Фильм о чести…
Зал прошелестел аплодисментами. Витиеватый экспромт осторожно нащупал нерв.
—Снятый рукой мастера… Достойный великого Фрэнсиса Форда Копполы… Сегодняшний день нашей действительности… — Акустика была совершенной. Зал слышал малейшее придыхание.
Фильм был посвящен русской мафии.
Преподаватель ВГИКа, известный режиссер и в прошлом секретарь Союза кинематографистов СССР, одного за другим представил участников съемочной группы. Кроме нескольких талантливых новичков, в нее входили популярные актеры, которые должны были обеспечить картине успешный прокат.
—…Главное у нашей съемочной группы впереди. Мы приступаем в том же составе к работе над продолжением ленты. Ведутся переговоры, и со дня на день мы ждем подписания соглашения. В качестве консультантов и спонсоров второго фильма я приветствую двух моих соотечественников, чьих имен по соображениям, которые станут вам понятны чуть позже, я обещал не называть. Сегодня они вместе с нами присутствуют на просмотре. Это — так называемые авторитеты…
Свет в зале погас.
Это и был обещанный сюрприз.
Одинокий луч прожектора сорвался с рампы, быстро пробежал по залу-кораблю. Внезапно он резко метнулся вдоль левого борта, вверх.
Бандиты Серый и Сметана, сидевшие в глубине ближайшей от сцены верхней ложи, не успели отвернуть головы.
Прожектор высветил их лишь на секунду.
На этот раз Смерть явилась избранному кругу творческой интеллигенции все в том же двуобличье последних недель — круглолицым, в отличном костюме Сметаной и стриженым, в пуловере поверх белейшей сорочки Серым. У входа в ложу высились крутые амбалы-телохранители. Сметана и Серый были погружены в свои мысли. Заботы Серого были связаны с «Лефортово». Братва могла потребовать отчета. На брата — не вора! — должны были пойти деньги из общака! Когда столько братвы находилось в зонах без малейшего подогрева со стороны воров с воли… Сметана понимал, что его пути с Серым должны разойтись. С ним лично все было благополучно. После гибели Нисана Арабова, несмотря на то что с момента гибели банкира прошло менее суток, к нему уже со всех сторон поступали предложения сотрудничества от коммерсантов, попавших под руку беспредела, имевших крышу на стороне. Бригада Сметаны была готова снимать головную боль — кидать кидал, стрелять… Процент за освобождение от ярма и за возвращение долгов определяли в зависимости от обстоятельств — от 20 до 50.
Вдруг сразу стало ясным, откуда дул ветер!
Еще несколько московских фирм с двойными к р ы ш а м и , наподобие «Дромита», внимательно следили за тем, как решится с бухарским Фондом.
Авторитеты получают свою долю не только за сделанное, но и за нейтралитет в междуусобице и катаклизмах, поражавших мир российского предпринимательства.
«Если Арабова начнут давить, эти не продержатся…»
В последнее время Сметане все больше удавался образ респектабельного бизнесмена. Беспокоить его могло только одно.
«Братва взорвется, когда узнает, кто заманил в Москву на смерть Афганца…»
Это было пострашнее.
Авторитеты не сразу поняли, почему их ослепило и отчего затих зал внизу.
Стиль собрания был нарушен.
—Сейчас небольшое объявление. Мы просим всех до отбытия наших гостей не выходить из Дома кино и воздержаться от телефонных звонков… — Ведущий выжал из бандитской темы все, что в состоянии был выжать. — Первый опыт сотрудничества такого рода… Фильм предполагается сделать целиком в России. Отдельные эпизоды будут сняты непосредственно на местах событий — в странах Средиземноморья и Ближнего Востока…
Глава клуба ходил по краю минного поля, где брату Серого уготована была бесславная кончина.
В зале не могли не подумать, как неуютно будет после, когда они покинут зал и окажутся на темной улице, предварительно пройдя сквозь бандитский эскорт.
Серый поднял над головой тяжелый букет гвоздик, распушил и бросил с размаху далеко в зал. Гвоздики падали долго.
—Нам сейчас не выстоять поодиночке! Вместе — или никто! Спасибо, господа!
Погас свет.
Серый убедился: люди, которых представил Сотник в ресторане в Голицыне, имели в руках реальную силу. То, что произошло в Доме кино, доказывало, что обмен головы узника на деньги, которые будут вложены в фильм, вполне может состояться. Задерживаться дальше не имело смысла. Сам фильм их не интересовал. По крайней мере, на воле. На зоне насмотрелись достаточно. Как только началась демонстрация фильма, бандиты незаметно покинули зал.
Жена опера РУОПа, сидевшая рядом в кресле, толкнула мужа:
—А ты говоришь!
Она теперь знала, на чьей стороне сила…
Неярко горели огни. Рэмбо ждал.
Аэродром в центре Москвы был зажат между армейскими казармами и «парадкой», на которой отрабатывались все торжественные прохождения войск по Красной площади. Это был район знаменитого «Аквариума», резиденции ГРУ, с блеском описанного Виктором Суворовым.
Беглого взгляда на летное поле достаточно было, чтобы понять: место и аксессуары при передаче выкупа выбраны не случайно. Вокруг тянулась асфальтированная трасса с выездами на два соседних шоссе. Обе оживленные магистрали располагались на удалении — им предшествовали заборы, шлагбаумы, КПП. Со стороны Ленинградки тянулся лабиринт гаражей. После наступления ночи движение на обоих шоссе ненадолго поубавилось и вот-вот должно было возобновиться. С приближением рассвета вокруг взлетного поля все чаще появлялись машины.
На фоне глухого кирпичного забора белая коробка из-под торта была хорошо видна. Рэкетир мог издали убедиться: коробка на месте и вблизи. На открытом пространстве летного поля никого нет…
Рэмбо представлял район. Пустынная залежь в самом центре Москвы. Пристанище бродячих собак. Стоянка новеньких легковых машин, предназначенных к продаже «Логовазом». Из осторожности он не разрешил никому выйти на поле. Использовать армейские казармы тоже не было возможности. Карты были у разведчика с оптикой, который находиля в чердачном окне семнадцатиэтажного жилого здания. Рядом с отделом внутренних дел «Хорошевский». Команды и связь корректировались оттуда. Свои силы Рэмбо расположил вблизи выезда из гаражей на Ленинградское шоссе — опыт подсказывал, что рэкетир будет прорываться именно отсюда.
Быстро светало. С рассветом первыми показались игрушечные луковки бывшего монастыря, ныне Академии Жуковского.
Рэмбо ждал в машине. Время, указанное в записке, давно истекло.
Из глубины летного поля донесся лай собак — и сразу вслед громкие звуки строя. Не менее роты протопало от казарм по направлению к ближайшему КПП.
Действо возникло внезапно.
—Внимание! Вижу! «Волга» серого цвета! — Детектив, работавший с оптикой, начал с середины. — Развернулась… Пошла обратно. К коробке… Тормозит…
В машинах преследования замерли. Ждали.
—Водитель выскочил… Взял! Уходит к гаражам!
Рэкетира сопровождали тремя машинами. В каждой — профессионал бывшей «Семерки» — Седьмого Главного управления бывшего Комитета государственной безопасности СССР. Все трое знали дело — тягались с такими же профи, иностранцами, обретавшими под видом представителей фирм, туристов, атташата. Теперь работали за деньги. Без дураков. Рэмбо отбирал фанатов. В них жила ностальгия по погоне…
Водитель серой «Волги» не замечал преследования. Шел быстро.
Улицы еще были пусты. Гнали в сторону Перова. В район Косино. То одна, то другая машина наблюдения попеременно выходила вперед. Скрывалась из глаз. По рации умело корректировали маршрут. Вскоре она оказывалась уже в третьем эшелоне, позади.
За строительным котлованом въехали в новый район.
Тело Нисана Арабова было уже предано земле. Нисана похоронили по обряду бухарских евреев, сильно напоминавшему мусульманский, — в саване, без гроба.
На кладбище при погребении присутствовали только мужчины. Женщины стояли поодаль. После похорон Неерия задержался в Вабкенте не долго. Поминок не полагалось. В доме отца собралось с десяток етариков-единоверцев. Молодой рав из бухарской синагоги приехал, прочитал молитву. Кто не смог или не захотел прийти, явился в большую вабкентскую чайхану. Каждому Неерия вручил приличную сумму в сомах, еще халат или рубашку. Как мог, одарил всех.
В обратный путь, в Самарканд, после похорон собрались уже за полночь. Ташкентские авторитеты во главе с Чапаном уехали раньше. Никто не заметил, когда они снялись. Исчез и московский авторитет Савон. Ни майор милиции, ни другие хозяева о нем и не вспомнили — обратная сторона восточного гостеприимства:
«Гость — это когда он в твоем доме…»
Впрочем, авторитеты из «Белой чайханы» могли взять коллегу с собой, посадить в аэробус, вылетавший в Москву.
Назад, в Самарканд, гнали тоже быстро. Опаздывали. Снова в сопровождении эскорта ГАИ. Их уже ждали. Милиция в аэропорту видела, что гаишники и водители все, как один, поддатые, но шум поднимать не стали. Круговая порука ментов: никто не предаст.
На неостывший еще после дневного пекла бетон летного поля вышли десятки провожающих.
Бортпроводницы — по одной у трапа — быстро проверяли билеты. Очередь, не задерживаясь, ползла вверх. В поднятом высоко чреве аэробуса звучала негромкая национальная мелодия. Там не переставая крутили выступление знаменитой группы.
—Удачи… — Глава администрации вышел на взлетную полосу проводить теперь уже единственного оставшегося в живых сопредседателя Фонда содействия процветанию человечества и его московских гостей.
Прибывших из Вабкента провели в аэробус вне очереди.
Для Неерии освободили короткий — из двух кресел — ряд впереди. Ему надо было еще поработать.
Места быстро заполнялись.
Стюардессы принялись обносить пассажиров лайнера пловом. Красноглазый Аркан — не расстававшийся ни на минуту ни с сумкой-барсеткой, набитой деньгами, ни со своей бойкой администраторшей — успел обо всем позаботиться.
Посадка закончилась, но в самолете ничего не происходило. Табло «ПРИСТЕГНУТЬ РЕМНИ!» не зажглось. Сидели молча.
—Керосина нет…
Вылет московского рейса задерживался.
Главный бухгалтер — бывший декан факультета Института народного хозяйства, Плехановки, — тихий, с нездоровым цветом лица, страдавший мочекаменной болезнью, передал Неерии папку с отчетами. В недавнем прошлом все бумаги первоначально просматривал Нисан самолично. Других людей из Совета директоров не подпускали. Теперь это была прерогатива Неерии. Привлекая солидных клиентов приличными условиями, брат вел себя как диктатор, манипулировал огромными средствами как собственными.
— Мансур не говорил с тобой о чеках на швейцарский банк? — спросил Чапан, когда они разговаривали с глазу на глаз.
— Мы почти не общались. Только с братом. Он мне поручил рекламу, связь с прессой….
Не прошло и суток, как Неерия принял тяжелую ношу.
В отчетах не было ничего о том, как Нисан распорядился с крупным последним чеком, выписанным на Женеву. Главбух слышал о нем впервые.
Чапан понимал его положение.
—Три миллиона налом… Переверни все загашники!
Прокручивать чек можно было в дальнем зарубежье, Англии, Финляндии… Все зависело от того, предпочитал ли чекодержатель не рисковать и довольствоваться процентом небольшим, стабильным или мог поставить все на карту — пан или пропал…
—Главбуха посади отдельно. Чтобы все время на глазах! Никаких дел не давай. Пусть получает зарплату и ничего не делает. Проследи… Родственникам Мансура ни копейки…
Ершов — приятель Шмитаря, видевший, как Шайбу молотили в ресторане, красивый улыбчивый блондин — уверял, что душ ему не поможет. Ершову не поверили, доставили в вытрезвитель. Несовершеннолетняя подруга категорически отказалась его оставить, стояла все это время под дверями. Потом обоих доставили в РУОП. Шмитарь и все, кто был привезен из его квартиры вместе с ним, находились в коридоре перед кабинетом Бутурлина. Парни. Надя — подруга Шмитаря, Люська Большая и вторая Люська — Десятка — с неизменным сборником стихов. Бутурлин идентифицировал, проходя: «Малая серия „Библиотеки поэта“… Сам он уже несколько лет не читал стихов.
Ершов держался свободно. И был по-своему симпатичен. Несчастье состояло в том, что он ничего не помнил.
—Драка в ресторане? Шайба? Нет!
Видно было: он говорит правду.
— Ты потом заходил домой к своим друзьям. Они сейчас там, в коридоре… Шмитарь, Десятка. Рассказал про Шайбу…
— Нет…
— Твои друзья тебе напомнят… Шмитарь!
Ершов слушал внимательно — ему тоже было интересно.
—Всю неделю на бровях!
«Все зря…» — Бутурлин уже понял, что вряд ли преуспеет.
Было еще направление.
— Тебе приходилось ездить с Шайбой на шашлыки?
— Обязательно.
— Большой компанией…
— Бывало всяко! И вдвоем, и компанией!
— А шашлык кто покупал?
— И я, и он. Иногда по дороге захватывали…
— Обычно ездили в разные места? Или было излюбленное?
— Чаще в одно.
— К воде?
— Да. Озерко, роша… Рябихино.
«Точно!»
— И как добирались? Машиной?
— И пехом от станции.
— Пешком?
— Там тропинка!
— А кто вас туда привел? Как туда попали?
—А Шайба и привел! Он там гостил пацаном в поселке!
Бутурлин ухватил счастливую карту:
—Сейчас ко мне его подругу!
Несовершеннолетняя спутница Ершова вошла тяжело.
«Беременна. И сильно…»
Ступала тем не менее твердо. Она оказалась трезва как стеклышко. В ее задачу входило сопровождение и доставка беспутного отца ее будущего ребенка домой, к его родителям. В женщине-подростке отчетливо обнаруживались симптомы постоянства и будущей супружеской непреклонности.
Бутурлин поднялся, подвинул стул. Закон обязывал охранять интересы неродившихся граждан.
На все вопросы она отвечала полностью и с охотой.
Словно почувствовав фарт, несколько старших оперов сошлось к Бутурлину, чтобы узнать про печь, от которой теперь начинать танцевать.
— Шайбу вы знаете?
— Кто же его не знает?!
— И Туркмению? Друг его.
— С Тишинки? Тоже.
— Когда вы видели их в последний раз?
— Туркмению — уже не помню. А Шайбу… Позавчера! В нашем гадюшнике. В вестибюле. Его там трясли трое мужиков… Здоровые бугаи! Шайба и сам амбал… Но эти! — Она живописала мордобой в подробностях. — Его уделали как черепаху! Шайба был в шоке! Давно не получал… Эти трясли его как хотели… Вся морда была в крови!
— Кто-нибудь находился еще в это время в вестибюле?
— Посетители!
— Не вмешивались?
— Такой страх…
— А Ершов?
— Он — конечно! Вы не видели его пьяного? Сразу разнимать… Я вцепилась: «Не пущу!»
— Милиция была?
— Какая там милиция?!
— А эти трое, что били… Ты их знаешь?
— Черные !
— За что? Слышала?
— Там не только я, все слышали! Шайба перед тем продал им наркоту. В ампуле. А оказалось, простая вода из крана…
— Телефон Туркмении у тебя с собой?
— Я помню…
Бутурлин и Савельев разговаривали с ним вместе.
— Давно ушли из «Новых центурионов»?
— Пока мне не скажут, за что взяли, не буду отвечать.
— И все-таки…
— С полгода.
— Вместе с Шайбой?
— Нет.
— Шайбу видел давно? — Бутурлин перешел на «ты».
— Наверное, тоже с полгода.
— Что-то произошло?
— Я не буду обсуждать этот вопрос…
Савельич заметил:
—Ты — мент! Как я, как Бутурлин. Можем быть откровенны. Я чувствую тебя!
— Я — бывший мент!
Бутурлин поддержал:
— Бывших ментов нет! У нас проблема…
—Теперь, к счастью, не моя. Я отсидел. Судимость с меня снята. У меня лицензия частного охранника. Пока нигде не работаю. Иногда меня приглашают, когда есть подработка.
Туркмения был худощав, жилист. На нем была широкая, сваливающаяся с плеч куртка, с рукавами, начинавшимися едва ли не от самого пояса. Бутурлин обратил внимание на рукава — они были в две трети — обрезанные внизу, как у телохранителей, занимавшихся «личкой».
— Я понял ваш интерес. Давайте официально… С прошлым покончено. И я больше не хочу слышать о кон торе .
— Спасибо за откровенность…
— Ничего не стоит.
— Ты только забыл, что, когда у нас возникает проблема, контора идет как танк.
— Знаю.
— Мы вынуждены тебя задержать.
— За что?
—Не знаю пока. Может, хранение огнестрельного оружия, может, наркотик. Мы с тобой откровенны. Ты не оставляешь нам другого выбора.
— Это незаконно.
—Согласен.
— Я буду жаловаться.
— Предложи другой выход!
Лондонский рейс «Бритиш-Эйр» прибыл в Москву рано утром.
Игумнов еще в самолете снял кожаную куртку а-ля Марлон Брандо, долгое время шокировавшую милицейское начальство и содействовавшую его индивидуальности в конторе . Тем не менее его взяли под наблюдение уже в Шереметьеве. Под надзором подозрительно оживленной парочки он вышел из аэропорта. Машина «Лайнса» ждала его. Игумнов тем не менее предпочел сделать вид, что нашел «левака».
— Довезешь, мастер?
— Садись. В любой конец Москвы пятьдесят баксов…
В салоне Игумнов сразу переложил в «бардачок» кассету, привезенную из Лондона.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38
Зал прошелестел аплодисментами. Витиеватый экспромт осторожно нащупал нерв.
—Снятый рукой мастера… Достойный великого Фрэнсиса Форда Копполы… Сегодняшний день нашей действительности… — Акустика была совершенной. Зал слышал малейшее придыхание.
Фильм был посвящен русской мафии.
Преподаватель ВГИКа, известный режиссер и в прошлом секретарь Союза кинематографистов СССР, одного за другим представил участников съемочной группы. Кроме нескольких талантливых новичков, в нее входили популярные актеры, которые должны были обеспечить картине успешный прокат.
—…Главное у нашей съемочной группы впереди. Мы приступаем в том же составе к работе над продолжением ленты. Ведутся переговоры, и со дня на день мы ждем подписания соглашения. В качестве консультантов и спонсоров второго фильма я приветствую двух моих соотечественников, чьих имен по соображениям, которые станут вам понятны чуть позже, я обещал не называть. Сегодня они вместе с нами присутствуют на просмотре. Это — так называемые авторитеты…
Свет в зале погас.
Это и был обещанный сюрприз.
Одинокий луч прожектора сорвался с рампы, быстро пробежал по залу-кораблю. Внезапно он резко метнулся вдоль левого борта, вверх.
Бандиты Серый и Сметана, сидевшие в глубине ближайшей от сцены верхней ложи, не успели отвернуть головы.
Прожектор высветил их лишь на секунду.
На этот раз Смерть явилась избранному кругу творческой интеллигенции все в том же двуобличье последних недель — круглолицым, в отличном костюме Сметаной и стриженым, в пуловере поверх белейшей сорочки Серым. У входа в ложу высились крутые амбалы-телохранители. Сметана и Серый были погружены в свои мысли. Заботы Серого были связаны с «Лефортово». Братва могла потребовать отчета. На брата — не вора! — должны были пойти деньги из общака! Когда столько братвы находилось в зонах без малейшего подогрева со стороны воров с воли… Сметана понимал, что его пути с Серым должны разойтись. С ним лично все было благополучно. После гибели Нисана Арабова, несмотря на то что с момента гибели банкира прошло менее суток, к нему уже со всех сторон поступали предложения сотрудничества от коммерсантов, попавших под руку беспредела, имевших крышу на стороне. Бригада Сметаны была готова снимать головную боль — кидать кидал, стрелять… Процент за освобождение от ярма и за возвращение долгов определяли в зависимости от обстоятельств — от 20 до 50.
Вдруг сразу стало ясным, откуда дул ветер!
Еще несколько московских фирм с двойными к р ы ш а м и , наподобие «Дромита», внимательно следили за тем, как решится с бухарским Фондом.
Авторитеты получают свою долю не только за сделанное, но и за нейтралитет в междуусобице и катаклизмах, поражавших мир российского предпринимательства.
«Если Арабова начнут давить, эти не продержатся…»
В последнее время Сметане все больше удавался образ респектабельного бизнесмена. Беспокоить его могло только одно.
«Братва взорвется, когда узнает, кто заманил в Москву на смерть Афганца…»
Это было пострашнее.
Авторитеты не сразу поняли, почему их ослепило и отчего затих зал внизу.
Стиль собрания был нарушен.
—Сейчас небольшое объявление. Мы просим всех до отбытия наших гостей не выходить из Дома кино и воздержаться от телефонных звонков… — Ведущий выжал из бандитской темы все, что в состоянии был выжать. — Первый опыт сотрудничества такого рода… Фильм предполагается сделать целиком в России. Отдельные эпизоды будут сняты непосредственно на местах событий — в странах Средиземноморья и Ближнего Востока…
Глава клуба ходил по краю минного поля, где брату Серого уготована была бесславная кончина.
В зале не могли не подумать, как неуютно будет после, когда они покинут зал и окажутся на темной улице, предварительно пройдя сквозь бандитский эскорт.
Серый поднял над головой тяжелый букет гвоздик, распушил и бросил с размаху далеко в зал. Гвоздики падали долго.
—Нам сейчас не выстоять поодиночке! Вместе — или никто! Спасибо, господа!
Погас свет.
Серый убедился: люди, которых представил Сотник в ресторане в Голицыне, имели в руках реальную силу. То, что произошло в Доме кино, доказывало, что обмен головы узника на деньги, которые будут вложены в фильм, вполне может состояться. Задерживаться дальше не имело смысла. Сам фильм их не интересовал. По крайней мере, на воле. На зоне насмотрелись достаточно. Как только началась демонстрация фильма, бандиты незаметно покинули зал.
Жена опера РУОПа, сидевшая рядом в кресле, толкнула мужа:
—А ты говоришь!
Она теперь знала, на чьей стороне сила…
Неярко горели огни. Рэмбо ждал.
Аэродром в центре Москвы был зажат между армейскими казармами и «парадкой», на которой отрабатывались все торжественные прохождения войск по Красной площади. Это был район знаменитого «Аквариума», резиденции ГРУ, с блеском описанного Виктором Суворовым.
Беглого взгляда на летное поле достаточно было, чтобы понять: место и аксессуары при передаче выкупа выбраны не случайно. Вокруг тянулась асфальтированная трасса с выездами на два соседних шоссе. Обе оживленные магистрали располагались на удалении — им предшествовали заборы, шлагбаумы, КПП. Со стороны Ленинградки тянулся лабиринт гаражей. После наступления ночи движение на обоих шоссе ненадолго поубавилось и вот-вот должно было возобновиться. С приближением рассвета вокруг взлетного поля все чаще появлялись машины.
На фоне глухого кирпичного забора белая коробка из-под торта была хорошо видна. Рэкетир мог издали убедиться: коробка на месте и вблизи. На открытом пространстве летного поля никого нет…
Рэмбо представлял район. Пустынная залежь в самом центре Москвы. Пристанище бродячих собак. Стоянка новеньких легковых машин, предназначенных к продаже «Логовазом». Из осторожности он не разрешил никому выйти на поле. Использовать армейские казармы тоже не было возможности. Карты были у разведчика с оптикой, который находиля в чердачном окне семнадцатиэтажного жилого здания. Рядом с отделом внутренних дел «Хорошевский». Команды и связь корректировались оттуда. Свои силы Рэмбо расположил вблизи выезда из гаражей на Ленинградское шоссе — опыт подсказывал, что рэкетир будет прорываться именно отсюда.
Быстро светало. С рассветом первыми показались игрушечные луковки бывшего монастыря, ныне Академии Жуковского.
Рэмбо ждал в машине. Время, указанное в записке, давно истекло.
Из глубины летного поля донесся лай собак — и сразу вслед громкие звуки строя. Не менее роты протопало от казарм по направлению к ближайшему КПП.
Действо возникло внезапно.
—Внимание! Вижу! «Волга» серого цвета! — Детектив, работавший с оптикой, начал с середины. — Развернулась… Пошла обратно. К коробке… Тормозит…
В машинах преследования замерли. Ждали.
—Водитель выскочил… Взял! Уходит к гаражам!
Рэкетира сопровождали тремя машинами. В каждой — профессионал бывшей «Семерки» — Седьмого Главного управления бывшего Комитета государственной безопасности СССР. Все трое знали дело — тягались с такими же профи, иностранцами, обретавшими под видом представителей фирм, туристов, атташата. Теперь работали за деньги. Без дураков. Рэмбо отбирал фанатов. В них жила ностальгия по погоне…
Водитель серой «Волги» не замечал преследования. Шел быстро.
Улицы еще были пусты. Гнали в сторону Перова. В район Косино. То одна, то другая машина наблюдения попеременно выходила вперед. Скрывалась из глаз. По рации умело корректировали маршрут. Вскоре она оказывалась уже в третьем эшелоне, позади.
За строительным котлованом въехали в новый район.
Тело Нисана Арабова было уже предано земле. Нисана похоронили по обряду бухарских евреев, сильно напоминавшему мусульманский, — в саване, без гроба.
На кладбище при погребении присутствовали только мужчины. Женщины стояли поодаль. После похорон Неерия задержался в Вабкенте не долго. Поминок не полагалось. В доме отца собралось с десяток етариков-единоверцев. Молодой рав из бухарской синагоги приехал, прочитал молитву. Кто не смог или не захотел прийти, явился в большую вабкентскую чайхану. Каждому Неерия вручил приличную сумму в сомах, еще халат или рубашку. Как мог, одарил всех.
В обратный путь, в Самарканд, после похорон собрались уже за полночь. Ташкентские авторитеты во главе с Чапаном уехали раньше. Никто не заметил, когда они снялись. Исчез и московский авторитет Савон. Ни майор милиции, ни другие хозяева о нем и не вспомнили — обратная сторона восточного гостеприимства:
«Гость — это когда он в твоем доме…»
Впрочем, авторитеты из «Белой чайханы» могли взять коллегу с собой, посадить в аэробус, вылетавший в Москву.
Назад, в Самарканд, гнали тоже быстро. Опаздывали. Снова в сопровождении эскорта ГАИ. Их уже ждали. Милиция в аэропорту видела, что гаишники и водители все, как один, поддатые, но шум поднимать не стали. Круговая порука ментов: никто не предаст.
На неостывший еще после дневного пекла бетон летного поля вышли десятки провожающих.
Бортпроводницы — по одной у трапа — быстро проверяли билеты. Очередь, не задерживаясь, ползла вверх. В поднятом высоко чреве аэробуса звучала негромкая национальная мелодия. Там не переставая крутили выступление знаменитой группы.
—Удачи… — Глава администрации вышел на взлетную полосу проводить теперь уже единственного оставшегося в живых сопредседателя Фонда содействия процветанию человечества и его московских гостей.
Прибывших из Вабкента провели в аэробус вне очереди.
Для Неерии освободили короткий — из двух кресел — ряд впереди. Ему надо было еще поработать.
Места быстро заполнялись.
Стюардессы принялись обносить пассажиров лайнера пловом. Красноглазый Аркан — не расстававшийся ни на минуту ни с сумкой-барсеткой, набитой деньгами, ни со своей бойкой администраторшей — успел обо всем позаботиться.
Посадка закончилась, но в самолете ничего не происходило. Табло «ПРИСТЕГНУТЬ РЕМНИ!» не зажглось. Сидели молча.
—Керосина нет…
Вылет московского рейса задерживался.
Главный бухгалтер — бывший декан факультета Института народного хозяйства, Плехановки, — тихий, с нездоровым цветом лица, страдавший мочекаменной болезнью, передал Неерии папку с отчетами. В недавнем прошлом все бумаги первоначально просматривал Нисан самолично. Других людей из Совета директоров не подпускали. Теперь это была прерогатива Неерии. Привлекая солидных клиентов приличными условиями, брат вел себя как диктатор, манипулировал огромными средствами как собственными.
— Мансур не говорил с тобой о чеках на швейцарский банк? — спросил Чапан, когда они разговаривали с глазу на глаз.
— Мы почти не общались. Только с братом. Он мне поручил рекламу, связь с прессой….
Не прошло и суток, как Неерия принял тяжелую ношу.
В отчетах не было ничего о том, как Нисан распорядился с крупным последним чеком, выписанным на Женеву. Главбух слышал о нем впервые.
Чапан понимал его положение.
—Три миллиона налом… Переверни все загашники!
Прокручивать чек можно было в дальнем зарубежье, Англии, Финляндии… Все зависело от того, предпочитал ли чекодержатель не рисковать и довольствоваться процентом небольшим, стабильным или мог поставить все на карту — пан или пропал…
—Главбуха посади отдельно. Чтобы все время на глазах! Никаких дел не давай. Пусть получает зарплату и ничего не делает. Проследи… Родственникам Мансура ни копейки…
Ершов — приятель Шмитаря, видевший, как Шайбу молотили в ресторане, красивый улыбчивый блондин — уверял, что душ ему не поможет. Ершову не поверили, доставили в вытрезвитель. Несовершеннолетняя подруга категорически отказалась его оставить, стояла все это время под дверями. Потом обоих доставили в РУОП. Шмитарь и все, кто был привезен из его квартиры вместе с ним, находились в коридоре перед кабинетом Бутурлина. Парни. Надя — подруга Шмитаря, Люська Большая и вторая Люська — Десятка — с неизменным сборником стихов. Бутурлин идентифицировал, проходя: «Малая серия „Библиотеки поэта“… Сам он уже несколько лет не читал стихов.
Ершов держался свободно. И был по-своему симпатичен. Несчастье состояло в том, что он ничего не помнил.
—Драка в ресторане? Шайба? Нет!
Видно было: он говорит правду.
— Ты потом заходил домой к своим друзьям. Они сейчас там, в коридоре… Шмитарь, Десятка. Рассказал про Шайбу…
— Нет…
— Твои друзья тебе напомнят… Шмитарь!
Ершов слушал внимательно — ему тоже было интересно.
—Всю неделю на бровях!
«Все зря…» — Бутурлин уже понял, что вряд ли преуспеет.
Было еще направление.
— Тебе приходилось ездить с Шайбой на шашлыки?
— Обязательно.
— Большой компанией…
— Бывало всяко! И вдвоем, и компанией!
— А шашлык кто покупал?
— И я, и он. Иногда по дороге захватывали…
— Обычно ездили в разные места? Или было излюбленное?
— Чаще в одно.
— К воде?
— Да. Озерко, роша… Рябихино.
«Точно!»
— И как добирались? Машиной?
— И пехом от станции.
— Пешком?
— Там тропинка!
— А кто вас туда привел? Как туда попали?
—А Шайба и привел! Он там гостил пацаном в поселке!
Бутурлин ухватил счастливую карту:
—Сейчас ко мне его подругу!
Несовершеннолетняя спутница Ершова вошла тяжело.
«Беременна. И сильно…»
Ступала тем не менее твердо. Она оказалась трезва как стеклышко. В ее задачу входило сопровождение и доставка беспутного отца ее будущего ребенка домой, к его родителям. В женщине-подростке отчетливо обнаруживались симптомы постоянства и будущей супружеской непреклонности.
Бутурлин поднялся, подвинул стул. Закон обязывал охранять интересы неродившихся граждан.
На все вопросы она отвечала полностью и с охотой.
Словно почувствовав фарт, несколько старших оперов сошлось к Бутурлину, чтобы узнать про печь, от которой теперь начинать танцевать.
— Шайбу вы знаете?
— Кто же его не знает?!
— И Туркмению? Друг его.
— С Тишинки? Тоже.
— Когда вы видели их в последний раз?
— Туркмению — уже не помню. А Шайбу… Позавчера! В нашем гадюшнике. В вестибюле. Его там трясли трое мужиков… Здоровые бугаи! Шайба и сам амбал… Но эти! — Она живописала мордобой в подробностях. — Его уделали как черепаху! Шайба был в шоке! Давно не получал… Эти трясли его как хотели… Вся морда была в крови!
— Кто-нибудь находился еще в это время в вестибюле?
— Посетители!
— Не вмешивались?
— Такой страх…
— А Ершов?
— Он — конечно! Вы не видели его пьяного? Сразу разнимать… Я вцепилась: «Не пущу!»
— Милиция была?
— Какая там милиция?!
— А эти трое, что били… Ты их знаешь?
— Черные !
— За что? Слышала?
— Там не только я, все слышали! Шайба перед тем продал им наркоту. В ампуле. А оказалось, простая вода из крана…
— Телефон Туркмении у тебя с собой?
— Я помню…
Бутурлин и Савельев разговаривали с ним вместе.
— Давно ушли из «Новых центурионов»?
— Пока мне не скажут, за что взяли, не буду отвечать.
— И все-таки…
— С полгода.
— Вместе с Шайбой?
— Нет.
— Шайбу видел давно? — Бутурлин перешел на «ты».
— Наверное, тоже с полгода.
— Что-то произошло?
— Я не буду обсуждать этот вопрос…
Савельич заметил:
—Ты — мент! Как я, как Бутурлин. Можем быть откровенны. Я чувствую тебя!
— Я — бывший мент!
Бутурлин поддержал:
— Бывших ментов нет! У нас проблема…
—Теперь, к счастью, не моя. Я отсидел. Судимость с меня снята. У меня лицензия частного охранника. Пока нигде не работаю. Иногда меня приглашают, когда есть подработка.
Туркмения был худощав, жилист. На нем была широкая, сваливающаяся с плеч куртка, с рукавами, начинавшимися едва ли не от самого пояса. Бутурлин обратил внимание на рукава — они были в две трети — обрезанные внизу, как у телохранителей, занимавшихся «личкой».
— Я понял ваш интерес. Давайте официально… С прошлым покончено. И я больше не хочу слышать о кон торе .
— Спасибо за откровенность…
— Ничего не стоит.
— Ты только забыл, что, когда у нас возникает проблема, контора идет как танк.
— Знаю.
— Мы вынуждены тебя задержать.
— За что?
—Не знаю пока. Может, хранение огнестрельного оружия, может, наркотик. Мы с тобой откровенны. Ты не оставляешь нам другого выбора.
— Это незаконно.
—Согласен.
— Я буду жаловаться.
— Предложи другой выход!
Лондонский рейс «Бритиш-Эйр» прибыл в Москву рано утром.
Игумнов еще в самолете снял кожаную куртку а-ля Марлон Брандо, долгое время шокировавшую милицейское начальство и содействовавшую его индивидуальности в конторе . Тем не менее его взяли под наблюдение уже в Шереметьеве. Под надзором подозрительно оживленной парочки он вышел из аэропорта. Машина «Лайнса» ждала его. Игумнов тем не менее предпочел сделать вид, что нашел «левака».
— Довезешь, мастер?
— Садись. В любой конец Москвы пятьдесят баксов…
В салоне Игумнов сразу переложил в «бардачок» кассету, привезенную из Лондона.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38