Она легла и закрыла глаза. Нозме сегодня не храпела, или, возможно, порывы ветра заглушали храп; в углу крепко спала рабыня, свернувшись на циновке клубочком. Из-под полуприкрытых век Хатшепсут смотрела, как, то вспыхивает, то опадает пламя ночника. Она уже почти уснула, как вдруг прямо под ее дверью послышались приглушенные голоса. Настоящие человеческие голоса, один принадлежал стражнику, другой кому-то еще. Она навострила уши, но уловила лишь шелест шагов, удалявшихся в сторону покоев Неферу. Хатшепсут, сбитая с толку недавним сном и почти вернувшейся дремой, выскользнула из постели и, как была, нагая подбежала к двери. Ошеломленный стражник вытянулся по стойке «смирно». Тихо прикрыв за собой дверь, она спросила у него, что случилось. Он смутился, но не ответить не мог.
– Не знаю точно, ваше высочество, но что-то происходит в покоях ее высочества Неферу, а царский эконом только что приходил и спрашивал, не входил ли кто в ваши комнаты этой ночью.
Во рту у нее пересохло, в памяти немедленно всплыл образ Неферу-газели: мордочка искажена страхом, бархатистые губы открыты, с них рвется крик отчаяния. Ни слова не говоря, она повернулась на пятках и помчалась вдоль по коридору. Позади нее брызгал слюной стражник:
– Царевна! Ваше высочество!
Он не сразу сообразил, что делать: гнаться за ней или будить спящих прислужниц. Наконец решил бежать и затопал по коридору, но она уже ускользнула. Он видел только ее тень, которая змеилась по стенам, то растягиваясь от одного факела до другого, то сжимаясь вновь, когда девочка огибала углы и пробегала под источником света. Ночью, когда выл ветер, а из неосвещенных боковых коридоров на нее выскакивала тьма, путь показался необычайно долгим, но она продолжала бежать, шепча имя Неферу, пока ее руки молотили воздух, а ноги несли ее вперед.
Она пронеслась мимо солдат имперской гвардии, которые столпились у входа в покои Неферу, и, запыхавшись, влетела в изукрашенный приемный зал старшей сестры. Там было пусто. Снаружи, из спальни, доносились звуки молитв, и дым от курений, густой и серый, тек в открытую дверь. Всхлипнув, Хатшепсут принудила себя сделать шаг вперед. Войдя в комнату, она резко остановилась, ее сердце колотилось так сильно, что казалось, горло вот-вот лопнет.
В этой комнате было полно людей. У ложа стаей унылых белых птиц столпились жрецы, верховный жрец читал молитвы, в руках его помощников золотым блеском мерцали курильницы для благовоний, дым от которых наполнял комнату, превращая воздух, и без того жаркий и спертый, в удушливую мглу. В головах стоял отец в простом спальном калазирисе, его могучий торс был обнажен. Когда Хатшепсут резко затормозила, вскинув руки к горлу, он поглядел на нее, но, кажется, не узнал. Он постарел, лицо пошло морщинами, глаза запали. Ахмес сидела в углу на низком стульчике, полупрозрачный плащ стелился вокруг нее по полу. Она держала маленькую серебряную корону Неферу, украшенную изображением Маат, и рассеянно крутила ее в руках, губы женщины двигались, шепча молитву. Главный эконом и прочие члены свиты фараона сгрудились у дверей, тревожно перешептываясь.
Никто не обратил ни малейшего внимания на Хатшепсут, когда та подобралась поближе к ложу. Растолкав прислужников и протиснувшись мимо самого Менены, она остановилась там, откуда могла прикоснуться к холодным пальцам руки, свисавшей с края ложа.
– Неферу, – позвала она тихо и умолкла, чувствуя, как отчаянная любовь борется в ее груди с нарастающим страхом.
Царский лекарь прикрыл худенькую грудь девушки куском льна и разложил на нем могущественные амулеты. Ступки, пестики и баночки стояли на столе рядом с ним, но он знал, что жизнь девушки зависит сейчас лишь от воли богов. Опустившись перед Неферу на колени, он повязал магический шнур вокруг ее потного лба и стал готовиться к заклинаниям, которые помогут изгнать демона из ее хрупкого тела. Однако в глубине души он был уверен, что все напрасно – ведь Неферу отравили, – и взглянул на своего царственного господина. Фараон не отрываясь смотрел в лицо дочери, и только побелевшие пальцы, которые стискивали золоченое изголовье, выдавали всю глубину его чувств. Опечаленный, лекарь продолжал творить заклинания. Ему не удалось вызвать у ее высочества рвоту. Если бы ее стошнило, надежда еще оставалась бы. Но тот, кто это сотворил, хорошо знал свое дело, и боль пожирала жизнь Неферу неумолимо, как огонь, несмотря на половину ночи, проведенную в лихорадочных попытках ее спасти. Сознание быстро покидало девушку, и настроение в комнате изменилось. Снаружи по-прежнему завывал ветер.
Внезапно Неферу открыла глаза, и пораженный лекарь отпрянул, сев на пятки. Хатшепсут увидела покрытое каплями пота лицо, серое в свете лампы, бросилась перед сестрой на колени и зарылась головой в подушки. Неферу застонала и сделала слабое движение.
Голос Тутмоса прорезал наступившую тишину:
– Поднимите ее. Подложите ей под голову подушку. Пока лекари, поддерживая клонящуюся голову девушки, пристраивали еще одну подушку на ее ложе, Хатшепсут, вся дрожа, взглянула на сестру.
– Я слышала, как ты звала меня, Неферу, и я пришла. О Неферу, неужели ты умрешь?
Неферу закрыла глаза, ее тело выгнулось в приступе боли, и Хатшепсут заплакала.
– Не умирай. Пожалуйста, не надо. А как же газель? И как же я?
Неферу повернула голову, ее глаза снова раскрылись. Когда она заговорила, видно было, что каждое слово дается ей с большим усилием, на губах девушки выступила пена. Ее зрачки расширились, в их глубине Хатшепсут увидела страх и глубокую печаль.
– Ты помнишь Уатхмеса и Аменмоса, которые умерли, Хатшепсут?
Она шептала, ее голос был едва уловим, точно шелест ветра в сухих камышах на болоте.
Хатшепсут молча тряхнула головой.
– Ты помнишь бабушку, которая умерла? Хатшепсут не пошевелилась. Она держала руку Нефер в своей, боясь, что если она заговорит, то рыдания, распиравшие ей горло, вырвутся наружу и затопят всю комнату. Самым важным для нее было сейчас держать эту руку и держаться самой.
Неферу замолчала, быстро и жарко дыша Хатшепсут в щеку, в последний раз собираясь с силами. Сумрак зала суда уже просачивался в ее сознание, ледяной ветер тянул ее внутрь.
– Не забывай меня, Хатшепсут. Не забывай эту ночь и учись. Мой сон говорил правду. Анубис ждет меня у весов, а я не готова. Я не готова!
Ее глаза с лихорадочной настойчивостью впились в лицо девочки, так что рыдания замерли у той в груди, пока она пыталась понять, что же хочет сказать сестра.
– Прими мою жертву, Хатшепсут, и сделай так, чтобы она не оказалась напрасной.
Она отвернулась от Хатшепсут и шарила глазами по комнате, покуда не увидела Менену.
– Я не ждала особой судьбы. Я ее не хотела. Возьми ее себе, Хатшепсут, и пользуйся ею. Мне нужен только… покой…
Последние слова больше походили на вздох, и Хатшепсут, взглянув на сестру, обнаружила, что та ее больше не видит, глаза Неферу затуманило далекое видение, отчего сердце девочки наполнилось тоской. Она схватила холодную руку и стала ее трясти, крича:
– Я не понимаю, Неферу. Я никогда не пойму! Я люблю тебя!
Голова Неферу забилась на подушке в спутанной массе слипшихся черных волос, отрывистый шепот стал неразборчивым.
– Она бредит, – сказал Тутмос тихим, но ровным голосом. – Конец близок.
Хатшепсут вскочила и яростно затрясла кулаком у него под носом, слезы градом лились по ее щекам.
– Нет! – вопила она. – Неферу не умрет!
И тут же повернулась и в страхе бросилась из комнаты вон. У двери в приемный зал ждал ее страж, но она увернулась и с быстротой преследуемого охотниками леопарда метнулась в сад через выход, которым пользовалась Неферу. Не успел стражник добежать до поворота, как она уже вылетела из дворца и понеслась прочь по темной аллее.
Глава 4
Ветер подхватил ее и швырнул о стену, едва она выскочила за порог. Девочка запнулась, ушибла о шершавый барельеф голень и расцарапала локоть, но даже не обратила внимания на боль, которая пронзила ногу. Дорожка из широких и ровных каменных плит тянулась до самой реки, поэтому вскоре Хатшепсут нырнула под прикрытие древесного шатра и побежала, петляя, по тропинкам, которые даже в слепящую песчаную бурю походили на светлые ленты, ведущие все глубже и глубже, прочь от церемонных клумб и водопадов, в безлюдную и дикую часть парка. Но даже могучие ветви сикоморов не были достаточной защитой от ветра, он находил девочку и под ними, так что вскоре ей пришлось замедлить бег. Ее» глаза, ноздри, рот, которым она жадно ловила воздух, – все было забито песком; и все же она продолжала бороться, ярость гнала ее вперед, точно кнут, и девочка бежала, пока совсем не выбилась из сил. Однако когда колющая боль в боку стала совсем невыносимой, а легкие выталкивали воздух с таким свистом, что девочка уже готова была упасть на землю, деревья кончились и она оказалась у подножия одного из тех мрачных каменных изваяний своего бога-отца, которые украшали колонны у входа в храм. Теперь она знала, что прямо перед ней, за высокими храмовыми воротами, еще одним рядом колонн и еще одним поясом деревьев раскинулось священное озеро Амона, озеро, где была причалена его ладья. Минуту спустя она уже хромала дальше, думая только о воде. Что она будет с ней делать – пить, купаться или просто бросится в нее, – девочка не знала, но продолжала бежать, чувствуя, как медленно нарастающая волна печали заливает прогоревшие угли гнева. Неферу! Неферу! Неферу! За всю свою жизнь, наполненную любовью, обожанием и поклонением окружающих, она еще ни разу не испытывала переживания столь сильного, которое проникало бы так глубоко в душу, обнажая ее, делая уязвимой для боли.
Она добежала до озера раньше, чем успела это осознать, ее колени подогнулись, и она полетела с утеса головой вниз, вытянув перед собой руки. Вода сомкнулась над ней. В тот же миг шум ветра стих и наступила оглушительная тишина. Пыль и песок разом отстали от ее тела, вода обернулась вокруг нее в прохладе, и она поплыла с закрытыми глазами, а настойчивое пение у нее в голове сменилось приглушенным бормотанием. «О Амон, Отец мой», – блаженно подумала она. Она почувствовала, как он приближается к ней, ее дыхание замедлилось, и она поплыла, отдавшись на волю волн. Ветер срывал клочья пены с озерных волн, и ее тело плавно покачивалось под этой рябью, точно она сама превратилась в священную барку, ожидающую, когда бог вступит в нее и начнет свое путешествие. Медленно выдыхая, она целиком погрузилась под воду, оставив на поверхности только лицо. «Я могла бы плавать здесь хоть всю жизнь и никогда не возвращалась бы», – подумала она. Ей вдруг вспомнился недавний сон, и она снова заплакала, на этот раз негромко, не только о своем будущем одиночестве, но и о самой Неферу, о пронизанных солнечным светом, навсегда потерянных годах счастья.
В следующий миг она почувствовала, как сильные руки схватили ее за плечи. Раскрыв рот, она тут же пошла ко дну, нахлебалась воды и, кашляя, вынырнула снова. Она забилась, но чужая хватка только окрепла, и так, отплевываясь и сопротивляясь, она неумолимо приближалась к берегу. Там она почувствовала, как кто-то обхватил ее двумя руками и без долгих церемоний швырнул на траву. Наконец переведя дух, она задрожала. Не видя в темноте напавшего, она собиралась с силами, чтобы вскочить и убежать, но тут сильные пальцы снова сомкнулись на ее плече и человек заговорил:
– Знаешь, что было бы с тобой, найди тебя в священном озере жрецы? Что ты там делала?
Она видела лишь его расплывчатый темный силуэт на фоне более глубоких теней облачного неба и черной громады храма. Голос у него был молодой, но суровый. Ей стало страшно, и она вырвала руку из его хватки. Повернулась, чтобы бежать, но он снова схватил девочку и перебросил через плечо, чем несказанно ее ошеломил.
– Нет, – сказал он.
Когда способность соображать наконец вернулась к ней, он уже шагал к западному крылу храма, подбрасывая ее на плече, точно мешок зерна.
Они обогнули озеро, и скоро Хатшепсут перестала понимать, куда они движутся. Она никогда еще не была позади храма, в лабиринте жилищ для прислуга, кухонь, зернохранилищ и кладовых; так что теперь, когда ее тащили вниз головой между деревьев, по аллее, проталкивались с ней в узкие дверные проемы, она совсем запуталась. Судя по тому, что трава под ногами похитителя сменилась сначала мощеной, а потом и земляной тропой, а также по тому, что ветер сначала пропал, а потом вдруг набросился на нее снова, она догадалась, что их путь лежит между какими-то зданиями. Один раз под ней с головокружительной скоростью промелькнули раскрашенные каменные плиты, которые показались ей знакомыми. Когда он наконец поставил ее на ноги в узком темном коридоре, куда открывалось множество дверей, она чувствовала себя совершенно запутавшейся, ее трясло от страха и последствий недавней дремы. Похититель взял ее за руку и, ни разу не споткнувшись в темном коридоре, быстро куда-то повел. Толчком открыл какую-то дверь в конце, вошел внутрь, втянул за собой ее, так же быстро закрыл дверь и заперся изнутри. Там он отпустил ее руку, и она услышала его возню. Тут же вспыхнул свет, и ее глазам открылась маленькая комнатенка с белеными стенами, соломенной подстилкой на полу, грубо сколоченным стулом и сундуком, который, очевидно, служил по совместительству столом, потому что похититель поставил на него лампу.
Он повернулся к ней, и она тоже уставилась на него, чувствуя, как улетучивается страх. Он оказался не мужчиной, по крайней мере не взрослым мужчиной, а совсем молодым, примерно одного возраста с Неферу, человеком с сильными, правильными чертами лица и проницательным взглядом. Его бритая голова сказала ей о многом, а мокрый, весь в пятнах ила калазирис, облепивший его длинные ноги, поведал об остальном. Перед ней молодой жрец, значит, сама она где-то на территории храма. Ей полегчало. Нет ничего приятного, когда тебя выдергивают из привычного окружения и швыряют в незнакомый и грозный мир грубых рук и неуважительных речей, да еще в такую ночь, которая и сама по себе страшна и похожа на дурной сон, не говоря уже об опасности заблудиться.
– Ты все еще дрожишь, – сказал он, его голос вибрировал низкими нотками полуосознанного возмужания. – Воздух очень горяч, но от этого ветра можно простыть насмерть.
Он взял с кровати обтрепавшееся по краям шерстяное одеяло и, прежде чем она успела возразить, опустился перед ней на одно колено и начал растирать ее так же энергично, как это делала Нозме.
Потрясение, вызванное бесцеремонным и деловитым обращением, помогло Хатшепсут окончательно стряхнуть остатки сна. Когда ее кожа зарделась от тепла, а зубы перестали стучать, она смогла наконец взглянуть на события последних часов ясно, а не сквозь пелену милосердного сна наяву, который привел ее сначала к постели Неферу, а потом выгнал в бурную ночь. Неферу умирала. Неферу, может быть, уже умерла, и Хатшепсут, безвольно стоявшая, пока этот удивительный юноша возвращал ее конечностям жизнь, заглянула в черную, зияющую дыру будущего. Одновременно с уверенностью в смерти Неферу ее посетила еще одна мрачная мысль. Она даже вздрогнула от неожиданности, так что юноша замер и посмотрел на нее. Теперь она, Хатшепсут, была единственной царской дочерью. Истинный смысл этого обстоятельства еще ускользал от ее незрелого ума, но она помнила терпеливые объяснения матери: «В нас, царских женах, течет кровь бога… Ни один мужчина не станет фараоном, пока не женится на дочери царя». Слова Неферу, сказанные совсем недавно, еще метались в сознании девочки, но ей вспоминалось простенькое личико, сведенное судорогой боли, большие глаза, и непрошеные слезы снова потекли по ее щекам.
Сенмут ласково прикрыл вздрагивающие плечи девочки одеялом и толкнул ее на подстилку.
– Ну вот, – сказал он, пододвинул стул и сел так, что свет лампы падал ему на лицо, освещая черты, по которым, пока он говорил, метались изменчивые тени. – Не бойся. Расскажи мне, что ты делала у озера, да и вообще на территории храма, если на то пошло. Ты упала в воду случайно?
Она не отвечала, а неподвижно сидела, не отрывая глаз от иола; из коричневого одеяла выглядывало лишь ее залитое слезами лицо. Сенмут с нетерпением и жалостью глядел на нее.
– Ну, давай же. Ты должна мне все рассказать. Если ты не расскажешь мне, как ты оказалась в водах озера могучего Амона в такую гнусную ночь, тебе придется говорить с мастером таинств, и ты навлечешь на себя и свою семью позор, а то и что похуже. Если ты забрела туда случайно, я провожу тебя домой и никому ни слова не скажу, хотя ума не приложу, как ты умудрилась пройти мимо стражников, которые понатыканы отсюда до самого города. Ну, ты будешь говорить? Или мне послать за филархом? Это была случайность?
Хатшепсут не могла унять слез, из носа у нее тоже текло.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59
– Не знаю точно, ваше высочество, но что-то происходит в покоях ее высочества Неферу, а царский эконом только что приходил и спрашивал, не входил ли кто в ваши комнаты этой ночью.
Во рту у нее пересохло, в памяти немедленно всплыл образ Неферу-газели: мордочка искажена страхом, бархатистые губы открыты, с них рвется крик отчаяния. Ни слова не говоря, она повернулась на пятках и помчалась вдоль по коридору. Позади нее брызгал слюной стражник:
– Царевна! Ваше высочество!
Он не сразу сообразил, что делать: гнаться за ней или будить спящих прислужниц. Наконец решил бежать и затопал по коридору, но она уже ускользнула. Он видел только ее тень, которая змеилась по стенам, то растягиваясь от одного факела до другого, то сжимаясь вновь, когда девочка огибала углы и пробегала под источником света. Ночью, когда выл ветер, а из неосвещенных боковых коридоров на нее выскакивала тьма, путь показался необычайно долгим, но она продолжала бежать, шепча имя Неферу, пока ее руки молотили воздух, а ноги несли ее вперед.
Она пронеслась мимо солдат имперской гвардии, которые столпились у входа в покои Неферу, и, запыхавшись, влетела в изукрашенный приемный зал старшей сестры. Там было пусто. Снаружи, из спальни, доносились звуки молитв, и дым от курений, густой и серый, тек в открытую дверь. Всхлипнув, Хатшепсут принудила себя сделать шаг вперед. Войдя в комнату, она резко остановилась, ее сердце колотилось так сильно, что казалось, горло вот-вот лопнет.
В этой комнате было полно людей. У ложа стаей унылых белых птиц столпились жрецы, верховный жрец читал молитвы, в руках его помощников золотым блеском мерцали курильницы для благовоний, дым от которых наполнял комнату, превращая воздух, и без того жаркий и спертый, в удушливую мглу. В головах стоял отец в простом спальном калазирисе, его могучий торс был обнажен. Когда Хатшепсут резко затормозила, вскинув руки к горлу, он поглядел на нее, но, кажется, не узнал. Он постарел, лицо пошло морщинами, глаза запали. Ахмес сидела в углу на низком стульчике, полупрозрачный плащ стелился вокруг нее по полу. Она держала маленькую серебряную корону Неферу, украшенную изображением Маат, и рассеянно крутила ее в руках, губы женщины двигались, шепча молитву. Главный эконом и прочие члены свиты фараона сгрудились у дверей, тревожно перешептываясь.
Никто не обратил ни малейшего внимания на Хатшепсут, когда та подобралась поближе к ложу. Растолкав прислужников и протиснувшись мимо самого Менены, она остановилась там, откуда могла прикоснуться к холодным пальцам руки, свисавшей с края ложа.
– Неферу, – позвала она тихо и умолкла, чувствуя, как отчаянная любовь борется в ее груди с нарастающим страхом.
Царский лекарь прикрыл худенькую грудь девушки куском льна и разложил на нем могущественные амулеты. Ступки, пестики и баночки стояли на столе рядом с ним, но он знал, что жизнь девушки зависит сейчас лишь от воли богов. Опустившись перед Неферу на колени, он повязал магический шнур вокруг ее потного лба и стал готовиться к заклинаниям, которые помогут изгнать демона из ее хрупкого тела. Однако в глубине души он был уверен, что все напрасно – ведь Неферу отравили, – и взглянул на своего царственного господина. Фараон не отрываясь смотрел в лицо дочери, и только побелевшие пальцы, которые стискивали золоченое изголовье, выдавали всю глубину его чувств. Опечаленный, лекарь продолжал творить заклинания. Ему не удалось вызвать у ее высочества рвоту. Если бы ее стошнило, надежда еще оставалась бы. Но тот, кто это сотворил, хорошо знал свое дело, и боль пожирала жизнь Неферу неумолимо, как огонь, несмотря на половину ночи, проведенную в лихорадочных попытках ее спасти. Сознание быстро покидало девушку, и настроение в комнате изменилось. Снаружи по-прежнему завывал ветер.
Внезапно Неферу открыла глаза, и пораженный лекарь отпрянул, сев на пятки. Хатшепсут увидела покрытое каплями пота лицо, серое в свете лампы, бросилась перед сестрой на колени и зарылась головой в подушки. Неферу застонала и сделала слабое движение.
Голос Тутмоса прорезал наступившую тишину:
– Поднимите ее. Подложите ей под голову подушку. Пока лекари, поддерживая клонящуюся голову девушки, пристраивали еще одну подушку на ее ложе, Хатшепсут, вся дрожа, взглянула на сестру.
– Я слышала, как ты звала меня, Неферу, и я пришла. О Неферу, неужели ты умрешь?
Неферу закрыла глаза, ее тело выгнулось в приступе боли, и Хатшепсут заплакала.
– Не умирай. Пожалуйста, не надо. А как же газель? И как же я?
Неферу повернула голову, ее глаза снова раскрылись. Когда она заговорила, видно было, что каждое слово дается ей с большим усилием, на губах девушки выступила пена. Ее зрачки расширились, в их глубине Хатшепсут увидела страх и глубокую печаль.
– Ты помнишь Уатхмеса и Аменмоса, которые умерли, Хатшепсут?
Она шептала, ее голос был едва уловим, точно шелест ветра в сухих камышах на болоте.
Хатшепсут молча тряхнула головой.
– Ты помнишь бабушку, которая умерла? Хатшепсут не пошевелилась. Она держала руку Нефер в своей, боясь, что если она заговорит, то рыдания, распиравшие ей горло, вырвутся наружу и затопят всю комнату. Самым важным для нее было сейчас держать эту руку и держаться самой.
Неферу замолчала, быстро и жарко дыша Хатшепсут в щеку, в последний раз собираясь с силами. Сумрак зала суда уже просачивался в ее сознание, ледяной ветер тянул ее внутрь.
– Не забывай меня, Хатшепсут. Не забывай эту ночь и учись. Мой сон говорил правду. Анубис ждет меня у весов, а я не готова. Я не готова!
Ее глаза с лихорадочной настойчивостью впились в лицо девочки, так что рыдания замерли у той в груди, пока она пыталась понять, что же хочет сказать сестра.
– Прими мою жертву, Хатшепсут, и сделай так, чтобы она не оказалась напрасной.
Она отвернулась от Хатшепсут и шарила глазами по комнате, покуда не увидела Менену.
– Я не ждала особой судьбы. Я ее не хотела. Возьми ее себе, Хатшепсут, и пользуйся ею. Мне нужен только… покой…
Последние слова больше походили на вздох, и Хатшепсут, взглянув на сестру, обнаружила, что та ее больше не видит, глаза Неферу затуманило далекое видение, отчего сердце девочки наполнилось тоской. Она схватила холодную руку и стала ее трясти, крича:
– Я не понимаю, Неферу. Я никогда не пойму! Я люблю тебя!
Голова Неферу забилась на подушке в спутанной массе слипшихся черных волос, отрывистый шепот стал неразборчивым.
– Она бредит, – сказал Тутмос тихим, но ровным голосом. – Конец близок.
Хатшепсут вскочила и яростно затрясла кулаком у него под носом, слезы градом лились по ее щекам.
– Нет! – вопила она. – Неферу не умрет!
И тут же повернулась и в страхе бросилась из комнаты вон. У двери в приемный зал ждал ее страж, но она увернулась и с быстротой преследуемого охотниками леопарда метнулась в сад через выход, которым пользовалась Неферу. Не успел стражник добежать до поворота, как она уже вылетела из дворца и понеслась прочь по темной аллее.
Глава 4
Ветер подхватил ее и швырнул о стену, едва она выскочила за порог. Девочка запнулась, ушибла о шершавый барельеф голень и расцарапала локоть, но даже не обратила внимания на боль, которая пронзила ногу. Дорожка из широких и ровных каменных плит тянулась до самой реки, поэтому вскоре Хатшепсут нырнула под прикрытие древесного шатра и побежала, петляя, по тропинкам, которые даже в слепящую песчаную бурю походили на светлые ленты, ведущие все глубже и глубже, прочь от церемонных клумб и водопадов, в безлюдную и дикую часть парка. Но даже могучие ветви сикоморов не были достаточной защитой от ветра, он находил девочку и под ними, так что вскоре ей пришлось замедлить бег. Ее» глаза, ноздри, рот, которым она жадно ловила воздух, – все было забито песком; и все же она продолжала бороться, ярость гнала ее вперед, точно кнут, и девочка бежала, пока совсем не выбилась из сил. Однако когда колющая боль в боку стала совсем невыносимой, а легкие выталкивали воздух с таким свистом, что девочка уже готова была упасть на землю, деревья кончились и она оказалась у подножия одного из тех мрачных каменных изваяний своего бога-отца, которые украшали колонны у входа в храм. Теперь она знала, что прямо перед ней, за высокими храмовыми воротами, еще одним рядом колонн и еще одним поясом деревьев раскинулось священное озеро Амона, озеро, где была причалена его ладья. Минуту спустя она уже хромала дальше, думая только о воде. Что она будет с ней делать – пить, купаться или просто бросится в нее, – девочка не знала, но продолжала бежать, чувствуя, как медленно нарастающая волна печали заливает прогоревшие угли гнева. Неферу! Неферу! Неферу! За всю свою жизнь, наполненную любовью, обожанием и поклонением окружающих, она еще ни разу не испытывала переживания столь сильного, которое проникало бы так глубоко в душу, обнажая ее, делая уязвимой для боли.
Она добежала до озера раньше, чем успела это осознать, ее колени подогнулись, и она полетела с утеса головой вниз, вытянув перед собой руки. Вода сомкнулась над ней. В тот же миг шум ветра стих и наступила оглушительная тишина. Пыль и песок разом отстали от ее тела, вода обернулась вокруг нее в прохладе, и она поплыла с закрытыми глазами, а настойчивое пение у нее в голове сменилось приглушенным бормотанием. «О Амон, Отец мой», – блаженно подумала она. Она почувствовала, как он приближается к ней, ее дыхание замедлилось, и она поплыла, отдавшись на волю волн. Ветер срывал клочья пены с озерных волн, и ее тело плавно покачивалось под этой рябью, точно она сама превратилась в священную барку, ожидающую, когда бог вступит в нее и начнет свое путешествие. Медленно выдыхая, она целиком погрузилась под воду, оставив на поверхности только лицо. «Я могла бы плавать здесь хоть всю жизнь и никогда не возвращалась бы», – подумала она. Ей вдруг вспомнился недавний сон, и она снова заплакала, на этот раз негромко, не только о своем будущем одиночестве, но и о самой Неферу, о пронизанных солнечным светом, навсегда потерянных годах счастья.
В следующий миг она почувствовала, как сильные руки схватили ее за плечи. Раскрыв рот, она тут же пошла ко дну, нахлебалась воды и, кашляя, вынырнула снова. Она забилась, но чужая хватка только окрепла, и так, отплевываясь и сопротивляясь, она неумолимо приближалась к берегу. Там она почувствовала, как кто-то обхватил ее двумя руками и без долгих церемоний швырнул на траву. Наконец переведя дух, она задрожала. Не видя в темноте напавшего, она собиралась с силами, чтобы вскочить и убежать, но тут сильные пальцы снова сомкнулись на ее плече и человек заговорил:
– Знаешь, что было бы с тобой, найди тебя в священном озере жрецы? Что ты там делала?
Она видела лишь его расплывчатый темный силуэт на фоне более глубоких теней облачного неба и черной громады храма. Голос у него был молодой, но суровый. Ей стало страшно, и она вырвала руку из его хватки. Повернулась, чтобы бежать, но он снова схватил девочку и перебросил через плечо, чем несказанно ее ошеломил.
– Нет, – сказал он.
Когда способность соображать наконец вернулась к ней, он уже шагал к западному крылу храма, подбрасывая ее на плече, точно мешок зерна.
Они обогнули озеро, и скоро Хатшепсут перестала понимать, куда они движутся. Она никогда еще не была позади храма, в лабиринте жилищ для прислуга, кухонь, зернохранилищ и кладовых; так что теперь, когда ее тащили вниз головой между деревьев, по аллее, проталкивались с ней в узкие дверные проемы, она совсем запуталась. Судя по тому, что трава под ногами похитителя сменилась сначала мощеной, а потом и земляной тропой, а также по тому, что ветер сначала пропал, а потом вдруг набросился на нее снова, она догадалась, что их путь лежит между какими-то зданиями. Один раз под ней с головокружительной скоростью промелькнули раскрашенные каменные плиты, которые показались ей знакомыми. Когда он наконец поставил ее на ноги в узком темном коридоре, куда открывалось множество дверей, она чувствовала себя совершенно запутавшейся, ее трясло от страха и последствий недавней дремы. Похититель взял ее за руку и, ни разу не споткнувшись в темном коридоре, быстро куда-то повел. Толчком открыл какую-то дверь в конце, вошел внутрь, втянул за собой ее, так же быстро закрыл дверь и заперся изнутри. Там он отпустил ее руку, и она услышала его возню. Тут же вспыхнул свет, и ее глазам открылась маленькая комнатенка с белеными стенами, соломенной подстилкой на полу, грубо сколоченным стулом и сундуком, который, очевидно, служил по совместительству столом, потому что похититель поставил на него лампу.
Он повернулся к ней, и она тоже уставилась на него, чувствуя, как улетучивается страх. Он оказался не мужчиной, по крайней мере не взрослым мужчиной, а совсем молодым, примерно одного возраста с Неферу, человеком с сильными, правильными чертами лица и проницательным взглядом. Его бритая голова сказала ей о многом, а мокрый, весь в пятнах ила калазирис, облепивший его длинные ноги, поведал об остальном. Перед ней молодой жрец, значит, сама она где-то на территории храма. Ей полегчало. Нет ничего приятного, когда тебя выдергивают из привычного окружения и швыряют в незнакомый и грозный мир грубых рук и неуважительных речей, да еще в такую ночь, которая и сама по себе страшна и похожа на дурной сон, не говоря уже об опасности заблудиться.
– Ты все еще дрожишь, – сказал он, его голос вибрировал низкими нотками полуосознанного возмужания. – Воздух очень горяч, но от этого ветра можно простыть насмерть.
Он взял с кровати обтрепавшееся по краям шерстяное одеяло и, прежде чем она успела возразить, опустился перед ней на одно колено и начал растирать ее так же энергично, как это делала Нозме.
Потрясение, вызванное бесцеремонным и деловитым обращением, помогло Хатшепсут окончательно стряхнуть остатки сна. Когда ее кожа зарделась от тепла, а зубы перестали стучать, она смогла наконец взглянуть на события последних часов ясно, а не сквозь пелену милосердного сна наяву, который привел ее сначала к постели Неферу, а потом выгнал в бурную ночь. Неферу умирала. Неферу, может быть, уже умерла, и Хатшепсут, безвольно стоявшая, пока этот удивительный юноша возвращал ее конечностям жизнь, заглянула в черную, зияющую дыру будущего. Одновременно с уверенностью в смерти Неферу ее посетила еще одна мрачная мысль. Она даже вздрогнула от неожиданности, так что юноша замер и посмотрел на нее. Теперь она, Хатшепсут, была единственной царской дочерью. Истинный смысл этого обстоятельства еще ускользал от ее незрелого ума, но она помнила терпеливые объяснения матери: «В нас, царских женах, течет кровь бога… Ни один мужчина не станет фараоном, пока не женится на дочери царя». Слова Неферу, сказанные совсем недавно, еще метались в сознании девочки, но ей вспоминалось простенькое личико, сведенное судорогой боли, большие глаза, и непрошеные слезы снова потекли по ее щекам.
Сенмут ласково прикрыл вздрагивающие плечи девочки одеялом и толкнул ее на подстилку.
– Ну вот, – сказал он, пододвинул стул и сел так, что свет лампы падал ему на лицо, освещая черты, по которым, пока он говорил, метались изменчивые тени. – Не бойся. Расскажи мне, что ты делала у озера, да и вообще на территории храма, если на то пошло. Ты упала в воду случайно?
Она не отвечала, а неподвижно сидела, не отрывая глаз от иола; из коричневого одеяла выглядывало лишь ее залитое слезами лицо. Сенмут с нетерпением и жалостью глядел на нее.
– Ну, давай же. Ты должна мне все рассказать. Если ты не расскажешь мне, как ты оказалась в водах озера могучего Амона в такую гнусную ночь, тебе придется говорить с мастером таинств, и ты навлечешь на себя и свою семью позор, а то и что похуже. Если ты забрела туда случайно, я провожу тебя домой и никому ни слова не скажу, хотя ума не приложу, как ты умудрилась пройти мимо стражников, которые понатыканы отсюда до самого города. Ну, ты будешь говорить? Или мне послать за филархом? Это была случайность?
Хатшепсут не могла унять слез, из носа у нее тоже текло.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59