Впереди — жизнь, а ему надо жить. Теперь это всего лишь вопрос выживания. Выживет тот, у кого стремление жить неистребимо.
Те, позади, умрут. Они должны умереть по трем причинам. Во-первых, он один знает, где здесь находится вода, а в нужное время он оторвется от них.
Во-вторых, он идет впереди, а после наступления темноты они не смогут идти по следу, и, даже если они переживут эту ночь, утром следа уже не будет.
В-третьих, в это время года по ночам всегда поднимается ветер, и их глаза, рты и уши будут забиты мягкой, белой тонкой пылью, а если они лягут на землю, то эта сеющаяся, кружащаяся пыль похоронит их.
И тогда они умрут, все до одного.
Это и должно с ними случиться. Боумен заслужил такой конец; Дэйвис и Гарднер тоже. А больше всех — Лопес. Все они были там; он видел их. Лопес — убийца. Его отец испано-ирландец, а мать из племени апачей.
Если бы не Лопес, он стряхнул бы их с хвоста уже очень давно. Шэд Мароун попытался засмеяться, но сумел издать только приглушенное хрюканье. Ну вот, они идут за Лопесом к своей смерти, все до одного. Без Лопеса они слабаки.
Он снова оглянулся. Теперь он уходил от них. Первое облако пыли стало дальше от него, а расстояние между остальными увеличивалось. Какой позор, что Лопесу придется умереть вот так. Этот крутой парень отличался смекалкой во всем и умел преследовать.
Шэд двинулся дальше. Откуда-то из глубины своего существа он вызвал к жизни новую вспышку силы. Время от времени поглядывал на солнце. Пока не стемнело, у них есть шанс. Что подумают в Пуэрто-де-Луна, когда восемь человек не вернутся назад?
Мароун снова посмотрел на солнце. Оно стояло низко, едва не касаясь пурпурных вершин. Теперь они казались ему близкими. Он опять удлинил шаги. Навахо рассказал ему, как его людей однажды преследовали апачи, и они завели весь их военный отряд в Провал. Там воинов застигла темнота, и, если верить индейцу, никого из них никогда больше не видели.
Шэд опять споткнулся, но теперь упал. Пыль поднялась вокруг него плотной стеной, забивая ноздри. Медленно, как пьяный драчун, он подобрал под себя колени, опираясь на винтовку, заставил себя встать на ноги и, подгоняемый каким-то слепым, животным желанием жить, двинулся дальше. Когда он упал снова, то почувствовал под руками камни.
Он карабкался по крутой, петляющей тропинке к Окну-в-скале. Внизу, в дальнем углу Окна, располагалось Гнездо. А в Гнезде — вода. Во всяком случае, так сказал ему навахо.
Поднявшись до середины тропинки, он оглянулся. Вдалеке виднелись облака пыли. Четыре облака. Одно побольше остальных. Вероятно, два человека шли вместе.
— Все еще идут, — мрачно пробормотал он, — и Лопес ведет их!
Лопес, черт бы забрал его душу!
Однако у этого маленького дьявола хватает мужества, надо отдать ему должное. Мароун вдруг обнаружил, что чуть ли не желает Лопесу удачи. Этот человек напоминал волка. Волка-убийцу. Но он мужествен. А эту страну, такую, какая она теперь есть, создали не одни только честные люди.
Может быть, без всех этих убийц, угонщиков скота и бандитов Запад не был бы покорен так быстро. Мароун вспомнил некоторых из них — бешеных, опасных, отчаянных людей, которые уходили в такие места, куда никто другой не осмеливался сунуться. Они убивали и грабили, чтобы выжить, но оставались там.
Для этого требовались железные люди вроде Лопеса, полукровки из Санта-Фе Трэйла. Лопес не раз пил воду из следа от копыт бизона. Впрочем, как и Шэд.
Мароун достал свой шестизарядник и стер с него пыль. И только потом направился вверх по тропе.
Он нашел Гнездо — впадину посреди скал, укрытую от ветра. Теперь гигантское Окно нависало прямо над ним. Спотыкаясь, Шэд побежал к Гнезду. Он отшвырнул винтовку и бросился на землю у источника, чтобы напиться. Потом уставился на песок, не веря своим глазам.
Пусто!
Там, где когда-то журчала вода, осталась только сухая, выжженная, потрескавшаяся земля.
Он не мог поверить в это. Такого не может быть! Не может!.. Мароун поднялся на ноги, дико озираясь воспаленными глазами. Лицо горело от жары, черные бакенбарды покрывала серая пыль.
Шэд попытался засмеяться. Лопес умирает там, а он умирает здесь! Суровые люди Запада, крутые мужчины! Он смеялся над собой. Теперь они умрут оба — один у источника, а другой внизу, в плотной, густой пыли!
Сквозь пылавшее у него в мозгу мучительное пламя пробился наконец прохладный лучик рассудка. Здесь была вода. Индеец не солгал. Об этом говорила потрескавшаяся земля. Но где же она? Шэд потряс головой.
Может, период засухи… Но нет, он еще не наступил. Во всяком случае, сейчас наверняка не более засушливо, чем в прежние годы.
Мароун окинул взглядом место, где когда-то поблескивало озерцо. Скалы, несколько горных кедров, а вот нагромождение валунов, скатившихся, видно, с небольшого склона. Он с трудом добрался до них и стал царапать, тянуть, выдергивать камни. И вдруг между ними пробилась струйка воды! Ухватившись за самый большой валун, в неистовой ярости рванул его с места. И тогда хлынула вода, так неожиданно, что он упал на колени.
Расплескивая воду, выбрался из впадины. Потом лег на живот и долго, жадно пил.
Наконец откатился прочь и лежал неподвижно, часто и тяжело дыша. Он смутно сознавал, что поднялся ветер. Потом снова подполз к воде и окунул в нее лицо, смывая грязь и глубоко въевшуюся пыль. Затем со своей неизменной осмотрительностью наполнил флягу свежей водой, бьющей ключом из источника.
Если бы только у него был кофе… Но все припасы он оставил в седельных сумках.
Ну что ж, с Мэдж теперь все будет в порядке. Он вернется к ней. После всего этого его уже не станут трогать. Он увезет ее отсюда. Они поедут к Голубым горам в Орегоне. Ему всегда нравились те места.
Ветер дул все сильнее, воздух наполнялся запахом пыли. Тот навахо не обманул. Внизу, в Провале, сейчас наверняка ад. А он находился выше и почти в миле от него.
Шэд пристально посмотрел в темноту, размышляя, далеко ли смог добраться Лопес. Остальные не в счет; все они слабаки, существовавшие лишь благодаря силе лучших людей. Если бы они не умерли здесь, все равно где-нибудь умерли бы, и Запад вполне сможет обойтись без них. Он поднялся на ноги.
Лопесу наверняка ужасно не хотелось умирать. На ранчо, которое он так старательно выстроил на клочке одной из самых диких и суровых земель, дела шли хорошо. Только мужественный человек мог поселиться там, где поселился он, да еще заставить эту землю приносить доход. Шэд Мароун потер щетину на подбородке. «За те тридцать коров, что я угнал для него в последний раз, он дал самую лучшую цену, какую я когда-либо получал! — в задумчивости вспоминал он. — Побольше бы таких людей!»
Что ж, после этой ночи будет одним меньше. Лопес потерял ориентировку. У человека, захваченного плотным водоворотом пыли, не остается никаких ориентиров; ничто не поможет ему выбраться, кроме слепого инстинкта. Навахо поступили умно, заманив апачей в такую ловушку. По странному стечению обстоятельств, мать Лопеса тоже была из племени апачей.
И все равно он отважный человек. Пробивал себе путь наверх с самого дна, пока не стал хозяином одного из лучших ранчо. Так размышлял Шэд Мароун, подбирая сухой кедровник. Он собрал немного хвои, чтобы разжечь огонь, и через несколько минут у него заполыхал костер.
Мароун еще раз напился. Неизвестно почему, его вдруг охватило беспокойство. Встав, он подошел к краю Гнезда. Как далеко зашел Лопес? А что, если…
— Черт возьми! — пробормотал он, сжав револьвер в руке.
И тут услышал, как громко стукнул камень. Шэд застыл на месте.
Лопес, казавшийся в сумерках серой тенью, отделился от утеса, держа наготове оружие. Целую минуту они не сводили друг с друга глаз. Мароун заговорил первым.
— Чертовски жарко, — произнес он.
Лопес спросил:
— Как ты узнал об этом источнике?
— Мне сказал один навахо, — ответил Шэд, следя за Лопесом, как кошка. — Ты не так уж плохо выглядишь, — добавил он. — У тебя полная фляга?
— Нет. Я вполне мог сдохнуть. Но моя мать из племени апачей. Их отряд однажды попался в этом Провале. Ни с одним апачем такое не случается дважды. Потом они нашли этот источник, и еще один там внизу. Я добрался до нижнего, и это доконало меня. Он пересох. Но потом из трещины в скале побежала вода.
— Вот как?
Мароун снова взглянул на него.
— У тебя есть кофе?
— Конечно.
— Отлично, — кивнул Шэд, пряча револьвер в кобуру. — А у меня есть костер.
Авторские заметки
ДИКАЯ ЗОНА СИКАМОР
Хорошие ковбои никогда не сбегают; они просто уезжают.
Старая поговорка
После Второй мировой войны я жил в Лос-Анджелесе и время от времени собирал рюкзак и отправлялся в необитаемую местность, как правило в Аризону.
Одним из моих самых любимых мест была так называемая Дикая зона Сикамор в каньоне Сикамор. В те дни там проходила железнодорожная ветка, которая вела из Кларкдейла в Дрейк, и поездная бригада могла высадить вас в любой точке ветки и подобрать по пути обратно, когда бы вы ни появились. Поезд назывался «Верде-Микс».
Это была труднопроходимая, необитаемая и красивая земля. Там водились олени и горные львы, и даже встречались медведи. Там били красивые родники и журчали ручьи — и никого вокруг, кто мог бы вас потревожить. Обычно я три или четыре дня бродил по пустынным каньонам, взбирался на горы, блуждал по лесам и спал под звездным небом или в пещерах, которые в свое время укрывали индейцев и бандитов.
Ходило много историй о призраках, затерянных приисках, конокрадах и древних индейцах. Некоторые из них я слышал от Джима Робертса, который в то время был блюстителем порядка в Кларкдейле. В первый раз я столкнулся с ним, когда занимался оценкой имущества для взимания налогов на горном отводе неподалеку от Джерома. Роберте был одним из тех, кто остался в живых после войны в долине Тонто, и мы несколько раз говорили об этом, потому что я знал Тома Пикетта, который тоже в ней участвовал.
ПРОДОЛЖАЯ ПУТЬ
Всадники ехали группой.
— Зажги спичку, Реб!
В голосе Натана Эмбри звучало торжество.
— Наконец-то один есть; я слышал, как он упал.
Реб Фаррелл соскочил с лошади.
— Я вижу его! Он здесь!
Спичка чиркнула по его джинсам, и вспыхнул свет.
Все вытянули шеи. Лежавший на земле получил пулю в голову, но лицо его осталось безмятежным. Изборожденное морщинами лицо старика. Лицо человека, уставшего от борьбы за жизнь. Лицо отца Реба Фаррелла.
Онемев от ужаса, Реб смотрел на того, кого сейчас застрелил. На единственного человека в мире, который так его любил и всеми силами старался дать ему хоть какое-то образование, привить понятие о чести; он всю жизнь упорно боролся — и проиграл, и теперь лежал здесь, на земле, убитой собственным сыном.
— Боже мой! — тихо вскрикнул Дейв Барбот. — Только не Джим Фаррелл! Не может быть!
Натан Эмбри тоже был потрясен. Но вскоре его потрясение неожиданно сменилось яростью.
— Так вот оно что! Так вот почему ты не мог найти угонщиков, Реб! Может, это объяснит, откуда они всегда узнавали, когда и где будет нанесен удар? Может, это объяснит, почему они всегда опережали нас на один шаг?
Реб Фаррелл смотрел на тело, не веря своим глазам. Как отец оказался на этой тропе? Вопрос мучил его не меньше, чем сознание того, что он сам застрелил его. Он не слышал слов Натана Эмбри. И не слышал, как Дейв Барбот резко возразил ему:
— Ты сам не веришь в это, Натан! Реб сражался с ними яростнее, чем кто другой. Он вернул тебе два стада.
— Угу. — В голосе Натана Эмбри сквозила холодная уверенность. — Почему он нашел их, в то время как никому другому это не удавалось? А не потому ли, что знал, где искать? Когда начались все эти угоны? Сразу после того, как я сделал его старшим работником, ведь так?
Реб Фаррелл поднял голову.
Из-за облака показалась луна, осветив напряженные лица ковбоев.
— Что такое? Что ты сказал, Натан?
Натан Эмбри был всего лишь человеком, но человеком жестоким и безжалостным.
— Ты уволен, Реб! Уволен! — прорычал он. — Забирай свое барахло и проваливай. У меня нет никаких доказательств против тебя, но, если ты в течение двадцати четырех часов не уберешься отсюда, мы поймаем тебя и повесим.
От изумления Реб целую минуту не мог произнести ни слова, но когда всадники начали поворачивать лошадей, чтобы двинуться прочь, он обрел дар речи.
— Ты обвиняешь меня в угонах, Натан? — Его глаза полыхали огнем. — Я не потерплю этого ни от кого. Не смей называть меня угонщиком, если не хочешь отведать свинца.
Эмбри повернулся к нему.
— Конечно, — презрительно бросил он, — ты непременно попытаешься сделать что-нибудь в этом роде. Втянешь меня в перестрелку, чтобы убить. Всем известно, что ты задира, Реб, но теперь, когда ты пристрелил собственного отца из-за слишком вольного обращения с оружием, должно же в твоей башке хоть немного проясниться.
Реб смотрел на него, не веря своим ушам. Когда они услышали стук копыт, Эмбри сам закричал ему, чтобы он стрелял. И он выстрелил по силуэту сидевшего в седле человека.
— Либо ты думал, что твой отец в безопасности, далеко отсюда, либо рассчитывал, что промахнешься в темноте и никто тебя не раскусит. Что ж, твоя песенка спета. У тебя есть только двадцать четыре часа!
В Ребе Фаррелле закипала злоба.
— Ты хочешь сказать, что у меня даже нет шанса разобраться в этом? Ты приговариваешь меня и моего отца без суда?
— Суда? — Натан Эмбри был вне себя от гнева. — Мы ловим угонщиков, которые уводят стадо. Ты стреляешь, один из них падает, и им оказывается твой отец. Какие еще нужны доказательства? По справедливости тебя надо повесить, и я не сделаю этого только ради моей дочери! Но убирайся, и чтобы я больше никогда не видел твоего лица в этих местах!
Круто развернув лошадь, он увел отряд. Только Дейв Барбот немного задержался.
— Мне жаль, Реб, — тихо сказал он. — Мне в самом деле очень жаль.
Реб Фаррелл остался стоять один в темноте возле тела отца, прислушиваясь к удаляющемуся стуку копыт.
Двигаясь словно во сне, он поймал свою лошадь и затем лошадь отца, взвалил тело поперек седла и медленно направился к дому, опустив голову и ни о чем не думая. Его мир рухнул. Он потерял отца, работу на ранчо, которую любил, оборвались его отношения с Лаурой — словом, все пропало.
Спешившись у старой хижины, где прошло его детство, Реб вошел и зажег лампу. Не дожидаясь рассвета, отыскал несколько досок, сколотил грубый гроб и постелил в него старое пончо. Отупевший от горя, отправился на зеленую лужайку под деревьями и там, рядом с могилой матери, которая умерла, когда он был еще ребенком, похоронил отца.
Хотя Реб ничего не ел с самого утра, он даже не вспоминал о пище. Он медленно обвел взглядом тихую убогую хижину, свой родной дом. Что взять с собой? Умереть может каждый человек, а те, что остались, должны жить дальше, и ему нужно думать о еде, ночлеге, снаряжении, оружии.
Оружие… Славный старый «шарпс» отца, новый винчестер 44-го калибра, который отец…
Винчестер исчез!
Реб почувствовал, как его затрясло от волнения. «Шарпс» лежал на своем месте, на полке, но новый винчестер исчез! И у седла отцовской лошади не оказалось чехла от него. Реб знал отца и не сомневался, что тот никогда не выехал бы ночью, не взяв с собой ружье, то есть «шарпс». Подаренный Ребом винчестер он хранил на полке и по-прежнему пользовался своим привычным старым ружьем, с которым, бывало, охотился на бизонов.
Почувствовав что-то неладное, Реб застыл посреди хижины. Вдруг он вспомнил о тщательно припрятанных отцом деньгах. Всего лишь несколько сотен долларов; маленькая страховка на случай болезни или еще какой неприятности. Реб бросился на колени и вытащил одну из досок пола. Деньги исчезли!
Медленно поднявшись на ноги, обыскал карманы старой одежды. Ничего. И тут вдруг вспомнил, что на поясе отца висел револьвер. Это уже само по себе казалось странным. Джим Фаррелл перестал носить револьвер много лет назад. Недоумение вызывали три обстоятельства — отсутствие винчестера, отсутствие денег и наличие револьвера на поясе у отца. Так что же все это значит?
Оглядывая хижину, Реб заметил на плите кофейник. Он подошел к нему и поднял крышку. На дне осталась гуща. Либо кто-то чужой варил этот кофе и оставил кофейник, либо Джима Фаррелла отвлекли, когда он готовил кофе, потому что за годы жизни с аккуратной женой у Джима выработалась привычка никогда не оставлять кофейник на плите, а посуду невымытой.
Пока Реб Фаррелл упаковывал оставшуюся провизию, в нем росла уверенность, что либо отца что-то встревожило и он покинул хижину, либо его забрали отсюда силой.
Но зачем револьвер на поясе? Правое запястье Джима уже много лет назад утратило твердость и не годилось для того, чтобы размахивать тяжелым кольтом. А может быть… Может быть, он не сам надел на себя этот пояс? Может быть, это сделал кто-то другой? Но зачем? И кто?
Уже рассвело, когда Реб наконец покинул хижину.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44
Те, позади, умрут. Они должны умереть по трем причинам. Во-первых, он один знает, где здесь находится вода, а в нужное время он оторвется от них.
Во-вторых, он идет впереди, а после наступления темноты они не смогут идти по следу, и, даже если они переживут эту ночь, утром следа уже не будет.
В-третьих, в это время года по ночам всегда поднимается ветер, и их глаза, рты и уши будут забиты мягкой, белой тонкой пылью, а если они лягут на землю, то эта сеющаяся, кружащаяся пыль похоронит их.
И тогда они умрут, все до одного.
Это и должно с ними случиться. Боумен заслужил такой конец; Дэйвис и Гарднер тоже. А больше всех — Лопес. Все они были там; он видел их. Лопес — убийца. Его отец испано-ирландец, а мать из племени апачей.
Если бы не Лопес, он стряхнул бы их с хвоста уже очень давно. Шэд Мароун попытался засмеяться, но сумел издать только приглушенное хрюканье. Ну вот, они идут за Лопесом к своей смерти, все до одного. Без Лопеса они слабаки.
Он снова оглянулся. Теперь он уходил от них. Первое облако пыли стало дальше от него, а расстояние между остальными увеличивалось. Какой позор, что Лопесу придется умереть вот так. Этот крутой парень отличался смекалкой во всем и умел преследовать.
Шэд двинулся дальше. Откуда-то из глубины своего существа он вызвал к жизни новую вспышку силы. Время от времени поглядывал на солнце. Пока не стемнело, у них есть шанс. Что подумают в Пуэрто-де-Луна, когда восемь человек не вернутся назад?
Мароун снова посмотрел на солнце. Оно стояло низко, едва не касаясь пурпурных вершин. Теперь они казались ему близкими. Он опять удлинил шаги. Навахо рассказал ему, как его людей однажды преследовали апачи, и они завели весь их военный отряд в Провал. Там воинов застигла темнота, и, если верить индейцу, никого из них никогда больше не видели.
Шэд опять споткнулся, но теперь упал. Пыль поднялась вокруг него плотной стеной, забивая ноздри. Медленно, как пьяный драчун, он подобрал под себя колени, опираясь на винтовку, заставил себя встать на ноги и, подгоняемый каким-то слепым, животным желанием жить, двинулся дальше. Когда он упал снова, то почувствовал под руками камни.
Он карабкался по крутой, петляющей тропинке к Окну-в-скале. Внизу, в дальнем углу Окна, располагалось Гнездо. А в Гнезде — вода. Во всяком случае, так сказал ему навахо.
Поднявшись до середины тропинки, он оглянулся. Вдалеке виднелись облака пыли. Четыре облака. Одно побольше остальных. Вероятно, два человека шли вместе.
— Все еще идут, — мрачно пробормотал он, — и Лопес ведет их!
Лопес, черт бы забрал его душу!
Однако у этого маленького дьявола хватает мужества, надо отдать ему должное. Мароун вдруг обнаружил, что чуть ли не желает Лопесу удачи. Этот человек напоминал волка. Волка-убийцу. Но он мужествен. А эту страну, такую, какая она теперь есть, создали не одни только честные люди.
Может быть, без всех этих убийц, угонщиков скота и бандитов Запад не был бы покорен так быстро. Мароун вспомнил некоторых из них — бешеных, опасных, отчаянных людей, которые уходили в такие места, куда никто другой не осмеливался сунуться. Они убивали и грабили, чтобы выжить, но оставались там.
Для этого требовались железные люди вроде Лопеса, полукровки из Санта-Фе Трэйла. Лопес не раз пил воду из следа от копыт бизона. Впрочем, как и Шэд.
Мароун достал свой шестизарядник и стер с него пыль. И только потом направился вверх по тропе.
Он нашел Гнездо — впадину посреди скал, укрытую от ветра. Теперь гигантское Окно нависало прямо над ним. Спотыкаясь, Шэд побежал к Гнезду. Он отшвырнул винтовку и бросился на землю у источника, чтобы напиться. Потом уставился на песок, не веря своим глазам.
Пусто!
Там, где когда-то журчала вода, осталась только сухая, выжженная, потрескавшаяся земля.
Он не мог поверить в это. Такого не может быть! Не может!.. Мароун поднялся на ноги, дико озираясь воспаленными глазами. Лицо горело от жары, черные бакенбарды покрывала серая пыль.
Шэд попытался засмеяться. Лопес умирает там, а он умирает здесь! Суровые люди Запада, крутые мужчины! Он смеялся над собой. Теперь они умрут оба — один у источника, а другой внизу, в плотной, густой пыли!
Сквозь пылавшее у него в мозгу мучительное пламя пробился наконец прохладный лучик рассудка. Здесь была вода. Индеец не солгал. Об этом говорила потрескавшаяся земля. Но где же она? Шэд потряс головой.
Может, период засухи… Но нет, он еще не наступил. Во всяком случае, сейчас наверняка не более засушливо, чем в прежние годы.
Мароун окинул взглядом место, где когда-то поблескивало озерцо. Скалы, несколько горных кедров, а вот нагромождение валунов, скатившихся, видно, с небольшого склона. Он с трудом добрался до них и стал царапать, тянуть, выдергивать камни. И вдруг между ними пробилась струйка воды! Ухватившись за самый большой валун, в неистовой ярости рванул его с места. И тогда хлынула вода, так неожиданно, что он упал на колени.
Расплескивая воду, выбрался из впадины. Потом лег на живот и долго, жадно пил.
Наконец откатился прочь и лежал неподвижно, часто и тяжело дыша. Он смутно сознавал, что поднялся ветер. Потом снова подполз к воде и окунул в нее лицо, смывая грязь и глубоко въевшуюся пыль. Затем со своей неизменной осмотрительностью наполнил флягу свежей водой, бьющей ключом из источника.
Если бы только у него был кофе… Но все припасы он оставил в седельных сумках.
Ну что ж, с Мэдж теперь все будет в порядке. Он вернется к ней. После всего этого его уже не станут трогать. Он увезет ее отсюда. Они поедут к Голубым горам в Орегоне. Ему всегда нравились те места.
Ветер дул все сильнее, воздух наполнялся запахом пыли. Тот навахо не обманул. Внизу, в Провале, сейчас наверняка ад. А он находился выше и почти в миле от него.
Шэд пристально посмотрел в темноту, размышляя, далеко ли смог добраться Лопес. Остальные не в счет; все они слабаки, существовавшие лишь благодаря силе лучших людей. Если бы они не умерли здесь, все равно где-нибудь умерли бы, и Запад вполне сможет обойтись без них. Он поднялся на ноги.
Лопесу наверняка ужасно не хотелось умирать. На ранчо, которое он так старательно выстроил на клочке одной из самых диких и суровых земель, дела шли хорошо. Только мужественный человек мог поселиться там, где поселился он, да еще заставить эту землю приносить доход. Шэд Мароун потер щетину на подбородке. «За те тридцать коров, что я угнал для него в последний раз, он дал самую лучшую цену, какую я когда-либо получал! — в задумчивости вспоминал он. — Побольше бы таких людей!»
Что ж, после этой ночи будет одним меньше. Лопес потерял ориентировку. У человека, захваченного плотным водоворотом пыли, не остается никаких ориентиров; ничто не поможет ему выбраться, кроме слепого инстинкта. Навахо поступили умно, заманив апачей в такую ловушку. По странному стечению обстоятельств, мать Лопеса тоже была из племени апачей.
И все равно он отважный человек. Пробивал себе путь наверх с самого дна, пока не стал хозяином одного из лучших ранчо. Так размышлял Шэд Мароун, подбирая сухой кедровник. Он собрал немного хвои, чтобы разжечь огонь, и через несколько минут у него заполыхал костер.
Мароун еще раз напился. Неизвестно почему, его вдруг охватило беспокойство. Встав, он подошел к краю Гнезда. Как далеко зашел Лопес? А что, если…
— Черт возьми! — пробормотал он, сжав револьвер в руке.
И тут услышал, как громко стукнул камень. Шэд застыл на месте.
Лопес, казавшийся в сумерках серой тенью, отделился от утеса, держа наготове оружие. Целую минуту они не сводили друг с друга глаз. Мароун заговорил первым.
— Чертовски жарко, — произнес он.
Лопес спросил:
— Как ты узнал об этом источнике?
— Мне сказал один навахо, — ответил Шэд, следя за Лопесом, как кошка. — Ты не так уж плохо выглядишь, — добавил он. — У тебя полная фляга?
— Нет. Я вполне мог сдохнуть. Но моя мать из племени апачей. Их отряд однажды попался в этом Провале. Ни с одним апачем такое не случается дважды. Потом они нашли этот источник, и еще один там внизу. Я добрался до нижнего, и это доконало меня. Он пересох. Но потом из трещины в скале побежала вода.
— Вот как?
Мароун снова взглянул на него.
— У тебя есть кофе?
— Конечно.
— Отлично, — кивнул Шэд, пряча револьвер в кобуру. — А у меня есть костер.
Авторские заметки
ДИКАЯ ЗОНА СИКАМОР
Хорошие ковбои никогда не сбегают; они просто уезжают.
Старая поговорка
После Второй мировой войны я жил в Лос-Анджелесе и время от времени собирал рюкзак и отправлялся в необитаемую местность, как правило в Аризону.
Одним из моих самых любимых мест была так называемая Дикая зона Сикамор в каньоне Сикамор. В те дни там проходила железнодорожная ветка, которая вела из Кларкдейла в Дрейк, и поездная бригада могла высадить вас в любой точке ветки и подобрать по пути обратно, когда бы вы ни появились. Поезд назывался «Верде-Микс».
Это была труднопроходимая, необитаемая и красивая земля. Там водились олени и горные львы, и даже встречались медведи. Там били красивые родники и журчали ручьи — и никого вокруг, кто мог бы вас потревожить. Обычно я три или четыре дня бродил по пустынным каньонам, взбирался на горы, блуждал по лесам и спал под звездным небом или в пещерах, которые в свое время укрывали индейцев и бандитов.
Ходило много историй о призраках, затерянных приисках, конокрадах и древних индейцах. Некоторые из них я слышал от Джима Робертса, который в то время был блюстителем порядка в Кларкдейле. В первый раз я столкнулся с ним, когда занимался оценкой имущества для взимания налогов на горном отводе неподалеку от Джерома. Роберте был одним из тех, кто остался в живых после войны в долине Тонто, и мы несколько раз говорили об этом, потому что я знал Тома Пикетта, который тоже в ней участвовал.
ПРОДОЛЖАЯ ПУТЬ
Всадники ехали группой.
— Зажги спичку, Реб!
В голосе Натана Эмбри звучало торжество.
— Наконец-то один есть; я слышал, как он упал.
Реб Фаррелл соскочил с лошади.
— Я вижу его! Он здесь!
Спичка чиркнула по его джинсам, и вспыхнул свет.
Все вытянули шеи. Лежавший на земле получил пулю в голову, но лицо его осталось безмятежным. Изборожденное морщинами лицо старика. Лицо человека, уставшего от борьбы за жизнь. Лицо отца Реба Фаррелла.
Онемев от ужаса, Реб смотрел на того, кого сейчас застрелил. На единственного человека в мире, который так его любил и всеми силами старался дать ему хоть какое-то образование, привить понятие о чести; он всю жизнь упорно боролся — и проиграл, и теперь лежал здесь, на земле, убитой собственным сыном.
— Боже мой! — тихо вскрикнул Дейв Барбот. — Только не Джим Фаррелл! Не может быть!
Натан Эмбри тоже был потрясен. Но вскоре его потрясение неожиданно сменилось яростью.
— Так вот оно что! Так вот почему ты не мог найти угонщиков, Реб! Может, это объяснит, откуда они всегда узнавали, когда и где будет нанесен удар? Может, это объяснит, почему они всегда опережали нас на один шаг?
Реб Фаррелл смотрел на тело, не веря своим глазам. Как отец оказался на этой тропе? Вопрос мучил его не меньше, чем сознание того, что он сам застрелил его. Он не слышал слов Натана Эмбри. И не слышал, как Дейв Барбот резко возразил ему:
— Ты сам не веришь в это, Натан! Реб сражался с ними яростнее, чем кто другой. Он вернул тебе два стада.
— Угу. — В голосе Натана Эмбри сквозила холодная уверенность. — Почему он нашел их, в то время как никому другому это не удавалось? А не потому ли, что знал, где искать? Когда начались все эти угоны? Сразу после того, как я сделал его старшим работником, ведь так?
Реб Фаррелл поднял голову.
Из-за облака показалась луна, осветив напряженные лица ковбоев.
— Что такое? Что ты сказал, Натан?
Натан Эмбри был всего лишь человеком, но человеком жестоким и безжалостным.
— Ты уволен, Реб! Уволен! — прорычал он. — Забирай свое барахло и проваливай. У меня нет никаких доказательств против тебя, но, если ты в течение двадцати четырех часов не уберешься отсюда, мы поймаем тебя и повесим.
От изумления Реб целую минуту не мог произнести ни слова, но когда всадники начали поворачивать лошадей, чтобы двинуться прочь, он обрел дар речи.
— Ты обвиняешь меня в угонах, Натан? — Его глаза полыхали огнем. — Я не потерплю этого ни от кого. Не смей называть меня угонщиком, если не хочешь отведать свинца.
Эмбри повернулся к нему.
— Конечно, — презрительно бросил он, — ты непременно попытаешься сделать что-нибудь в этом роде. Втянешь меня в перестрелку, чтобы убить. Всем известно, что ты задира, Реб, но теперь, когда ты пристрелил собственного отца из-за слишком вольного обращения с оружием, должно же в твоей башке хоть немного проясниться.
Реб смотрел на него, не веря своим ушам. Когда они услышали стук копыт, Эмбри сам закричал ему, чтобы он стрелял. И он выстрелил по силуэту сидевшего в седле человека.
— Либо ты думал, что твой отец в безопасности, далеко отсюда, либо рассчитывал, что промахнешься в темноте и никто тебя не раскусит. Что ж, твоя песенка спета. У тебя есть только двадцать четыре часа!
В Ребе Фаррелле закипала злоба.
— Ты хочешь сказать, что у меня даже нет шанса разобраться в этом? Ты приговариваешь меня и моего отца без суда?
— Суда? — Натан Эмбри был вне себя от гнева. — Мы ловим угонщиков, которые уводят стадо. Ты стреляешь, один из них падает, и им оказывается твой отец. Какие еще нужны доказательства? По справедливости тебя надо повесить, и я не сделаю этого только ради моей дочери! Но убирайся, и чтобы я больше никогда не видел твоего лица в этих местах!
Круто развернув лошадь, он увел отряд. Только Дейв Барбот немного задержался.
— Мне жаль, Реб, — тихо сказал он. — Мне в самом деле очень жаль.
Реб Фаррелл остался стоять один в темноте возле тела отца, прислушиваясь к удаляющемуся стуку копыт.
Двигаясь словно во сне, он поймал свою лошадь и затем лошадь отца, взвалил тело поперек седла и медленно направился к дому, опустив голову и ни о чем не думая. Его мир рухнул. Он потерял отца, работу на ранчо, которую любил, оборвались его отношения с Лаурой — словом, все пропало.
Спешившись у старой хижины, где прошло его детство, Реб вошел и зажег лампу. Не дожидаясь рассвета, отыскал несколько досок, сколотил грубый гроб и постелил в него старое пончо. Отупевший от горя, отправился на зеленую лужайку под деревьями и там, рядом с могилой матери, которая умерла, когда он был еще ребенком, похоронил отца.
Хотя Реб ничего не ел с самого утра, он даже не вспоминал о пище. Он медленно обвел взглядом тихую убогую хижину, свой родной дом. Что взять с собой? Умереть может каждый человек, а те, что остались, должны жить дальше, и ему нужно думать о еде, ночлеге, снаряжении, оружии.
Оружие… Славный старый «шарпс» отца, новый винчестер 44-го калибра, который отец…
Винчестер исчез!
Реб почувствовал, как его затрясло от волнения. «Шарпс» лежал на своем месте, на полке, но новый винчестер исчез! И у седла отцовской лошади не оказалось чехла от него. Реб знал отца и не сомневался, что тот никогда не выехал бы ночью, не взяв с собой ружье, то есть «шарпс». Подаренный Ребом винчестер он хранил на полке и по-прежнему пользовался своим привычным старым ружьем, с которым, бывало, охотился на бизонов.
Почувствовав что-то неладное, Реб застыл посреди хижины. Вдруг он вспомнил о тщательно припрятанных отцом деньгах. Всего лишь несколько сотен долларов; маленькая страховка на случай болезни или еще какой неприятности. Реб бросился на колени и вытащил одну из досок пола. Деньги исчезли!
Медленно поднявшись на ноги, обыскал карманы старой одежды. Ничего. И тут вдруг вспомнил, что на поясе отца висел револьвер. Это уже само по себе казалось странным. Джим Фаррелл перестал носить револьвер много лет назад. Недоумение вызывали три обстоятельства — отсутствие винчестера, отсутствие денег и наличие револьвера на поясе у отца. Так что же все это значит?
Оглядывая хижину, Реб заметил на плите кофейник. Он подошел к нему и поднял крышку. На дне осталась гуща. Либо кто-то чужой варил этот кофе и оставил кофейник, либо Джима Фаррелла отвлекли, когда он готовил кофе, потому что за годы жизни с аккуратной женой у Джима выработалась привычка никогда не оставлять кофейник на плите, а посуду невымытой.
Пока Реб Фаррелл упаковывал оставшуюся провизию, в нем росла уверенность, что либо отца что-то встревожило и он покинул хижину, либо его забрали отсюда силой.
Но зачем револьвер на поясе? Правое запястье Джима уже много лет назад утратило твердость и не годилось для того, чтобы размахивать тяжелым кольтом. А может быть… Может быть, он не сам надел на себя этот пояс? Может быть, это сделал кто-то другой? Но зачем? И кто?
Уже рассвело, когда Реб наконец покинул хижину.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44