И даже те трудности, которые видит он,—Это трудности только его, личные: коллектива строителей, ребят из нашей бригады они не касаются. Ему лишь бы галочку в плане поставить вовремя, лишь бы отчет написать благополучный, чтобы всегда можно было сказать: «Воспитательная работа? Пожалуйста — проведено столько-то лекций. Организационная? Пожалуйста — все комсомольцы выявлены, столько-то собраний было...» А зачем эти лекции, собрания, в глубине души ему просто безразлично.
Нам больше ни о чем не хотелось его спрашивать. Мы попрощались. К Хамиду Хамидову — хотя и собирались это сделать — мы не пошли: хватит нам одного разговора об учетчицах! Честное слово, и от него мы устали куда больше, чем от бетона за всю смену.
...Злые, брели мы по шоссе мимо чайханы. Остролистая тень платанов на пластмассовых, голых столиках. Какая-то бродячая собака бродит меж ними. За стойкой из конфетных ящиков — никого. Посетителей тоже нет. В чайхане — перерыв. И лишь за одним столиком сидел... Акрамов, неподвижный, строгий.
Юра Маленький вдруг рассмеялся.
— А как величественно он выглядит здесь!
НАДО ВЕРИТЬ
Мы узнали об этом первые. Вчера была получка, и «князь» опять сорвался. Было часа два ночи. Мы давно уже спали в своей хате и вдруг сквозь сон услышали жалостное бормо-танье:
— Ре-бя-та!.. Ре-бя-та... Просни-тесь!.. Открываем глаза и видим на фоне маленького оконца и громадной багряной луны чью-то взлохмаченную голову. Ей-богу, это было страшно. Юра Маленький даже привскочил с постели.
— Кто тут?!
Голова так же жалостливо и шепеляво ответила:
— Это я, Мишя... Проснитесь, ребятки!..
Нам убийственно хотелось спать, мы ничего не понимали.
— Это ж я, Миша,— опять повторил «князь» спотыкающимся голосом, и мы угадали наконец, что он пьян.—'Пойдемте за дикобразами, ребятки...
— Мишка, опять? Он не понял вопроса.
— Да я первый раз собрался. Луна-то какая! Красота-то какая! Их только и бить при такой луне: они сейчас в горах все на тропки повылезли...
— Да как же ты их бить будешь? У тебя ж ружья нет.
— А как? За уши и в мешок. И все тут! — изумился Миша нашему непониманию.
— Да ты почему напился-то! Ведь слово давал!
— А-а, да что там!.. Я собачку нашел, щеночек махонький, я его «Сто грамм» прозвал. Принес домой, только за водой вышел, а он и убежал. Искал-искал, расстройство одно! Ну и я,— он всхлипнул,— опять... того... по всем басам.
— Давай заходи в хату, и спать!
— Не-е, я за дикобразами! Ночь-то какая!.. И как мы его ни уговаривали, ни ругали, Мишка ушел.
Утром на работу он не явился. Мы рассказали ребятам о ночном происшествии. Артем убежденно проговорил:
— Выгонит его Небоженко. Как узнает, так выгонит... И ведь хорошая душа у парня и... эх!
И тут как раз приехал Колобок. Подошел к нам.
— Видел я вашего Плютинского у управления, опять с похмелья. Главный инженер подписал приказ об увольнении. Хватит нянчиться!
— Яковлевич, да как же так! Ну куда же он денется? У него небось и денег ни копейки не осталось. Ни родных, никого! Ну куда ему? Опять воровать?
— А мне какое дело! Я предупреждал его?.. Все. Хватит. Идите в котлован. Нечего обсуждать. Работать пора.
И мы пошли в котлован. Работали там с каким-то остервенением, стараясь отвлечь себя от мыслей о Мишке. Но они все равно лезли в голову. Да, он предупреждал. Он кругом прав. Спорить с ним бессмысленно. И все-таки он... неправ. Ведь сгинет, вовсе сгинет парень! Хорошо, можно собрать ему деньги на дорогу, приедет он на другую стройку, а там? Где гарантия, что там не повторится то же самое? Значит, заведомо выкидывать его за борт?.. Но, с другой стороны, если бы действительно на стройке развернулось соревнование бригад коммунистического труда, на деле, не на бумаге, и наша бы бригада тоже боролась воистину за коммунистическую мораль,—Тогда другое дело! Тогда просто стыдно было бы отталкивать от себя парня. Можно было бы хоть на поруки взять и следить за ним всем, вместе. А сейчас? Ну конечно же поверят не нам, а Небоженко. Да и сами-то мы справимся ли?.. Ничего тут не придумаешь. Все карты биты... Надо обождать самого Мишку,— может, тогда хоть что-нибудь в голову придет.
Мишка пришел на ДЭС к концу дня. В своей хлопчатобумажной курточке, наброшенной на плечи, таких же брюках и соломенной шляпе — весь его гардероб. Сейчас нет только обычной розы за тульей шляпы, и лицо—Лицо героя Достоевского — хмуро. Молча сел над котлованом, на бревнышко, на нас не глядит. Мы подошли.
— Ну что?
Он досадливо махнул, рукой.
— Выгнали?
— Оставили,— проговорил он и отвернулся. В глазах — слезы.
— Как оставили?!. Да ты что молчишь-то!..
— Чайковский...— Мишка рассказывал с трудом.— Я ничего и не просил, думал: все, баста. Пошел уже шмотки собирать. А он узнал откуда-то, вызвал. Говорит: «Ну, вот что, Миша. Последний раз беру тебя под свою ответственность. Беру не потому даже, что работник ты неплохой, когда трезвый,— работников сейчас везде можно найти, а потому, что знаю: некуда тебе податься. Но если уж и меня подведешь: все, будем прощаться!» Ну, совсем как тот мой юрист в Минске говорил! "И порвал приказ...
Мишка взглянул на нас, поочередно на каждого, и вдруг спросил:
— Что же делать-то, ребята? Что делать-то мне? А вдруг подведу его?
Борис воскликнул было: «Да ты что голову ломаешь, дурень! Радуйся!» — но все остальные молчали. Борис недоумевающе взглянул на нас.
Было нам стыдно. Какое-то жгучее чувство! Как же так? Мы, которые, казалось бы, больше всех переживали за Мишку, больше всех любили его, уже готовы были отступиться, не решались поверить в него, побоялись борьбы... Или просто не было этой любви? Любви действенной, сильной, такой, какая есть у Чайковского, должно быть, к каждому человеку, даже мало знакомому... Быть может, мы, дождавшись Мишку, попробовали бы еще подраться за него. Быть может. Но все равно той — пусть минутной — слабости, когда при первом же окрике Колобка мы покорно двинулись к котловану,- этого простить себе было невозможно.
Мы отводили друг от друга глаза. А Мишка все повторял:
— Слабый ведь я, вдруг подведу? Что же делать-то? Ведь стыдно же будет.
Вдруг Артем зло матюкнул его.
— Раскис, как баба! Слабый, видишь ли! Да я тебе тогда первый морду набью, понял?.. — И, чуть успокоившись, добавил:—С сегодняшнего дня все деньги, которые заработаешь, мне отдавать, понял? Все до копейки! И я тебе в день на жратву по рупь с полтиной выдавать буду. Останется что, костюм тебе сам куплю. Но больше —ни-ни! Понял?
— Понял, Артем. Я на все согласный,— бубнит Мишка.
— А ну выворачивай карманы!
И он выгреб все из карманов. Набралось четыре смятых рублевки. Три из них Артем взял себе...
А потом мы все так же молча, пешком возвращались по шоссе домой. Солнце закатилось за гору, и желтая днем трава на склонах стала темно-коричневой. Впереди гнали по шоссе на летние пастбища гро-
мадную отару овец, и весь горизонт был завешен пылью. От этого воздух казался совсем уж душным.
Андрюха-сварщик проговорил:
— Ух, как в парилке!.. Каково-то жене здесь покажется...
Ему никто не ответил. Все знали, что жена его приезжает завтра. Он заговорил опять:
— Я вот все думаю: как много значит верить в человека... Ведь был я такой же малохольный, как Мишка: чуть что — вожжа под хвост, сопли за уши и — не шуми ты, рожь, я опять хорош! Все до трыноч-ки пропивал... Один жил, а в Волгограде на высоте работали, денег по завязку было. Оно, правда, и работа была о-гой! Где-то под облаками, ногой за арматуру уцепишься, а в руках сварка, солнце печет! Верите—нет, куртки стирать даже нельзя было, так их пот изъедал: одну сносишь — новую оденешь. Часа два повисишь там, на бык спустишься и метров с пятнадцати в Волгу! Малость отдышишься — и опять! А по вечерам—гульбища... Я уж и сам на себя рукой махнул. Но влюбилась в меня одна женщина. Так влюбилась! За что? — спросил Андрюха с искренним удивлением.
Мы взглянули на него, лицом Андрюха — истинный славянин: чуть выпуклый, высокий лоб, прямой нос, твердые губы, скулы слегка выпирают. Чем-то напоминает он киноактера Столярова в молодости, который переиграл на экране всех русских богатырей, только фигурой потоньше. Да и характер у него русский: покладистый, добродушный.
Может, и было за что влюбиться.
— Из себя она не особенно завидная, но сейчас для меня как раз то, что нужно. Но это я уж после осознал... Работала она старшим бухгалтером в управлении, вроде бы и не пара, а ходила за мной неотступно. Я ее гнал: не люблю, говорю, я тебя, не нужна ты мне. А как напьюсь, себя забуду, смотрю: в общежитие ведет меня она. Приведет, спать уложит и уйдет. Я в драку ввяжусь, а она ничего не боится: в самую гущу влезет и меня за шиворот вытаскивает. Причем не то что на глазах она торчала, а так, появлялась в самые критические минуты. Я в крик на нее! А она так спокойненько отвечала: «Пропадешь ты без меня, Андрей. Знаю, что не такая тебе жизнь нужна, потому и хожу». И так—года полтора. Тут уж я и сам начал думать: какая же мне жизнь нужна?.. В общем, не буду вам в подробностях рассказывать. Женился я. И первое время иет-нет, но еще с дружками встречался. И вот ведь какой она человек! Приду домой пьяный, она ни слова! Наоборот, уложит и опохмелиться утром даст. Стало быть, все время знала она, что этому моему конец придет, верила. Однажды пришел вот так же, со зла говорю: «Да что ты молчишь-то! Отругала бы хоть!» Она молчит, посуду моет. Аккуратно так моет. И меня аккуратность эта взорвала! Говорю: «Я же тебя избить могу!» «Нет, говорит, Андрюша, не можешь. Этого ты себе не позволишь». А у нас за стенкой сосед каждый день свою жену лупил. Напьются вместе, а потом он ей дрозда дает. Думаю, что же я — и не мужчина вовсе? И так тихонечко ее стукнул. У самого сердце от жалости в комок сжалось, а руку поднял. Подлец! Самолюбие, значит... А она опять ни слова! Только по-
вернулась и из дома ушла. Утром проснулся я, и так стыдно мне! Думаю, что же это я, в соседа своего превратиться хочу? Очень я его не любил. И верите— нет, с тех пор эту свою мужчинскую гордость выбросил вон! Покорился, ну как есть —завязал. Если и выпью иногда, то только дома, вместе с ней, с друзьями. А так — ни-ни!..
Андрюха помолчал, вздохнул не без некоторого огорчения и добавил:
— Вот ведь что делают с человеком, когда верят в него, когда с любовью к нему идут... А Небоженко этот, это же не человек,— мыло! Его бы у нас на стройке к прорабам близко не подпустили. Прораб же—он не просто хозяйственник, он должен с людьми работать. Да что там говорить!.. Сейчас бы наш старый коллектив сюда, о-о! Сколько у нас народу в люди вышло! А тут с одним Мишкой справиться не можем. Но ничего, мы его возьмем в оборот!..
Мы дошли до поворота в Лангар. Андрюхе на полтора километра дальше, в Нурек. Попрощались. Он спешил: надо ехать в Душанбе встречать жену.
Мы шли, уступая дорогу машинам, обдававшим нас пылью, и вспоминали слова Андрея: «Вот ведь что делают с человеком, когда с любовью к нему идут!» А если бы не встретилась на пути его эта женщина, тогда пропал бы? Нет! Не она, так второй Чайковский или еще кто, много на Руси людей сердечных! Да и сам человек всегда стремится к хорошему в себе, и такое уж сейчас время,— он неизбежно находит это хорошее, вся жизнь ведет его к нему. Правда, путь этот может быть долгим, кривым, но конец его — единственный. Только бы поменьше такой «кри-
визны» у каждого из нас! Поменьше бы случайностей!.. Назавтра была суббота. Вечером в театр, который мы строили, должна была приехать московская цирковая труппа. Мы решили сходить. Зашли за Володей. Он на глинобитной площадке рядом с кибиткой (нечто вроде веранды) играл в шахматы с Васей.
Сидим на цветастых восточных одеялах, следим за игрой. Рядом — сад. Яркими, алыми фонарями горят в листве недавно распустившиеся цветы гранатов. Ветерок доносит тонкий и сказочно-сладкий запах соцветий джюды. Выше всех в саду — деревья урюка, сплошь покрытые еще зеленоватыми кулачками ягод. Все сады в Лангаре принадлежат теперь строительству. А плоды с них отдадут в детский сад. Тишина. Только изредка партнеры перекидываются словами. Володя забрал ферзя противника и спросил: — Жалко небось королеву-то отдавать?
— Жалко,— огорченно ответил Вася.—Да ничего не поделаешь!
— Поделаешь! Вот смотри,— и показал, как можно было бы защититься. Помолчали. Володя опять спросил:
— Читал книжку «Не отдавай королеву»?
— Нет.
— Гладковатая такая книжка, тоже про рабочих. Но смысл-то правильный: не отдавай королеву, не отдавай то, что дорого для тебя. А если уж отдать, то дорогой ценой...
Опять задумались над доской. А нам вспомнился один из рассказов Володи... В заключение он попал давно, еще мальчишкой, шестнадцати с небольшим лет. Впутал его отец в какую-то авантюру, он и сам не понял как. Похитили вдвоем около миллиона рублей (подробности нам неудобно было расспрашивать). Отцу дали двадцать пять, он и помер в заключении, Володе — пятнадцать. В тюрьме, как и положено, стали отбирать у Володи все личные вещи, а в подкладке пиджака был у него зашит комсомольский билет. Нашли и его. «Отдавай». «Все берите, но билета не отдам»,— так и стоял на своем. Его чуть ли не за сумасшедшего сочли: пятнадцать лет парню дали, а он за билет держится. А он все стоит на своем. Дошло дело до начальника тюрьмы. Тот пришел, посмотрел на Володю молча, вздохнул и... разрешил оставить билет.
История эта повторялась еще несколько раз во всех тюрьмах, в которых перебывал Володя. Но билет комсомольский хранится у него до сих пор... И еще одна любопытная деталь в его биографии.
Все мы не раз слышали про замечательный город-красавец Ангарск под Иркутском. Город этот начинали строить заключенные, и в их числе Володя. Его привезли туда в первой партии. Начальник строительства выстроил всю колонну и сказал: «Наш город — город будущего, город молодости. И почин ему должен сделать самый молодой. Кто самый младший, выходи из рядов!» Таким оказался Володя. Начальник выбрал самую толстую лиственницу и приказал: «Руби!» Володя ужаснулся: он такое деревище и за день не свалит. «Руби!» И вот парнишка пять часов подряд топором тюкал эту лиственницу. А на него в торжественном молчании смотрели все. Потом на высокий пень повесили табличку: «Первое
дерево на месте будущего города Ангарска срубил А. А. А., шестнадцати лет». Юра Маленький лет восемь назад видел эту табличку. И вот только теперь мы расшифровали для себя эти инициалы: Абдулвахид Абдурахимович Абдурахимов. Или, как он зовет себя,— Володя. Он говорит так: «Меня воспитали русские, выше этой нации нет на свете, и я хочу, чтобы у меня было русское имя». И даже своим домашним (они живут неподалеку отсюда, в Орджоникидзабаде) позволяет называть себя только Володей...
Партия уже подходила к концу, и мы начали было собираться в театр, как вдруг услышали: где-то за нашими спинами забарабанили тоненькие звуки, будто крупные капли падали в еще пустое ведро. Оглянулись. Какая-то женщина, в косынке, повязанной по самые брови, методично сдаивала с веток в большой таз зеленые ягоды алычи. Делала она это очень спокойно, не обращая никакого внимания на нас. Мы не знали, что сказать. Всем нам стало ужасно неловко: ведь взрослый человек, намного старше нас, и... Первым опомнился Володя.
— Что вы делаете? — негромко спросил он. Она, даже не обернувшись, спокойно ответила:
— А ты что, сторож? Нанятый? — И еще быстрее «закапали» в таз ягоды.
Лицо у Володи неестественно потемнело, он знобко повел, плечами, видимо решившись на что-то, но тут Вася, этот голубоглазый добряк Вася, который и слова-то грубого никому не мог сказать, сорвался с места, подбежал к женщине и закричал ей в самое лицо что-то весьма трудно передаваемое. Та охнула,
присела в испуге и, просыпав ягоду, мелкой трусцой заспешила вон.
— Вот люди!— проговорил Володя.
Все мы взглянули на Васю, который смущенно ерошил рукой свой белесый ежик и вопросительно смотрел на нас: правильно я сделал, нет? Взглянули и рассмеялись невольно. Вот уж никак от него мы не ждали такого.
Видно, во всех нас в последние дни что-то менялось... Мы шли втроем с Володей по улице, возвращаясь из театра; быстро темнело. В небе загорались большие, с ладонь, звезды. Кованый восточный месяц повис над иссиня-черными вершинами. Горы казались невысокими, будто темные тучи медленно плыли в воздухе. Вдалеке негромко пела трехрядка. Где только не услышишь ее! Нет, наверно, такого места в стране, чтобы не звучал ее бесхитростный, домашний, порой до примитива простой голос.
Мы завернули за одну из белесых юрт, стоявших рядами, и голос гармошки заглушила чья-то смачная ругань.
— Опять родные звуки! — поморщившись, пошутил Юра Маленький. Но тут случилось совершенно неожиданное.
Навстречу нам из-за юрты выскочила девушка, закрывшая лицо ладонями, меж пальцев ее бежала кровь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11