Она — мать, беспокоится…
Бутурлин приехал быстро. Заместитель ждал на остановке, как уговаривались.
Сообщение о новой связи Пал Палыча — с металлическим отливом волос — было кстати…
—Одного мужика отправили отсюда в психушку пару дней назад. Отравление новым наркотиком. Ширево он получил от Барона… Наркоман — это повод.
— Барона пора брать.
— Мать его тут. Торгует… Апельсины, бананы. Все с оптового рынка…
Он кивнул на ряд цветных тентов. Москва была раскрашена ими. Там же, вокруг столиков, впереди густо алели вынесенные на тротуар кресла кафе. Закрытый газетный киоск — тяжелый, скучный — отделял былое от настоящего.
—Сейчас она отошла… Подождем!
С ними одновременно появился патруль муниципальной милиции. Менты въехали на тротуар. Вышли. Мордатые, в кепи наподобие бейсбольных, куртках, заправленных в брюки. Несколько минут наблюдали молча. Задняя дверца машины оставалась открытой. Появившийся из-за ларьков кавказец знал порядок. Собрал с прилавков в пакет яблок, добавил апельсинов, бананов, отнес на заднее сиденье машины. Менты уехали.
—Знакомая картина, — констатировал Бутурлин. Номер патруля он все же запомнил. Для себя.
«Могут понадобиться…»
Баронесса появилась быстро. Гнутый носик, некрасивые беспокойные глазки, веснушки… Все остальное — цвет волос, губ, вторые брови — все было ретушь, краска, резина… Другие девки, торговавшие рядом, выглядели естественнее. Вроде его овцы. Они были девочками его двора. Детства. Савельич заговорил:
—У нас к вам короткий, но очень серьезный разговор… — Он назвал ее по имени-отчеству. — Мы из Регионального управления по борьбе с организованной преступностью. Я намеренно не стал вас вызывать. Поговорим тут несколько минут. Дело касается вашего сына…
Разговор продолжили у закрытого газетного ларька.
—Вашего сына собираются вызвать. Поговорить о вашем соседе-наркомане. Они вместе работали… — Савельич владел полным объемом информации. — Мы все знаем. — Он кивнул на своего спутника. — Это подполковник Бутурлин. Я — капитан Савельев…
Савельич сделал попытку показать удостоверение, соседка тут же ее отвела.
— Сосед этот уже не первый раз попадает…
— Я вас понимаю. Вы мать.
Прохиндейки эти могли обвести вокруг пальца кого угодно. Самих же можно было достать только через их деток. И именно детки пудрили им мозги, как хотели.
— Что мы предлагаем? Короткий, но откровенный разговор с вами. Ничего не пишем. Вы ничего не подписываете. И расходимся. На вашего сына падает подозрение, что он вместе с друзьями…
— С Шайбой, что ли?
— И с Шайбой тоже. Снабжал его наркотиком в ампулах. Шайбу вы знаете…
Шайба тоже хорошо знал своих убийц. Приятели его рекрутировались из нескольких групп: отбывавшие вместе с ним наказание, коллеги по спорту, по охранным агентствам, где он последнее время работал. По месту жительства. Он не поехал бы с чужими, малознакомыми за город поздно, зная, что на рассвете ему предстоит сопровождать Арабова.
— Почему он не держится от них дальше! Известный борец, чемпион…
— Так и будет! Сейчас объясню. У него теперь другое окружение. Он ушел из ресторана. Не знали? В фирмах этих… Каким бы мастером спорта ни был, а больше все на побегушках!
Говорила она тихо, прикрывала рот. У нее были проблемы с зубными протезами. Короткий взгляд словно обтекал предметы по периметру, не проникая вглубь, но все замечал.
—И того и гляди: убьют или за решетку отправят за чужие грехи. Друг у него…
— Это кто же?
— Вы можете не знать…
Женщина обвела глазами Савельича и Бутурлина, точнее, пространство между ними.
—Еще мальчиками бегали вместе. В одном доме жили. Мать у него в ВЦСПС. Завсектором. Наш отец тоже из Совмина.
— Плата?
— Да. Он тоже ушел из «Рыбацкого банка». Решили работать самостоятельно…
— Не вдвоем же!
— С ними третий. Наш тоже, русак. Приехал откуда из Ферганской долины…
— Вы видели его?
—Высмотрела. Они тут встречались. Сын сказал: «Не ходи!» Да где уж там! Материнское сердце…
Это было кстати.
— Какой он из себя?
— Высокий, располагающий к себе. Волосы серые…
— Серые?
— Как седые…
Цвет плохо поддавался описанию, но Бутурлин понял, чтои мать Барона, и источник Савельева, и Рэмбо говорят об одном.
— Как ваш сын называл его?
— Не знаю. Вроде Ганс…
Она уткнулась взглядом в пустое пространство. Недавно он слышал о человеке с таким именем. «Странная кличка…»
Простились там же, у закрытого газетного киоска. Бутурлин и его зам молча прошли к машине.
—Плата этой ночью свалил за рубеж… В Турцию. Макс приходил к Рэмбо с документами Гнеушева… Рэмбо считает, что за ним кагэбэшная контора… — Бутурлин постоял, чтобы не продолжать в машине. — Я не могу доказать. Но это киллеры, Савельич… С ними в связке Промптов. Сейчас они разбежались… Ты заметил, все время крутятся какие-то наши из ближнего зарубежья?
Савельич заметил:
— Барон сейчас как бы в стороне. Я думаю, его можно прихватить. Мы никого этим не вспугнем.
— Я об этом тоже сейчас думал. Берем! Я тебя освобождаю от другого. Занимайся…
В машине Бутурлин снял трубку радиотелефона:
—Что у нас?
Ответил старший опер:
—Там с Ниндзей что-то… На автозаправке у Аэровокзала!
Ниндзя любил заправляться на Ленинградке. Автозаправка была из тихих: тут и в часы пик почти никогда никого не было. Несколько жилых зданий хрущевских времен, разросшиеся буйно тополя. Тихая заводь доперестроечных времен. С утра работала знакомая девка, Ниндзя симпатизировал ей, хотя никогда не приглашал с собой. Просто дарил то цветы, то конфеты. Коробка ассорти и теперь лежала у него в машине. Сейчас его знакомой не было. «Может, отлучилась в магазин… Или опаздывает!» Заправщик, инвалид-афганец — непроходящий свищ на ступне, — уже подходил. В руке он держал шланг.
— Привет!
Ниндзю тут знали.
— Как жизнь?
— Все нормально…
Набор фраз был постоянный. Он опустил стекло, передал ключ. Последние часы в офисе прошли нервно. Ниндзя, привыкший к савоновской вольнице, вернувшись с допроса, попал под колпак детектива из «Лайнса». Он вызвал Неерию:
—Хочу заправиться, как всегда, на Ленинградке. Игумнов возражает…
Ниндзя развернулся, ушел в глубь двора, предоставляя Неерии разобраться.
Верный пес! Ниндзю кольнуло: его «мерседес» в последнюю минуту заменили «вольво» охранно-сыскной ассоциации. За руль должен был сесть Игумнов.
—В чем вопрос?
Игумнов — все в том же кожане а-ля Марлон Брандо и фильме «Дикарь» — начал со второстепенного:
—Я должен отправить человека в синагогу, занять место. — Он балансировал между «вы» и «ты», взаимоотношения не были определены четко. — Пропуск я не получил. От Аркана ничего не поступает. Похоже, приглашение ему не понадобится.
Неерия молча протянул кусок картона. «Мединат Исраэл» — два слова большими буквами были отпечатаны по-русски.
— Это последний. Я ездил за ним в посольство. — Неерия искал взаимопонимания. Но Игумнов не мог себя переломить: он держался вежливо и не больше.
— Молящиеся будут в белых накидках…
— В таллитах…
— У нас будут такие же. В финале вам нужно будет накрыть не только плечи, но и голову.
— Это все?..
Ниндзя видел: Неерия теряет терпение. Счел за лучшее подойти:
—На этой заправке я всех знаю. Тридцать минут. И я здесь. Мне никого не надо.
Неерия не мог отказать:
— В порядке исключения. А в дальнейшем делать все, как скажет секьюрити…
— Я бы просил этого не делать… — Игумнов получил соответствующую инструкцию.
— Я уже решил. Когда он вернется, проследите, чтобы мне доложили…
— Это не моя обязанность. — Игумнов качнул головой. — Мне заплатили, чтобы я доставил вас в Иерусалим живым и целехоньким. И таким же вернул назад…
Ниндзя не дослушал, поспешил сесть за руль. Увел машину с глаз долой. За ворота.
Автозаправку буквально заволокло тополиным пухом. Было слышно, как наполняется бак. С Ленинградки, заглушая все, доносился одновременный шелест шин неостанавливающейся бесконечной автоармады. Звук льющегося бензина внезапно исчез. Было слышно, как инвалид закручивает пробку. В зеркало заднего вида Ниндзя наблюдал, как он разогнулся и захромал вдоль машины. Вместе с ключом инвалид нес газету. В последнее время кое-где для привлечения клиентов на заправках практиковали новинку — с ключами вручали свежий номер «Коммерсанта» или «Мегаполиса-Экспресс». Ниндзя приспустил стекло. На секунду газетный лист закрыл Ниндзе дома и деревья. В это же мгновение черный ствол вспорол газетный лист на уровне лба Ниндзи. И в тот же момент все было кончено. Ниндзя успел осознать это прежде, чем вылетела первая пуля. Белый язык пламени, вырвавшись из дула, вошел в мозг и там застыл вечным огнем. Инвалид затушил вспыхнувшую газету, оглянулся. Стрелявшего уже не было, он исчез под деревьями. Оттуда слышался звук отъезжавшей машины… Пистолет валялся у бордюра, инвалид не стал его поднимать. Свернул к ящику с тряпками, в масленую грязную рукавицу сунул свою добычу — пачку стодолларовых, аккуратно прикрыл ветошью… Потом пошел звонить.
По Ленинградскому шоссе тесно, отражаясь в сверкающих фюзеляжах, шел транспорт. Сбоку послышался вой милицейских сирен. Водители, мчавшие по Ленинградке, не очень-то на него реагировали. Едва-едва притормаживали. Война милицейских с бандитами из подвалов и чердаков переместилась в центр общественного присутствия — на площади, в банки, в метро. Велась демонстративно. Открыто. В реквизите тех и других появились одинаковые маски или вязаные чулки с прорезью на лицах, камуфляжи. Тротуары и переходы во время схваток были заполнены людьми. На публику воюющие стороны не обращали внимания. У бензоколонки выстраивалась цепь оцепления, менты никого не подпускали к машине, в которой произошло очередное убийство. Но Рэмбо был уже по другую сторону цепи. Взгляда на марку, на номер машины было достаточно. Ниндзя свисал, касаясь кровавым месивом приспущенного стекла дверцы, руки лежали на баранке. Ни одна пуля не попала в огромный бронежилет, которому Ниндзя был обязан своим прозвищем. Сбоку, у «мерседеса», в оперативно-следственной группе вместе с начальством Рэмбо увидел Бутурлина. Однокашник показался Рэмбо нахальнее и безразличнее обычного. Руководство главка в лице Толяна важно надувало щеки. Рэмбо перемигнулся с девицей у окошка бензоколонки:
— Кто его обслуживал?
— Валерка. — Она мотнула головой в сторону.
Молодой мужик в туфле с ортопедическим каблуком вытирал руки тряпкой. Он явно делал вид, что происшедшее не имеет к нему отношения.
«Ничего, Бутурлин его обломает…»
Рэмбо достал визитную карточку, положил перед девицей:
— Тут телефон. Наша фирма объявила вознаграждение за любой вид помощи…
— Я вроде видела тебя на Петровке! — Она удивилась.
— Это было давно…
— Только чтоб все по-тихому…
— Обижаешь!
С девицей вроде налаживалось.
—Меня не будет несколько дней — друг запишет.
— Я позвоню. — Она быстро глянула по сторонам.
— Только быстро решай… Тут, мне кажется, опасно.
— Рэмбо! — Полицейский репортер, подходивший к нему третьего дня у дома Нисана, объявился снова. Рация редакции оперативной информации, работавшая на волне Петровки, не подвела и на этот раз.
— Вновь убийство сотрудника «Дромита», и ты опять на месте! И конечно, совершенно случайно, чтобы встретиться с другом! Так?
— Пожалуй…
Репортер не спросил про квартиру Нисана, как давеча, она его больше не интересовала.
— Еще вопрос, но я хотел бы услышать определенный ответ. Как, по-твоему, что предпримут сейчас руоповцы? Бутурлин, в частности… В двух словах!
— Ну, тут не надо быть семи пядей во лбу… — Рэмбо спешил. Приближалось время выезда в синагогу. — Это просто. Кроме того, я знаю Бутурлина…
— А именно?
— Прикажет разобрать «мерседес» по винтику…
— Отлично! И десерт… Как тебе название репортажа: «Отстрел сотрудников фонда „Дромит“ продолжается. Неерия, как ты?..»
Вход в синагогу прекратили до приезда Охраняемого Лица. Теперь не пускали и обладателей посольских пропусков. Российская ФСБ, израильская Служба безопасности — Шабак, а может, разведка Шинбет, или как ее там, внутри помещения все взяли на себя. Израильский лидер из соображений безопасности приехал раньше срока — из молодых, крепкий, похожий на российского Шумейко. Говорил, энергично жестикулируя, но медленно. Очевидно, для тех, кто только еще изучал древний язык.
Трибуна находилась против центрального прохода. Два других прохода к амвону, или как он там назывался, шли симметрично по обе стороны, ближе к стенам.
Слушатели, в молитвенных белых с полосами накидках и в деловых костюмах, в круглых шапочках — кипах, стояли и сидели за длинными рядами пюпитров. Зал был высокий, в два этажа. На балконе, по обе стороны амвона, сидели женщины. Среди них выделялась абсолютно русской внешностю секьюрити «Лайнса», наблюдавшая ситуацию сверху. Рэмбо сидел в середине, у центрального прохода, в кипе, как и все, с белым в черных полосках широким полотняным кашне по плечам. Над головой израильского лидера на расписанном в условной манере нефе вились ветви библейских растений. Скрижали, поделенные на две половины, содержали десять коротких строчек.
«Десять заповедей…» Каждая начиналась двумя буквами: «НЕ». Рэмбо вспомнил две, которые отстаивала ментовка: «НЕ укради», «НЕ убий»…
Рано утром он и Игумнов изучали тут обстановку. Разговаривали с главным раввином и с русым бородачом в кипе, любителем детективов, как и его шеф.
Сейчас Рэмбо выступал в роли личного телохранителя. В случае неожиданной опасности требовалось выскочить в проход и, если пули израильских охранников и сотрудников ФСБ минуют его, успеть Неерии на помощь.
Неерия — в белой накидке — сидел справа от амвона. Кроме бухарского банкира, там занимали места еще несколько представителей крупного частного бизнеса, шеф-редактор «Еврейской газеты», сотрудники посольства, журналисты. Вроде ложи для почетных гостей…
Неерия вместе с другими заметными людьми московской диаспоры был уже представлен лидеру и теперь ждал сигнала.
За кулисами был второй выход.
В коридоре, за поворотом стены, не видимый сидящими в зале, тоже в таллите, в черной кипе стоял Игумнов, он должен был принять Арабова сразу после отбытия израильского лидера.
Рядом находился еще один сотрудник «Лайнса» — тоже в кипе и таллите, — он был одной комплекции с Неерией.
Представители израильской разведки и сотрудники российской ФСБ занимали узловые проходы.
Рэмбо присматривался к израильским секьюрити. Через несколько часов ему предстояло объявиться на их поле. «Тип в общем-то знакомый…» Высоченного роста, обеспечивающего кругозор, худощавые, коротке-стриженные. Недоверчивый взгляд, непрекращающееся поворачивание голов… «Рабина-то все равно вы просрали…» Телохранители что-то передавали коллегам за стенами молитвенного дома. От воротника к левому уху, сзади, тонкой змейкой сбегала крученая нить радиотелефона.
Присутствовали и свои — российские разведчики. Их Игумнов отлично себе представлял.
Выступление израильского лидера закончилось внезапно. Точнее, оборвалось. Прозвучало повсеместно известное за пределами Израиля:
—Шалом…
Задействованные в операции частные детективы «Лайнса» были начеку. Игумнов смотрел через проход на Рэмбо.
Один из израильских секьюрити неожиданно почувствовал взгляд, обернулся — светло-рыжий, похожий на тремингованного молодого эрделя. Они встретились глазами…
Президент ассоциации кивнул. Сотрудник «Лайнса», стоявший с Игумновым, спустил ниже, на лицо, таллит — он теперь был накрыт с головой, — повернулся, закрыл собой Неерию. По иронии судьбы это был Ротный, ревностный христианин, весьма прохладно относившийся к иудаизму. Задание Рэмбо ему претило, как и накидка, которую ему пришлось набросить. На «спасибо» Неерии он шепнул:
—Благодарите Рэмбо!
Израильский лидер уже шел по центральному проходу в окружении телохранителей. Собравшиеся, не переставая хлопать, поднялись с мест. Охрана Шабака и ФСБ снималась.
На Архипова, внизу, наступал час пик для охотившихсяза Неерией. Было ясно, что он исчезнет прямо из синагоги. Пока заказ на убийство снят не был, глава «Дромита» не мог больше появиться на людях. Положение осложнялось присутствием посольского персонала, кагэбэшного и дипломатического транспорта. Неерия сваливал вместе с Игумновым из внутреннего помещения через двор редакции газеты «Советский спорт». Там стояла «Вольво». Рэмбо выходил по центральному проходу. Закутанный в полосатый таллит Ротный, не поднимая головы, проталкивался следом. Следовало проскочить к дверям прежде, чем кто-то обратит внимание на оставленный у последнего пюпитра пакет со старыми ментовскими брюками и кителем…
После взрыва на Пражском радиусе в метро в Москве только еще начинали серьезно приглядываться к забытым вещам, тогда как в Израиле, в условиях арабского террора, каждый бесхозный предмет становился смертельно опасным…
— Хэфец хашуд!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38
Бутурлин приехал быстро. Заместитель ждал на остановке, как уговаривались.
Сообщение о новой связи Пал Палыча — с металлическим отливом волос — было кстати…
—Одного мужика отправили отсюда в психушку пару дней назад. Отравление новым наркотиком. Ширево он получил от Барона… Наркоман — это повод.
— Барона пора брать.
— Мать его тут. Торгует… Апельсины, бананы. Все с оптового рынка…
Он кивнул на ряд цветных тентов. Москва была раскрашена ими. Там же, вокруг столиков, впереди густо алели вынесенные на тротуар кресла кафе. Закрытый газетный киоск — тяжелый, скучный — отделял былое от настоящего.
—Сейчас она отошла… Подождем!
С ними одновременно появился патруль муниципальной милиции. Менты въехали на тротуар. Вышли. Мордатые, в кепи наподобие бейсбольных, куртках, заправленных в брюки. Несколько минут наблюдали молча. Задняя дверца машины оставалась открытой. Появившийся из-за ларьков кавказец знал порядок. Собрал с прилавков в пакет яблок, добавил апельсинов, бананов, отнес на заднее сиденье машины. Менты уехали.
—Знакомая картина, — констатировал Бутурлин. Номер патруля он все же запомнил. Для себя.
«Могут понадобиться…»
Баронесса появилась быстро. Гнутый носик, некрасивые беспокойные глазки, веснушки… Все остальное — цвет волос, губ, вторые брови — все было ретушь, краска, резина… Другие девки, торговавшие рядом, выглядели естественнее. Вроде его овцы. Они были девочками его двора. Детства. Савельич заговорил:
—У нас к вам короткий, но очень серьезный разговор… — Он назвал ее по имени-отчеству. — Мы из Регионального управления по борьбе с организованной преступностью. Я намеренно не стал вас вызывать. Поговорим тут несколько минут. Дело касается вашего сына…
Разговор продолжили у закрытого газетного ларька.
—Вашего сына собираются вызвать. Поговорить о вашем соседе-наркомане. Они вместе работали… — Савельич владел полным объемом информации. — Мы все знаем. — Он кивнул на своего спутника. — Это подполковник Бутурлин. Я — капитан Савельев…
Савельич сделал попытку показать удостоверение, соседка тут же ее отвела.
— Сосед этот уже не первый раз попадает…
— Я вас понимаю. Вы мать.
Прохиндейки эти могли обвести вокруг пальца кого угодно. Самих же можно было достать только через их деток. И именно детки пудрили им мозги, как хотели.
— Что мы предлагаем? Короткий, но откровенный разговор с вами. Ничего не пишем. Вы ничего не подписываете. И расходимся. На вашего сына падает подозрение, что он вместе с друзьями…
— С Шайбой, что ли?
— И с Шайбой тоже. Снабжал его наркотиком в ампулах. Шайбу вы знаете…
Шайба тоже хорошо знал своих убийц. Приятели его рекрутировались из нескольких групп: отбывавшие вместе с ним наказание, коллеги по спорту, по охранным агентствам, где он последнее время работал. По месту жительства. Он не поехал бы с чужими, малознакомыми за город поздно, зная, что на рассвете ему предстоит сопровождать Арабова.
— Почему он не держится от них дальше! Известный борец, чемпион…
— Так и будет! Сейчас объясню. У него теперь другое окружение. Он ушел из ресторана. Не знали? В фирмах этих… Каким бы мастером спорта ни был, а больше все на побегушках!
Говорила она тихо, прикрывала рот. У нее были проблемы с зубными протезами. Короткий взгляд словно обтекал предметы по периметру, не проникая вглубь, но все замечал.
—И того и гляди: убьют или за решетку отправят за чужие грехи. Друг у него…
— Это кто же?
— Вы можете не знать…
Женщина обвела глазами Савельича и Бутурлина, точнее, пространство между ними.
—Еще мальчиками бегали вместе. В одном доме жили. Мать у него в ВЦСПС. Завсектором. Наш отец тоже из Совмина.
— Плата?
— Да. Он тоже ушел из «Рыбацкого банка». Решили работать самостоятельно…
— Не вдвоем же!
— С ними третий. Наш тоже, русак. Приехал откуда из Ферганской долины…
— Вы видели его?
—Высмотрела. Они тут встречались. Сын сказал: «Не ходи!» Да где уж там! Материнское сердце…
Это было кстати.
— Какой он из себя?
— Высокий, располагающий к себе. Волосы серые…
— Серые?
— Как седые…
Цвет плохо поддавался описанию, но Бутурлин понял, чтои мать Барона, и источник Савельева, и Рэмбо говорят об одном.
— Как ваш сын называл его?
— Не знаю. Вроде Ганс…
Она уткнулась взглядом в пустое пространство. Недавно он слышал о человеке с таким именем. «Странная кличка…»
Простились там же, у закрытого газетного киоска. Бутурлин и его зам молча прошли к машине.
—Плата этой ночью свалил за рубеж… В Турцию. Макс приходил к Рэмбо с документами Гнеушева… Рэмбо считает, что за ним кагэбэшная контора… — Бутурлин постоял, чтобы не продолжать в машине. — Я не могу доказать. Но это киллеры, Савельич… С ними в связке Промптов. Сейчас они разбежались… Ты заметил, все время крутятся какие-то наши из ближнего зарубежья?
Савельич заметил:
— Барон сейчас как бы в стороне. Я думаю, его можно прихватить. Мы никого этим не вспугнем.
— Я об этом тоже сейчас думал. Берем! Я тебя освобождаю от другого. Занимайся…
В машине Бутурлин снял трубку радиотелефона:
—Что у нас?
Ответил старший опер:
—Там с Ниндзей что-то… На автозаправке у Аэровокзала!
Ниндзя любил заправляться на Ленинградке. Автозаправка была из тихих: тут и в часы пик почти никогда никого не было. Несколько жилых зданий хрущевских времен, разросшиеся буйно тополя. Тихая заводь доперестроечных времен. С утра работала знакомая девка, Ниндзя симпатизировал ей, хотя никогда не приглашал с собой. Просто дарил то цветы, то конфеты. Коробка ассорти и теперь лежала у него в машине. Сейчас его знакомой не было. «Может, отлучилась в магазин… Или опаздывает!» Заправщик, инвалид-афганец — непроходящий свищ на ступне, — уже подходил. В руке он держал шланг.
— Привет!
Ниндзю тут знали.
— Как жизнь?
— Все нормально…
Набор фраз был постоянный. Он опустил стекло, передал ключ. Последние часы в офисе прошли нервно. Ниндзя, привыкший к савоновской вольнице, вернувшись с допроса, попал под колпак детектива из «Лайнса». Он вызвал Неерию:
—Хочу заправиться, как всегда, на Ленинградке. Игумнов возражает…
Ниндзя развернулся, ушел в глубь двора, предоставляя Неерии разобраться.
Верный пес! Ниндзю кольнуло: его «мерседес» в последнюю минуту заменили «вольво» охранно-сыскной ассоциации. За руль должен был сесть Игумнов.
—В чем вопрос?
Игумнов — все в том же кожане а-ля Марлон Брандо и фильме «Дикарь» — начал со второстепенного:
—Я должен отправить человека в синагогу, занять место. — Он балансировал между «вы» и «ты», взаимоотношения не были определены четко. — Пропуск я не получил. От Аркана ничего не поступает. Похоже, приглашение ему не понадобится.
Неерия молча протянул кусок картона. «Мединат Исраэл» — два слова большими буквами были отпечатаны по-русски.
— Это последний. Я ездил за ним в посольство. — Неерия искал взаимопонимания. Но Игумнов не мог себя переломить: он держался вежливо и не больше.
— Молящиеся будут в белых накидках…
— В таллитах…
— У нас будут такие же. В финале вам нужно будет накрыть не только плечи, но и голову.
— Это все?..
Ниндзя видел: Неерия теряет терпение. Счел за лучшее подойти:
—На этой заправке я всех знаю. Тридцать минут. И я здесь. Мне никого не надо.
Неерия не мог отказать:
— В порядке исключения. А в дальнейшем делать все, как скажет секьюрити…
— Я бы просил этого не делать… — Игумнов получил соответствующую инструкцию.
— Я уже решил. Когда он вернется, проследите, чтобы мне доложили…
— Это не моя обязанность. — Игумнов качнул головой. — Мне заплатили, чтобы я доставил вас в Иерусалим живым и целехоньким. И таким же вернул назад…
Ниндзя не дослушал, поспешил сесть за руль. Увел машину с глаз долой. За ворота.
Автозаправку буквально заволокло тополиным пухом. Было слышно, как наполняется бак. С Ленинградки, заглушая все, доносился одновременный шелест шин неостанавливающейся бесконечной автоармады. Звук льющегося бензина внезапно исчез. Было слышно, как инвалид закручивает пробку. В зеркало заднего вида Ниндзя наблюдал, как он разогнулся и захромал вдоль машины. Вместе с ключом инвалид нес газету. В последнее время кое-где для привлечения клиентов на заправках практиковали новинку — с ключами вручали свежий номер «Коммерсанта» или «Мегаполиса-Экспресс». Ниндзя приспустил стекло. На секунду газетный лист закрыл Ниндзе дома и деревья. В это же мгновение черный ствол вспорол газетный лист на уровне лба Ниндзи. И в тот же момент все было кончено. Ниндзя успел осознать это прежде, чем вылетела первая пуля. Белый язык пламени, вырвавшись из дула, вошел в мозг и там застыл вечным огнем. Инвалид затушил вспыхнувшую газету, оглянулся. Стрелявшего уже не было, он исчез под деревьями. Оттуда слышался звук отъезжавшей машины… Пистолет валялся у бордюра, инвалид не стал его поднимать. Свернул к ящику с тряпками, в масленую грязную рукавицу сунул свою добычу — пачку стодолларовых, аккуратно прикрыл ветошью… Потом пошел звонить.
По Ленинградскому шоссе тесно, отражаясь в сверкающих фюзеляжах, шел транспорт. Сбоку послышался вой милицейских сирен. Водители, мчавшие по Ленинградке, не очень-то на него реагировали. Едва-едва притормаживали. Война милицейских с бандитами из подвалов и чердаков переместилась в центр общественного присутствия — на площади, в банки, в метро. Велась демонстративно. Открыто. В реквизите тех и других появились одинаковые маски или вязаные чулки с прорезью на лицах, камуфляжи. Тротуары и переходы во время схваток были заполнены людьми. На публику воюющие стороны не обращали внимания. У бензоколонки выстраивалась цепь оцепления, менты никого не подпускали к машине, в которой произошло очередное убийство. Но Рэмбо был уже по другую сторону цепи. Взгляда на марку, на номер машины было достаточно. Ниндзя свисал, касаясь кровавым месивом приспущенного стекла дверцы, руки лежали на баранке. Ни одна пуля не попала в огромный бронежилет, которому Ниндзя был обязан своим прозвищем. Сбоку, у «мерседеса», в оперативно-следственной группе вместе с начальством Рэмбо увидел Бутурлина. Однокашник показался Рэмбо нахальнее и безразличнее обычного. Руководство главка в лице Толяна важно надувало щеки. Рэмбо перемигнулся с девицей у окошка бензоколонки:
— Кто его обслуживал?
— Валерка. — Она мотнула головой в сторону.
Молодой мужик в туфле с ортопедическим каблуком вытирал руки тряпкой. Он явно делал вид, что происшедшее не имеет к нему отношения.
«Ничего, Бутурлин его обломает…»
Рэмбо достал визитную карточку, положил перед девицей:
— Тут телефон. Наша фирма объявила вознаграждение за любой вид помощи…
— Я вроде видела тебя на Петровке! — Она удивилась.
— Это было давно…
— Только чтоб все по-тихому…
— Обижаешь!
С девицей вроде налаживалось.
—Меня не будет несколько дней — друг запишет.
— Я позвоню. — Она быстро глянула по сторонам.
— Только быстро решай… Тут, мне кажется, опасно.
— Рэмбо! — Полицейский репортер, подходивший к нему третьего дня у дома Нисана, объявился снова. Рация редакции оперативной информации, работавшая на волне Петровки, не подвела и на этот раз.
— Вновь убийство сотрудника «Дромита», и ты опять на месте! И конечно, совершенно случайно, чтобы встретиться с другом! Так?
— Пожалуй…
Репортер не спросил про квартиру Нисана, как давеча, она его больше не интересовала.
— Еще вопрос, но я хотел бы услышать определенный ответ. Как, по-твоему, что предпримут сейчас руоповцы? Бутурлин, в частности… В двух словах!
— Ну, тут не надо быть семи пядей во лбу… — Рэмбо спешил. Приближалось время выезда в синагогу. — Это просто. Кроме того, я знаю Бутурлина…
— А именно?
— Прикажет разобрать «мерседес» по винтику…
— Отлично! И десерт… Как тебе название репортажа: «Отстрел сотрудников фонда „Дромит“ продолжается. Неерия, как ты?..»
Вход в синагогу прекратили до приезда Охраняемого Лица. Теперь не пускали и обладателей посольских пропусков. Российская ФСБ, израильская Служба безопасности — Шабак, а может, разведка Шинбет, или как ее там, внутри помещения все взяли на себя. Израильский лидер из соображений безопасности приехал раньше срока — из молодых, крепкий, похожий на российского Шумейко. Говорил, энергично жестикулируя, но медленно. Очевидно, для тех, кто только еще изучал древний язык.
Трибуна находилась против центрального прохода. Два других прохода к амвону, или как он там назывался, шли симметрично по обе стороны, ближе к стенам.
Слушатели, в молитвенных белых с полосами накидках и в деловых костюмах, в круглых шапочках — кипах, стояли и сидели за длинными рядами пюпитров. Зал был высокий, в два этажа. На балконе, по обе стороны амвона, сидели женщины. Среди них выделялась абсолютно русской внешностю секьюрити «Лайнса», наблюдавшая ситуацию сверху. Рэмбо сидел в середине, у центрального прохода, в кипе, как и все, с белым в черных полосках широким полотняным кашне по плечам. Над головой израильского лидера на расписанном в условной манере нефе вились ветви библейских растений. Скрижали, поделенные на две половины, содержали десять коротких строчек.
«Десять заповедей…» Каждая начиналась двумя буквами: «НЕ». Рэмбо вспомнил две, которые отстаивала ментовка: «НЕ укради», «НЕ убий»…
Рано утром он и Игумнов изучали тут обстановку. Разговаривали с главным раввином и с русым бородачом в кипе, любителем детективов, как и его шеф.
Сейчас Рэмбо выступал в роли личного телохранителя. В случае неожиданной опасности требовалось выскочить в проход и, если пули израильских охранников и сотрудников ФСБ минуют его, успеть Неерии на помощь.
Неерия — в белой накидке — сидел справа от амвона. Кроме бухарского банкира, там занимали места еще несколько представителей крупного частного бизнеса, шеф-редактор «Еврейской газеты», сотрудники посольства, журналисты. Вроде ложи для почетных гостей…
Неерия вместе с другими заметными людьми московской диаспоры был уже представлен лидеру и теперь ждал сигнала.
За кулисами был второй выход.
В коридоре, за поворотом стены, не видимый сидящими в зале, тоже в таллите, в черной кипе стоял Игумнов, он должен был принять Арабова сразу после отбытия израильского лидера.
Рядом находился еще один сотрудник «Лайнса» — тоже в кипе и таллите, — он был одной комплекции с Неерией.
Представители израильской разведки и сотрудники российской ФСБ занимали узловые проходы.
Рэмбо присматривался к израильским секьюрити. Через несколько часов ему предстояло объявиться на их поле. «Тип в общем-то знакомый…» Высоченного роста, обеспечивающего кругозор, худощавые, коротке-стриженные. Недоверчивый взгляд, непрекращающееся поворачивание голов… «Рабина-то все равно вы просрали…» Телохранители что-то передавали коллегам за стенами молитвенного дома. От воротника к левому уху, сзади, тонкой змейкой сбегала крученая нить радиотелефона.
Присутствовали и свои — российские разведчики. Их Игумнов отлично себе представлял.
Выступление израильского лидера закончилось внезапно. Точнее, оборвалось. Прозвучало повсеместно известное за пределами Израиля:
—Шалом…
Задействованные в операции частные детективы «Лайнса» были начеку. Игумнов смотрел через проход на Рэмбо.
Один из израильских секьюрити неожиданно почувствовал взгляд, обернулся — светло-рыжий, похожий на тремингованного молодого эрделя. Они встретились глазами…
Президент ассоциации кивнул. Сотрудник «Лайнса», стоявший с Игумновым, спустил ниже, на лицо, таллит — он теперь был накрыт с головой, — повернулся, закрыл собой Неерию. По иронии судьбы это был Ротный, ревностный христианин, весьма прохладно относившийся к иудаизму. Задание Рэмбо ему претило, как и накидка, которую ему пришлось набросить. На «спасибо» Неерии он шепнул:
—Благодарите Рэмбо!
Израильский лидер уже шел по центральному проходу в окружении телохранителей. Собравшиеся, не переставая хлопать, поднялись с мест. Охрана Шабака и ФСБ снималась.
На Архипова, внизу, наступал час пик для охотившихсяза Неерией. Было ясно, что он исчезнет прямо из синагоги. Пока заказ на убийство снят не был, глава «Дромита» не мог больше появиться на людях. Положение осложнялось присутствием посольского персонала, кагэбэшного и дипломатического транспорта. Неерия сваливал вместе с Игумновым из внутреннего помещения через двор редакции газеты «Советский спорт». Там стояла «Вольво». Рэмбо выходил по центральному проходу. Закутанный в полосатый таллит Ротный, не поднимая головы, проталкивался следом. Следовало проскочить к дверям прежде, чем кто-то обратит внимание на оставленный у последнего пюпитра пакет со старыми ментовскими брюками и кителем…
После взрыва на Пражском радиусе в метро в Москве только еще начинали серьезно приглядываться к забытым вещам, тогда как в Израиле, в условиях арабского террора, каждый бесхозный предмет становился смертельно опасным…
— Хэфец хашуд!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38