу, потому что, как и вы, больше и сам ничего не знаю.
По знаку Верного Прицела Руперто, Летучий Орел и Дикая Роза удалились, оставив дона Стефано одного.
Мексиканец с бешенством бросился на траву, но вдруг, вскочив на ноги и схватившись рукой за грудь, принялся жадно искать чего-то вокруг себя; ничего не найдя, он воскликнул:
— А! Куда девался мой бумажник?! Если люди овладели им, то я пропал… Как быть, что делать?
Вдали раздался конский топот, постепенно приближавшийся к месту, где расположились охотники. В самом деле, через четверть часа на поляну выехали тридцать охотников, во главе которых был Вольная Пуля.
— Что это значит? — прошептал дон Стефано. — Вольная Пуля — среди разбойников?
Недоумение его не было продолжительным: среди вновь прибывших он тотчас узнал еще одного человека.
— Дон Мигель Ортега! Эге! Знаю, — добавил он через минуту, — кто мой обвинитель. Хорошо, хорошо, — добавил он, — положение мое не так отчаянно, как я полагал; видимо, эти господа ничего не знают, и мои драгоценные бумаги не попали к ним в руки. Гм! Кажется, этот ужасный закон Линча ошибется на этот раз, и я, как и в прежние времена, сумею избежать опасности.
Дон Мигель увидел дона Стефано, но сделал вид, что не замечает его. Дон Стефано внимательно следил глазами за всеми движениями охотников. Опустив носилки в противоположной от дона Стефано стороне, все мексиканцы, не сходя с коней, образовали большой круг на поляне и встали неподвижно, держа ружья наготове, делая тем самым всякую попытку к бегству невозможной.
Перед огнем полукругом были расставлены бизоньи черепа — пять черепов, заменяющих стулья; на них расположились в следующем порядке: дон Мигель Ортега, исполняющий обязанность председателя, сидел в центре, по правую его руку Верный Прицел, по левую — Вольная Пуля, затем индейский вождь и один мексиканец.
При виде этого суда под открытом небом, среди девственного леса, окруженный всадниками в странных костюмах, неподвижными, как бронзовые статуи, дон Стефано почувствовал дрожь, невольно пробежавшую по его телу; оглядев всех, он заметил их взоры, устремленные на него с неумолимым упорством силы и права.
— Гм! — прошептал он. — Кажется, я рано воспел победу, нелегко будет вывернуться.
В эту минуту по знаку дона Мигеля два охотника выехали вперед, соскочили с лошадей и подошли к раненому. Тот сделал усилие над собой и встал на ноги. Охотники взяли его под руки и подвели к судьям.
Дон Стефано выпрямился, скрестил на груди руки и язвительным взглядом окинул судей, перед которыми стоял.
— Ого! Так это вы мой обвинитель, кабальеро? — насмешливо обратился он к дону Мигелю.
— Нет, — ответил капитан, слегка пожав плечами, — я ваш судья, но не обвинитель.
ГЛАВА XIX. Лицом к лицу
После этих слов наступила минута ожидания, почти колебания.
Дон Стефано преодолел ужас, невольно проникший в его душу.
— Хорошо, — сказал он твердым голосом, с презрением оглянувшись вокруг, — если не вы, то где же этот обвинитель? Не прячется ли он теперь, когда пробил час? Не желает ли отпереться от ответственности, павшей на него? Пусть же он явится, я жду его! Дон Мигель покачал головой.
— Может быть, когда он явится, вы найдете, что он слишком рано пришел, — ответил он.
— Чего же вы хотите от меня?
— Сейчас вы это узнаете.
Дон Мигель был бледен и мрачен, печальная улыбка скользила по его бледным губам; видно было, что он всеми силами старается преодолеть слабость и едва сидит на своем месте.
После нескольких минут размышления он поднял голову.
— Как вас зовут? — спросил он.
— Дон Стефано Коэчо, — без колебаний ответил обвиняемый.
Судьи обменялись многозначительными взглядами.
— Где и когда вы родились?
— В Масатлане в тысяча восемьсот восьмом году.
— Чем вы занимаетесь?
— Я торговец из Санта-Фе.
— Что привело вас в прерии?
— Я вам это уже говорил. Ваши бесполезные вопросы утомляют меня.
— Я спрашиваю, что привело вас в прерии?
— Ряд банкротств моих корреспондентов вынудил меня на это путешествие; в прериях я потому, что нет другой дороги туда, куда я направляюсь.
— Куда же вы направляетесь?
— В Монтеррей… Видите, как я покорно отвечаю на все ваши вопросы, — сказал он насмешливо.
— Да, вы выказываете полную покорность, но для вашей же пользы я желал бы, чтобы вы доказали также вашу искренность.
— Что вы имеете в виду? — спросил он надменно.
— Я имею в виду, что на все мои вопросы вы ответили лживо, — выразительно произнес дон Мигель.
Дон Стефано нахмурил брови, глаза его загорелись зловещим огнем.
— Кабальеро! — воскликнул он. — Это оскорбление.
— Это правда, и я вам сейчас это докажу: вы называетесь доном Эстебаном де Реаль дель Монте; родились вы в Гуанахато в тысяча восемьсот пятом году.
Капитан подождал с минуту, но дон Эстебан, не удостоив его ответом, стоял мрачный и, видимо, равнодушный. Дон Мигель презрительно улыбнулся и прибавил:
— Далее; вы сказали, что вы торговец из Санта-Фе — это опять ложь, торговцем вы никогда не были, вы — сенатор и живете в Мехико. Говоря, что вы направляетесь в Монтеррей, вы точно так же солгали. Теперь я жду вашего ответа, хотя и сильно сомневаюсь, чтобы вы могли мне что-нибудь ответить.
Дон Эстебан имел время оправиться от неожиданного жестокого поражения. Он ничуть не смешался: думая, что угадал, откуда идет нападение и из чего узнали его настоящее положение, он ответил насмешливым тоном:
— Почему же вы полагаете, что мне нечего вам ответить, кабальеро? Напротив, нет ничего легче! Во время моего обморока вы… не скажу «украли» — нет, я слишком вежлив — скажу только, что вы ловко похитили мой бумажник и, прочитав находящиеся в нем бумаги, решили напугать меня тем, что узнали мои дела! Полноте! Вы просто безумец! Все это глупости, не выдерживающие серьезного анализа. Да, правда, я зовусь доном Эстебаном, родился в Гуанахато в тысяча восемьсот пятом году и действительно являюсь сенатором. Так что же из этого? Разве это достаточные причины, чтобы возводить обвинения на дворянина? Разве только я один ношу в прериях чужое имя? По какому праву все вы зовете друг друга разными прозвищами, а я не могу последовать вашему примеру? Все это кажется мне чрезвычайно смешным, и если вы не можете представить мне каких-либо иных причин, то прошу вас предоставить мне самому заниматься своими делами.
— У нас есть другие причины, — хладнокровно ответил дон Мигель.
— Знаю я их; вы обвиняете меня в том, что я вас, дон Мигель, а также дон Торрибио, а иногда вас величают и доном Хосе, умышленно подвел к засаде, от которой вы спаслись только чудом, — но это наше с вами личное дело!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26