Ему пришлось проконсультироваться с советниками и проводниками относительно наилучшего наступления на Лиссабон, хотя решение о нем уже давно было принято. Единственной хорошей дорогой на запад до Коимбры была та, которая пролегала вдоль реки Мондегу к морю.
Как обнаружила Жуана, им самим потребовались не дни, а недели, причем недели, каждым мгновением которых она самым бессовестным образом наслаждалась, несмотря ни на что. Каждый день они ходили от фермы к ферме, от деревни к деревне, и Роберт без конца уговаривал и убеждал жителей, выполняя очень непростую миссию. Как убедить мужчин и женщин, имеющих дома и семьи, уйти в незнакомую часть страны, взяв с собой только самое необходимое и предав огню все, что они оставляют, в том числе дома и еще не убранный урожай на полях?
Крестьяне вели себя героически. Они со стоическим спокойствием соглашались с его доводами и, не жалуясь, следовали указаниям. У Жуаны комок в горле стоял, когда она наблюдала, как они, таща тяжелые тюки с пожитками на спинах, держа за руки детей, уходили от догорающих развалин своих домов. Горящие дома напоминали о том, что любовь Блейка и Жуаны не имеет корней, не имеет прошлого, как не имеет и будущего. Конечно, они никогда не называли свои отношения любовью. Для них они были всего лишь удовольствием, которое оба получали, когда хотели. Но даже оно закончится, как только они доберутся до английской армии, и Роберт возвратится в свой полк. Они старались не думать о будущем. Пока они выполняли поручение Веллингтона.
Более богатых горожан, особенно торговцев, убедить было трудно. Они злились на некомпетентность правительства и армии, которая не могла защитить ни их собственность, ни их жизнь. Они выказывали открытое неповиновение. Иногда одного дня не хватало, чтобы убедить их, что заставить голодать наступающих французов, которые привыкли кормиться с территории, по которой проходили, было самым верным способом в конечном счете победить их.
Капитан Блейк и Жуана работали не одни. За время своего продвижения на запад они встретили множество английских офицеров, которые либо выполняли то же задание, что и Роберт, либо собирали данные о численности вражеских войск, наблюдали за их перемещениями и постоянно сообщали сведения в ставку главнокомандующего.
Встреченные ими офицеры делились с ними новостями. Иногда их сведения были настолько сбивчивыми и устаревшими, что было странно, но Блейк и Жуана, изголодавшиеся по новостям, с благодарностью их выслушивали. Ставка главнокомандующего находилась теперь не в Висо.
Они услышали, что в Лиссабоне было неспокойно, а в Англии росло недовольство. Правительства обеих стран обвинялись в крушении всех надежд. В частности, виконта Веллингтона обвинили в некомпетентности. Раздавались громкие требования его отставки с поста главнокомандующего.
Веллингтон, рассказывали им, намеревался заткнуть рты своим критикам с помощью одного последнего генерального сражения в ходе отступления в Лиссабон. Он выбрал для своей цели хорошо укрепленную позицию на южном берегу Мондегу у Понте-Мурселла, что на дороге в Коимбру.
Жуана знала, что Роберту не терпелось поскорее присоединиться к своим обожаемым стрелкам. При мысли о его желании ей становилось грустно. Что ей делать, когда настанет момент прощания? Возвращаться в Лиссабон? Снова становиться маркизой дас Минас? Наверное, придется сделать и то и другое. Но прежде она должна увидеть полковника Леру. Глупо предполагать, что он будет разыскивать и найдет ее. Найти ее так же трудно, как отыскать иголку в стоге сена.
Она старалась гнать от себя мрачные мысли.
Время от времени они встречали небольшие группы людей из «Орденанзы». Все они пребывали в радостном возбуждении, потому что чувствовалось наступление времени действий. Казалось, что они с нетерпением ждут ненавистных французов. Однажды Жуана и капитан Блейк даже встретились ненадолго с Дуарте, когда свернули с дороги к северу, чтобы зайти в одну деревушку, спрятавшуюся среди холмов. Там он их и нашел.
— Прошел слух, что в горах бродит какой-то отбившийся от своей части стрелок. — Усмехнувшись, он протянул Блейку руку, обнимая другой рукой за плечи Жуану и целуя ее в щеку. — Ну, как идут дела?
Он был возбужден, потому что наконец началось вторжение французов.
— Мы не станем нападать на их передовые части. Пусть себе спокойно маршируют в глубь выжженной, бесплодной местности, а будем атаковать их провиантские обозы. Мы поймаем их в гигантские клещи. Их продвижение вперед сильно замедлится, потому что им придется бросить немалые силы на то, чтобы поймать нас. — Он усмехнулся. — А как ты, Жуана? Тебе все еще угрожает опасность? Надо было тебе пойти со мной и позволить отослать тебя в какое-нибудь безопасное место.
Он все еще обнимал ее за плечи, чем Роберт, насколько она понимала, был недоволен.
— Давай поговорим наедине, — предложила она и отошла в сторону с Дуарте, а два его товарища тем временем стали обмениваться новостями с капитаном. — Как поживают Карлота и Мигель? Есть от них какие-нибудь вести?
— Я сообщил им, что мы благополучно вернулись из Испании, — сказал он. — Карлота, несомненно, скрипит зубами, мучаясь от собственного бездействия, но она находится в безопасном месте, далеко к северу от дороги, по которой в страну идут французы. Жуана, ты сейчас не просто не похожа на маркизу, ты ее полная противоположность!
Она окинула взглядом свое окончательно выцветшее после нескольких недель носки и нескольких стирок платье.
— Я имею в виду не только одежду, — пояснил он. — А где твои ножи мушкет?
— Я ведь пленница, — сказала она. — Их у меня конфисковали. С тех пор как мы вернулись на территорию Португалии, на более дальнее расстояние, чем сейчас, он меня не отпускает.
Дуарте фыркнул.
— Ты серьезно?
— Он не верит моей истории, — сказала она. — Правда, я и не просила его поверить. Не стану я так унижаться. Он не верит, что ты мой брат. Думает, что мы стали любовниками после того, как ты освободил нас в Саламанке. Он даже отругал меня за то, что я разлучаю тебя с Карлотой и Мигелем. Он ведет меня к Артуру, чтобы меня до конца войны держали в тюрьме как французскую шпионку.
Дуарте снова хохотнул.
— Ну что ж, положение нетрудно исправить. Я с ним поговорю, Жуана.
— Не надо, — решительно заявила она. — Или он поверит мне, или пусть верит чему хочет до конца своей жизни. Мне безразлично.
— Жуана, — он снова пристально вгляделся в нее, — теперь я понял, в чем дело. Твоя одежда и отсутствие оружия ни при чем. Изменилось выражение твоего лица. Ты его любишь?
Она презрительно фыркнула.
— Вот еще! Разве можно полюбить человека, который считает тебя лгуньей и потаскухой?
— А он так считает? — удивился Дуарте. — Значит, он не попал под твои знаменитые чары?
— Когда полковник Леру с его людьми приблизились к нам, он буквально связал меня по рукам и ногам и заткнул рот кляпом! — возмущенно поведала она.
Дуарте расхохотался.
— Могу себе представить! Кстати, он именно такой мужчина, в которого ты можешь влюбиться, Жуана. Я одобряю.
— Ну и глупо. У нас нет будущего, Дуарте. Я вдова маркиза и дочь графа де Левисса, а он человек без положения, завербовавшийся рядовым в английскую армию. У него, солдатская жизнь.
— А тебе хочется, чтобы было будущее, не так ли? — спросил он, сжимая ее плечо. — Бедняжка.
— Ты несешь вздор, — заявила она. — Поцелуй меня в губы. Пусть взбесится от ревности.
Дуарте поцеловал ее в губы и улыбнулся.
— Ты уверена, что не хочешь, чтобы я объяснил ему все?
— Пусть капитан Блейк катится ко всем чертям, — заявила Жуана. — Не смей ничего ему говорить, Дуарте.
Они медленно вернулись к остальным. Рука Дуарте все еще обнимала ее за плечи. Когда несколько минут спустя он и его товарищи распрощались с ними, Дуарте снова поцеловал ее.
Наступил вечер. Они с Робертом почти сразу же удалились в маленький, не очень чистый гостиничный номер, который сняли на ночь, где отвели душу, устроив грандиозную ссору, хотя говорить им приходилось вполголоса.
— Я хочу, чтобы ты поняла одно, Жуана, — сказал он, развернув ее к себе лицом, как только за ними закрылась дверь. — Пока ты являешься моей женщиной, ты будешь сохранять мне верность. И никакого флирта с другими мужчинами и старыми любовниками, тем более поцелуев с ними! Ты ведешь себя отвратительно.
Она пожала плечами.
— Возможно, в Англии не принято братьям целовать своих сестер. Но в Португалии принято.
Взяв за плечи, он как следует встряхнул ее.
— Я не шучу, — сказал он. — Возможно, тебе приятно, когда ты целуешь другого мужчину и позволяешь ему в течение целых двадцати минут обнимать тебя за плечи, когда твой нынешний любовник смотрит на вас. Но неужели тебе не жаль женщины и ребенка, которые ждут в горах его благополучного возвращения?
— Ты ревнуешь, — сказала она. — Бедненький Роберт. Я думаю, что ты все-таки немножко меня любишь.
— Ты отвратительна, — сказал он. — У тебя нет никаких моральных принципов.
— Но ведь я осталась с тобой, — напомнила она и, рискуя навлечь на себя гнев, провела пальцем по его рукаву. — А могла бы и уйти с ним, Роберт. Он звал меня.
— Попробовала бы ты уйти!
— Он хотел сказать тебе правду, — сказала она. — Хотел подтвердить, что он мой брат и что все остальное, сказанное мной, тоже правда.
— Ты понятия не имеешь о том, что такое правда, — ехидно заметил он.
— Думаю, что ты тоже, — заявила она, наконец разозлившись. — Ты самодовольный, напыщенный осел, Роберт. Ты наслаждаешься, изображая из себя обманутого любовника и тюремщика. Тебе нравится таскать на плече свое и мое оружие, потому что ты боишься утратить власть, если поверишь мне.
— Тебе неприятно сознавать, — сказал он холодно, — что есть мужчина, который, как ты правильно заметила, является твоим тюремщиком и который не верит твоим глупым выдумкам. Ты злишься, что есть мужчина, который способен устоять перед тобой.
— Устоять передо мной? — Она с надменным видом подняла брови. — То, чем ты занимался со мной днем и ночью, кроме четырех дней, когда сама природа заставила держаться от меня подальше, едва ли можно назвать сопротивлением, Роберт. Если это сопротивление, что же в таком случае называется капитуляцией?
— Ты путаешь уважение с похотью. Я не испытываю к тебе уважения, Жуана, и ты мне не нравишься. Я никогда не доверился бы тебе и не поверил ни одному твоему слову. То, что я чувствую к тебе, только похоть.
— Я тоже не испытываю к тебе уважения, — сказала она. — Разве можно уважать и любить такого тупого, лишенного чувства юмора человека? Разве может мне нравиться англичанин? Тем более англичанин, выбившийся в люди из низов? Как я могу уважать человека, который высмеивает каждое мое слово? Но у тебя такое тело, за которое умереть не жаль, и ты знаешь, что я делаю с ним в постели. Поэтому я испытываю к тебе вожделение. Но неужели ты думаешь, что я снизойду до тебя, как только мы вернемся в цивилизованный мир? Да я и внимания на тебя не обращу.
— Ты будешь сидеть в тюрьме и тоже не будешь заслуживать моего внимания, — сказал он.
— Я останусь маркизой дас Минас, — парировала она, а ты будешь выглядеть настоящим болваном. Я заставлю смеяться над тобой весь Лиссабон и всю английскую армию.
— Ложись, — приказал он сердито, расстегивая пряжку пояса. — На сегодня хватит. Я сыт тобой по горло.
— Вот как? — воскликнула она. — Значит, я могу проспать спокойно всю ночь? Я правильно поняла? Что-то новенькое!
— Помолчи, Жуана. У тебя на все найдется ответ.
— А ты хотел бы, чтобы все было по-другому? — спросила она и, сняв через голову платье, улеглась на узкую жесткую кровать. — Тебе не было бы скучно, если бы я оказалась послушной дурочкой? «Да, сэр», «нет, сэр», «как поживаете, сэр?».
— Уймись, Жуана! — зарычал он, снимая мундир, сорочку и стягивая с ног сапоги. — Я смертельно устал от твоих насмешек.
— Прошу вас, сэр, не обнимете ли вы меня обеими руками, чтобы мне не пришло в голову сбежать среди ночи? И не закинете ли на меня свою ногу, чтобы у меня не возникло искушения пнуть вас в одно очень уязвимое место, а потом удрать?
— Черт возьми, женщина, — взмолился он, — не выводи меня из себя.
— Не выводить из себя? Я была уверена, что ты давно вне себя.
Она приподнялась на локте, подперла рукой щеку и взглянула на него умоляющим взглядом. Ее гнев давным-давно прошел, и она наслаждалась ситуацией.
— Прошу вас, сэр, снимите брюки и войдите в меня. Вы продемонстрируете самый верный способ предотвратить мой побег.
Его гнев тоже почти прошел, но не совсем.
— Значит, тебе нравится, когда тебя берут в гневе? — спросил он, крепко зажмурив глаза. — Нравится, когда тебе причиняют боль, Жуана? Секс предназначен не для наказания. Он предназначен для удовольствия.
— Пусть будет для удовольствия, — сказала она, кладя голову на его плечо и заглядывая ему в лицо. — Ты ведь уже не сердишься, Роберт? Какой ты глупый. Неужели ты думаешь, что я стану флиртовать с Дуарте или любым другим мужчиной, пока мы с тобой вместе? Возможно, скоро меня действительно бросят за решетку или я стану заносчивой маркизой. А пока мы с тобой вместе. Поэтому возьми меня ради удовольствия. Такого удовольствия, как с тобой, я никогда не испытывала.
— Черт побери! — Он взглянул на нее. — Иногда тебя очень трудно понять. Ты меня хочешь? Отлично. Я тоже тебя хочу. Давай отдадимся друг другу. И получим максимальное удовольствие. — Он принялся расстегивать брюки.
Иногда его пугала сила ее любви и потребности в нем. Даже после того как в течение нескольких недель они часто и страстно занимались любовью, она не могла им насытиться. Она не могла насытиться не только его телом, но и им самим. Увидев, что он снял с себя последний предмет одежды, она прогнала все мысли о будущем и широко раскинула руки, чтобы принять его в свои объятия.
— Когда ты сердишься, Роберт, ты иногда бываешь немного груб. Но мне нравится, когда ты груб.
Ей безумно хотелось, чтобы все происходило медленно и нежно. Ей очень хотелось нежности.
— Ты бесстыжая, — сказал он, опускаясь на нее всем телом.
— А ты и рад, — усмехнулась она. — Ах, Роберт, я уверена, что ни с кем и никогда не будет мне так хорошо, как с тобой. Как приятно ощущать тебя там.
И поскольку любви и нежности не полагалось, она с головой погрузилась в великолепные ощущения, когда можно отдавать и получать.
Им оставалось не более одного дня для воссоединения с основной армией, когда до них дошли ошеломляющие, почти невероятные вести. Они сделали все, что могли. Почти каждая ферма и деревня, каждый городок в конце концов подчинились приказу, и на пути продвижения французов не оставалось ни пищи, ни другого довольствия, с тыла им не давали покоя отряды «Орденанзы», а впереди ожидало сражение, место для которого выбрал лорд Веллингтон.
Он сделал достаточно, думал Блейк. Он не был в своем полку целый утомительный год, когда он большую часть времени бездельничал или пребывал в раздражении, а теперь с нетерпением ждал возвращения. И вот завтра он возвратится в полк, а через неделю или самое большее через две будет участвовать в генеральном сражении с французами. При этой мысли у него поднималось настроение. Ему казалось, что время движется слишком медленно.
Однако часть его существа не желала, чтобы последние недели кончились. Завтра он отыщет лорда Веллингтона и передаст ему Жуану. Здесь его обязанности закончатся. Что с ней будет дальше, его уже не касается. Оставит ее — и сможет все забыть.
Забыть о ней! Он понимал, что забыть не сможет. Она предупреждала, что они не смогут быть любовниками, не вовлекая в свои отношения чувства, и, конечно, была права. Его чувства были очень сильно затронуты, потому что, помимо ее красоты, его привлекала сама Жуана — кокетливая, насмешливая, лживая, способная подчас ругаться как извозчик, очаровательная, улыбающаяся и всегда заражающая своей энергией. Он никогда еще не
встречал человека, похожего на нее. Да и существовал ли такой человек?
Иногда она его невыносимо раздражала. Он злился и срывал на ней злость, она отвечала ему тем же. Уж если Жуана хотела ранить, то впивалась прямо в яремную вену. И все же она была невероятно восхитительна. Он хотел любить ее, но он ее слишком ненавидел и слишком презирал.
Он любил ее, даже мысленно не выражая свои чувства словами, потому что, как только его чувства обретали словесную форму, он бывал вынужден презирать также и себя. Он не будет ничем отличаться от всех других мужчин, которые подпали под ее обаяние. Или будет еще хуже, чем они. Все они не знали, какая она на самом деле.
Он боялся следующего дня, когда ему придется навсегда расстаться с ней. Не будет больше ни ежедневных ссор, ни ночей любви. Останутся лишь воспоминания. Он знал, что они будут преследовать его еще очень долго, если, конечно, ему удастся долго прожить.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40