"The United States of
America. N_6370. To beigiven of the person naturalised".
Это понял сразу, окинув взглядом весь лист - натурализационная
анкета, в ней указывались, помимо всего, внешние признаки: комплекция,
цвет волос, глаз, рост, вес. Рисунок изображал кусок пиджачного рукава с
белой манжетой, высунувшуюся из него кисть с указующим перстом на личную
подпись, штат, город и адрес Майкла Бучински. Тут же слева большая его
фотография, а на ней внизу еще раз личная подпись и печать. Все
заключалось, как бы подводило черту в жизни Майкла Бучински, надписью -
"Departament of justice". Министерство юстиции.
Документы являли собой ксерокопии, в том числе и фотография. И не в
первый раз Сергей Ильич подивился четкости, техническому совершенству той
невидимой ему копировальной машины, на которой все это было повторено с
оригинала.
"Так вот, какой ты, Бучински Майкл! - вглядывался в фотографию Сергей
Ильич, переводя фунты в килограммы, а футы в сантиметры. И словно тот
шагнул с этих бумаг и предстал перед ним, - Сергей Ильич вдруг увидел
перед собой человека средней комплекции, ста семидесяти семи сантиметров
росту, весившего семьдесят пять килограммов. Волосы светло-каштановые,
зачесанные назад, обнажали высокий с залысинами лоб. Круглое лицо и полные
губы могли свидетельствовать о добродушии или безволии (так почему-то
показалось Сергею Ильичу), к сожалению, небольшие, прижатые скулами глаза,
ничего не выражали, ибо смотрели бездумно и прямо, как обычно смотрят в
момент, когда наведен объектив фотокамеры, снимающий для документов. - Вот
ты какой!.. Как же сумел намолотить триста тысяч долларов?! Однако это
твое дело... Мое похуже - отыскать того, кому их передать... Рановато ты
помер, Бучински. Сколько же тебе?.. Шестьдесят два?.. На вид ты парень
крепкий... Пожил бы еще, - и я не имел бы столько хлопот... Впрочем, не
ты, так другой..."
Но был не другой, а другие, отозвавшиеся письмами на запросы Сергея
Ильича. И сейчас он их сравнивал уже по эталону - официальным документам,
присланным из США фирмой Стрезера.
Бучинский Николай Павлович, проживающий в Подгорске, сообщил, что в
США умер его брат Федор, 1910 года рождения. Родился в с. Вербное на
Волыни. Лесоруб. В Америку уехал в 1936 году.
Прежние сомнения Сергея Ильича теперь обрели уверенность: не тот. Не
совпадают дата и место рождения, профессия, имя-отчество. Да и на
фотографии, представленной Бучинским Н.П., его брат Федор, умерший в США,
совершенно не похож на истинного Бучинского, чей снимок лежал перед
Сергеем Ильичом. Другой тип лица. И уехал этот Федор в Америку в 1936
году.
Все окончательно ясно стало и со Збигневом Бучинским, о котором
извещала Веслава Бучинская, проживающая в Подгорске.
"Тот - Збигнев. А мой - Майкл (Михаил), - рассуждал Сергей Ильич. -
Тот родился в 1899 в Лодзи. А мой - в 1918 в Подгорске. Тот уехал в США
или Канаду, как она сообщает, в молодости. Что такое "молодость"? Если
самой Веславе за семьдесят, молодость в ее представлении теперь и сорок
лет. Но сорок этому Збигневу было в 1939-ом. Мой же Бучинский отбыл за
океан в 1951-м".
Рухнуло и то, что Сергей Ильич считал относительно обнадеживающим -
линия Бучинской Ольги Мироновны из Подгорска, в подробном ответе
сообщавшей, что Михаил Бучинский двоюродный брат ее покойного мужа, уехал
в США в 1931 году и что отца его звали Тарас Бучинский. Тут ничто теперь
не сходилось, кроме фамилии, имени, года и места рождения. Бучинский
Михаил Тарасович уехал в Штаты, а скорее был увезен в тринадцатилетнем
возрасте. Отца же наследодателя звали Стефан, отбыл Михаил (Майкл) в США
самостоятельно в тридцать три года...
На большом листе бумаги, где разрасталось генеалогическое древо
наследодателя Майкла (Михаила) Бучински, трех предполагавшихся наследников
его, заключенных вначале Сергеем Ильичом в красные кружочки, он
перечеркнул зеленым фломастером. С подгорскими Бучинскими было покончено.
Все они всего лишь однофамильцы.
Не пришло еще два ответа: из Ужвы, где проживала некая Бабич Ульяна
Васильевна, родственница какого-то Бучинского (не ясно было, искомый ли
это Бучинский и какова степень родства с ним Ульяны Бабич) и из села
Гапоновка, Кулиничиского района, где, судя по справке исполкома, жил
Степан Андреевич Бучинский, у которого якобы имелся брат Михаил.
Выяснением всего, что касается Ульяны Бабич из Ужвы, занялся Богдан
Григорьевич. Тут Сергей Ильич спокоен: старик все соберет точно,
скрупулезно. Перепроверить еще раз хорошо просеянные опытным Богданом
Григорьевичем данные проще, чем отыскать их. А в Гапоновку, может быть,
придется съездить самому...
Он думал: что еще предпринять в связи с получением документов от
фирмы Стрезера? Единственно логичным и последовательным казалось направить
письмо в областной архив. Прокрутив его содержание в голове, Сергей Ильич
начал печатать:
"Наш Р-935.
В областной архив г.Подгорска.
В наше производство поступило дело о значительном наследстве,
оставленном умершим в США Бучински Майклом (Михаилом). О нем известно, что
до 1939 года он был студентом-медиком в Подгорске.
Для розыска наследников просим отыскать в архиве его личное дело как
студента-медика и сообщить нам сведения о месте, времени его рождения,
родителях, родственниках или любые другие сведения из личного дела,
которые можно было бы использовать в розыске родственников.
Заранее благодарны. Консультант С.Голенок".
Собрался было закрывать машинку, но заглянув в широкий календарь под
синей картонной обложкой, обнаружил надпись, сделанную им три дня назад:
"Редакция". Имелось в виду объявление в одну из местных газет, которое он
забыл сочинить. Был конец дня, разболелась голова, у него это всегда
случалось, когда очень хотелось есть. Конечно, мог отложить и на завтра,
один день ничего не решал. И все же Сергей Ильич заставил себя:
"Наш Р-935. Редакция газеты "Подгорская правда".
Просим в одном из ближайших номеров поместить объявление, текст
которого прилагаем.
Счет и два экземпляра газеты с объявлением пришлите на наш адрес.
Текст: Инюрколлегия разыскивает родственников умершего в США Майкла
(Михаила) Бучински, который родился в Подгорске 8 апреля 1918 года".
Он перечитывал напечатанные на бланке, торчавшем еще в каретке, когда
в голове родилась мысль, отозвавшаяся восклицанием: "А почему бы нет?!" И
выдернув бланк, он тут же заложил другой и застучал:
"Р-935. Инюрколлегия.
Дело: Бучински Майкл (Михаил).
Мы видим еще один путь розыска наследников - обратиться через
корреспондента какой-нибудь нашей газеты в ФРГ с просьбой к декану
медицинского факультета в Эрлангене выслать из личного дела наследодателя
все данные, какие можно использовать в ведущихся поисках.
Консультант С.Голенок".
Ну вот, теперь все. Сергей Ильич закурил, утоляя позывы голода,
подключил сигнализацию (уходил последним), и по кинул до следующего утра
свою службу. Он знал, какую валюту она поставляет. Приблизительно мог
догадываться, как эта сумма выглядит в масштабах страны. И потому когда
какой-нибудь рукосуй-хозяйственник закупал импортное оборудование и
превращал его еще до установки в металлолом, Сергей Ильич свирепел и
клялся, что собственноручно набил бы этому прохиндею морду. Но все
домашние знали, что это только эмоции, что Сергей Ильич не способен на
такие по двиги, и успокаивали его: "Вряд ли эта мера поможет. Бить надо не
хозяйственника, а систему, породившую его..."

21
Жизнь большого города сложна. В каждом ведомстве есть свои "зеркала",
в которых она отражается только так, как и может видеть ее это ведомство.
Социальное здоровье города со своей колокольни оценивали и работники
прокуратуры. Эталоном служил уровень преступности, зафиксированный на
бумаге. Это была его, Щербы, _б_у_м_а_г_а_, та, что мы называем
канцелярская, казенная, она, как и прочие, подшива лась в особую папку; в
общем, бумага _о_б_ы_к_н_о_в_е_н_н_а_я_ для Щербы, но любопытная для
непосвященных, с грифом в правом углу "Секретно (по заполнению)".
Называлась она "Оперативная сводка о преступлениях, происшествиях и
нарушениях общественного порядка" и составлялась УВД...
Как зональный прокурор, опекавший следственный аппарат городской и
районных прокуратур Подгорска, Щерба читал сводку, прикидывал, что нужно
взять на контроль. Меньше всего его интересовало происшедшее по области.
Минувшая неделя почти не отличалась от предыдущих, разве что цифрами
зарегистрированных и указанных через дробь раскрытых преступлений:
"По Гырловскому району. Ночью 13.07.1980 г. в райцентре Гырлов угнан
автомобиль ВАЗ-21-11 жительницы Рущак Б.В. За это преступление задержан
местный житель Микулик О.Т., 1950 г.р., рабочий управления техкомплектации
треста "Подгорскхимстрой", судимый в 1970 г. по ст. 212 ч. 2 УК РСФСР".
"По Подгорску (спекуляция). 13.07.1980 г. в 23 ч. 40 мин. у аэропорта
задержан водитель такси Смотрицкий И.И., 1946 г.р., за спекуляцию водкой.
В багажнике машины обнаружено 28 пол-литровых бутылок "Столичной"...
Дальше шло в том же духе, и Михаил Михайлович по остальному лишь
проскользнул взглядом. Венчало документ самоутешительное сообщение, что
"проведено шесть деловых встреч, на которых профилактировано 27 человек".
Эта бодрая фраза в общем-то ничего не объясняла, она была неким
оптимистическим довеском к общей печальной картине, где почти в каждой
графе стояли реальные цифры преступности.
Он посмотрел на часы. Без четверти двенадцать. До часу надо было
успеть в турбюро выкупить путевки. С двадцать восьмого июля круиз по
Волге. Время, конечно, не подходящее - разгар лета, зной, свой отпуск он
смог бы еще как-то исхитриться перенести на сентябрь, но у жены на работе
существовал жесткий график.
Михаил Михайлович запирал сейф, держа под мышкой папку со сводками,
чтоб по дороге возвратить ее в особо общую часть (где она хранится и
откуда выдается под расписку), когда зазвонил телефон.
- Здравствуй, Миня, - услышал моложавый баритон и непроизвольно
нахмурился - узнал голос Кухаря. - Узнаешь?
- Да. Здравствуй. Слушаю.
- Как живешь?.. Все нормально?.. Что дома?.. Все в порядке?..
У Кухаря была странная манера разговаривать - задавать вопросы и не
дождавшись ответа, самому же отвечать на них. В этом Михаил Михайлович
улавливал и характер человека и его стиль общения, весело-доверительный и
одновременно барственно-начальственный, в котором угадывалось просто
безразличие. Виделись они с Кухарем очень редко, не общались и не
перезванивались. Пожалуй, никто, кроме Сергея Ильича Голенка, не знал
Кухаря так, как Михаил Михайлович. Он многое забыл, многим простил за
минувшие десятилетия, но как-то помимо его воли и желания, сама жизнь что
ли сохраняла в особой половине своей памяти холодное зимнее свекловичное
поле, дождь со снегом, вонючую сыроварню, крепкотелую Настю, ее
замызганный халат, сильные в икрах ноги, засунутые наголо в кирзовые
сапоги, голодные дни и Настины лепешки из отрубей и патоки. Но сильнее
всего откликался на нынешний заискивающе-доброжелательный голос Юрия
Кондратьевича Кухаря давний издевательский голос Юрки Кухаря, когда он
шпынял своего одноклассника Миню Щербу напоминанием, что он, Миня - сын
врага народа, всякий раз вгонял в такой страх, от которого внутри все
зябло. И уходя в армию, расставшись со своим ненавистным недругом, не
думал Миня, что судьба сведет их вновь посередине войны. Был Миня к тому
времени командиром истребительно-противотанкового артиллерийского
дивизиона. Командир бригады отправил наградной лист на капитана Михаила
Михайловича Щербу - просил ему орден "Красного Знамени" в расчете, что уж
"Красную Звезду" дадут. Прошло сколько-то времени, стояли на
переформировке, звонит как-то офицер из штаба: "Щерба? Приезжай, дело
срочное есть". Поехал. Вошел в землянку и обомлел: на нарах, положив руки
на стол, сидел Юрка Кухарь. Майорские погоны, весь чистенький, новенький,
косую улыбочку просвечивала знакомая фикса. "Ну гад, и тут нашел, -
холодея, подумал Щерба. - Если опять начнет насчет отца... Ведь я же все в
анкетах писал, ничего не скрыл... Застрелю сволочь... И так хана, и так
хана... Пусть под трибунал, к стене, в штрафбат... Застрелю!.."
Но Кухарь поднялся, весело подошел, обхватил за плечи, потряс,
сказал:
"Ну, здорово, рад видеть, герой!"
Щерба кивнул, насторожился.
"Я приехал сверху, - Юрка ткнул многозначительно пальцем в потолок и
сказал неопределенно: - Занимаюсь кое-какими ответственными делами, -
осклабился. - В вашем корпусе недавно... Тут вот недельку назад шебуршу
бумагами, читаю и глазам не верю: Щерба! Миня!.. - Кухарь отошел, сел на
нары. - Оформлять твое орденское дело должен я... Ты мне, Миня, правду
скажи: твой отец враг народа? Ты извини, что я так - напрямую... Но сам
понимаешь..."
"Он репрессирован", - сквозь зубы ответил Щерба.
"Значит враг народа?"
"Он репрессирован", - глухо повторил Щерба.
"Ну ладно... "Звезду" хочешь получить? Я все сделаю, как надо, но с
условием: мы с тобой не знакомы. Понял? Чтоб не подумал кто, что подсобляю
однокласснику. Понял?" - он вцепился напряженным взглядом в лицо Щербы. И
не было уже в этом взгляде ни радости от встречи, ни доброжелательства, а
проступила из истинного нутра Юрки Кухаря злобная осторожность. Он
ненавидел сейчас Щербу за то, что при шлось притворяться, лгать, как-то
зависеть. "Так ты понял?" - в третий раз спросил он.
И Щерба вдруг понял другое: Кухарь боялся - вдруг кто-то узнает, что
знакомы, одноклассники, что отец репрессирован, а он, майор Кухарь,
благословил наградные бумаги сына врага народа... Но мог же просто
замухорить их, зарубить, не объявляться. Щерба и не знал бы никогда, что
он... Мог бы понадеяться, что Щербу убьют... Чего же он вылез?..
Объяснение могло быть одно: комбриг человек настырный, смелый,
вспыльчивый. Щерба ходил у него в любимцах, даже расцеловал прилюдно,
когда дивизион Щербы сжег семь "пантер". К тому же комбриг и командующий
корпусом были друзьями еще по курсантским годам, и комбриг добивался
своего, в особенности когда речь шла о наградах для его людей, тем более,
что просил их всегда за дело. Кухарь все это просчитал и понял, что заруби
он наградные документы Щербы, - комбриг взъерепенится, нашумит
командующему, а ведь они на "ты", рюмку вместе выпивают, не то что он,
Кухарь, вытягивающийся перед комкором, завидев его еще за сто метров...
Что тут делать? И подписать боязно, и замухорить опасно, вдруг комкор
поинтересуется...
Все это, может, и забылось бы, но спустя много лет, когда встретились
снова уже на юрфаке, Кухарь сам вроде напомнил: повел себя как последний
дурак - пытался расположить к себе, заискивал, намекал, что прошлое
касается только их двоих, и хорошо бы, чтоб больше никто не знал.
"Ты ему не напоминай, не давай понять, что раскусил его тогда, -
сказала Щербе однажды жена. - Ты свидетель его подлости и унижения. Люди
не любят таких свидетелей".
Единственный человек, кто знал об этом, - Сергей Ильич Голенок.
"Юрка всю жизнь будет чувствовать себя пресмыкающимся перед тобой, -
сказал он Щербе. - Ненавидеть и любезничать. Будь с ним осторожен, Миня.
Споткнешься - добьет.
Подобный тип вечен, неистребим. Они начинают сражаться за себя не
после того, как их разоблачат, а до - упреждают. Помнишь историю с
индюшками на сыроварне, как Юрка прибежал ко мне и клянчил, чтоб я сказал
директору школы, что он непричастен? А ведь его никто еще не обвинял! Но
он хотел упредить. Так и в твоем случае с наградными документами..."
- Слушаю тебя, Юрий Кондратьевич, - сухо сказал Щерба.
- У меня юрист ушел на пенсию. Нужен толковый человек. Оклад
приличный. Порекомендуй кого-нибудь. Не сопляка-выпускника, конечно, а
чтоб со стажем мужик был. Ну и характер... чтоб мы сработались.
- Это что, срочно?
- Желательно, - сказал Кухарь.
- Я в отпуск ухожу.
- Куда едешь?
- По Волге.
- С Галей?
- Да.
- На кой тебе черт Волга! - рассыпал Кухарь смешок. - Жарынь, тьма
народу... Да и деньги сумасшедшие! Ты каким классом? Могу на сентябрь
сделать две путевки в Карловы Вары.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25