Однажды я чуть не выдала себя – так захотелось мне попросить Бечуни Пертиа, чтобы она показала мне своего возлюбленного. Я сумела взять себя в руки – ведь я женщина! В другой раз Бечуни сама сказала мне: «Чует сердце, сегодня ночью придет Дата… Хочешь, покажу?» Странно, но ее слова были мне неприятны. Я поняла, вся прелесть встречи с Датой Туташхиа была в ее недозволенности. А дозволенная – она была не нужна мне.
Стояла ранняя осень, и было тепло. Я отворила окно и, потушив лампу, прилегла не раздеваясь. Мне не спалось.
Давно уже пробило полночь, когда я услышала скрип половиц на балконе, и мимо моих окон промелькнула темь, скользнувшая к окнам Бечуни. Я вся обратилась в слух. Еще минута, и в ночной тиши я различила прерывистый шепот.
Я лежала, усилием воли заставляя себя не встать, не выйти на балкон, не подкрасться к окнам Бечуни… В четыре часа утра я открыла глаза, переступив через подоконник, вышла на балкон и замерла под окном Бечуни. Там было темно. Прислушалась – шептались по-мегрельски. От стыда я покрылась потом. Я уличила себя в двойном преступлении: я скрывала от всех знание мегрельского, а любовники шептались бог знает о чем, и я была шпионкой без совести и чести. Ноги тащили меня обратно, но неведомая сила меня удержала. Я прильнула к стене, впитывала звуки чужой любви, которых мой слух не знал, и мне казалось, они – мои. Потом все стихло, и мне показалось, что я в пустыне и погибаю от жажды, мне дали воды… первый глоток – и кружку вышибают из рук. Я едва не закричала. Ноги подкашивались. Меня охватила злоба, я не помнила себя – в жизни со мной такого не бывало. В моем воображении сложилась картина… я видела как наяву… я отхожу от окна, перелезаю через перила балкона, бегу к старосте, бужу его… говорю, что Туташхиа здесь… у своей любовницы… полиция, дом окружен…
Из окна опять потекли звуки: «Когда тебя нет, бога молю, чтоб пришел. А придешь – и бога нет, и не нужен никто… Побудем вместе – и вот он, бог… мне так страшно, так страшно, Датуна, Датуниа мой…»
Я не лгу, меня и правда тянуло бежать к старосте. Совесть не пустила… Как раз это и велено было мне делать. Оттого и не побежала…
Разговор за окном бежал уже в другую сторону. В голове у меня все смешалось, я слушала и не слышала. О чем они говорили – дошло до меня много позже, когда бог весть в который раз перебирала в памяти события той ночи.
– Не то говоришь, Бечуни.
– Не хочешь, чтоб он любил тебя?
– Хочу. Какой отец не хочет, чтоб сын любил его?.. Но для него лучше – не знать и не любить.
– Правду скрывать?
– Такая правда ему ни к чему. Узнает, что незаконнорожденный, – озлобится.
– Незаконнорожденный?.. У Гудуны другого отца нет. Ты его отец!
– Закон это закон, Бечуниа. Станет большим, узнает, что родился от невенчанных, и затаит злобу, хитрым сделается, коварным.
– Мудришь ты что-то…
– Ты подумай, Бечуни! Полюбит он меня, а меня убьют или в Сибирь загонят… Что с ним будет? Изведется, зло начнет копить, а злой человек убог. Он хуже мертвеца. Мертвецу дела до живых нет.
– Ребенку нужен отец. Надо же ему любить кого-то?
– Надо. Ты и научи его. Пусть горы любит, землю свою, людей, мать… могилу отца… Чтобы добро любил! Я много об этом думал, Бечуни. Чье имя носит, чьим сыном народ его считает, пусть в том и видит отца. Так будет лучше… Не плачь, глупенькая моя… Не изводись… И не говори никому, а то начальство прознает… Не скажешь, Бечуниа?.. Не скажешь? Обещай…
Она всхлипнула.
– Как скажешь, так и сделаю. Пусть все остается, как было.
– Бечуниа, поклянись!
– Клянусь жизнью моего Гудуны! Клянусь жизнью моего Даты!
И опять поцелуи… и любовь. Больше выдержать я не могла и бросилась к себе в комнату.
Когда я пришла в себя, меня стал одолевать вопрос: что привело меня к окну – любопытство или что-то еще?
На другой день пришла хозяйка, посидела, помолчала и спросила, слышно ли было, как приходил ночью Дата.
– Слышно.
– Почему не зашла?
– Неудобно, Бечуни! – Я чуть было не призналась ей во всем, но удержалась. – Неловко… я постеснялась.
Если между нами и была искренность, то сейчас она и вовсе исчезла. А что было делать? Ответь я иначе – вышло б еще хуже.
– Ночь… Темно. Как я могла его разглядеть?
Но с другой стороны, где еще я могла его увидеть? Да я вообще его не увидела б больше… никогда! Сердце у меня оборвалось.
Бечуни смотрела на меня в упор, и я почувствовала, как билась ее мысль: «Скрываешь от меня? Но почему?»
Меня знобило, и я накинула шаль, но все равно не могла согреться. Закрыла окно – озноб не проходил.
– Пойду, госпожа Тико, – поднялась вдова. – Уже поздно.
С этого дня моя хозяйка все реже навещала меня. Из ревности.
…Уже кончалась зима. В тех местах снег почти не выпадает, но и дождей в ту зиму было мало. Ветер с моря приносил сырость, и она пронизывала до костей. У меня все время горел камин.
Однажды ночью я услышала осторожные шаги Даты Туташхиа. Он прошел садом и бросил камушек в окно Бечуни. Тихо скрипнула дверь, и все смолкло.
В соседней комнате у меня горела приспущенная лампа, сквозь занавесь, которая разделяла комнаты, проникал тусклый свет и рассеивался в спальне.
Вскоре возле дома послышался шум. Я выглянула в окно. По двору и за забором метались тени. На половине Бечуни снова скрипнула дверь, и в коридоре я услышала шаги. Не оставалось сомнения: дом окружен, и Туташхиа ищет место, где укрыться. Либо незаметную лазейку, чтобы уйти..
Ужас охватил меня, и я ничком бросилась на кровать.
– Туташхиа! – послышалось со двора. – Мы знаем – ты здесь. Если не хочешь, чтоб тебя повесили, выходи!
В соседней комнате с грохотом упал стул, прислоненный к двери, ведущей в коридор. Задвижки у этой двери не было, и я на всякий случай приставляла к ней стул – если кто-нибудь войдет без спроса, меня разбудит шум сдвинутого или упавшего стула. Я вскочила, подкралась к занавеси и заглянула в соседнюю комнату. В тусклом свете лампы я увидела мужчину в черкеске и сванской шапке. Мне не приходилось видеть разом столько оружия на одном человеке.
Он огляделся, снова приставил стул к двери и направился к моей спальне. У него были чуть кривые, но мощные ноги, и ступал он легко, словно не касаясь пола. Раздвинув занавесь, он уверенно вошел в комнату. Мы оказались лицом к лицу, и он остановился. Передо мной был Дата Туташхиа. Конечно, я понимала это.
Сквозь чесучовую занавесь проникал желтоватый свет и нимбом мерцал вокруг фигуры Туташхиа. Он возвышался надо мной. Его дыхание я ощущала на своей груди. Когда оцепенение прошло, первой мыслью было, что я стою перед мужчиной, а на мне лишь ночная сорочка с глубоким вырезом. Не абраг, попавший в засаду, – я чувствовала – смотрит на меня, а мужчина! Я прикрыла рукой вырез… Мужчин этот жест волнует не меньше, чем обнаженная грудь, уверяла меня одна дама спустя много лет.
– Бечуниа, потаскуха, гони из дома своего бугая! – закричали снизу.
Дата Туташхиа вздрогнул едва заметно и снова замер. Слышно было, как на балконе Бечуни распахнула окно.
– Эй ты, Никандро Килиа, курощуп! Не то что с Датой Туташхиа, лучше спать с дурачком Бардгунией, чем быть женой такого барана, как ты! Ты бы об этом подумал своей ослиной башкой. Ты спроси у своей гусыни, может, она тебе не соврет! Какой болван вдолбил тебе, ослу, что Дата у Бечуни?! Веди своих казаков да охранников, пусть ищут, раз время девать некуда! – И окно захлопнулось.
– Чего она там наплела? – спросил есаул у Никандро Килиа и прокричал что-то своим казакам.
Засуетились казаки, вокруг дома вспыхнули костры, слабо осветив комнаты. Дата Туташхиа стоял, скрестив на груди руки и переводя взгляд с меня на окно.
В мозгу что-то жужжало, часто-часто билось сердце, меня колотила дрожь.
– Кто ты и чего хочешь? – выдавила я из себя.
Ни слова в ответ. Чуть переждав, абраг двинулся к окну. Когда он пересек полоску света, падающего от костра из окна, я увидела его совсем отчетливо. Казалось, шла скала. На меня навалился страх. Пригнувшись и дрожа всем телом, я шла за ним.
Он остановился возле моей постели и посмотрел во двор. Я стала рядом и взглянула ему в лицо. Он дышал спокойно и глубоко. Плечи его были широки и руки крупны. Его тело излучало удивительное магнетическое тепло. Мне показалось, что я стала крохотной, как косточка, и могу вся уместиться на его груди. Меня потянуло прижаться к нему и обнять, но это длилось лишь секунду.
– Госпожа, я не смотрю на вас… – сказал абраг тихо. – Вы замерзнете, накиньте что-нибудь.
Господи! Да он и не смотрит на меня!
Не помню, легла я сама или упала на кровать, вся в слезах. Нет, я не плакала, мне и не хотелось плакать. Слезы текли сами собой. Абраг оторвался от окна и перевел взгляд на меня. Мне показалось, что-то очень удивило его, и он засмеялся, совсем тихо. Хотел заговорить, но с того конца балкона послышались шаги. Туташхиа мгновенно опустился на корточки, взвел курок маузера и уже не отрывал глаз от окна. Комната озарилась светом, в стекла окон будто брызнули гранатовым соком – показалась папаха казака, державшего факел, и тут же исчезла. И – ни шороха больше.
– Однажды я видел вас на дороге в Зугдиди, – прошептал мне в лицо стоявший на коленях абраг. – Вы необыкновенно красивы, сударыня!
– Лжешь! – вырвалось у меня.
Абраг улыбнулся.
– Лгут от страха, сударыня. Я никогда не лгу. – Он опять посмотрел на меня и сказал: – Не плачьте, ничего страшного не происходит.
Если это было не страшно, то…
Снова скрип на балконе, и снова свет.
– Чего они надумали? – спросила я и поразилась тому, что ничего уже не боюсь.
– Принесли факелы и, видно, начнут обыск.
– А дальше?
Туташхиа пожал плечами.
– Прав ты был, Толораиа. По-твоему выходит.
Я хотела спросить, о чем он, но в это время на балкон, в коридор, в комнаты полезли казаки. Захлопали двери. Толкнулись и в мою дверь. Грохнул опрокинутый стул.
Я вскочила с постели и босиком, в одной ночной сорочке выскочила в соседнюю комнату, подняла в лампе фитиль и бросилась к двери. В нее уже влезала рыжая рожа, настороженно вращая глазами.
– Ты чего, мерзавец, подглядываешь? – завопила я и захлопнула дверь.
Дверь ударила казака по физиономии. Он громко выругался и со всей силой налег на нее с той стороны. Одолеть меня ему ничего не стоило, и все же дверь приоткрылась лишь настолько, что не могла пролезть этакая здоровенная скотина, да еще обвешанная оружием.
– Вон отсюда, свинья, насильник… Помогите! – закричала я и впилась ему ногтями в лицо.
– Пусти, окаянная! – вопил казак, тщетно пытаясь от меня отбиться.
Он был так исцарапан, что на толстых щеках выступила кровь. Едва я захлопнула дверь перед его носом, как зарокотал чей-то бас:
– Что здесь происходит, Пептюк?
– Да баба, ваше благородие… впилась… исцарапала всего.
Я распахнула дверь и выглянула в озаренный факельным светом коридор.
– Я тебе, негодяй, не баба, а княжна! Я взываю к вашей чести, господин есаул!.. Ваш долг офицера и благородного человека защитить даму!
– Да, но… ваша светлость! Вы должны… я вынужден просить вас… позволить нам осмотреть ваши покои!..
– Господин есаул! Я в таком виде… Я подам жалобу его превосходительству губернатору… Ваша обязанность оказать мне покровительство… Я беззащитна!..
– В доме бандиты, ваша светлость! – попытался прервать меня есаул.
– Что? Как! А-а-а! – Не помню, чтобы в своей жизни я кричала так истошно. – Бандиты! – От моего крика дрожали стены. Я бросилась в комнаты, заметалась как одержимая, заглядывала под стол, под тахту, под кресла и стулья. Есаул и казаки, не переступая порога, смотрели на меня разинув рот.
Я влетела в спальню и с воплями пронеслась по ней. Дата Туташхиа, держа в каждой руке по взведенному маузеру, следил за мной глазами, и я чувствовала, что он хочет успокоить меня, но не знает как. Я покружила еще немного, выскочила обратно в первую комнату и прильнула к есаулу, осмелившемуся наконец переступить порог.
– Помогите! Они могут влезть через окна!
– Успокойтесь, ваша светлость! Там – охрана.
А я все кричала, хватала есаула за руки, пряталась за его спину… Едва одетая, я вся была доступна его взору, и от меня не ускользнуло, что мой спаситель исподволь разглядывает меня… Это подхлестнуло меня, и я закричала еще отчаянней и пронзительней. Видно, барабанные перепонки у него не выдержали, и он прогремел:
– Приведите себя в порядок, ваша светлость! Вам ничего не угрожает! – Он повернулся, чтобы уйти.
– Вы не смеете покидать благородную даму! Я не отпускаю вас… Ваш долг остаться со мной! – Я бросилась к нему.
– Но… ваша светлость! – Есаул был совершенно растерян. – Мне необходимо покинуть вас… Я оставлю вместо себя человека! Эй, Безроднов!
– Слушаю-с, ваше бла-ародие!
– Стань у дверей! Будешь охранять княжну! – Есаул с трудом расцепил мои руки, хлопнул дверью и заорал: – Обыскать чердак! К чертовой матери! – Последнее произнесено было тихо и относилось ко мне. Чердак был здесь ни при чем.
Я чуть не изнасиловала беднягу.
По дому снова загрохотали сапоги.
Оказалось, что успокоиться трудно. Я заталкивала в себя вопли, рвущиеся наружу. Мне хотелось метаться и бушевать.
Наконец я овладела собой, приставила стул к двери и отдернула штору в спальню.
Туташхиа смеялся.
Я подошла к постели, переполненная счастьем и гордостью. Спасенный мною Дата Туташхиа был тут, рядом, наедине со мной, так желавшей его.
– Я так испугалась, – прошептала я.
– Вы не были бы столь ловки, если б испугались. От страха люди теряются. Ни одному мужчине не под силу такое. Только женщина может, и лишь такая, как вы. – Он обнял меня и пристально посмотрел мне в лицо.
На моей спине покоились два маузера. Куда интимней…
– Что делается… – прошептала я.
Дата Туташхиа вздрогнул и склонился надо мной.
Я не помню, как с его поцелуем вошло в меня то чувство сопротивления, которое посещает каждую женщину в подобной ситуации, – она отрывается от своего соблазнителя и произносит: «Нет!» Но не слишком ли поздно?
Свое «Что это?» я произнесла так строго, будто сама не ответила на его поцелуй.
Туташхиа отстранился и сел.
– Это от радости, сударыня! – сказал он. – Случалось же вам радоваться при виде чего-то светлого, грациозного, совершенного?
– И это все? – вырвалось у меня.
– Нет, не все. И благодарность моя была в этом.
Я бросилась на постель и зарыдала. Абраг опустился на колени у моего изголовья и ласково погладил меня по голове. Душа моя смягчилась, и я все простила ему: и то, что он не думал смотреть на меня, когда я стояла перед ним полуодетая и жаждущая, и что поцеловал он меня лишь от радости, и что мне, охваченной страстью, сказал, что целует лишь из благодарности…
Он гладил меня по голове, как маленькую, а мне хотелось сказать одно: «Иди ко мне!» Произнеси я это, и моим первым мужчиной стал бы знаменитый абраг Дата Туташхиа!.. Эти слова надвигались, давили меня, как подступавший взрыв вулкана, но сила, бессмысленная и властная, удерживала их, смиряла и наконец посадила на цепь.
Я так и не произнесла эти слова.
Повторилось то, что случилось уже однажды и сколько еще раз потом – не счесть! Я и на Сахалин отправилась во многом для того, чтобы Мито Зурабишвили стал моим первым мужчиной, а уж станет он моим супругом или нет – как положит судьба! Я провела с ним две недели и каждый божий день говорила себе: «Этой ночью!» Лишь на вершок надо было продвинуться, чтобы исполнилось мое желание, а я вернулась в Грузию, так и не одолев этого вершка. Теперь мне трудно вспомнить, отчего это произошло. То внезапно и не к месту приходила мне в голову фраза из разговора моих попутчиков: «Со мной Шанаев спал». То еще набегало, и не вспомнишь что. А почему так сложилось с Датой Туташхиа, я и вовсе не могу понять. Но однажды – было мне уж лет тридцать пять – в решительную минуту я почувствовала, как в нутро мое вползает змея и останется теперь навсегда… Где-то в глубине моего сознания таится уверенность, что моя девственность – это иллюзия, мираж. Я же была сущей шлюхой. С кем только я не ложилась! – А мужчины… думают, бедняги, что блуд это от плоти. Слава богу, что осталась я старой девой. Иначе вариться мне на том свете в кипящей смоле.
…Вот опять понесло меня совсем не в ту сторону.
Я сказала, что не смогла произнести тех слов.
Я думала о своем, думал о своем и Дата Туташхиа. Я думала, что мужчин звать не надо, сами придут, да еще как – не отобьешься… Но почему он не шел? Может быть, думал: свел же господь с таким странным созданием – смерть за спиной, как сума, висит, а ей любовь подавай!
– Господин Никандро! Господин Никандро! – послышалось со двора. – У меня к вам дело, срочное дело… неотложное, господин Никандро!.. Впусти! Впусти!
Мы вскочили сразу оба.
– Это Куруа! – сказал Дата Туташхиа. – Что бы это могло быть, интересно?
Два казака волокли к полицмейстеру и есаулу, которые засели за каменной оградой, этого Куруа.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86
Стояла ранняя осень, и было тепло. Я отворила окно и, потушив лампу, прилегла не раздеваясь. Мне не спалось.
Давно уже пробило полночь, когда я услышала скрип половиц на балконе, и мимо моих окон промелькнула темь, скользнувшая к окнам Бечуни. Я вся обратилась в слух. Еще минута, и в ночной тиши я различила прерывистый шепот.
Я лежала, усилием воли заставляя себя не встать, не выйти на балкон, не подкрасться к окнам Бечуни… В четыре часа утра я открыла глаза, переступив через подоконник, вышла на балкон и замерла под окном Бечуни. Там было темно. Прислушалась – шептались по-мегрельски. От стыда я покрылась потом. Я уличила себя в двойном преступлении: я скрывала от всех знание мегрельского, а любовники шептались бог знает о чем, и я была шпионкой без совести и чести. Ноги тащили меня обратно, но неведомая сила меня удержала. Я прильнула к стене, впитывала звуки чужой любви, которых мой слух не знал, и мне казалось, они – мои. Потом все стихло, и мне показалось, что я в пустыне и погибаю от жажды, мне дали воды… первый глоток – и кружку вышибают из рук. Я едва не закричала. Ноги подкашивались. Меня охватила злоба, я не помнила себя – в жизни со мной такого не бывало. В моем воображении сложилась картина… я видела как наяву… я отхожу от окна, перелезаю через перила балкона, бегу к старосте, бужу его… говорю, что Туташхиа здесь… у своей любовницы… полиция, дом окружен…
Из окна опять потекли звуки: «Когда тебя нет, бога молю, чтоб пришел. А придешь – и бога нет, и не нужен никто… Побудем вместе – и вот он, бог… мне так страшно, так страшно, Датуна, Датуниа мой…»
Я не лгу, меня и правда тянуло бежать к старосте. Совесть не пустила… Как раз это и велено было мне делать. Оттого и не побежала…
Разговор за окном бежал уже в другую сторону. В голове у меня все смешалось, я слушала и не слышала. О чем они говорили – дошло до меня много позже, когда бог весть в который раз перебирала в памяти события той ночи.
– Не то говоришь, Бечуни.
– Не хочешь, чтоб он любил тебя?
– Хочу. Какой отец не хочет, чтоб сын любил его?.. Но для него лучше – не знать и не любить.
– Правду скрывать?
– Такая правда ему ни к чему. Узнает, что незаконнорожденный, – озлобится.
– Незаконнорожденный?.. У Гудуны другого отца нет. Ты его отец!
– Закон это закон, Бечуниа. Станет большим, узнает, что родился от невенчанных, и затаит злобу, хитрым сделается, коварным.
– Мудришь ты что-то…
– Ты подумай, Бечуни! Полюбит он меня, а меня убьют или в Сибирь загонят… Что с ним будет? Изведется, зло начнет копить, а злой человек убог. Он хуже мертвеца. Мертвецу дела до живых нет.
– Ребенку нужен отец. Надо же ему любить кого-то?
– Надо. Ты и научи его. Пусть горы любит, землю свою, людей, мать… могилу отца… Чтобы добро любил! Я много об этом думал, Бечуни. Чье имя носит, чьим сыном народ его считает, пусть в том и видит отца. Так будет лучше… Не плачь, глупенькая моя… Не изводись… И не говори никому, а то начальство прознает… Не скажешь, Бечуниа?.. Не скажешь? Обещай…
Она всхлипнула.
– Как скажешь, так и сделаю. Пусть все остается, как было.
– Бечуниа, поклянись!
– Клянусь жизнью моего Гудуны! Клянусь жизнью моего Даты!
И опять поцелуи… и любовь. Больше выдержать я не могла и бросилась к себе в комнату.
Когда я пришла в себя, меня стал одолевать вопрос: что привело меня к окну – любопытство или что-то еще?
На другой день пришла хозяйка, посидела, помолчала и спросила, слышно ли было, как приходил ночью Дата.
– Слышно.
– Почему не зашла?
– Неудобно, Бечуни! – Я чуть было не призналась ей во всем, но удержалась. – Неловко… я постеснялась.
Если между нами и была искренность, то сейчас она и вовсе исчезла. А что было делать? Ответь я иначе – вышло б еще хуже.
– Ночь… Темно. Как я могла его разглядеть?
Но с другой стороны, где еще я могла его увидеть? Да я вообще его не увидела б больше… никогда! Сердце у меня оборвалось.
Бечуни смотрела на меня в упор, и я почувствовала, как билась ее мысль: «Скрываешь от меня? Но почему?»
Меня знобило, и я накинула шаль, но все равно не могла согреться. Закрыла окно – озноб не проходил.
– Пойду, госпожа Тико, – поднялась вдова. – Уже поздно.
С этого дня моя хозяйка все реже навещала меня. Из ревности.
…Уже кончалась зима. В тех местах снег почти не выпадает, но и дождей в ту зиму было мало. Ветер с моря приносил сырость, и она пронизывала до костей. У меня все время горел камин.
Однажды ночью я услышала осторожные шаги Даты Туташхиа. Он прошел садом и бросил камушек в окно Бечуни. Тихо скрипнула дверь, и все смолкло.
В соседней комнате у меня горела приспущенная лампа, сквозь занавесь, которая разделяла комнаты, проникал тусклый свет и рассеивался в спальне.
Вскоре возле дома послышался шум. Я выглянула в окно. По двору и за забором метались тени. На половине Бечуни снова скрипнула дверь, и в коридоре я услышала шаги. Не оставалось сомнения: дом окружен, и Туташхиа ищет место, где укрыться. Либо незаметную лазейку, чтобы уйти..
Ужас охватил меня, и я ничком бросилась на кровать.
– Туташхиа! – послышалось со двора. – Мы знаем – ты здесь. Если не хочешь, чтоб тебя повесили, выходи!
В соседней комнате с грохотом упал стул, прислоненный к двери, ведущей в коридор. Задвижки у этой двери не было, и я на всякий случай приставляла к ней стул – если кто-нибудь войдет без спроса, меня разбудит шум сдвинутого или упавшего стула. Я вскочила, подкралась к занавеси и заглянула в соседнюю комнату. В тусклом свете лампы я увидела мужчину в черкеске и сванской шапке. Мне не приходилось видеть разом столько оружия на одном человеке.
Он огляделся, снова приставил стул к двери и направился к моей спальне. У него были чуть кривые, но мощные ноги, и ступал он легко, словно не касаясь пола. Раздвинув занавесь, он уверенно вошел в комнату. Мы оказались лицом к лицу, и он остановился. Передо мной был Дата Туташхиа. Конечно, я понимала это.
Сквозь чесучовую занавесь проникал желтоватый свет и нимбом мерцал вокруг фигуры Туташхиа. Он возвышался надо мной. Его дыхание я ощущала на своей груди. Когда оцепенение прошло, первой мыслью было, что я стою перед мужчиной, а на мне лишь ночная сорочка с глубоким вырезом. Не абраг, попавший в засаду, – я чувствовала – смотрит на меня, а мужчина! Я прикрыла рукой вырез… Мужчин этот жест волнует не меньше, чем обнаженная грудь, уверяла меня одна дама спустя много лет.
– Бечуниа, потаскуха, гони из дома своего бугая! – закричали снизу.
Дата Туташхиа вздрогнул едва заметно и снова замер. Слышно было, как на балконе Бечуни распахнула окно.
– Эй ты, Никандро Килиа, курощуп! Не то что с Датой Туташхиа, лучше спать с дурачком Бардгунией, чем быть женой такого барана, как ты! Ты бы об этом подумал своей ослиной башкой. Ты спроси у своей гусыни, может, она тебе не соврет! Какой болван вдолбил тебе, ослу, что Дата у Бечуни?! Веди своих казаков да охранников, пусть ищут, раз время девать некуда! – И окно захлопнулось.
– Чего она там наплела? – спросил есаул у Никандро Килиа и прокричал что-то своим казакам.
Засуетились казаки, вокруг дома вспыхнули костры, слабо осветив комнаты. Дата Туташхиа стоял, скрестив на груди руки и переводя взгляд с меня на окно.
В мозгу что-то жужжало, часто-часто билось сердце, меня колотила дрожь.
– Кто ты и чего хочешь? – выдавила я из себя.
Ни слова в ответ. Чуть переждав, абраг двинулся к окну. Когда он пересек полоску света, падающего от костра из окна, я увидела его совсем отчетливо. Казалось, шла скала. На меня навалился страх. Пригнувшись и дрожа всем телом, я шла за ним.
Он остановился возле моей постели и посмотрел во двор. Я стала рядом и взглянула ему в лицо. Он дышал спокойно и глубоко. Плечи его были широки и руки крупны. Его тело излучало удивительное магнетическое тепло. Мне показалось, что я стала крохотной, как косточка, и могу вся уместиться на его груди. Меня потянуло прижаться к нему и обнять, но это длилось лишь секунду.
– Госпожа, я не смотрю на вас… – сказал абраг тихо. – Вы замерзнете, накиньте что-нибудь.
Господи! Да он и не смотрит на меня!
Не помню, легла я сама или упала на кровать, вся в слезах. Нет, я не плакала, мне и не хотелось плакать. Слезы текли сами собой. Абраг оторвался от окна и перевел взгляд на меня. Мне показалось, что-то очень удивило его, и он засмеялся, совсем тихо. Хотел заговорить, но с того конца балкона послышались шаги. Туташхиа мгновенно опустился на корточки, взвел курок маузера и уже не отрывал глаз от окна. Комната озарилась светом, в стекла окон будто брызнули гранатовым соком – показалась папаха казака, державшего факел, и тут же исчезла. И – ни шороха больше.
– Однажды я видел вас на дороге в Зугдиди, – прошептал мне в лицо стоявший на коленях абраг. – Вы необыкновенно красивы, сударыня!
– Лжешь! – вырвалось у меня.
Абраг улыбнулся.
– Лгут от страха, сударыня. Я никогда не лгу. – Он опять посмотрел на меня и сказал: – Не плачьте, ничего страшного не происходит.
Если это было не страшно, то…
Снова скрип на балконе, и снова свет.
– Чего они надумали? – спросила я и поразилась тому, что ничего уже не боюсь.
– Принесли факелы и, видно, начнут обыск.
– А дальше?
Туташхиа пожал плечами.
– Прав ты был, Толораиа. По-твоему выходит.
Я хотела спросить, о чем он, но в это время на балкон, в коридор, в комнаты полезли казаки. Захлопали двери. Толкнулись и в мою дверь. Грохнул опрокинутый стул.
Я вскочила с постели и босиком, в одной ночной сорочке выскочила в соседнюю комнату, подняла в лампе фитиль и бросилась к двери. В нее уже влезала рыжая рожа, настороженно вращая глазами.
– Ты чего, мерзавец, подглядываешь? – завопила я и захлопнула дверь.
Дверь ударила казака по физиономии. Он громко выругался и со всей силой налег на нее с той стороны. Одолеть меня ему ничего не стоило, и все же дверь приоткрылась лишь настолько, что не могла пролезть этакая здоровенная скотина, да еще обвешанная оружием.
– Вон отсюда, свинья, насильник… Помогите! – закричала я и впилась ему ногтями в лицо.
– Пусти, окаянная! – вопил казак, тщетно пытаясь от меня отбиться.
Он был так исцарапан, что на толстых щеках выступила кровь. Едва я захлопнула дверь перед его носом, как зарокотал чей-то бас:
– Что здесь происходит, Пептюк?
– Да баба, ваше благородие… впилась… исцарапала всего.
Я распахнула дверь и выглянула в озаренный факельным светом коридор.
– Я тебе, негодяй, не баба, а княжна! Я взываю к вашей чести, господин есаул!.. Ваш долг офицера и благородного человека защитить даму!
– Да, но… ваша светлость! Вы должны… я вынужден просить вас… позволить нам осмотреть ваши покои!..
– Господин есаул! Я в таком виде… Я подам жалобу его превосходительству губернатору… Ваша обязанность оказать мне покровительство… Я беззащитна!..
– В доме бандиты, ваша светлость! – попытался прервать меня есаул.
– Что? Как! А-а-а! – Не помню, чтобы в своей жизни я кричала так истошно. – Бандиты! – От моего крика дрожали стены. Я бросилась в комнаты, заметалась как одержимая, заглядывала под стол, под тахту, под кресла и стулья. Есаул и казаки, не переступая порога, смотрели на меня разинув рот.
Я влетела в спальню и с воплями пронеслась по ней. Дата Туташхиа, держа в каждой руке по взведенному маузеру, следил за мной глазами, и я чувствовала, что он хочет успокоить меня, но не знает как. Я покружила еще немного, выскочила обратно в первую комнату и прильнула к есаулу, осмелившемуся наконец переступить порог.
– Помогите! Они могут влезть через окна!
– Успокойтесь, ваша светлость! Там – охрана.
А я все кричала, хватала есаула за руки, пряталась за его спину… Едва одетая, я вся была доступна его взору, и от меня не ускользнуло, что мой спаситель исподволь разглядывает меня… Это подхлестнуло меня, и я закричала еще отчаянней и пронзительней. Видно, барабанные перепонки у него не выдержали, и он прогремел:
– Приведите себя в порядок, ваша светлость! Вам ничего не угрожает! – Он повернулся, чтобы уйти.
– Вы не смеете покидать благородную даму! Я не отпускаю вас… Ваш долг остаться со мной! – Я бросилась к нему.
– Но… ваша светлость! – Есаул был совершенно растерян. – Мне необходимо покинуть вас… Я оставлю вместо себя человека! Эй, Безроднов!
– Слушаю-с, ваше бла-ародие!
– Стань у дверей! Будешь охранять княжну! – Есаул с трудом расцепил мои руки, хлопнул дверью и заорал: – Обыскать чердак! К чертовой матери! – Последнее произнесено было тихо и относилось ко мне. Чердак был здесь ни при чем.
Я чуть не изнасиловала беднягу.
По дому снова загрохотали сапоги.
Оказалось, что успокоиться трудно. Я заталкивала в себя вопли, рвущиеся наружу. Мне хотелось метаться и бушевать.
Наконец я овладела собой, приставила стул к двери и отдернула штору в спальню.
Туташхиа смеялся.
Я подошла к постели, переполненная счастьем и гордостью. Спасенный мною Дата Туташхиа был тут, рядом, наедине со мной, так желавшей его.
– Я так испугалась, – прошептала я.
– Вы не были бы столь ловки, если б испугались. От страха люди теряются. Ни одному мужчине не под силу такое. Только женщина может, и лишь такая, как вы. – Он обнял меня и пристально посмотрел мне в лицо.
На моей спине покоились два маузера. Куда интимней…
– Что делается… – прошептала я.
Дата Туташхиа вздрогнул и склонился надо мной.
Я не помню, как с его поцелуем вошло в меня то чувство сопротивления, которое посещает каждую женщину в подобной ситуации, – она отрывается от своего соблазнителя и произносит: «Нет!» Но не слишком ли поздно?
Свое «Что это?» я произнесла так строго, будто сама не ответила на его поцелуй.
Туташхиа отстранился и сел.
– Это от радости, сударыня! – сказал он. – Случалось же вам радоваться при виде чего-то светлого, грациозного, совершенного?
– И это все? – вырвалось у меня.
– Нет, не все. И благодарность моя была в этом.
Я бросилась на постель и зарыдала. Абраг опустился на колени у моего изголовья и ласково погладил меня по голове. Душа моя смягчилась, и я все простила ему: и то, что он не думал смотреть на меня, когда я стояла перед ним полуодетая и жаждущая, и что поцеловал он меня лишь от радости, и что мне, охваченной страстью, сказал, что целует лишь из благодарности…
Он гладил меня по голове, как маленькую, а мне хотелось сказать одно: «Иди ко мне!» Произнеси я это, и моим первым мужчиной стал бы знаменитый абраг Дата Туташхиа!.. Эти слова надвигались, давили меня, как подступавший взрыв вулкана, но сила, бессмысленная и властная, удерживала их, смиряла и наконец посадила на цепь.
Я так и не произнесла эти слова.
Повторилось то, что случилось уже однажды и сколько еще раз потом – не счесть! Я и на Сахалин отправилась во многом для того, чтобы Мито Зурабишвили стал моим первым мужчиной, а уж станет он моим супругом или нет – как положит судьба! Я провела с ним две недели и каждый божий день говорила себе: «Этой ночью!» Лишь на вершок надо было продвинуться, чтобы исполнилось мое желание, а я вернулась в Грузию, так и не одолев этого вершка. Теперь мне трудно вспомнить, отчего это произошло. То внезапно и не к месту приходила мне в голову фраза из разговора моих попутчиков: «Со мной Шанаев спал». То еще набегало, и не вспомнишь что. А почему так сложилось с Датой Туташхиа, я и вовсе не могу понять. Но однажды – было мне уж лет тридцать пять – в решительную минуту я почувствовала, как в нутро мое вползает змея и останется теперь навсегда… Где-то в глубине моего сознания таится уверенность, что моя девственность – это иллюзия, мираж. Я же была сущей шлюхой. С кем только я не ложилась! – А мужчины… думают, бедняги, что блуд это от плоти. Слава богу, что осталась я старой девой. Иначе вариться мне на том свете в кипящей смоле.
…Вот опять понесло меня совсем не в ту сторону.
Я сказала, что не смогла произнести тех слов.
Я думала о своем, думал о своем и Дата Туташхиа. Я думала, что мужчин звать не надо, сами придут, да еще как – не отобьешься… Но почему он не шел? Может быть, думал: свел же господь с таким странным созданием – смерть за спиной, как сума, висит, а ей любовь подавай!
– Господин Никандро! Господин Никандро! – послышалось со двора. – У меня к вам дело, срочное дело… неотложное, господин Никандро!.. Впусти! Впусти!
Мы вскочили сразу оба.
– Это Куруа! – сказал Дата Туташхиа. – Что бы это могло быть, интересно?
Два казака волокли к полицмейстеру и есаулу, которые засели за каменной оградой, этого Куруа.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86