И еще казалось: физкультурница рассмеется, когда ветры растреплют ее гипсовые волосы.
Валентин снял перчатки, мял в руках ком снега.
Говорили о пустяках, о том, что хорошо бы во всех парках поставить статуи из белого мрамора, о том, что задерживается строительство нового спортивного зала, о том, что весна в этом году будет, наверное, ранняя.
Потом долго бродили по городу, молчали и не замечали, что молчат. На крыше «Гастронома» играла огнями световая реклама «Граждане, соблюдайте правила уличного движения».
– Сколько денег убухали, – сказал Валентин.
В большом окне магазина была изображена пухлая девица с мечтательными глазами, предлагавшая пить «Советское шампанское».
Потом читали подряд все объявления на досках «Рекламбюро». В одном из окраинных клубов шел тот самый кинофильм, который они смотрели когда-то в дождливый день их знакомства. Не договариваясь, поняли друг друга и побежали к трамвайной остановке.
Они вошли в зрительный зал, когда сеанс уже начался. Валентин настолько ясно вспомнил тот день, что ему даже послышался шум дождя.
Рука Ольги была холодной. Сначала она спокойно лежала в ладонях Валентина, затем пальцы чуть сжались.
И снова молчали, когда шли домой. Валентин думал: а что сдерживает его, что мешает признаться прямо, открыто, что мешает войти в ее комнату?
– Я тебя очень прошу, – сказала Ольга, словно поймав его мысли, – очень прошу… не спеши.
– Вот уж в чем меня нельзя обвинить, – Валентин добродушно улыбнулся, – так это в том, что спешу… Ты думай, Оля, а когда надумаешь, скажи мне… Все-таки здорово развита в нас эта вера в обязательное счастье, в счастье во что бы то ни стало. Бывает, что и не везет, и надежды одна за другой рушатся, и неприятности разные табуном нагрянут, и мысли темные в голову лезут, а попробуй скажи мне кто-нибудь, что у меня впереди счастья нет, – не поверю.
Домой Валентин пришел поздно. Видимо, у него было такое счастливое выражение лица, что хозяйка, приготовившаяся отчитать его, только сердито тряхнула связкой ключей и промолчала.
Включив чайник, он сел писать отцу.
Мать Валентин помнил плохо, умерла она, когда ему не исполнилось и семи лет. Была она веселая, певучая и – что его тогда особенно поражало – ловко колола дрова. Летом в субботние вечера во дворе часто устраивались своеобразные состязания, и она всегда побеждала даже мужчин.
Отец – военный инженер пропадал в командировках, домой приезжал ненадолго. Маленький Валентин ждал его не только потому, что любил, но и потому, что радовался за маму. Отец, куда бы он ни ездил, всегда привозил подарки. И какие это были подарки!
– Приехал я из дремучей тайги, – рассказывал бывало он, посадив на одно колено сына, а на другое – жену, – кругом тайга и ни одного магазина. Но подарки я привез. Вот сосновая шишка – интересная вещь. Шел я по тайге и думал, кем же будет мой сын – летчиком или не летчиком? И в тот самый момент, когда я подумал, что мой сын будет летчиком, эта шишка упала мне прямо на голову… А вот этот уголёк, – говорил он жене, – я поймал в котелке с чаем. Я соскучился по тебе и решил с горя выпить целый котелок. А в котелок попал уголёк. Его я и прихватил тебе на память. Учтите, что в магазинах вы таких подарков не купите ни за какие деньги.
В дни приезда отца Валентин самоотверженно ложился спать вовремя. Он только просил отца с матерью не закрывать дверь в его комнату, чтобы видеть их. И до сих пор Валентин помнил, как отец с матерью сидели на диване, что-то рассказывая друг другу, а он засыпал…

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

Исполнилось почти все, о чем недавно мечтал Олег. Он жил в незнакомом городе, в отдельном номере гостиницы, без мамашиного контроля. Но то, что издали казалось заманчивым, романтичным, вблизи выглядело иначе.
Он тосковал. Раньше он был избалован всеобщим вниманием, знал, что за ним всегда смотрят внимательные глаза, что в любой момент он найдет утешение и поддержку. Он мог злоупотреблять этим вниманием, уверенный, что его простят.
Теперь вокруг были чужие люди, и Олег сознавал, что ничем еще не заслужил права на их внимание к своей особе. Если случалась неприятность, он переживал ее один. Приходила радость – не с кем было ей поделиться так, как это было раньше. А он привык к вниманию, к опеке. Он мог быть сильным лишь тогда, когда на него смотрели.
Все надо было начинать сначала.
На работу Олег устроился сразу, в день приезда. Редактор, невысокий, толстый непоседливый юноша с университетским ромбом, спросил о причинах переезда.
Олег мог, и не солгав, представить себя в выгодном свете. Ведь он ушел из «Смены» по собственному желанию, Полуяров на свой страх и риск не стал обсуждать его поведения на общем собрании. Олег мог придумать что угодно, но рассказал все, как было. Рассказал даже с удовольствием, подчеркнуто откровенно.
– Будете работать ответственным секретарем, – сказал редактор, выслушав его, – с кадрами у нас туго. Будем надеяться, что вы уже сделали выводы из происшедшего.
Коллектив редакции оказался малоопытным, и в отдельные дни Олег задерживался на работе до позднего вечера. Истосковавшись по газете, он находил удовольствие даже в ответах на письма авторов, хотя это и не входило в его обязанности. Он решил показать, на что способен, и не жалел себя.
Но все чаще и чаще его мучило одно и то же. Как-то, устав за читкой рукописей, Олег заторопился домой, предвкушая удовольствие посидеть с Ларисой за кофе, рассказать ей о трудной работе, посмотреть в ласковые глаза. Он быстро оделся, вышел на улицу и лишь по дороге вспомнил, что Лариса далеко отсюда.
Почти каждый день он переживал подобное. Нет, нет, да ему приходилось доказывать себе, что он в другом городе, в другой редакции.
Вечерами Олег изнывал от одиночества. Книги валились из рук, музыка расстраивала, не хотелось идти ни в театр, ни в кино. Сидя у радиоприемника, он иногда невольно прислушивался, не раздастся ли в ушах голос Ларисы: «Олик, поищи в эфире что-нибудь для души».
Олега мучили не угрызения совести, не стыд, не раскаяние. Наоборот, он иногда забывал, что виноват перед ней. Ему недоставало Ларисы, она была просто необходима. И он страшно жалел, что не набрался смелости при последнем разговоре с ней позвать ее с собой. Кто знает, может быть, она и согласилась бы. Все-таки с ней легче.
Вдалеке от Ларисы Олег продолжал мысленно с ней спорить, отстаивать свою точку зрения. Это было трудно. Если бы Лариса постаралась удержать его, он бы остался, может быть, он больше бы ни разу не изменил ей, но всегда бы чувствовал себя правым и обиженным судьбой. Если бы его обсудили на партийном собрании и наказали, Олег бы решил, что все это делается из зависти к его таланту. Самое обидное для Олега заключалось в том, что с ним перестали нянчиться, с ним не стали бороться, в нем не признали сильного противника.
Однажды с утренней почтой пришло письмо от Ларисы. Олег закрылся в своем кабинете и разорвал конверт.

«Здравствуй, Олик! Мне почему-то кажется, что ты сейчас думаешь обо мне. Я в этом даже уверена, оттого и легко у меня на душе. Вчера перебирала фотографии. Долго смотрела на самую любимую: ты после командировки в Мысовский леспромхоз – небритый, усталый, довольный.
Как ты там? Только это меня и беспокоит. Может быть, тебе что-нибудь прислать? Напиши.
Почему ты до сих пор живешь в гостинице? Это очень дорого. Ищи частную квартиру. Изредка меня навещает Филипп Владимирович.
Когда собираюсь писать тебе, в голову приходит столько хороших мыслей и ласковых слов, а сяду писать и задумаюсь – ты все знаешь, ничего нового я тебе не скажу. Но если все мои мысли о тебе сложить в одну фразу, то получится: «Олик, возвращайся, мне очень плохо».
Вот снова захотелось сказать, что я люблю тебя, что жду и верю. Верю, что будешь таким, каким я хочу тебя видеть.
Ты очень радуешь меня своими письмами, я их читаю часто, словно разговариваю с тобой. И ты знаешь, мне многое стало понятным. Особенно я поняла то, что не надо было нам жить вместе. Ты лишний раз ошибся, подумав, что я стремлюсь просто привязать тебя к себе любой ценой. Нет, милый, когда я говорю, что жду тебя, я говорю, что ты полюбишь меня, и не как-нибудь, а по-настоящему.
Страшно, если ты не вернешься. Еще страшней, если я разлюблю тебя. А это обязательно случится, если я перестану в тебя верить. Пойми, что в наше время настоящим журналистом может стать лишь чистый, кристально честный человек.
Не работай ночами, глотая кофе. Это плохая привычка. Это вредно.
Вот и все. Пиши чаще.
Будь здоров. Целую тебя.
Твоя Лариса»

«Твоя Лариса», – несколько раз перечитал он два слова, написанные четким, уверенным почерком.
Днем он еще раз прочитал письмо, задумался и решил, что Лариса не права: он журналист, настоящий журналист.
Вернувшись вечером в номер гостиницы, Олег долго сидел за столом, не раздеваясь… Я никогда не устану любить тебя… Так она говорила… Только рядом со мной ты станешь настоящим журналистом… Кто больших чувств не знает, тот и пишет плохо… Смешно… Я журналист.
В недобрый час он решил поспорить с Ларисой. В доказательство своей правоты он вытащил из чемодана две папки со статьями, очерками, фельетонами. Он разложил их по столу, брал в руки, словно Лариса стояла рядом, и он протягивал их ей, предлагая убедиться, наглядно удостовериться в его талантливости.
Раньше он любил бегло просматривать свои произведения, набираясь вдохновения и уверенности. Все-таки в каждой строчке – труд и время.
Некоторые материалы ему уже не нравились, иные вообще можно было не печатать. Одни нравились тем, что были написаны с рекордной быстротой, другие – тем, что в свое время вызвали споры или несправедливые нарекания.
Он перебирал вырезки, разыскивая свой лучший очерк «Требовательный талант» о певце Филиппове. Вот он. Олег пробежал глазами первые абзацы и поморщился, закурил и стал читать дальше. Очерк был скучным, несмотря на разного рода литературные хитрости.
Олег сбросил пальто и прочитал еще два очерка. В общем, все это было грудой бумаг, интересных лишь для него самого. Он захлопнул папки.
Настроение вконец испортилось. Впервые в жизни он вдруг, неожиданно усомнился в своей одаренности. Сильнее удара быть не могло.
Через некоторое время он снова раскрыл папки. Читать было неприятно – обыкновенные, наспех сочиненные вещички. Правда, язык хорош: легкий, непринужденный, остальное – ерунда.
Нет, показалось! Просто у него отвратительное настроение, и все представляется в черном свете.
На другое утро он, придя на работу, вдруг подумал, что ведь сейчас можно поговорить с Ларисой по телефону. Мысль была настолько неожиданна, что он не сразу решился снять трубку.
Заказ, приняли, обещали вызвать к вечеру. Олег никуда не выходил из редакции, даже в столовую. В горле щипало от папиросного дыма. Олег не мог понять, что с ним происходит, ему отчетливо вспоминался то голос Ларисы, то ее лицо. Потом он измучался, стараясь сделать маленькое вычисление – разницу во времени.
Редакция уже опустела, а звонка все не было. Олег не вынес долгого ожидания, позвонил на междугородную станцию.
– Линия была на повреждении, заказ перенесен на завтра, – ответил женский голос.
Олег едва не швырнул трубку на пол, закричал:
– Что ж вы, черт возьми, не предупредили меня! Если повреждение, надо было… вы обязаны… – вдруг его кольнула мысль, что сегодня он не услышит Ларисы. Он зашептал в трубку: – Девушка, милая девушка, простите меня, но я очень ждал этого разговора. От него зависит… Скажите, есть какая-нибудь надежда переговорить сегодня?
– Ночью, – после паузы ответил голос.
– Пожалуйста, в любое время. Я живу в гостинице, номер десятый. Я буду ждать.
Он с утра ничего не ел, поэтому забежал в гастроном, купил первые попавшиеся на глаза консервы, батон с изюмом, папирос, пачку кофе.
За дорогу он так переволновался, что, вбежав в номер, упал на диван и лежал, пока дыхание не стало ровным. Не прошло и десяти минут, как Олег снял телефонную трубку и умоляюще заговорил:
– Милая девушка, еще раз простите меня. Вы не забыли?… Да, Вишняков, из гостиницы…
Олег, обжигаясь, пил кофе и ходил по комнате, вспоминал и вспоминал эпизод за эпизодом. Сейчас все они казались ему значительными, особенно та ночь, когда Лариса осталась у него. Она как-то очень, просто, ласково и вместе с тем сурово сказала:
– Я верю тебе. Пусть будет так.
Ночью Олега стало знобить. Он лег на кровать, накрывшись пальто. Правая рука лежала у телефонного аппарата. Олег боролся со сном, но веки отяжелели, и он задремал. Среди сна он вспомнил, что сейчас ночь, Ларисы нет в редакции, и вскочил.
Надо было на ком-то сорвать злость, он позвонил на междугородную, начал что-то кричать, но его перебил холодный, бесстрастный голос:
– Линия на повреждении…

* * *

На месте Маро сидела незнакомая девушка – худенькая блондинка. Она была из тех, кого никогда не называют красивыми, а интересными и хорошенькими. За пудрой и помадой на ее лице угадывалась рано увядшая кожа, еле приметные, тщательно скрываемые морщинки свидетельствовали, что она успела повидать в жизни больше, чем положено в ее годы.
Она с явным интересом оглядела Николая, спросила:
– Вы здесь работаете?
Николай кивнул. Он внимательно посмотрел в ее голубые глаза, протянул руку, назвал себя.
– Рита, – смущенно прошептала она.
Он постоял еще немного рядом и ушел бродить по коридору. Увольнение Лесного он пережил тяжело и до сих пор искал себе оправдания. Временами его даже тянуло признаться.
Во-первых, он не предполагал, что Копытов поступит так сурово. По логике, не должно было случиться ничего серьезного – выговор на худой конец. Во-вторых, он несколько раз пытался предотвратить опечатку: брался за телефонную трубку, чтобы позвонить в типографию, но не позвонил. Не мог сделать этого, потому что ненавидел Лесного. А на душе было гадко. Николай сознавал, что поступил подло. Чтобы оправдаться перед самим собой, он доказывал себе, что по отношению к нему Лесной совершил не меньшую подлость.
Однажды Николай не выдержал и спросил его:
– Как живешь?
– Вашими молитвами.
Пересиливая неловкость и неприязнь, Николай произнес:
– Мне нужно поговорить с тобой. Я виноват в том, что произошло.
– Неважно.
– Нет, важно! – решительно воскликнул Николай. – Я виноват в том, что тебя увольняли.
– Может быть, – согласился Валентин, не догадываясь, на что намекал Николай. – Дело прошлого…
На этом бы и кончиться разговору, но Лесной заявил:
– Ты обо мне не беспокойся. Ты о себе подумай. Ведь совсем разучился работать. Сидишь, стул давишь.
Николай чуть не вскрикнул, шагнул к Лесному и сказал:
– Мальчишка! Молоко на губах не обсохло, а туда же…
Лесной направился к дверям, на полдороге остановился и ответил:
– Не вышло из тебя газетчика. Ради денег пишешь.
«Ну и что? – вызывающе спросил Николай свое отражение в зеркале и мысленно обратился к ушедшему Лесному: – А ты?»
Но даже ругаться было лень. Безделье приводило к назойливым мыслям, избавиться от которых удавалось только вином. Не много – два-три стакана в вечер – и становилось легче. Можно было болтать со случайными знакомыми, хохотать, жаловаться…
Потом им овладело желание избавиться от Лесного, чтобы не видеть его самодовольной физиономии. Николай внимательно приглядывался к Полуярову и Копытову – кто же из них будет редактором?! Он решил на всякий случай не отходить от Копытова, но и не выдавать своей неприязни Полуярову.
Но пока он раздумывал, что и как делать, что предпринять, его вызвал Копытов.
– Разговор у меня к тебе есть, – сумрачно сказал редактор. – Правду говорят, что ты разводишься? Или сплетни?
– Развожусь.
– Ух, снял бы я сейчас с тебя штаны да всыпал как следует! – с искренним возмущением воскликнул Копытов. – Ты меня извини, конечно, за такие слова, но мало, видно, теперь детей порют. Чего вы там не ужились? Чего не поделили?
– Я тут ни при чем, – жалобно отозвался Николай. – Жена мне изменяла с моим подчиненным. С Лесным. А я с ним должен каждый день один на один в кабинете сидеть.
– Остановись, дай опомниться, – попросил Копытов, но Николай, словно подталкиваемый кем-то в спину, продолжал:
– Лесной вообще не имеет права работать в газете. Его моральное, вернее, аморальное, лицо достойно осуждения.
– Тебе легко осуждать, – кусая ногти, проговорил Копытов. – Выпороть бы вас всех… Лоботрясы. Иди.
Не успел Николай прийти в себя от этого разговора, как его вызвал Полуяров, спросил отрывисто:
– Когда перестанете бездельничать?
– Когда будут нормальные условия для работы, – оторопев от неожиданности, пробормотал Николай. – Я не могу работать с Лесным, вы это знаете… Неужели нельзя перевести его в другой отдел?
– Вы не замечаете одной интересной детали в жизни редакции?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25