– Что ж ты, паскуда, родного человека продаешь? – спросил тогда Солонов.
А узбек поведал, что родственник женился на девушке, которую любил Сулейман. И она Сулеймана любила. Чтоб, значит, соперника устранить, дядюшка его в колонию и отправил. Двадцать баранов начальнику районной милиции отдал, тот дело и состряпал. Упекли Сулеймана за хулиганство.
– А-а-! – развел руки Солонов. – Ну тогда наказать нужно.
И отправились они в далекий Узбекистан, где среди пустыни зеленым оазисом раскинулся прекрасный город Зарафшан.
Договорились таким образом. Сулейман лишь наводит Данила на родственника. А Солонов сам решает, как ему завладеть богатством. Затем полученное золото делится поровну.
Среди ночи проник Соленый в дом золотодобытчика и попросту перерезал всех – от престарелой матери дядюшки Сулеймана до пятилетней дочери. К слову сказать, под нож попала и несостоявшаяся невеста наводчика. Самого же главу семейства привязал вожжами к опорной балке в хлеву и стал колоть клинком, выпытывая, где тот прячет золотишко. Не выдержав пыток, дядюшка умер от болевого шока. Никакого золота у него и не было вовсе.
Узнав о случившемся, Сулейман перепугался до смерти и сам побежал в милицию – заявлять на подельника. Соленого задержали.
Затем был суд. Приговорили к высшей мере наказания – расстрелу. Но Соленый из тюрьмы подал прошение о помиловании. Верховный Совет СССР, рассмотрев материалы дела, принял решение продемонстрировать всему миру гуманность советских законов. Любой гражданин Страны Советов имеет шанс исправить допущенную в жизни ошибку. Не звери же мы, в конце концов! Не капиталисты какие! И поместили Соленого сначала в специальную тюрьму для помилованных смертников, откуда за примерное поведение перевели в обычную колонию уже через три года…
Начальник колонии рассказывал историю Солонова, избегая каких-либо интонаций в голосе. Двадцать с лишним лет провел майор в тюрьмах и лагерях. Все осточертело. С войны в системе ГУЛАГа. Мало ли таких Соленых повидал он на своем веку? Да сотни! Это Старцев из Хабаровска примчался да все удивляется. Он, кстати говоря, не так давно в МВД. В прошлом офицер пехоты. Всю войну батальоном командовал. Участвовал в знаменитой операции «Белгород – Обоянь» на Курской дуге. Не робкого, видать, десятка. Но война одно, а зона – другое. Загниборода ни дня на фронте не был. А с уркаганами навидался такого…
– Да уж, – покачал головой подполковник Старцев. – Дальше-то что?
– Дальше, – продолжил начальник колонии, – заменили ему расстрел пятнадцатью годами лишения свободы с отбыванием первых пяти лет в тюрьме. В прошлом году он к нам прибыл. И – вот. Не прошло и года… А вы говорите: фашисты.
– Зверь – не человек, – задумчиво проговорил подполковник. – А второй, что с ним ушел, кто таков?
– Осужденный Монахов. Тысяча девятьсот сорок шестого года рождения, – ответил Загниборода. – Здесь вообще непонятный случай. Сопляк, сявка. Из приличной семьи. Отец с матерью – фронтовики, коммунисты. А сын – выродок. Впрочем, по сравнению с Соленым невинный младенец. По глупости залетел…
* * *
…Жил да был черный кот за углом!
И кота ненавидел весь дом!.. –
Певичка ресторанного бэнда – белокурая девушка Рита – вытанцовывала твист у микрофона.
Кабак гудел пьяными голосами. На пятаке у эстрады кривлялись парочки. Сидящие за центральным столиком грузины – они, кстати, были в огромных кепках и не собирались их снимать – безудержно пили шампанское за здоровье и талант вокалистки и пожирали ее глазами.
А Иннокентий Монахов яростно долбил по клавишам старенького рояля и опасался за то, что Рита ответит пылким кавказцам взаимностью. Вероятность этого была очень велика, потому что пела она, похоже, исключительно для них.
…Говорят, не повезет,
если черный кот дорогу перейдет…
Вот один из детей гор поднялся со своего места и направился к пианисту. Этого еще не хватало! Не мог он подойти к Ваське-скрипачу или Сашке-контрабасисту? Ну, на худой конец, к Мишке, терзающему аккордеон! Нет же, прется к Иннокентию!
– Дарагой! Панымаищь, да? Ми в Лэнинграде госты. «Тбилисо» пэсню знаишь?
Ну знает Кешка такую песню. И что с того? Надо теперь Ритку у него отбивать, да?
– Дарагой! Спей «Тбилисо», да? Харашо плачу! – И выложил на рояль сторублевку. В ответ Кешка кивнул.
Спеть-то он споет. Но ведь уведут черти Ритку! Из-под носа уведут!
Такой лазурный небосвод
сияет только над тобой,
Тбилиси мой любимый и родной!
И Нарикала здесь стоит,
как память давних тяжких бед…
Ох, беда Кешке с этой Риткой! Ведь обещала, шалава, сегодня с ним быть. Ан нет! С эстрады, как мышь полевая, спрыгнула и уже с грузином танцует.
Расцветай
под солнцем,
Грузия моя!..
Чтоб вы подавились этой Риткой! И куда только завзалом смотрит? Не положено ведь персоналу ресторана с клиентами отдыхать. А-а! Понятно! Второй грузин в это время к завзалу подошел и червонец ему в карман пиджака сунул. Продажная сволочь!
Весь остаток вечера Кешка Монахов, пианист ресторанного оркестра, метал икру. Весь остаток вечера певичка Ритка танцевала с грузином.
Когда концертная программа подошла к концу, кавказец приблизился к пианисту.
– Слющий, дарагой! Ми приглящаимь тибя за наш стол!
– Я не могу. Я на работе! – с чувством собственного достоинства ответил Монахов и гневно взглянул на морально неустойчивую Ритку, которая уже крепенько загрузилась шампанским.
– Вах, дарагой! – не унимался грузин. – Вси-гда биваит: кажьитса – не магу. А патом р-раз и – магу, аказиваитса! Бистро, бистро, па-айдем!
Пришлось согласиться. Посидели, выпили. Усердно выпили. Лишнего выпили. И вот настал тот момент, когда грузин положил свою волосатую руку на коленку Ритки. Гром и молния! Кешка схватил бутылку из-под шампанского и со всего маху опустил ее на голову соперника. Затем в ход пошли ножи и вилки. Завязалась драка, в которой Монахову здорово накостыляли.
Когда приехала вызванная швейцаром милиция, кавказцев и след простыл. Ритка умотала с ними. А завзалом дал показания, что это Монахов во всем виноват. Устроил погром, оскорбил гостей ресторана. Да еще чуть не убил одного из них ударом бутылки по голове.
Лучше б убил. Было б за что срок мотать.
Кавказцев не нашли. Зато Ритка, шалава, подтвердила слова завзалом. И пошел Кешка по этапу в Хабаровский край Верхнебуреинский район.
Цыганка с картами.
Дорога дальняя.
Дорога дальняя –
Казенный дом!..
* * *
– Интересно девки пляшут по четыре штуки в ряд!.. – прибауткой выразил свое удивление Старцев. – Ему-то какой резон был бежать?
– В том и весь вопрос, – ответил начальник колонии. – Полное отсутствие мотивации поступка. Соленому терять нечего. Девять лет впереди. А теперь уж точно – расстрел. Но этот! Полтора года осталось. И грех за ним невелик.
– Может, его Соленый в каких-то своих корыстных целях поиспользовать решил? – предположил Старцев.
– Может быть… – задумчиво произнес начальник колонии. – Но об этом мы ничего не узнаем, пока не выловим их.
– Но какие-то версии есть? – нетерпеливо спросил подполковник.
– Разве что «коровой»… – задумчиво произнес хозяин зоны.
– Какой коровой?! – воскликнул штабной офицер. Ему в эту секунду показалось, что начальник колонии над ним издевается. – Что вы мне голову морочите?!
– Когда из зоны уходит в рывок матерый зек вроде Соленого, – начал терпеливо объяснять Загниборода, – он иногда берет с собой одного из сявок. Чтобы в случае многодневных мотаний по тайге вдали от населенных пунктов и при невозможности раздобыть пропитание… кхм… съесть его.
– Что-о?! – выпучил глаза Старцев. – Как это – съесть?!
– Очень просто. История знает примеры. Так что я не исключаю и такую версию. Соленый – зверь. И ради того, чтобы выжить самому, готов сожрать другого. В самом что ни на есть прямом смысле. Помню, был случай… – хотел продолжить он, но Старцев перебил:
– Какие меры предприняты к поиску?
– Силами батальона охраны, свободными, разумеется, от несения службы, организовано прочесывание местности, – начал доклад комбат.
– Но это – мертвому припарки, – высказался Загниборода. – Тайга большая. А солдат – кот наплакал. Поэтому я запросил помощь в оперативном полку. По моим расчетам, они должны прибыть из Хабаровска вертолетами… – он глянул на свои наручные часы марки «Слава», – через полчаса.
Сверху донесся мощный рокот моторов.
– Летят! – радостно выкрикнул Старцев, задрав голову.
Действительно, из-за облаков появилось несколько тяжелых военно-транспортных вертолетов.
– Вот это оперативность! – восхитился майор Загниборода. – Комбат!
– Я, товарищ майор! – бодро отозвался командир батальона.
– Бегом – встречать машины на площадке приземления!
– Есть!
Через двадцать пять минут началась крупномасштабная войсковая операция по розыску и задержанию особо опасных преступников, убивших часового, завладевших оружием и бежавших из мест заключения.
По тайге разнеслись звуки команд и возбужденный лай розыскных овчарок. Бойцы оперативного полка внутренних войск МВД дело свое знали. Глядя на них, казалось: мышь не проскочит незамеченной.
Очень кстати прибыли из Хабаровска вертолеты разведки, чтобы вести наблюдение за районом поиска с воздуха.
Циркулярным распоряжением были блокированы узловые железнодорожные станции и близлежащие автомагистрали. Подняты по тревоге все районные подразделения милиции и общевойсковые соединения. На последних, в силу специфики выполняемой задачи, надежд было мало. Но, как говорится, чем черт не шутит?..
– Куда они рванут? – спросил Старцев начальника колонии, когда они выехали на «газике» непосредственно в район проведения операции.
– Уж не на Хабаровск – точно, – ответил тот.
– Почему?! – удивился бывший войсковой офицер. Он пока еще не привык к особенностям службы в системе МВД. Точнее говоря, при переводе из Советской Армии попал сразу на штабную работу и с повадками зеков знаком не был. – Это ж ближайший крупный город! Замести следы проще!
– Вот потому что вы так думаете, они в Хабаровск и не пойдут, – ответил Загниборода. – Соленый – матерый волчище. Он и наши с вами мысли на расстоянии прочитать сможет.
– Ну а ваше мнение каково? – с нескрываемым интересом посмотрел на него Старцев.
– Есть тут поблизости поселочек такой – Чегдомын. Родина Соленого. Но и туда он не сунется. Там оперативники из милиции уже все обложили. Предупреждены мною еще с ночи, через час после совершения побега, – принялся излагать свою версию Загниборода. «Газик»-вездеход между тем скакал по ухабистой таежной дороге, объезжая мари и максимально приближаясь к цепи солдат, прочесывающих лесной массив.
– Ближе к делу, майор! – поторопил Старцев.
– А ну тормозни! – приказал Загниборода солдату – водителю.
Автомобиль остановился, а начальник колонии развернул на коленях крупномасштабную карту района.
– Путь у них один – на Иркутск, – уверенно сказал Загниборода. – Через станцию Известковая. – Он ткнул пальцем в точку на карте. – А к Известковой они пойдут, скорее всего, от сюда. – Он прочертил ноггем линию.
– Точно? – засомневался подполковник.
– Гарантирую на девяносто девять процентов.
– Попадутся – своими руками придушу! – пообещал Старцев.
– Не советую, – сказал начальник колонии. – Зеки опасны.
– Ну знаешь, майор! – вспылил подполковник. – Я на фронте…
– Здесь не фронт, – спокойно перебил его Загниборода. – Сюда поехали! – показал он карту водителю. И «газик» резво рванул с места.
* * *
– Соленый, – обратился Монах. – Зачем ты потащил меня с собой? Мне ж теперь, если поймают, двойной срок прибавят.
– Если поймают, щегол, «вышка» тебе ломится! – зло осклабился Солонов.
– За что «вышка»?!
– Часового замочили.
– Ты замочил, не я.
– Менты разбираться не станут. Приговорят, и – точка. А прихватил я тебя, дурака, чтоб ты часового отвлек. Без тебя я бы к нему не подобрался.
– Скотина. Какая же ты скотина, Соленый! Он же мог меня из автомата!..
– Правильно! – вновь обернулся Соленый к идущему чуть сзади Монаху. – Мог – он тебя. А вышло, что я его. Сам суди, где выгода?
Они по-прежнему продирались через тайгу, уходя от зоны все. дальше и дальше. Кешка отчетливо восстановил в памяти эпизод их побега из лагеря, и ему стало страшно. Нет, страхом это чувство не назовешь. В такие секунды хочется упасть на землю, закрыть голову руками и кричать, кричать, кричать… Молить Бога о прощении и надеяться лишь на Его милость.
Господи! Как же он согласился на этот побег?! Зачем же он это сделал?! Что же теперь будет?! Ведь поймают их…
* * *
Прошедшей ночью Соленый разбудил в бараке Монаха.
– Вставай. Одевайся. Поговорим.
Отказать Соленому – подписать себе смертный приговор. Ну в лучшем случае быть избитым до полусмерти. Хотя неизвестно, что лучше – умереть или жить, будучи калекой с отбитыми почками и раздробленными ребрами.
Соленый повел Монаха в умывальник, который, естественно, в столь поздний час пустовал. Включил воду в двух кранах, чтобы никто не мог их подслушать, и заговорил на ухо:
– Сейчас ты пойдешь со мной, сявка!
– Куда?
– На волю. Хочешь на волю, нет?
– Да… – растерялся Монахов. – Но как?!
– Слушай внимательно. Со мной не пропадешь.
– Соленый, я боюсь! А что, если поймают?!
– Не поймают. Я все рассчитал…
Дорожки между отрядными бараками были хотя и слабо, но все же освещены. Соленый и Монах вышли на улицу и прокрались вдоль сборно-щитовой стены, маскируясь в тени строения. Добравшись таким образом до угла, они на мгновение остановились, чтобы осмотреться. Справа – столовая и клуб. Слева – забор, по верху которого витки колючей проволоки. Электронная система обнаружения, установленная по периметру лагеря, не работала уже с месяц. От заключенных сей факт держался втайне, но Соленому каким-то образом удалось об этом узнать. Значит, осталось всего ничего: нейтрализовать часового. Вышка, на которой находился вооруженный автоматом солдат батальона охраны, была прямо за бараком, скрывающим своей тенью двух заключенных.
– Монах! Пошел! – скомандовал Соленый и вынул из-за пазухи алюминиевую тарелку с отточенными краями.
Кешка чуть потоптался на месте в нерешительности, и Данилу Солонову пришлось подтолкнуть его.
Кешка выбежал в сектор наблюдения часового. Отчего-то прихрамывая, втянув голову в плечи и почти не двигая на бегу руками.
– Стой! – крикнул солдат, и по голосу было слышно, что он сам перепугался до крайности. Вряд ли за полгода службы в зоне ему приходилось предотвращать побег. – Стой! Стрелять буду!..
Внимание часового всецело было приковано сейчас к движущейся фигуре Иннокентия Монахова. В эту секунду из-за угла барака к вышке метнулся Соленый. В руке его блеснула тарелка – грозное оружие в умелых руках – и, движимая легким жестом, полетела в сторону солдата. Тот и шелохнуться не успел. Скорее всего, даже не заметил стремительно приближающуюся опасность.
Лишь мокрый, всхрип пересеченного горла. И удар автомата, соскользнувшего с плеча и упавшего с вышки на землю.
Монах, увидев это, в испуге присел. Соленый, напротив, не растерялся. Быстро подбежал к брошенному оружию, поднял его и устремился к забору. Очухавшись от первого испуга, Монах чисто автоматически последовал за ним.
* * *
Теперь они вдвоем шли по тайге, – условно говоря, находились на свободе. Продолжая оставаться в замкнутом пространстве совершенных преступлений.
– Слышь, Монах! – не оборачиваясь, произнес Соленый. – Что ты теперь делать-то будешь, как жить собираешься на воле?
– А разве будет теперь жизнь? – обреченно проговорил Кешка, – Словно шакал затравленный. Хоть вовсе не вылезай из этого проклятого леса.
– Ну не скажи! – возразил Соленый. – Спрятаться нужно. Здесь я с тобой согласен. Отлежаться, выждать, пока искать перестанут. А потом и документики себе справить можно, и зажить по-человечески. Вот ты, например, как бы жил, кабы не зона?
– Знаешь, – отвечал Монахов, еле поспевая за широко шагающим Соленым, – я ведь только на зоне и понял, как жить нужно. Мне бы пораньше за голову взяться да о жизни подумать!
– Ну подумал бы. И что?
– Я ж музыкант. Говорили, неплохой исполнитель.
– Скрипач, что ли?
– Не, пианист.
– Пианист-онанист! И где бы ты щас пианистил?
– Окончил бы консерваторию. По заграницам бы разъезжал, по конкурсам разным, – не вовремя размечтался Монахов. – Уважали бы меня все.
– Лажа это! Где б ты денег взял на жизнь?
– Деньги – не главное.
– Ты больной, что ли?
– Эх! Если б не зона…
– Да что ты заладил?! – вскипел Соленый. – Запомни, дурак, на всю жизнь: ДЕНЬГИ – вот что главное в жизни! За деньги люди глотки друг другу грызут. Исполнитель, говоришь? Ну-ну.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41