После этого тоже пятьсот – движущийся человек в неподвижную цель и, наконец, последнюю тысячу – движущийся человек в движущуюся цель.
– Сколько же на это нужно времени? – заинтересовалась Нано.
– От двух недель до месяца, у кого какие способности.
– Лаз, научи меня, ладно? – взмолилась Нано. – Нет, обещай перед людьми.
Арзнев Мускиа улыбнулся в ответ:
– Мне еще нужно закончить свой тост.
– Внимание! – закричал Сандро.
– Когда я слушал вас, – сказал Арзнев Мускиа, – я знал, что вы правы… Да, то, что растоптано злом, можно вернуть к жизни одним лишь добром. Но мы оба – и Гоги, и я – впустили сюда вражду. Пусть простит меня уважаемый Вахтанг, и, если он меня не оттолкнет, я предлагаю ему свою дружбу от всей души. Все началось тоже с любви, с нашей любви к пирам и веселой беседе… И может быть, мы не посчитаем злом то, что нас заставила сделать любовь! Но разве знает человек, когда сделанное им добро обернется злом? Сколько примеров тому известно каждому… На твоих глазах творится зло, ты не можешь стерпеть, бросаешься на помощь, так велит сердце. Но, спасая, ты употребил силу, ответил насилием на насилие. Ты хочешь спасти человека, а способствуешь его гибели. Один только просто дурно воспитанный человек – нет, не злодей даже! – сколько насилия приносит он в мир!.. А в наше время таких невоспитанных – пятьдесят на сто. И тот, кого ты выручил, такой же. А тот, кого ты наказал именем добра, думаешь, он ангелом станет? Тебе кажется, что любовь твоя восстановила разрушенное. И порой это и в самом деле так. Но, применив насилие к обидчику, не вверг ли ты его в беду? И возродив одно здание, не испепелил ли тут же другое, соседнее? Пусть кто-нибудь скажет, что делать рабу божьему, как ему поступать?
«Верно, когда он болен, у него бывает такое лицо и такие глаза», – подумал я, глядя на Арзнева Мускиа.
– Признаюсь, я давно не вмешиваюсь в чужую беду. Я потерял веру в добро! Но сегодня я нарушил слово, данное себе, может быть, потому, что задет был я сам. Со своего, личного, и начинается гибель человека… И я молю провидение вернуть мне веру, веру в то, что… разрушенное враждой восстановится любовью. Э-х-х, была ж она у меня когда-то. – Лаз залпом опустошил свою чашу. – Долго я говорил. Терпеливый вы народ, тифлисцы!
– Разве это долго! Ты сейчас поймешь, что такое долго, когда будет говорить Сандро, – сказал Каричашвили улыбаясь, довольный тем, что все уладилось и пошло по мирному руслу. – Сандро знает столько иностранных слов и будет говорить до тех пор, пока не иссякнет их запас. Вот тогда нас можно будет пожалеть, а твой тост был и коротким, и простым, и умным.
Хор начал «Черного дрозда». Слуги принесли новые блюда и расставляли их по столу. Видно, пауза была нужна, чтобы спало нервное напряжение. Мы не смотрели друг на друга, хотелось отключиться от всех и погрузиться в себя. А между тем народу в ресторане заметно прибавилось, только два балкона были еще пусты. А в зале – ни одного свободного столика. Правда, Гоги за этот вечер ни разу не поднимался навстречу посетителям: видно, то, что происходило за нашим столом, приковало его к нам.
«Черный дрозд» подходил к концу, когда лакей, пыхтя от напряжения, появился около нас с огромным подносом, уставленным бутылками и фруктами.
– Кто это прислал? – спросил Гоги.
– Симоника Годабрелидзе дарит это вашему столу, батоно Георгий, – ответил лакей, – вино мужчинам, шампанское госпоже – за терпение, велел сказать, рубль он дал Кето за то, что она убрала черепки от чаши, и рубль мне – за этот поднос. Пусть бог пошлет щедрым людям больше денег, а моим детям – больше щедрых людей!
– А-а-а! Симоника! – крикнул Элизбар Каричашвили и послал в зал воздушный поцелуй. – Дешево хочешь отделаться!
Второй лакей принес маленький столик, и они поставили на него то, что было на подносе. Потом оба выпили за нас и ушли.
Тут и Сандро Каридзе взялся за чашу. Все затихли.
– В природе, наверно, ничто так не зависит друг от друга, – сказал он, – как нравственность личности от судьбы его нации, как нравственность гражданина – от достоинств и недостатков его государства. И наоборот… Они так слиты, что не знаешь, что сначала, что потом…
– Как курица и яйцо, не так ли? – засмеялся Каричашвили. – Вахтанг, перестань злиться и скажи, что было сначала – яйцо или курица?
– Мой швейцар, дидубиец Арчил, говорит, что сначала был петух, – сказал Гоги.
– Он прав, так и было на самом деле, – сказал Арзнев Мускиа со смехом, – не будем мешать господину Сандро, он говорит так интересно.
Шалитури сидел с мрачным видом; думаю, он сам не понимал, почему все еще находится среди нас.
– Что мы называем нравственностью? – продолжал Каридзе. – Мне кажется, нравственность это та внутренняя сила, с помощью которой личность управляет своим поведением, подчиняет его каким-то нормам, упорядочивает, что ли… Во всяком случае, сочетает свои желания с интересами своего народа, своего государства…
– Упорядочивает и управляет в той мере, в какой обладает нравственностью, не так ли?.. – на этот раз Каридзе прервал я.
– Ты прав, Ираклий, именно так, – ответил он и продолжал: – Маленький народ не сможет создать своего государства, если государство это не будет необходимо человечеству или хотя бы значительной его части. Каждое государство имеет поэтому свое международное и историческое предназначение, свою функцию, что ли…
– Это еще не все, – опять вмешался Элизбар Каричашвили. – Сначала должна возникнуть историческая необходимость самой функции. Кроме того, народу, принимающему на себя ту или иную миссию, нужны для этого талант, энергия, воля к борьбе и одолению.
– Разумеется, Элизбар. Начнем тогда вот с чего, – продолжал Каридзе. – …Смотрите, что получается. В одной из областей земного шара – в Закавказье, скажем – возникла потребность, а следовательно, и историческая необходимость создания государства. Возникла независимо от того, кто населял эту часть суши. А населяли мы, грузины, и осуществили эту необходимость – создали государство. Фундамент христианского государства Грузии был заложен благодаря тому, что мы взяли на себя роль крайнего бастиона христианской цивилизации на Востоке. С другой стороны, для Персии и Византии мы были той силой, которая сдерживала напор северных кочевников, устремляющихся к югу. Одновременно создание государства внесло порядок и устойчивость в нашу жизнь. По грузинской земле пролегли и скрестились на ней большие торговые пути, развилась национальная экономика, которая обрела большой вес в азиатской торговле. Но чтобы жребий, выпавший на нашу долю в истории мира, был нами исполнен, мы были вынуждены постоянно отражать нападение врага, вести постоянные войны, и потому наше государство было построено как государство военное. Отдельная личность повторила функцию государства и стала осуществлять его миссию – отражение врага. Война стала для человека основным занятием, его повседневной жизнью. Я говорю – жизнью! Жизнь – это процесс добывания духовной и материальной пищи, а нравственность – сила, организующая этот процесс. Удачи и беды гражданина находились в прямой зависимости от бед и удач государства. Желать чего-нибудь для государства значило желать этого для себя. Отсюда возник и с течением времени утвердился моральный принцип: сначала я отдаю народу и государству все, что имею, уж после этого беру у них столько, сколько сумею отхватить или сколько мне дадут или подбросят. Разумеется, с точки зрения высокой справедливости подобный принцип ничего не стоит, но тогдашнее человечество пребывало на этом уровне, имея свое представление о справедливости. Так или иначе этот нравственный принцип был порожден функцией нашего государства, а сформированная веками нравственность оберегала и сохраняла в свою очередь государство. Я говорю о том, что утратила потом наша нация. Госпожа Нано сказала святую правду: мы утратили любовь к вольности, к стране, к государству… Потеряли те основы нравственности, о которых, мой дорогой Элизбар, я говорил так долго и к тому же иностранными словами. А тост мой будет коротким. Гоги прав. Когда наши предки побеждали чужеземцев, их вела любовь. Тогда у грузин и у других народов близкой к ним истории в фундаменте жизни была любовь. Любви под силу все восстановить и все исцелить. Я пью за такую любовь!
Сандро Каридзе приник к своей чаше и не торопясь, с паузами, ее опорожнил.
Все мы с увлечением его слушали.
– Это очень важно, – сказал я, – что в те времена в фундаменте жизни была любовь. Я не числю себя знатоком искусства, не берусь судить, но, по-моему, все самое прекрасное в грузинской музыке, в литературе, в народной поэзии, все, что мы любим, появилось как раз тогда. И никогда в них ложь не одерживала победы, никогда насилие не подымалось на пьедестал. Великодушие и самопожертвование – кровь и плоть нашего искусства.
– Возьми хотя бы тот же мравалжамиери, – поддержал меня Гоги. – И слеза и музыка создавались именно в ту пору.
Тут и Нано включилась в общий разговор.
– Слова и мелодия этого гимна, – сказала она, – утверждают: восстановить то, что уничтожено враждой, нельзя без вражды и ненависти… И тут Вахтанг, конечно, прав. Но при одном условии: что ненависть – результат любви, а не зависти, эгоизма, жадности, алчности, властолюбия или других низменных стремлений.
– Если это так, – подал голос Шалитури, – тогда зачем надо было колотить чашки о мою голову.
Все мы сделали вид, что в возвращении Шалитури к общей беседе нет ничего неожиданного. Да и реплика его прозвучала совсем безобидно. Все, по-моему, были рады этой размягченности.
В это время Арзнев Мускиа начал говорить, глядя на Нано:
– Я вспомнил басню, она не наша… Смертельно ранен лев, из груди его льется кровь, а вокруг торжествует стая шакалов, радуясь, что лев умирает и труп достанется им. Лев не может стерпеть их ликования и, собрав последние силы, бросается на шакалов, раздирает их в клочья. И шакалья кровь лужей стекает к его ногам. Изнемогающий от долгой борьбы лев бросается в эту кровавую лужу. По басне получается, что кровь врагов и завистников должна исцелить льва, вернуть его к жизни, – Арзнев Мускиа на секунду запнулся и продолжал: – Вы все знаете грузинское стихотворение «Орел». Великий человек написал его, Важа Пшавела, по-моему, самый великий из современных грузин. Ему не пришло в голову исцелить раненого орла кровью воронья. Потому что, кончив так свое стихотворение, он призвал бы к насилию и мести. А он не хотел, он не мог. Сколько ни читай, сколько ни повторяй эти строки – в первый раз, в сотый раз, – и всегда одно чувство – любви к орлу. Любовь к слабому, к обреченному – вот к чему взывает поэт. А бог с избытком наделил его этим даром – даром понимания, сострадания. А когда нам передается его чувство, значит он доверяет нам. Знает, что твой поступок тоже теперь будет продиктован любовью, и потому он не учит, не диктует, не заставляет. Так, верно, во всех великих творениях, я только не думал обо всех.
– Нет, ты думал, – горячо сказала Нано. – И все увидел глубоко, как есть на самом деле.
– Все это прекрасно, – объявил Каричашвили. – Но кто же станет делать дело, если мы будем говорить до рассвета. Нано, теперь твой черед. И следующий тост пьем двумя чашами, а то Арчил и Ерванд вышвырнут нас отсюда как трезвенников.
– Не потому ли тебя в последнее время все чаще называют бывшим артистом, что ты целиком посвятил себя другому искусству, нашему застольному грузинскому? – пробурчал Сандро Каридзе.
– Я художник, Сандро, – с огорчением ответил Каричашвили. – Когда я был молод, меня увлекла сцена и шквал аплодисментов. Но разве я знал свой жребий, разве понимал, что такое высокое искусство!
– А теперь ты понимаешь?! – усмехнулся Каридзе.
– Теперь понимаю! – сказал Каричашвили. – Высокое искусство, Сандро, это – совесть. Я не имею права играть плоско! Это прежде всего. И я не имею права лгать людям. Лгать соотечественникам, сбитым с истинного пути трагедией их истории, толкать их в яму… Поэтому я играю не всё… Уж год, как репетирую новую роль. Может быть, на это уйдет еще год. Не знаю… Но выйду на сцену только тогда, когда смогу показать то, что возвышает душу. И если по глазам зрителей я пойму, что достиг своей цели, то слушать аплодисменты в театре останешься ты, а я побегу сюда, чтобы выпить вина и поговорить с Гоги и Ервандом о грузинской борьбе. Давай, генацвале! Называй меня бывшим артистом… Чего можно ждать другого от такого циника, как ты! Я не возражаю… Нано, голубушка, – он повернулся к Нано, – мы слушаем тебя! А ну, слушать! – загремел его голос.
– Нет, не сейчас, – сказала Нано. – Мне хотелось бы еще послушать Сандро Каридзе, пусть он поделится с нами своими богатствами.
– Ради бога, госпожа Нано, я готов, но не знаю, чем делиться.
– Сейчас я объясню… Вы говорили о том, что мы имели и что потеряли. А как потеряли, почему… Кем мы стали, кто мы теперь… Это нужно мне для моего тоста, без этого он будет бессвязным и может показаться чепухой.
Каридзе был явно польщен просьбой Нано.
– Я буду рад, – улыбаясь ответил он. – Но общество наше должно набраться терпения, хотя я постараюсь быть лаконичным. Ведь я думал над этим не один год и знаю то, что мне предстоит сказать, как «Отче наш».
– Начинай, Сандро, – подхватил Каричашвили. – Наговоримся, во всяком случае. Кто знает, какие превратности несет нам завтрашний день…
Сандро Каридзе не заставил себя долго просить и начал без промедления.
– К сожалению, не все вечно на нашей грешной земле, – сказал он не торопясь. – Появились славянские феодальные государства и ослабили опасность северных нашествий для южных империй. И грузинское государство потеряло свое назначение – быть форпостом в сдерживании набегов степных народов. А разложившуюся Византийскую империю прикончили, как все вы знаете, крестоносцы и турки. Католическое же христианство до того источилось червем, что нашло необходимым учредить инквизицию. А когда колеблется цитадель, то судьба бастионов висит на волоске. Разладились наши связи с единоверным миром, и идеологическая функция Грузии постепенно начала отмирать.
Прошло еще немного времени, и в результате развития мореплавания великие торговые пути перекочевали на моря и океаны. Тем самым мы лишились и экономической своей функции. Короче говоря, в один прекрасный день стало ясно, что мы лишились международной функции. Наше могучее государство, недавно еще вершившее добрые дела для человечества, превращалось в арену междоусобной возни мелких князей и приманку для всевозможных удачливых или неудачливых завоевателей. Чем были для истории Грузии пять ее веков до присоединения к России? Их смело можно назвать пятисотлетней войной за физическое сохранение нации и спасение ее культуры. И что примечательно – национальное, грузинское политическое мышление всегда отдавало себе отчет в том, что существование нашей страны целиком определяется ее исторической функцией.
В крупном масштабе это впервые пытался воплотить, в жизнь Вахтанг Горгасали. Когда Грузия перестала быть форпостом при нашествиях степных народов, Давид Строитель и его политическое окружение пытались сделать грузинское государство культурной и экономической силой Малой Азии и Ближнего Востока и многого достигли на этом поприще. Когда дрогнули основы мировой христианской цивилизации и погребли величие Византийской империи, государство Тамар пыталось претендовать на гегемонию в православном мире и наведение порядков в мусульманском. И тут дела пошли бы успешно, если бы не нашествие монголов, принесшее нашей истории величайшие потрясения. И, как вам известно, не только нашей. Впоследствии, уже в новые века, Ираклий Второй хотел совершить операцию, географически обратную той, какую совершил в свое время Вахтанг Горгасали, – с опорой на севере, меч повернут на юг, но к этому времени мы были так обессилены, что сами нуждались в покровительстве. И нашли его в союзе с Россией. Грузины пришли к покровительству… – Ровно звучащий до этого голос Каридзе чуть зазвенел. Помолчав, он продолжал: – Я говорю об этом для того, чтобы не была предана забвению мудрость напряженных и неустанных поисков наших предков, чтобы их исторический подвиг был оценен по заслугам…
Да, пятьсот лет под пятой восточных завоевателей; тот, кто широко образован и достаточно объективен, может найти для сравнения только один пример – американских индейцев. Другие параллели мне не припоминаются. Конечно, физическое сохранение нации и ее культуры тоже может быть смыслом жизни страны, ее назначением. Но назначением узко национальным, недостаточным для жизнедеятельности сильного государства. Грузинское государство, увы, перестало существовать. Наш народ потерял активное чувство собственной ответственности за радости и горести своей страны, а бесчисленные поражения и опустошения отняли у нашего гражданина уверенность в себе и чувство непобедимости.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86