— Никогда еще ничего хорошего не получалось из плохого, — твердо ответил Иаков.
— Иаков, с добром и злом все ясно. Поразмышляйте о здравом смысле. Завтра вы придете в церковь вместе со мной, и рядом со мной вы сделаете все, чего я от вас жду.
Иаков отрицательно покачал головой.
— Они не признают вас, Иаков, — настаивал Карл, — они не согласятся на наследника-католика.
— Если на то Божья воля, чтобы я потерял трон, то я его потеряю. Я делаю выбор между одобрением людей и одобрением Бога.
— Королю полезно одобрение людей, но оно еще более важно для человека, который надеется стать королем. Однако это в будущем. Вы забыли, мой первый лорд адмиралтейства, что все офицеры, согласно тест-акту, который я вынужден был снова ввести в действие, обязаны давать торжественную присягу по обряду англиканской церкви, заявлять об отказе признавать догмат преосуществления и давать присягу о главенстве короля над англиканской церковью. Ну же, брат, неужели вы не можете признать меня главой своей церкви? Или им должен быть папа?
— Я могу делать лишь то, что мне позволяет моя совесть.
— Иаков, подумайте о своем будущем.
— Я думаю… о своем будущем в той жизни, которая последует.
— Жизнь здесь, на Земле, может быть очень хорошей для вас, Иаков, если вы хорошо поразмыслите и внесете в нее здравый смысл.
— Я не стану кривить душой даже за сто королевств.
— И ваша душа для вас важнее, чем будущее дочерей, чем будущее сыновей, которые могут появиться у вас от новой жены?
— Мария и Анна воспитаны протестантками. Вы просили об этой уступке — и я согласился.
— Я заботился о ваших дочерях, Иаков. Вам приходило когда-нибудь в голову, что, если я умру бездетным, а у вас не будет сыновей, одна или обе эти девочки могут стать королевами Англии?
— Конечно, приходило.
— И вы ставите их будущее под угрозу ради прихоти!
— Прихоть! Вы называете веру человека прихотью?
Карл устало вздохнул:
— Вы никогда не сможете отказаться от положения командующего флотом. Вы любите флот. Вы много сделали для того, чтобы он стал таким, каков он сейчас. Вы не сможете от этого отказаться, Иаков.
— А они требуют этого? — с огорчением спросил Иаков.
— Об этом не говорилось, но подразумевается само собой. И в самом деле, как может быть иначе? В самом деле, Иаков, я боюсь, что за этим желанием отменить действие декларации о свободе вероисповедания стоят ваши враги.
Кто займет мое место?
Руперт.
— Руперт! Да он же никудышный моряк.
— Народ скорее примет командующего-протестанта, который не умеет командовать флотом, чем католика, который умеет. Люди в своей вере так же фанатичны — один против другого, как и в дни нашего деда.
— Вы постоянно напоминаете мне о нашем деде.
— Он был великим королем, Иаков. Вспомните его выражение — «Париж стоит мессы».
Иаков широко открыл свои простодушные глаза.
— Но это было совсем другое, брат. Он… гугенот… стал католиком. После заблуждения он познал истину.
Карл ответил Иакову своей грустной улыбкой. Он понял, что потерял своего военно-морского министра.
Туманным ноябрьским днем королевские парусники плыли вниз по Темзе, чтобы встретить из Дувра Иакова и его молодую жену. Люди заполнили берега реки, чтобы увидеть встречу королевских парусников с теми, что везли гостей со стороны невесты в Лондон. Об этом браке все еще не смолкли пересуды. Влиятельная и большая группа людей во главе с Энтони Эшли Купером, графом Шафтсбери, решительно высказалась против него. В палате общин эта партия обратилась к Карлу с петицией немедленно дать об этом знать в Париж и не допустить приезда принцессы в Лондон для утверждения брачных отношений.
— Я не мог бы, не уронив чести, расстроить брак, который был совершен официально, — ответил Карл.
В неистовом возмущении палата общин просила короля назначить день поста, чтобы после него можно было обратиться к Богу с просьбой отвести от государства угрожающие ему напасти.
— Я не мог бы не позволить вам, джентльмены, голодать столько дней, сколько вам заблагорассудится, — был ответ короля.
Неудачно, что на это же самое время пришлась годовщина порохового заговора. Когда выступления против католицизма усиливались, то церемония сожжения чучел Гая Фокса проводилась с большим энтузиазмом, чем обычно, и в том году за событиями в день Гая Фокса с большим беспокойством наблюдали король и его брат. Они опасались, что сожжение чучел Гая Фокса, папы и дьявола может перерасти в беспорядки. Арлингтон после этого дерзнул предложить следующее: поскольку король не в силах предотвратить отъезд принцессы Моденской из Парижа, то не мог бы он по крайней мере настоять на том, чтобы после женитьбы Иаков и его молодая жена удалились от двора и поселились вне Лондона, где Иаков мог бы наслаждаться жизнью провинциального дворянина?
— Ваши предложения я всегда выслушиваю с большим интересом, — сказал король. — Но первое несовместимо с моей честью, а второе было бы оскорбительным для достоинства моего брата.
Итак, Мария-Беатриса Моденская с сожалением оставила гостеприимные берега Франции, где к ней с большой добротой относились многие высокопоставленные особы.
Юная девушка ужасно боялась своего будущего мужа. Ему было сорок лет, и ей казалось, что это весьма преклонный возраст. Она умоляла свою тетку саму вместо нее выйти замуж за герцога Йоркского, она была бы счастлива, заявила она, уйти в монастырь, любая другая жизнь казалась ей лучше, чем та, которая выпала ей — выйти замуж за человека, который годится ей в отцы и о котором говорилось, что он содержит так же много любовниц, как и его брат.
Она была милым ребенком и очень походила на свою мать Луизу Мартиноцци, племянницу кардинала Мазарини, которая, как и все дамы этой семьи, отличалась замечательной красотой. Но в четырнадцать лет быть разлученной с родным домом, чтобы начать жизнь в незнакомой стране с человеком, казавшимся очень старым, — тяжелое переживание, а она была слишком молода, чтобы уметь скрывать свою антипатию.
Иаков вполне понимал, что могла чувствовать его новобрачная, и был готов сделать все, что было в его силах, чтобы она не смущалась.
В Дувре он ждал на берегу, чтобы встретить ее лично, он был растроган, увидев ее, так как ее молодость напомнила ему его дочь Марию, которая была не намного моложе этого ребенка, оставившего свой дом и все, что любила, чтобы приехать в незнакомую страну и стать его женой. Он заключил ее в объятия и нежно прижал к себе. Но Мария-Беатриса, едва взглянув на своего мужа, залилась безутешными слезами.
Иаков не рассердился, он в душе пожалел девушку и заверил ее, что, несмотря на то что он стар и понимает, что может казаться довольно безобразным такой юной, полной сил и красивой девушке, ей нечего бояться, потому что для него будет радостью любить и уважать ее, пока он жив.
Сейчас он горячо желал иметь непринужденные манеры Карла, которые, как он был убежден, быстро успокоили бы этого ребенка.
Но неуклюжесть и неловкость Иакова сглаживались его бескорыстной добротой; он решил, что до тех пор, пока этот ребенок не привыкнет к его обществу, он постарается не быть навязчивым.
— Я постараюсь не пугать вас, — успокоил он ее. — Я помню своих малышек Марию и Анну.
Они выехали из Дувра, и новобрачная была рада, что ее мать и принц Ринальдо д'Эсте едут вместе с ними. Они ехали с остановками в Кентербери, Рочестере и Грейвсенде, и люди выходили из домов посмотреть. Молодая девушка так их очаровала, что им не верилось, будто она может причинить зло их стране.
В Грейвсенде они взошли на борт парусника и поплыли навстречу королевским судам. Когда они встретились, Иаков представил свою молодую жену королю.
Карла окружали придворные дамы и кавалеры. Была там и королева, готовая приласкать и утешить юную невесту и хорошо помнящая свой собственный приезд в эту страну для того, чтобы выйти замуж за самого обворожительного из королей и вскоре узнать, что он далеко не безгрешен, но и понять, что разлюбить его невозможно. Луиза находилась рядом с королем, одета она была менее броско, чем большинство дам, но выглядела тем не менее одетой гораздо богаче, чем они, она не была увешана драгоценностями, поэтому казалось, что каждая из немногих украшавших ее драгоценностей сияет особенно ярко. Именно эту даму Мария-Беатриса приняла за королеву. Луиза держалась как королева, да и считала себя королевой. Совсем недавно она приняла английское гражданство, и это значило, что она могла принять титулы и владения, которые король с радостью бы пожаловал ей и раньше, будь у него такая возможность. У нее теперь было несколько громких титулов: баронесса Питерсфилд, графиня Фэрем и герцогиня Портсмутская. Она была фрейлиной королевы. Но она же была и фактической королевой Англии — разве что не называлась ею. Она бы не совсем огорчилась, если бы стала ею и формально. Ее небольшие глазки часто останавливались на мертвенно бледном лице королевы. Она надеялась, что эта дама долго не проживет, так как на самом деле что за радость в жизни знала такая женщина, как Екатерина Браганца, которая до сих пор так и не смогла освоиться при дворе собственного мужа? У нее, конечно, не было большого желания жить. Смерти королевы — вот чего страстно желала Луиза, так как она знала, что король никогда не разведется с женой. Луиза открыла особенность Карла. Несмотря на свою беззаботность и готовность раздавать обещания направо и налево, если он решал на чем-нибудь настоять, то отстаивал это решение с невиданным в мире упрямством. Она должна была бы быть вечно благодарна тому обстоятельству, что ему свойственно добродушие, но она постоянно помнила, что, несмотря на то что ей удалось внушить ему к себе любовь, определенная доля его добродушия доставалась и Екатерине, королеве, и ничуть, пожалуй, не меньше доставалась другим. И хотя страсть короля сосредоточилась на Луизе, свое сострадание он отдавал жене Екатерине.
Мария-Беатриса узнала и других дам и кавалеров. Она заметила красавицу Анну Шрусбери с герцогом Бекингемским и лорда Рочестера — самого красивого из всех придворных, хотя распутство уже начинало сказываться на его красоте; около него находилось оживленное, миловидное создание с каштановыми локонами и сияющими карими озорными глазами, одетое необыкновенно пышно и привлекавшее всеобщее внимание. Даже король довольно часто на нее поглядывал. Ее звали, кажется, мадам Гвин. Присутствовали и господа, чьи имена часто упоминались рядом с королевским именем: граф Карбери, граф Дорсет, сэр Джордж Эстеридж, граф Шеффилд, сэр Чарльз Седли, сэр Карр Скроуп.
Вдруг Мария-Беатриса почувствовала на себе пристальный взгляд пары темных глаз. Она упала на колени и тут же была поднята изящными руками короля, который, глядя ей в лицо, увидел ярко заблестевшие глаза с готовыми пролиться слезами, заметил задрожавшие губы.
— Что вы, что вы, сестричка, — сказал он своим нежнейшим и мелодичнейшим голосом, — я необыкновенно рад видеть вас здесь. Мы с вами будем друзьями.
Мария-Беатриса вложила свои ручки в его руки. Ее не беспокоило, что он король, она осознавала лишь то, что его слова, его улыбка, его необыкновенное обаяние делали ее счастливой и придавали ей уверенность.
Король продолжал удерживать ее ручку, а она чувствовала, что, пока он вот так ее держит, она почти довольна, что приехала сюда.
Он делал так, что она постоянно была с ним рядом во время торжеств. Он давал понять, что она может вполне полагаться на него, пока полностью не освоится в новой для нее стране. Он сказал ей, что она напомнила ему свою родственницу Гортензию Манчини, одну из самых красивых женщин, которых он когда-либо видел в своей жизни. Он хотел жениться на Гортензии, но ее дядя решительно воспротивился этому.
— В те дни я был странствующим изгнанником. Совсем невыгодная партия. Но я никогда не забывал прекрасную Гортензию, а вы так на нее похожи… это приятно… очень приятно.
Когда они плыли к Уайтхоллу, она тоже была с ним рядом. Она слышала, как люди с берегов реки приветствовали его, и ей было ясно, что все они его любят, что они покорены его непреодолимым обаянием так же, как и она.
Он указал ей на Уайтхоллский дворец, к которому они направлялись.
То, что она стояла с ним рядом, подействовало на нее успокаивающе. Ее матери было приятно видеть непринужденную приветливость короля по отношению к ее дочери, успокаивало и то, что у дочери улучшилось настроение.
Придворные наблюдали за ними.
— Не ошибся ли я? — с манерной медлительностью спрашивал Рочестер. — Кто из них новобрачный — Карл или Иаков?
— Его величество старается помочь ребенку почувствовать себя непринужденно, — заметила Нелл.
— Иаков безуспешно пытался сделать это, — вступил в разговор Бекингем. — Увы, бедный Иаков! Мне кажется, что наш милостивый повелитель смог бы преуспеть во всем, если бы захотел, а его брат преуспел бы, если бы смог.
Легкой походкой к ним приблизилась Луиза. Ее слегка забавлял пышный, красочный наряд Нелл.
В глазах Нелл вспыхнул недобрый огонек. Ей было неприятно думать всякий раз, когда она видела эту женщину, что она стала теперь герцогиней Портсмутской, в то время как ее маленькие Карл и Иаков носили лишь фамилию Боклерк, а она сама была просто мадам Гвин. Герцогиня полагала, что Нелл едва ли достойна внимания. Но все же она держалась снисходительно.
— Вы разбогатели, как можно видеть по вашему платью, — сказала она весело. — И выглядите вполне изящно для того, чтобы быть королевой.
Нелл воскликнула:
— Вы совершенно правы, мадам. И я вполне шлюха для того, чтобы быть герцогиней.
Герцогиня двинулась дальше, ей вслед раздался смех Нелл, Бекингема и Рочестера.
Лицо Луизы осталось бесстрастным. Она полагала, что Рочестер дурак, постоянно изгоняемый с королевского двора за непристойности, адресуемые всем вокруг без разбора, включая короля, его распутство сведет его скоро в могилу, нет нужды о нем думать. Что касается продавщицы апельсинов — бог с ней, с шутихой. Кроме того, королю она нравится, и он будет противиться предложению запретить ей бывать при дворе; оружием Нелл Гвин были колкости, а в этом искусстве Луиза не могла с ней соперничать. Игра словами нелегко давалась Луизе даже на ее родном языке. Но с ними был человек, который вскоре в полной мере ощутит на себе ее недовольство. Милорд Бекингем уж давно мог бы перестать похваляться своим влиянием, если бы она этого захотела.
Герцог Монмут был доволен женитьбой герцога Йоркского.
— Ничего другого он сделать и не мог, — говорил он своим закадычным друзьям, — чтобы больше меня обрадовать. Люди пришли в ярость. И разве их можно винить? Мой дядя сущий дурак, если думает, что ему удастся ввести католичество в Англии.
Ему доложили, что Росс, его старый слуга, хочет повидать его, а когда Росса пустили к нему, ему стало ясно, что Росс хочет сообщить ему что-то без свидетелей.
Монмут тут же провел его в укромное место, где они могли поговорить наедине. Росс смотрел на него с тем восхищением, которое Монмут привык видеть в глазах многих окружающих его людей.
— Позвольте мне, ваша милость, — сказал Росс, — хоть минутку поглядеть на вас. Я помню вас малышом — самым живым и красивым малышом, за которым мне когда-либо приходилось присматривать. Мне приятно видеть вас в добром здравии.
Монмут терпеливо слушал. Он любил восхваления.
— Пожалуйста, продолжайте, — попросил он.
— Лишь одно, имеющее отношение к вашей милости, раздражает меня.
— Неудачный поворот судьбы? — подсказал Монмут.
— Именно. Что за король получился бы из вас! Сколько людей толпилось бы на улицах, выкрикивая приветствия, если бы вас звали, как наследника престола, принцем Уэльским — Иаков, принц Уэльский, а не Иаков, герцог Монмутский.
— Всего лишь формальность… всего лишь подпись на документе… — тихо проговорил Монмут.
— И из-за этого страна лишается лучшего короля, который когда-либо мог бы у нее быть!..
— Вы, Росс, пришли ведь не только затем, чтобы сказать мне это?
— Нет, милорд. Когда я наблюдал, как вы учились ездить на лошади или владеть шпагой, я, бывало, представлял себе, что когда-нибудь король признает вас своим законным сыном. Я, бывало, так ясно все это себе представлял… Что его величество пошлет за вами, когда вам исполнится год или чуть больше… и это случилось. Что его величество вас очень любит… и это тоже случилось. Что его величество объявляет о женитьбе на вашей матушке и о том, что вы наследуете корону…
— Но этого не случилось, — с горечью сказал Монмут.
— Это все еще могло бы быть, милорд.
— Каким образом?
— Чует мое сердце, что у вашего отца и Люси Уолтер была формальная брачная церемония.
— Мой отец утверждает, что ее не было, и я вполне этому верю. Итак, поскольку португалка бесплодна, он с большой радостью признал бы меня своим законным сыном.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37