Однако поцелуй символизировал близость любящих друг друга людей. Она хотела почувствовать его губы на своих губах, его язык внутри рта. Но тогда был бы опыт без любви. Интимность, а не близость. Секс, а не любовь.
Она шевельнула бедрами, чтобы подстроиться к заданному им медленному ритму.
— Тебе хорошо? — спросила она.
— Да.
— Мне очень хорошо. Ты, наверное, больше разбираешься в таких делах, чем большинство мужчин, Роберт? — спросила она.
— Тебе лучше знать, — ответил он. — Тебе не жестко на земле? Может быть, хочешь лечь на меня?
— Нет. — Она закрыла глаза, боясь, что он увидит по глазам ее страстное желание и поймет, как сильно он ей нужен. Он не может не догадаться. Разве можно иметь такую близость — да еще так, как делал он, — только ради физического удовольствия? Возможно, так бывает у мужчин. Может быть, у некоторых женщин. Но к ней подобное не относится. Она не могла заниматься этим исключительно ради удовольствия, а только или по обязанности — хотя выдержала всего шесть раз, — или по любви.
— С Беатрис ты чувствуешь то же самое? — Она снова открыла глаза и встретилась с ним взглядом. — С ней ты получаешь такое же удовольствие?
— Угомонись, Жуана, — сказал он. — Помолчи. — Он снова опустился на нее всем весом, подсунул ладони под ягодицы, чтобы ей не было слишком жестко на земле, и ускорил темп.
Она чуть с ума не сошла, дожидаясь, когда он кончит. Будь ее воля, она бы вообще никогда его не отпустила. Но он не позволял ей получать ее удовольствие. И когда она наконец почувствовала приближение кульминации по некоторым признакам, о которых узнала прошлой ночью, ей показалось, что он специально перестал погружаться очень глубоко, не позволяя ей, несмотря на все ее усилия, затянуть его в самый центр ее существа.
Так что она, кажется, проиграла. И он знал это. Где уж ей конкурировать с его опытом! Он играл с ней, как с противником, в победе над которым был абсолютно уверен. Она не могла победить его даже в той обреченной на поражение битве, которую вела с ним раньше. Не могла она играть с ним в игры, где просчитывался каждый ход, когда ее тело жаждало любви.
— Давай, Жуана, — шепнул он ей на ухо. Он мог с тем же успехом говорить с ней по-гречески — она его не поняла. Но поняла язык его тела. Он двигался медленнее, проникал глубже и вдруг погрузился так глубоко, что она, вскрикнув, забыла обо всем на свете.
Потом она лежала на спине и глядела на стволы и ветви деревьев. Вечерний ветерок холодил обнаженную кожу. Ее щека лежала совсем рядом с его плечом, от которого исходило тепло. Оно притягивало ее как магнит. Наконец она, не выдержав, потерлась о него щекой. И все сразу же встало на свои места. Она снова была способна мыслить.
— Спасибо, Роберт. Ты и впрямь был великолепен.
— Зачем, объясни мне, тебе потребовалось вспоминать о Беатрис? Или тебе совсем неведомы элементарные приличия? И как насчет твоих многочисленных любовников? Не оказался ли я хуже их?
— Значительно лучше, Роберт, — заверила она, закрывая глаза. — Ты во всем превзошел их. Думаю, после тебя я и смотреть на них не захочу.
— Ну что ж, Леру и все прочие, помимо наслаждения в постели, могут обеспечить тебе богатство и роскошную жизнь, Жуана. Я не думаю, что ты будешь долго тосковать по мне.
— Я никогда больше не тоскую, — возразила она. — Со мной такое чувство случилось один раз, когда я еще не научилась справляться с жизнью.
— Неужели такое время было? — спросил он.
— Окружающие обычно смеются над любовью между детьми. Называют ее щенячьей любовью, как будто она и не любовь вовсе, а скорее повод для насмешек. А я уверена, что это и есть самая настоящая, единственная любовь. Она чиста и невинна и захватывает человека всего, без остатка. Я никогда не решилась бы преуменьшать силу такой любви.
Он взглянул на нее. Взгляд ее был устремлен куда-то вдаль.
— Он был очень красив, — сказала она. — Ему было семнадцать лет, но мне, пятнадцатилетней, он казался совершенно взрослым человеком. Он был первый мужчина, с которым я танцевала, первый мужчина, с которым я поцеловалась. Он первым прикоснулся ко мне. — На ее лице появилась мечтательная улыбка. — Он прикоснулся к моей груди, и мне было безумно приятно, хотя я чувствовала себя грешницей. Я любила в нем все, и любила страстно. Я говорю о том, другом Роберте… Я поклялась тогда, что буду любить его вечно, что ни за кого, кроме него, не выйду замуж.
— И все же, — сказал он, немного помолчав, — ты любила многих других и замуж вышла за другого.
— Мой брак был совершен по политическим соображениям. И я никогда никого не любила так, как любила Роберта. — «Кроме тебя», — подумала она и, уткнувшись лицом в его плечо, закрыла глаза. — Мои встречи с ним продолжались всего несколько дней, пока отец не застукал нас и не увез меня оттуда. Видишь ли, Роберт был для меня неподходящей партией. Но я долго тосковала по нему. Ты считаешь, что в пятнадцатилетнем возрасте тосковать глупо, не так ли?
— Да, — согласился он. — Глупо.
— Ошибаешься, совсем не глупо. Мой Роберт был единственным, что было прекрасного в моей жизни. Но он умер. Когда папа хотел увезти меня во Францию, я не пожелала ехать. Думаю, он догадывался о причине. Поэтому он сказал мне то, чего в противном случае не стал бы говорить: мой Роберт умер от оспы через шесть недель после того, как мы расстались.
— Вот как? — помедлив, вымолвил он.
— Я думала, что тоже умру. Не глупо ли? Не глупо ли, что молодые люди думают, что можно умереть от разбитого сердца? И я уехала с папой во Францию, где поняла, что красива и привлекательна. И я научилась держать мужчин на расстоянии, чтобы, не дай Бог, не испытать снова такой боли. Любовь причиняет боль, Роберт.
— Да, — согласился он.
— Жалею лишь, что я поверила тому, что наговорил о нем мой отец. Он оболгал его. Поразмыслив, я поняла, что мой Роберт никогда не стал бы хвастать перед слугами победой надо мной и не назвал бы меня французской сучкой. Ты мог бы назвать меня так, Роберт, но он — никогда. Он был джентльменом, несмотря на то, что был незаконнорожденным. А я зло высмеяла его, потому что по моим чувствам был нанесен сокрушительный удар. Думаю, что я обидела его. Когда я уходила, в глазах его была обида.
Она услышала, как он судорожно глотнул.
— Вот видишь? — Она улыбнулась. — Когда-то и мне были свойственны человеческие чувства, Роберт. Я любила. Ты, наверное, думал, что я не способна любить, не так ли? Хотя, конечно, в то время мне было всего пятнадцать лет. Щенячья любовь. Не то чтобы что-нибудь настоящее. Так, забава. Но ты мне его напомнил. Не странно ли? Он был высоким худощавым мальчиком. И очень нежным. Ему была ненавистна мысль о том, что придется убивать, а его отец собирался купить ему офицерский патент. Ничего общего с тобой. И все же ты мне его напомнил. Возможно, став зрелым мужчиной, он был бы похож на тебя. А может быть, и нет. Но я все равно уже никогда ничего не узнаю.
Ей не хотелось двигаться. Она погрузилась в глубокую печаль, как будто время вернулось на одиннадцать лет назад.
— Ну вот, — сказала она, смахивая слезу, — воспоминания заставили меня плакать. Вот умора!
Он неожиданно сел и обхватил колени руками. Она была растерянна, одинока и напугана нахлынувшими на нее чувствами. Обычно она не позволяла себе показывать свою уязвимость.
— Тут нет ничего смешного, — сказал он. — Человеку свойственно время от времени грустить, вспоминая невинные радости детских и юношеских лет. И горевать об их утрате. Я не вижу ничего глупого в твоей истории, Жуана.
Он словно согрел ее своими словами, придал уверенности в себе. И ее любовь к нему стала почти осязаемой. Она вытянула руку и хотела было прикоснуться к нему, но вовремя остановилась. Он мог бы неправильно истолковать ее жест. Подумал бы, что она снова просит доставить ей удовольствие.
— Одевайся, — сказал он и стал натягивать одежду. — Тебе, наверное, не захотелось бы, чтобы тебя застал в таком виде даже твой французский любовник, тем более что с ним едет целая рота солдат.
Жуане показалось, что он не только приказывал ей одеваться, но и дал пощечину, чтобы поторапливалась. Его слова были даже обиднее пощечины. Ее французский любовник? Неужели он такой бесчувственный, что не понимает, что у нее нет никакого любовника, кроме него. Нет, а теперь уже и не может быть.
Очевидно, не понимает. Похоже, что ее вторая любовь принесет ей не меньше горя, чем первая.
— По правде говоря, — сказала она, — меня бы его появление ничуть не смутило, Роберт, потому что я привыкла, что на меня в обнаженном виде глазеют все мужчины, которые испытывают ко мне физическое влечение, хотя, должна признаться, не все вместе, а по одному. Но мне не хотелось бы видеть, как ты за меня краснеешь. Ты позволишь взять мне мой мушкет, если сюда нагрянут Марсель и его люди? На их стороне будет невероятное численное превосходство. Я могла бы убить нескольких, чтобы помочь тебе.
— Даже не мечтай, Жуана.
— Он мне надоел, — возразила Жуана. — К тому же он не такой хороший любовник, как ты, Роберт. Он гораздо хуже. Я убью его вместо тебя, а все его люди бросятся спасаться, поскачут назад в Испанию и сразу же попадут в руки партизан.
— Ложь, — сказал он. — Я хочу выйти на рассвете. Как твоя пятка?
— Болит. Придется стиснуть зубы, чтобы не стонать в дороге. Скажи, Роберт, ты снова будешь обнимать меня обеими руками и закинешь ногу на мои ноги, как делал прошлой ночью?
— Да, — подтвердил он, — ложись.
— Знаешь, Роберт, — сказала она, укладываясь поудобнее, когда он обхватил ее обеими руками и закинул ногу на ее ноги, — мне весьма уютно быть пленницей. Я могу привыкнуть. Как ты думаешь, не назначит ли тебя Артур моим тюремщиком? Послушай, тебе придется позволить мне снова встать.
— Зачем?
— Ты не дал мне пять минут на личные нужды! А мне они требуются.
Он выругался и ослабил хватку.
— Пять! И ни секунды больше.
— Роберт, — усмехнулась она, поднимаясь, — не следовало тебе так говорить. Должен бы уже привыкнуть к тому, что теперь мне придется отсутствовать шесть минут. Плюс еще одну секунду.
Она юркнула в заросли. Как приятно поддразнивать его, думала она, чувствуя себя необычайно счастливой, несмотря на все обстоятельства.
Глава 20
Сначала он даже не понял, что его разбудило. Но что бы там ни было, Жуана тоже проснулась. Она напряженно замерла в его руках, и он, предостерегая, приложил три пальца к ее губам.
— Тс-с! Молчи, — прошептал он ей на ухо.
Он прислушался, но не услышал ни голосов, ни звука шагов или лошадиных копыт.
— Что произошло? — одними губами спросила она. — Землетрясение?
— Взрыв, — сказал он. — Сильный. Довольно далеко отсюда, должно быть, в Алмейде.
— Обстрел?
— Взрыв. Если бы был обстрел, взрывы бы продолжались. Вставай, нам пора идти.
Еще не рассвело. После того как они с Жуаной занимались любовью второй раз, он около часа пролежал без сна, размышляя о ней, о себе, о том, какими они были одиннадцать лет назад и какими стали теперь. Он твердо решил, прежде чем пускаться в путь, взять ее еще раз и потом как можно чаще использовать ради собственного удовольствия, как проститутку, каковой она и была. Проститутка высокого класса, которая не берет денег за свои услуги, но тем не менее все-таки проститутка.
Но теперь нечего и думать о собственном удовольствии. Черт возьми, ну и взрыв был! Даже земля содрогнулась.
Жуана скатывала свое одеяло, умышленно не тронув его, чтобы он скатал его сам. Пусть даже она согласилась быть его партнером по сексу, пока они вместе, но играть роль его женщины она не хотела, подумал он, криво усмехнувшись. И никаких услуг, кроме как в области секса, ему ожидать от Жуаны не приходилось.
Но как чудесно было заниматься с ней любовью, думал он, наклоняясь, чтобы скатать одеяло, и поворачиваясь, чтобы повесить на плечо оружие. Занимаясь с ней сексом, он был вынужден призвать на помощь всю свою силу воли, чтобы не раствориться в эмоциях, не прошептать ей на ухо всякие нежные слова, не обласкать ее всю руками и губами. Вместо этого он старался сосредоточиться на том, чтобы доставить и получить удовольствие.
Ей бы, наверное, очень понравились его ласковые слова, подумал он, расправляя плечи и оглядываясь назад, чтобы убедиться, что она тоже готова. Она была бы рада узнать, что совсем близка к тому, чтобы полностью подчинить его своей воле. К счастью, она никогда ничего не узнает. Он скорее умрет, чем позволит такой женщине завладеть своим сердцем, да и вообще любой женщине, если говорить откровенно.
Хотя в возрасте пятнадцати лет она, кажется, действительно любила его, подумал он, и сердце его смягчилось. Тогда, много лег назад, она сказала ему жестокие слова от обиды, потому что думала, будто он хвастал победой над ней. Потом она поняла, что отец солгал, оговорил Роберта, но она не заподозрила, что он солгал ей также относительно его смерти. Ей сказали, что Роберт умер, чтобы она не тосковала. Однако хватит! Все уже давно прошло, все было в другой жизни.
— Готова? — спросил он. — Как пятка?
— Все в порядке. Я сдвинула вниз ремешок. Я не буду просить идти помедленнее или нести меня на руках. А если мне захочется закричать от боли, я до крови закушу губу.
Она улыбнулась своей озорной улыбкой, от которой у него сердце переворачивалось в груди. Он знал, что она говорит правду. Она обладала безграничной храбростью. Неудивительно, что она была французской шпионкой. Но теперь он убедился, что у нее есть также и французская храбрость. Вчера за целый день она ни разу не пожаловалась ни на жару, ни на пыль, ни на голод. Она ни разу не отстала. Сам того не желая, он восхищался ее выдержкой.
— В таком случае — в путь. — Едва успел он произнести последнее слово, как резко развернул ее к себе и, зажав рот рукой, хрипло шепнул: — Молчи!
Они услышали топот лошадиных копыт. И голоса. Он толкнул Жуану на землю и свалился рядом. По-прежнему зажимая ей рот, он придавил ее ногой. Передернув плечом, он сбросил с себя оружие, которое теперь лежало рядом на земле.
Он не питал ни малейшей надежды на то, что их не заметили. Но в таком случае он по крайней мере прихватит с собой на тот свет двух французов: одного — с помощью выстрела из винтовки, другого — из мушкета. А если повезет, то и еще одного, а может быть, даже двух, с помощью ножа или своей сабли, если будет в состоянии вытащить ее из ножен.
Кто-то выругался по-французски.
— Мы останавливались на привал всего в миле отсюда и даже не подозревали, что здесь есть вода, — сказал тот же голос.
— Ладно, — послышался голос полковника Леру. — Прикажи людям напиться и напоить коней. Даю десять минут. Взрыв, судя по всему, был в Алмейде. Славно бахнуло.
— Ней, наверное, уже в крепости? — спросил первый голос. — Счастливчик. Там есть чем поживиться.
— Вина и женщин — сколько душа пожелает, — усмехнулся полковник. — Передай новость остальным. А мы должны двигаться дальше. Я уверен, что они шли здесь. Возможно, хотели найти убежище в Алмейде.
Первый хохотнул и отправился отдавать приказание. Блейк осторожно вытащил из кармана носовой платок и, приблизив губы к уху Жуаны, прошептал:
— Ни звука и ни движения, или умрешь первая. — Сложив платок, он накрыл им ее рот и крепко завязал концы на затылке. Потом расстегнул ее ремень и, заломив за спину ее руки, надежно стянул их ремнем. Затем он сполз с нее, продолжая придерживать одной ногой. Его несколько озадачило, что она совсем не сопротивлялась.
Край неба на востоке посветлел. Осторожно выглянув из-за кустов, он увидел всадников и лошадей у кромки воды и Леру, все еще в седле, на некотором расстоянии от них. Капитан поднял с земли винтовку, приподнялся на локтях и прицелился в правый висок полковника.
— Было бы разумнее гнаться за ними одному или прихватив с собой одного-двух человек, — сказал полковник Леру. — Разве можно подобраться к ним незаметно при шуме, который поднимает отряд всадников? Терпеть не могу подобные способы ведения войны. В такой местности проклятые партизаны имеют все преимущества.
— Но в перемещении большими отрядами заключается единственная для нас возможность как-то обезопасить себя, — возразил его собеседник. — Напасть на большой отряд они не сразу решатся, полковник. Вы рискуете жизнью, если поедете один.
— Если они хотя бы пальцем прикоснутся к маркизе, — заявил полковник, — они все умрут очень медленной смертью. А англичанин будет мучиться дольше других. Я сдеру с него его военный мундир, а если возникнут вопросы, поклянусь, что на нем мундира не было. А потом я буду дюйм за дюймом спускать с него шкуру.
Блейк, ни на минуту не спускавший глаз с полковника, чувствовал, что Жуана тоже смотрит на него. Она наверняка радовалась тому, что говорил Леру.
— Они, возможно, прячутся где-нибудь поблизости, — сказал собеседник полковника. — Они лучше нас знают страну. И то, что здесь есть вода, им, конечно, известно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40