– Мне кажется, что государство не пострадает от того, что одна неудачная семья распадется.
– Государство, конечно, не станет менее прочным от того, что двое молодых людей поспешили вступить в брак, – невозмутимо ответил судья. – Но государство будет прочнее, если вступающие в брак не повторят вашей ошибки.
– Ну, если речь пошла о государстве…
– Не смею вас задерживать, – судья кивнул, полузакрыв глаза, словно устал от разговора.
У Николая не было сомнения, что судья – формалист, который, не разобравшись, действует по заведенному стандарту. Но жалеть было поздно – дело началось.
А тут еще позвонил Олег и предложил встретиться.
– Есть великолепная идея, надо ее реализовать, – сказал он.
В квартире было холодно. Раньше печь топила Ольга, потом – женщина из соседней квартиры, но она перестала ходить, несколько раз встретившись с пьяным Николаем. Носить дрова было лень, и он, когда бывал трезв, проводил вечер в накинутом на плечи пальто, сидя у включенной электрической плитки.
Было очень неприятно, что Олег, войдя без стука, застал его стоящим на коленях перед печью. Словно оправдываясь, Николай пробормотал:
– Отвык от холостяцкой жизни.
Олег присел на корточки, залюбовавшись огнем в печке, и заговорил:
– Хочу быть хотя бы как вот этот огонь. Гореть… Надо уезжать отсюда. Слышишь?
– Зачем? – Николай испуганно отодвинулся от него. – Я никуда не поеду. Я нигде никого не знаю.
– Зато тебя здесь все знают. А если на место Копытова сядет Полуяров? Он выставит тебя из редакции в два счета. Снова пойдешь в многотиражку?
– Ни за что.
– Слушай, ты был здравомыслящим человеком. Ты должен знать, что умный человек не всегда имеет возможность поступать по-своему. Дураков развелось больше чем надо. Едем отсюда! Новая газета, новые люди – легко забудется все неприятное, здешнее.
«Куда он клонит? – подумал Николай. – Ну, он погорел, его собираются выгонять с работы… А я? Я ничего такого не натворил».
– Тебя же так зажали, что ты и пикнуть боишься! – продолжал Олег. – Как только Полуяров узнает о твоем разводе, сразу собрание, обсуждение, намылят шею. Я не иду в редакцию, жду, когда вызовут. Представляю, что из меня сделают! Едем… Я хочу пожить один. Ни от кого не зависеть. Хочется поработать засучив рукава. Не могу забыть о газете даже во сне. Закрою глаза – и снова в редакции.
– Да, – важно протянул Николай, – трудно без газеты.
– Трудно! – презрительно воскликнул Олег. – Невозможно! А в тебе удивительно сочетается болезненное самолюбие с полным его отсутствием. Ты ведь всегда был расчетлив…
– Ты начинаешь говорить обо мне в прошедшем времени? – обиженно спросил Николай.
– Если ты благоразумно и своевременно не исчезнешь отсюда, скоро все будут говорить: «Помните, здесь работал Рогов? Ну, тот, которого потом уволили за моральное разложение?»
Николай молчал, Олег взял шляпу, спросил мельком:
– Как Лариса?
– Не знаю. Уехала в командировку.
– Жаль… – еле слышно сказал Олег.
– Кого? – удивился Николай.
– Ее.
Олег снова подсел к огню и закурил. Видно было, что идти ему некуда и делать нечего. «Нет, я не поеду с тобой, – думал Николай, – кто знает, может, ничего со мной и не случится? А то и здесь все потеряешь, и на новом месте ничего не найдешь. А тебе что? Ты если там провалишься, сюда вернешься, к маме. А кто мою квартиру караулить станет?»
– Значит, не едешь? – спросил Олег, вставая. – Была бы честь предложена… Не забудь вовремя закрыть печь.
Через некоторое время Николай машинально открыл дверцу. Дрова давно сгорели. Только большая головешка дымила в темноте.
Ему было ясно, что надо делать. Во-первых, надо написать такой материал, чтобы все развели руками. Во-вторых, надо избавиться от присутствия в редакции Лесного. Он мешает Николаю нормально жить и заниматься делами. Кроме того, он лезет в заведующие отделом… Посмотрим.

* * *

Надежда на счастье, без которого жизнь казалась немыслимой, крепла.
Они встретились в том же сквере, где стояла гипсовая физкультурница, стройные ноги которой по колени утопали в снегу.
Внизу, за чугунной решеткой, под высоким, крутым обрывом, лежала скованная льдом, невидимая отсюда река. Вдали, на другом берегу, вздрагивали, словно от холода, цепочки огней.
Шли молча. Оба ждали встречи и в первый момент растерялись. Валентин варежкой сбил снег со скамейки. Присели.
– Странно, – сказала Ольга, смотря в темноту широко раскрытыми, тоскливыми глазами, – даже зимой река чувствуется.
– Ветер, – ответил Валентин. – Ты устала, ты просто устала. Ты не сердись на меня. Я знаю, у тебя и без меня много неприятностей, но и я не виноват… Я боялся спрашивать тебя… Но ведь иначе нельзя. Мне нужно знать… как ты относишься ко мне.
– Не надо нам встречаться, – резко сказала Ольга и, видимо, почувствовав, что слова прозвучали неуверенно, продолжала горячо: – Вот перестану себя в руках держать, забудусь и могу к тебе прибежать. Я только не сдержись, и начнется у нас с тобой… потом сами не рады будем.
– Ерунду ты говоришь, Оля.
– Знаю! – она взяла его лицо руками, а он от неожиданности отпрянул назад. – Если бы ты знал… Ведь тебе не это надо, что я сейчас тебе могу отдать.
Ольга закрыла глаза, чтобы удержать слезы, но они проникли сквозь ресницы, заблестели на щеках.
– Не надо нам встречаться, – бормотала она, – не надо…
– Мы будем часто встречаться, – твердо проговорил Валентин. – Я не тороплю тебя, я ни о чем не прошу,
И хотя Ольга промолчала в ответ, Валентин еще сильнее уверился в том, что счастье приблизилось.
На другой день радостное настроение Валентина первым заметил Николай. Губы его дрогнули, искривились.
Валентин дежурил по номеру. Скосив глаза на лежавшую перед ним полосу, Николай сразу увидел курьезную оплошность. Справа, внизу, под названием газеты, есть маленькая продолговатая клеточка, где указывается цена номера. Клеточка была пустой. Валентин не заметил этого и ушел с полосой к редактору. Копытов внимательно просмотрел заголовки, тексты под фотоснимками.
– Ну, лети, голубушка, – сказал редактор, сделав на полосе размашистую подпись.
И в типографии Валентин не заметил ошибки. По просьбе Полуярова он вернулся в редакцию. В кабинете ответственного секретаря сидел Копытов.
– Сильна девка! – говорил он, видимо, о Ларисе. – Мне бы такой характерец… Дурак Вишняков. Ей-богу, дурак. И себе жизнь испортил, и ей. Чего тут обсуждать? Выгнать надо из редакции и из партии. И вся недолга.
– Выгнать легко, – вздохнул Полуяров.
– Обсудить на собрании.
– И обсудить легко, – сказал Полуяров. – А ты как думаешь, Валентин?
– Я сначала думал, что, действительно, надо обсудить и исключить, – ответил Валентин, – но… это, действительно, самое легкое.
– У меня есть предложение, – Полуяров помолчал, словно не решаясь высказать свою мысль, – есть предложение не обсуждать Вишнякова, ограничиться беседой, дать ему возможность доказать…
– Не мели ерунды, – перебил Копытов, – ты в своем уме? За такой либерализм тебя самого в два счета…
– Нет. Вишняков знает, что по заведенному стандарту его вызовут на собрание, проработают, а он каким был, таким и останется.
– И не наше дело! Наше дело – заслуженно наказать его.
– Нет, – снова помолчав, Полуяров встал. – Сто раз нет. Я разговаривал с Ларисой. Почему она верит, что он исправится, а мы не верим?
– Там дела семейные, – отмахнулся Копытов, – там, сам черт ногу сломит. А тут…
– Тут еще хуже, – доверительным шепотом сказала Полуяров. – Выгнать его легко. Ума не надо. А вот воздействовать на него… как?
– Мне работать надо, – озабоченно произнес Копытов. – Решай сам. Но в райкоме тебя взгреют. Точно.
Решение Полуярова об Олеге поставило Валентина в тупик. Он не верил и в исправление Олега, не верил и в пользу проработок на собраниях. И в то же время в предложении Полуярова было что-то интересное, рискованное и вместе с тем наивное.
До половины следующего дня никто не заметил, что клеточка для указания цены была пустой. Потом позвонил какой-то досужий острослов и ехидно спросил редактора, почему «Смена» скрывает стоимость номера.
Разъяренный Копытов выскочил в приемную и крикнул оторопевшей Маро:
– Быстро всех ко мне!
Валентин сразу почувствовал, что разговор будет о нем. Когда он вошел в кабинет, редактор шагал вокруг стола, ни на кого не глядя.
– Больше так продолжаться не может! – сказал Копытов, резко остановившись. – Позор! Сегодня без указания цены вышли, завтра без фамилии редактора, а там, гляди, такой ляп будет, что я только ногами застучу по лестнице! Ты, Лесной, больше других любишь язык насчет критики почесать. Дело, конечно, нужное, но в редакции работать не будешь! Можешь жаловаться, можешь на гонение за критику сослаться.
Устало дыша, Копытов сел.
– Не работать? – тихо спросил Валентин, еще плохо сознавая, что произошло.
– Сегодня же подпишу приказ. Снимаю с работы за халатность, безответственность и сплошное, понимаешь ли, ротозейство! Ты еще оправдываться нахальства наберешься?
– Я оправдываться не буду. Я виноват. Но как же я без газеты жить буду? – растерянно пробормотал Валентин. – Вы не имеете права….
– Я свои права знаю. Я за свои решения вот этим местом отвечаю, – Копытов стукнул себя по затылку. – Можете быть свободными.
Никто не поднялся.
– Не слыхали? Можете, говорю, идти. Приказы не обсуждаются.
– А мы и не собираемся обсуждать, – не своим голосом сказала Лариса. – Мы осуждаем ваш приказ.
– Кто это – мы?
– Мне кажется, что все, – Лариса посмотрела на Николая и поправилась: – По крайней мере, большинство. Я уйду из редакции, если Лесной будет уволен.
– Держать не стану, – отозвался Копытов. – Митинговать не позволю. Заявляю как начальник, старший товарищ и коммунист: против совести не пойду, на жалость не клюну, не надейтесь.
– Никакого митинга устраивать, конечно, не надо, – заговорил Полуяров, – но нельзя не прислушаться к единодушному мнению коллектива. Я также не согласен с увольнением Лесного.
– Дело твое, Пал Палыч, – Копытов вытер платком шею, – я назад не поверну… Погорячился немного. Нервы, будь они прокляты. Ты, Вишнякова, не обижайся.
– За себя я и не думала обижаться. Как с Лесным?
– Ничего не могу поделать – дисциплина.
– Самодурство это, а не дисциплина.
– Не груби, Лариса, – сказал Полуяров.
И уже через полчаса Николай торжествующе говорил Валентину:
– Редактор предложил мне принять у вас дела.
Мальчишкой Валентин никогда не плакал от боли, только от несправедливости, от обиды. Особенно запомнился один случай. Ему было лет пять. Он играл во дворе с толстым смешным щенком. Мимо проходил подвыпивший мужчина. Он сильно пнул щенка ногой и пошел дальше, как ни в чем не бывало. Валентин схватил камень, размахнулся, но бросить не успел – мужчина скрылся за углом. Щенок взвизгивал и скулил. Даже теперь Валентин не мог понять, как это взрослый дядя мог ударить собачонку. Сейчас Валентин казался себе маленьким мальчиком, которого ударил кто-то большой, сильный. Тогда, в детстве, он схватил камень и размахнулся…
– Редактор предложил мне принять у вас дела, – повысил голос Николай.
– Так быстро? Жаль. А сдавать, собственно, нечего. Три письма.
Впрочем, голос у Рогова был не торжествующий, а виноватый.
– Ты только не падай духом, Валька, – сказала Лариса, – все наладится…
– Меня словно по лицу ударили, – отозвался Валентин, – а не верится. Чтоб я без газеты остался… Хоть сто приказов пиши, не поверю.
В голову лезли самые обидные мысли. Им овладевали противоречивые желания: то хотелось пойти нагрубить Копытову, то расплакаться.
Утром он сразу направился в редакцию, но по дороге свернул в сторону, задержался у витрины «Смены». На первой полосе, под передовой, была напечатана его информация. Тоскливо сжалось сердце. Как это так – он не на работе? Нелепо, дико. Валентин смотрел на газету, пытался представить, что сейчас происходит в редакции. Наверное, там смятение, паника – ведь не может редакция работать без него! Нет, не то: он без редакции не может, а газета будет выходить и без него.
– Любуешься? – услышал он обрадованный голос, обернулся: перед ним стоял Олег. – Я вот тоже каждый номер прихожу смотреть. Как на могилу хожу. Кстати, я слышал, что твоему оптимизму нанесен ощутительный удар? Что ты намерен делать?
– Ты уже знаешь? – удивился Валентин.
– Вести о служебных несчастьях летят быстрее пули. А я ведь только и живу редакционными новостями. Признаться, был удивлен, что тебя, именно тебя, уволили. Не скрою, обрадовался. Этот случай поможет нам разрешить наш спор. Что же ты намерен делать?
– Еще не знаю, – ответил Валентин. – Пока не верю.
Олег громко расхохотался и проговорил:
– Подожди, исчезнут робкие надежды.
Сдержав злость, Валентин произнес:
– Устроюсь в многотиражку. Где наша не пропадала? Без работы не буду.
– Где-нибудь ваша да пропадет, если дальше так же будет. Ты тщетно стараешься себя успокоить… Едем отсюда? Что, мало городов, газет? Неужели ты не испытываешь желания доказать «Смене», что на ней свет клином не сошелся?
– Меня не «Смена» уволила, а Копытов.
– Ну, а ему доказать? – разгорячился Олег.
– Зачем мне это?
– В благородство играешь, – презрительно заключил Олег.
Они, не сговариваясь, свернули в проулок. Обоим хотелось довести разговор до конца. Но если Валентин еще сдерживался, то Олег заговорил ожесточенно:
– Мне органически неприятны люди вроде тебя. Вы руководствуетесь не искренними желаниями, а разного рода утвержденными правилами. Не люди, а свод правил и норм поведения. Сухость и серость сплошная. Бог мой, если бы вдруг центральные газеты перестали, например, печатать рецензии на новые кинофильмы, что бы вы стали делать? Мнения-то у вас ведь сроду не бывало!..
– Всё?
– Почти.
Усмешка Олега раздражала Валентина, он нервничал, завидуя его самоуверенности, и начал говорить негромко, глядя под ноги, тщательно подбирая слова:
– Согласен, что у нас еще уйма перестраховщиков, особенно в литературе, искусстве и журналистике. К сожалению, перестраховщиков не судят.
«Почему он улыбается с таким превосходством? – подумав, замолчал Валентин. – Почему он всегда самодоволен? Неужели он убежденнее меня?»
– Ты носишь розовые очки. Опасное приспособление, – сказал Олег. – Оно искажает реальную действительность. Его несправедливо увольняют с работы, а он с жаром доказывает, что в нашей природе несправедливости не существует. Копытовы не скоро на пенсию уйдут. Не один, так другой добьет. Их много.
– Ты вопишь о разных страхах, а не пишешь. Это хуже перестраховки. Ты, имеющий собственное мнение, написал фальшивую рецензию. Ты подделался под мнение, с которым не был согласен.
– Случай с моей рецензией – ерунда, нелепый случай, – растерянно ответил Олег. – Я говорю о другом. Вот я часто бывал в театрах на приемках спектаклей. Поверь мне, ужас, что там происходит! Собираются разного рода представители разного рода учреждений, в той или иной степени связанных с искусством. Начинают обсуждать спектакль. Что они говорят! К искусству они никакого отношения не имеют, в искусстве ничего не понимают, но искусство им подчиняется. У него больше начальников, чем помощников. Об этом, по-твоему, не надо кричать?
– Как называлась твоя статья?
– Я говорю не о статье.
– А о чем?
– О том, о чем писать нельзя.
– Ты просто болтун, извини за грубость. Ты много говоришь и мало делаешь. Я слышал от тебя много метких и ядовитых замечаний о разных недостатках.
– Я не прав?
– А где статьи?
– Чудак! – Олег принужденно рассмеялся. – О недостатках, о которых я болтаю, – он подчеркнуто громко произнес последнее слово, – о таких недостатках статьи писать бессмысленно. Их не напечатают.
– Я тебя спрашиваю: ты написал эти статьи? – упрямо допрашивал Валентин.
– Я знаю, что их не напечатают, – упрямо повторял Олег.
– Вот когда ты их напишешь, тогда и будем разговаривать, – весело сказал Валентин, которому стало ясно, что так спорить можно без конца. – Одно дело – кричать, другое дело – писать. Писать правду многим не под силу. Еще труднее отстаивать правду. Я знаю много случаев, когда у журналистов не хватало упорства, смелости или желания довести дело до конца, по-настоящему рискнуть. Они бросали дело на полпути и за кружкой пива до сих пор жалуются, что их таланты затирают. А я считаю так: надо писать, не заботясь, напечатают или нет. Написать, а там видно будет. Мы с тобой виноваты, что Копытов в руководящем кресле сидит.
Олег ответил удивленным, непонимающим взглядом, поднял руку, чтобы прикоснуться к краям шляпы, но скривил губы и махнул рукой, сказав:
– Я остаюсь при особом мнении.
Взвыла пурга. Валентин испытывал приятное чувство от того, что колючий ветер слепит глаза, обжигает лицо, заставляет повернуться к нему спиной.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25