Неферура остановилась перед матерью и поклонилась. На ней было белое полупрозрачное платье, сквозь которое виднелись узкие бедра и маленькие, точно цветочные бутоны, груди девушки, вокруг шеи изгибался золотой воротник, выложенный, точно крыша черепицей, квадратиками аметистов. Обруч, сплетенный из золотой и белой лент, охватывал ее лоб, но на лице не было ни капли краски, а черные глаза неуверенно глядели в глаза матери. Хатшепсут улыбнулась и пододвинула ей стул, но Неферура продолжала стоять, глядя на мать сверху вниз и нервно стискивая руки под крохотной грудью.
– Какая приятная неожиданность! – сказала Хатшепсут. В последнее время она была так занята планами экспедиции, что совсем не видела дочь, хотя никогда не забывала посылать за ее учителем и выслушивать его еженедельный отчет о ее успехах. Несколько месяцев тому назад пен-Нехеб, тяжело дыша и волоча больную ногу, вошел к фараону и сказал, что не советует учить девушку военному искусству – слишком она хрупка. Хатшепсут была глубоко разочарована, но согласилась, что подвергать риску здоровье наследницы не следует ни в коем случае. Вот и теперь она с тревогой вглядывалась в фигурку девушки, всю в подвижных тенях колеблющегося пламени, от которых еще яснее выступали ее длинные тонкие ноги и костлявые плечики. В последнее время в присутствии Неферуры ей всегда становилось немного не по себе.
– Как ты провела сегодня день? Стояла на солнце, глядя, как муштруют солдат?
Она поддразнивала Неферуру, но та не улыбнулась.
– Матушка, я хочу поговорить с вами о Тутмосе. Хатшепсут подавила вздох. Все хотят говорить с ней о Тутмосе! Она опустилась в свое кресло, тем временем вошла Нофрет и, подойдя к столику, на который повелительница опиралась локтем, стала наливать вино в стоявший на нем кубок. Неферура стояла перед матерью, вся трепеща.
– Ну так говори. Ты же знаешь, что всегда можешь сказать мне все, что у тебя на уме.
– Мы с ним давно уже обещаны друг другу, но вы до сих пор не отводите нас в храм. Чего же вы ждете? Или вы передумали?
Хатшепсут заглянула в тревожные, умоляющие глаза.
– Это Тутмос послал тебя ко мне вступиться за него?
– Нет! Я говорила с ним в полдень, во время еды, но он почти ничего мне не сказал. – Она покраснела и потупилась. – Он вообще редко со мной говорит.
– Ты и вправду любишь его, Неферура? Девушка отчаянно затрясла головой:
– Да! Я люблю его сколько себя помню! Я хочу за него замуж, и вы обещали мне это. Но время идет, а я все жду и жду.
– Вы оба еще так молоды. Всего семнадцать лет. Неужели нельзя подождать еще чуть-чуть?
– Но почему? Сколько лет было вам, когда вы впервые увидели управляющего Сенмута? О матушка, я так устала быть пешкой в вашей игре, устала, что мною двигают и меня используют. Почему я не могу быть сама собой и выйти за Тутмоса?
Хатшепсут поспешно поднесла к губам бокал с вином, чтобы скрыть потрясение, которое вызвали в ней слова Неферуры. «Неужели я в самом деле так жестока? – с ужасом спросила она себя. – Неужели мне суждено потерять все, даже любовь моей дорогой Неферуры?» Пригубив вина, она поставила бокал на стол. Затем встала и положила руку на худенькие плечики дочери, которые сразу же напряглись от ее прикосновения.
– Так вот что ты думаешь обо мне, Неферура? А ты знаешь, что значит быть замужем за царевичем короны и особенно таким, как Тутмос?
Девушка возмущенно вывернулась из ее объятий.
– Конечно, знаю! Вы ведь потому и откладываете мою свадьбу, что боитесь, как бы, женившись на мне и став законным правителем, Тутмос не сбросил вас с трона!
– Совершенно верно. Именно так он и поступит. Тебе кажется, будто ты знаешь его, Неферура, потому что ты смотришь на него влюбленными глазами, а я смотрю на него глазами политика. Я знаю его с тех пор, как он родился, я наблюдала за тем, как он рос под опекой интриганки-матери. И я говорю тебе, что, выйдя за него замуж, ты обречешь меня на смерть. Мне очень жаль, но это так и есть.
– Я в это не верю! Тутмос необуздан, но не беспощаден! Хатшепсут вернулась к креслу и устало опустилась в него, отбрасывая с лица волосы.
– Это правда. Я не могу рисковать. Еще раз говорю тебе, Неферура, мне жаль, но Тутмоса ты не получишь.
– Тогда я сама поведу его в храм!
Ее глаза вспыхнули, и Хатшепсут увидела в них отблеск собственного пламени. Но девушка тут же вскинула руки и закрыла ими лицо.
– Нет, я этого не сделаю. Я ни за что не позволю ему причинить вред вам, матушка.
Поколебавшись, она подошла к столику, на котором лежала корона с коброй.
– Знаете, я не хочу быть фараоном. Вы ведь к этому меня готовите, правда? Я лучше на всю жизнь останусь царевной. И чтобы меня никто не трогал, как Осирис-Неферу-хебит. А может быть, – печально предложила она, – вы позволите нам пожениться и назначите Тутмоса номархом или визирем? Мы бы жили далеко от Фив и от вас. И никакой опасности не было бы.
– Бедная моя Неферура, – спокойно сказала Хатшепсут. – Как долго, по-твоему, Тутмос согласится править крохотным номом, зная, что его ждет целое царство? Дай мне год, всего один год, и я сама отведу вас в храм. Обещаю.
– Нет! Я не хочу стать причиной вашей смерти!
– Может быть, до этого не дойдет. Через год Тутмос убедится, что я ему не враг, и оставит меня доживать в мире.
Неферура рассмеялась и наклонилась, чтобы поцеловать Хатшепсут в щеку.
– О матушка, вы никогда не сдаетесь! Власть – вот для чего вы живете. Власть и Египет. Часто они для вас одно. Что вы скажете мне, когда пройдет год? Сами поедете править номом, а Египет оставите Тутмосу? Я в это не верю. Не поверит и он. Я знаю, что он меня не любит, но это не важно. Я все равно буду ему хорошей женой.
– Разумеется. Только через год.
– К тому времени Сенмут будет уже на обратном пути. Она снова рассмеялась, глотая слезы.
– Мне ненавистно быть первой дочерью, матушка. И это ненавижу, – сказала девушка, беря в руки малый венец. – И ваши планы относительно меня ненавижу, и государственную необходимость, которая не дает мне быть рядом с Тутмосом. Пусть Мериет будет первой дочерью!
– Неферура, если Мериет станет фараоном, ее жадность разорвет страну на части, и ты это знаешь!
У Хатшепсут чуть было не вырвалось, что, если бы не ее положение первой дочери, Тутмос и не взглянул бы на нее никогда, но вид искаженного страданием, несчастного лица дочери заставил ее вовремя прикусить язык.
«О Амон, – взмолилась она про себя, – почему ты не дал мне смелую дочь и умного, великодушного сына! Что будет с моей жизнью, моей кровью, моим Египтом, когда я взойду на борт священной барки?»
– Знаю, – согласилась Неферура, поднимая глаза на мать. – По-моему, пусть лучше двойной венец носит Тутмос, чем на престоле сидит Мериет.
– И по-моему тоже, – сказала Хатшепсут. – Я не ненавижу его, Неферура. Он – моя собственная царская кровь, и я всегда относилась к нему как к родному. Но пока я жива, мою корону он не получит, в этом я клянусь. Она моя! И всегда была моей! Я – воплощение Амона, и венец всегда был и будет моим, – закончила она свирепо.
– Но когда вас не станет, матушка, что тогда? Хатшепсут снова поднесла к губам бокал, старательно избегая вдумчивого взгляда Неферуры.
– Потом, если тебе она не нужна, Тутмос ее получит.
– Мне она не нужна.
– Мне жаль.
Хатшепсут взглянула на свою дочь, но та поклонилась и вышла из комнаты, тихонько притворив за собой дверь. Женщина залпом осушила бокал до самого дна.
Вестей от экспедиции больше не было, и Хатшепсут приготовилась терпеливо ждать. Она часто думала о Сенмуте и Нехези, исследовавших незнакомые воды. Месяцы шли, а она все пыталась представить, как они – загорелые, закаленные лишениями – плывут все вперед и вперед. Но почему-то эта картина всегда расстраивала ее, и она спешила с головой окунуться в работу. Приходили и уходили пиры бога и ее собственная годовщина появления, сопровождаемые привычными торжествами, и тридцать пятый год своей жизни она встретила с той же жизнерадостностью, что и двадцатый. Правда, теперь Тутмос и свора его псов все ближе и ближе подбирались к ее божественным пятам, и Хатшепсут стоило больших усилий не бросить все и не обратиться в бегство, оставив Египет на их милость.
Тем временем Тутмоса тоже преследовал демон, тот же самый, что подстегивал когда-то его деда и владел самой Хатшепсут. Хотя он не выводил свои войска за границы Египта, но покоя не знал, мечась со своими солдатами из нома в ном, настегивая лошадей, когда вместе с Менхеперрасонбом и остальными своими необузданными дружками – молодым Нахтом, Минмосом, Маем, Яму-Неджехом – с грохотом проносился по улицам Фив или пожаром несся по пустыне, до неба поднимая тучи красного песка.
Хатшепсут спокойно наблюдала за ними, по-прежнему не выпуская из упрямо стиснутых пальцев крюк и плеть. Она, Менх, Юсер-Амон и Тахути как ни в чем не бывало продолжали заниматься делами государства, игнорируя постоянное движение войск в казармах и на плацу и даже набеги на сам дворец, по залам которого Тутмос бродил, громко смеясь. Хатшепсут давно уже построила для него отдельный дворец за оградой своего сада. Она настояла, чтобы он перебрался туда, и Тутмос с друзьями обосновался в новых портиках и колоннадах, уязвленный тем, что придворные и князья предпочитают пировать, сплетничать и проводить время у фараона, чьи сады ежевечерне освещались тысячами огней. Пожив немного у себя, он вновь срывался с места и мчался на Юг, к нубийской границе, или на Запад, в пустыню за некрополем, от нетерпения сходя с ума. Хатшепсут знала, что ее годам у власти приходит конец.
Как-то зимой она с Менхом пришли на плац, чтобы размяться в колеснице. Хатшепсут по-прежнему старалась кататься как можно чаще, иногда одна, радуясь возможности хотя бы ненадолго позабыть обо всем, кроме вожжей, врезающихся в ладони, да свиста ветра в ушах. Подходя к ипподрому, они увидели солдат, столпившихся у края. Ее жезлоносец побежал вперед, чтобы расчистить дорогу, и солдаты расступились, безмолвно попадав ниц. Она медленно шла сквозь толпу, пока не оказалась у самого скакового круга. Там лицевой стороной к центру круга стояла мишень, а в сотне шагов от нее на земле была нарисована линия. Рядом находилась бронзовая колесница Тутмоса, а он сам и Нахт разговаривали с молодым гвардейцем, державшим в руках два копья. Заинтересовавшись, она подошла к ним, Менх следовал за ней.
– Приветствую тебя, Тутмос. Чем ты тут занят?
Увидев ее, они поклонились. Тутмос надел шлем и потянулся за перчатками.
– Приветствую тебя, фараон. Собираемся испробовать новую забаву, которую я придумал.
– Расскажи мне о ней!
Слуги передали ему копье, он принял его, со знанием дела ухватившись за древко, и посмотрел на Хатшепсут. Она была одета в свою обычную короткую мальчишескую повязку, белые кожаные сандалии, белый шлем со сверкающим змеем, длинную шею обвивал медный воротник, выложенный яшмой.
– Пожалуйста, – ответил Тутмос. – Я сажусь в колесницу и разгоняюсь по кругу, начиная от мишени. Выйдя на прямую, я гоню во весь опор. Перед белой линией я должен бросить копье и попасть в цель.
– Ты уже пробовал?
– Нет, как раз собираюсь. А что ты здесь делаешь? Она кивнула на золотую колесницу, которую как раз подгонял один из ее храбрецов.
– Размяться пришла.
– Может быть, нам убрать мишень и подождать, пока ты закончишь?
– Не надо.
Ей в голову вдруг пришла свежая мысль, и она рванулась в бой, задетая за живое его ухмыляющейся физиономией.
– Оставь мишень. Я тоже хочу поучаствовать в твоей новой забаве.
Его ухмылка стала еще шире.
– Вот как? Может, посостязаемся?
Ее колесница остановилась рядом с колесницей Тутмоса, храбрец спрыгнул на землю и бросил поводья Менху. Хатшепсут задумчиво скользнула взглядом по начищенному до блеска носу экипажа.
– Хорошо. Дай мне копье. Поскольку идея была твоя, езжай первым.
Он хитро покачал головой:
– О нет. Тебе как фараону ехать первой. Но, по-моему, соревноваться просто так неинтересно. Что бы нам поставить на кон?
– У меня столько золота, что я не знаю, куда его девать. Назови свою цену, Тутмос.
Не успели слова сорваться с ее губ, как она поняла, что зря это сказала, потому что Тутмос вдруг притих и задумчиво облизал губы.
Постепенно на его лице проступила улыбка.
– Если мое копье попадет в центр мишени, а твое нет, ты отдашь мне в жены Неферуру, в храме, еще до исхода месяца.
Солдаты кругом одобрительно зашептались. Менх тихо сказал:
– Не соглашайтесь, ваше величество. Это дело слишком серьезное, чтобы решать его в простом споре.
Хотя Хатшепсут понимала, что он имеет в виду, она не обратила внимания на эти слова, серьезно глядя Тутмосу прямо в глаза. Решительно кивнула:
– Договорились. А если мое копье попадет в центр, ты забудешь ее навсегда.
Люди вокруг притихли, безмолвно и напряженно следя за царственной парой.
Тутмос кивнул, его губы были плотно сжаты.
– Мы друг друга поняли?
– Да. Начнем. Я поеду первой. Менх, мои перчатки.
Он с поклоном передал ей тяжелые перчатки белой кожи. Она натянула их и прищурилась, чтобы посмотреть, где будет солнце. Потом быстрым шагом подошла к колеснице, запрыгнула на нее, взяла у Менха вожжи и натянула их. Низкорослые лошадки начали перебирать ногами и вскинули головы. Хатшепсут щелкнула языком, колеса завертелись, солдаты отпрянули. Неспешной рысью она объехала круг, не сводя глаз с маленького круглого куска дерева, покрашенного в белый цвет. Остановилась там, откуда начала, наклонилась проверить упряжь. Протянула руку, и гвардеец вложил в нее копье. Оглянувшись напоследок по сторонам, женщина переложила вожжи в одну руку и туго обмотала их через кулак. Она прикрикнула на лошадей, и они вырвались на круг и понеслись, набирая скорость.
Тутмос следил за ней, широко расставив ноги, уперев кулаки в бедра и прищурив глаза. Солдаты закричали, когда она, описав половину круга, пригнулась и с ее колес брызнули солнечные искры. Они услышали ее резкий окрик, и лошади наддали, гривы струились за ними по воздуху, копыта выбивали бешеный ритм по утоптанному серому песку. Обогнув круг, она выехала на прямую, ее поднятое копье рисовало в воздухе сверкающую дугу. Перед ними промелькнуло ее лицо: открытый рот застыл в беспощадной сосредоточенности, глаза были прикованы к мишени. Она со свистом пронеслась мимо них, и они увидели, как копье отделилось от ее руки и полетело все выше, выше, пока не превратилось в темный стебелек на фоне неба. С глухим ударом оно вонзилось в мишень и загудело, дрожа в неподатливом дереве, а она завопила, изо всех сил натягивая вожжи, чтобы остановить лошадей. Солдаты с криком бросились вперед и столпились вокруг мишени. Когда она снова рысцой выехала на круг и приблизилась к ним, Тутмос шагнул вперед к дрожащему копью. Оно вошло точно в центр мишени.
Она соскочила на землю, бросила Менху поводья и подошла посмотреть, заливаясь веселым смехом при виде разочарованной физиономии Тутмоса.
– А ты и не знал, что я так умею, правда? – сказала она. – Надо было с генералами моими посоветоваться, а потом уже спор затевать! Они знали, на что я способна, задолго до твоего рождения, царевич!
– Вытащите копье, – приказал Тутмос, и гвардеец выдернул его из мишени. – Я еще не бросал, Хатшепсу, так что не радуйся раньше времени. А то вдруг проиграешь.
– Как это? Мое копье вошло точно в центр!
Они вернулись к краю круга, Тутмос торопливо взобрался на колесницу, встал поудобнее и выхватил копье из рук солдата. Хатшепсут сняла перчатки и передала их Менху. Прикрыв глаза ладонью, она следила, как Тутмос, галопом выехав на круг, набирает скорость. По всей видимости, примериваться, как она, он не собирался. Они услышали крик, и его лошади распластались в воздухе. Все кругом одобрительно закричали, и даже Хатшепсут не смогла сдержать восторга при виде мчащейся во весь опор колесницы и гибкой фигуры пригнувшегося наездника. Его копье наклонилось вперед. Вот он обогнул угол, вырвался на прямую, настегивая лошадей вожжами, зажатыми в одной непокрытой руке. Белая линия надвинулась неожиданно, мишень расплылась перед глазами. Он выругался и метнул копье. Не успело оно коснуться мишени, а Хатшепсут уже сорвалась с места и понеслась к ней, за ней бежали солдаты. Не останавливаясь, Тутмос соскочил с колесницы, загрохотавшей по ссохшейся грязи, и тоже подошел, с трудом переводя дух. Хатшепсут едва не прыгала от восторга.
– Обними меня, Тутмос! Боги подхватили твое копье и направили его! Смотри! Где моя дырка? Ее заткнул твой наконечник! Превосходный удар. Два превосходных удара!
Менхеперрасонб вынул копье. И в самом деле, отверстие в мишени оказалось одно, теперь оно было лишь немного шире, чем раньше.
Она снова расхохоталась.
– Кто выиграл? – спросил он отрывисто.
Она перестала смеяться и посмотрела на него с притворным изумлением.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59
– Какая приятная неожиданность! – сказала Хатшепсут. В последнее время она была так занята планами экспедиции, что совсем не видела дочь, хотя никогда не забывала посылать за ее учителем и выслушивать его еженедельный отчет о ее успехах. Несколько месяцев тому назад пен-Нехеб, тяжело дыша и волоча больную ногу, вошел к фараону и сказал, что не советует учить девушку военному искусству – слишком она хрупка. Хатшепсут была глубоко разочарована, но согласилась, что подвергать риску здоровье наследницы не следует ни в коем случае. Вот и теперь она с тревогой вглядывалась в фигурку девушки, всю в подвижных тенях колеблющегося пламени, от которых еще яснее выступали ее длинные тонкие ноги и костлявые плечики. В последнее время в присутствии Неферуры ей всегда становилось немного не по себе.
– Как ты провела сегодня день? Стояла на солнце, глядя, как муштруют солдат?
Она поддразнивала Неферуру, но та не улыбнулась.
– Матушка, я хочу поговорить с вами о Тутмосе. Хатшепсут подавила вздох. Все хотят говорить с ней о Тутмосе! Она опустилась в свое кресло, тем временем вошла Нофрет и, подойдя к столику, на который повелительница опиралась локтем, стала наливать вино в стоявший на нем кубок. Неферура стояла перед матерью, вся трепеща.
– Ну так говори. Ты же знаешь, что всегда можешь сказать мне все, что у тебя на уме.
– Мы с ним давно уже обещаны друг другу, но вы до сих пор не отводите нас в храм. Чего же вы ждете? Или вы передумали?
Хатшепсут заглянула в тревожные, умоляющие глаза.
– Это Тутмос послал тебя ко мне вступиться за него?
– Нет! Я говорила с ним в полдень, во время еды, но он почти ничего мне не сказал. – Она покраснела и потупилась. – Он вообще редко со мной говорит.
– Ты и вправду любишь его, Неферура? Девушка отчаянно затрясла головой:
– Да! Я люблю его сколько себя помню! Я хочу за него замуж, и вы обещали мне это. Но время идет, а я все жду и жду.
– Вы оба еще так молоды. Всего семнадцать лет. Неужели нельзя подождать еще чуть-чуть?
– Но почему? Сколько лет было вам, когда вы впервые увидели управляющего Сенмута? О матушка, я так устала быть пешкой в вашей игре, устала, что мною двигают и меня используют. Почему я не могу быть сама собой и выйти за Тутмоса?
Хатшепсут поспешно поднесла к губам бокал с вином, чтобы скрыть потрясение, которое вызвали в ней слова Неферуры. «Неужели я в самом деле так жестока? – с ужасом спросила она себя. – Неужели мне суждено потерять все, даже любовь моей дорогой Неферуры?» Пригубив вина, она поставила бокал на стол. Затем встала и положила руку на худенькие плечики дочери, которые сразу же напряглись от ее прикосновения.
– Так вот что ты думаешь обо мне, Неферура? А ты знаешь, что значит быть замужем за царевичем короны и особенно таким, как Тутмос?
Девушка возмущенно вывернулась из ее объятий.
– Конечно, знаю! Вы ведь потому и откладываете мою свадьбу, что боитесь, как бы, женившись на мне и став законным правителем, Тутмос не сбросил вас с трона!
– Совершенно верно. Именно так он и поступит. Тебе кажется, будто ты знаешь его, Неферура, потому что ты смотришь на него влюбленными глазами, а я смотрю на него глазами политика. Я знаю его с тех пор, как он родился, я наблюдала за тем, как он рос под опекой интриганки-матери. И я говорю тебе, что, выйдя за него замуж, ты обречешь меня на смерть. Мне очень жаль, но это так и есть.
– Я в это не верю! Тутмос необуздан, но не беспощаден! Хатшепсут вернулась к креслу и устало опустилась в него, отбрасывая с лица волосы.
– Это правда. Я не могу рисковать. Еще раз говорю тебе, Неферура, мне жаль, но Тутмоса ты не получишь.
– Тогда я сама поведу его в храм!
Ее глаза вспыхнули, и Хатшепсут увидела в них отблеск собственного пламени. Но девушка тут же вскинула руки и закрыла ими лицо.
– Нет, я этого не сделаю. Я ни за что не позволю ему причинить вред вам, матушка.
Поколебавшись, она подошла к столику, на котором лежала корона с коброй.
– Знаете, я не хочу быть фараоном. Вы ведь к этому меня готовите, правда? Я лучше на всю жизнь останусь царевной. И чтобы меня никто не трогал, как Осирис-Неферу-хебит. А может быть, – печально предложила она, – вы позволите нам пожениться и назначите Тутмоса номархом или визирем? Мы бы жили далеко от Фив и от вас. И никакой опасности не было бы.
– Бедная моя Неферура, – спокойно сказала Хатшепсут. – Как долго, по-твоему, Тутмос согласится править крохотным номом, зная, что его ждет целое царство? Дай мне год, всего один год, и я сама отведу вас в храм. Обещаю.
– Нет! Я не хочу стать причиной вашей смерти!
– Может быть, до этого не дойдет. Через год Тутмос убедится, что я ему не враг, и оставит меня доживать в мире.
Неферура рассмеялась и наклонилась, чтобы поцеловать Хатшепсут в щеку.
– О матушка, вы никогда не сдаетесь! Власть – вот для чего вы живете. Власть и Египет. Часто они для вас одно. Что вы скажете мне, когда пройдет год? Сами поедете править номом, а Египет оставите Тутмосу? Я в это не верю. Не поверит и он. Я знаю, что он меня не любит, но это не важно. Я все равно буду ему хорошей женой.
– Разумеется. Только через год.
– К тому времени Сенмут будет уже на обратном пути. Она снова рассмеялась, глотая слезы.
– Мне ненавистно быть первой дочерью, матушка. И это ненавижу, – сказала девушка, беря в руки малый венец. – И ваши планы относительно меня ненавижу, и государственную необходимость, которая не дает мне быть рядом с Тутмосом. Пусть Мериет будет первой дочерью!
– Неферура, если Мериет станет фараоном, ее жадность разорвет страну на части, и ты это знаешь!
У Хатшепсут чуть было не вырвалось, что, если бы не ее положение первой дочери, Тутмос и не взглянул бы на нее никогда, но вид искаженного страданием, несчастного лица дочери заставил ее вовремя прикусить язык.
«О Амон, – взмолилась она про себя, – почему ты не дал мне смелую дочь и умного, великодушного сына! Что будет с моей жизнью, моей кровью, моим Египтом, когда я взойду на борт священной барки?»
– Знаю, – согласилась Неферура, поднимая глаза на мать. – По-моему, пусть лучше двойной венец носит Тутмос, чем на престоле сидит Мериет.
– И по-моему тоже, – сказала Хатшепсут. – Я не ненавижу его, Неферура. Он – моя собственная царская кровь, и я всегда относилась к нему как к родному. Но пока я жива, мою корону он не получит, в этом я клянусь. Она моя! И всегда была моей! Я – воплощение Амона, и венец всегда был и будет моим, – закончила она свирепо.
– Но когда вас не станет, матушка, что тогда? Хатшепсут снова поднесла к губам бокал, старательно избегая вдумчивого взгляда Неферуры.
– Потом, если тебе она не нужна, Тутмос ее получит.
– Мне она не нужна.
– Мне жаль.
Хатшепсут взглянула на свою дочь, но та поклонилась и вышла из комнаты, тихонько притворив за собой дверь. Женщина залпом осушила бокал до самого дна.
Вестей от экспедиции больше не было, и Хатшепсут приготовилась терпеливо ждать. Она часто думала о Сенмуте и Нехези, исследовавших незнакомые воды. Месяцы шли, а она все пыталась представить, как они – загорелые, закаленные лишениями – плывут все вперед и вперед. Но почему-то эта картина всегда расстраивала ее, и она спешила с головой окунуться в работу. Приходили и уходили пиры бога и ее собственная годовщина появления, сопровождаемые привычными торжествами, и тридцать пятый год своей жизни она встретила с той же жизнерадостностью, что и двадцатый. Правда, теперь Тутмос и свора его псов все ближе и ближе подбирались к ее божественным пятам, и Хатшепсут стоило больших усилий не бросить все и не обратиться в бегство, оставив Египет на их милость.
Тем временем Тутмоса тоже преследовал демон, тот же самый, что подстегивал когда-то его деда и владел самой Хатшепсут. Хотя он не выводил свои войска за границы Египта, но покоя не знал, мечась со своими солдатами из нома в ном, настегивая лошадей, когда вместе с Менхеперрасонбом и остальными своими необузданными дружками – молодым Нахтом, Минмосом, Маем, Яму-Неджехом – с грохотом проносился по улицам Фив или пожаром несся по пустыне, до неба поднимая тучи красного песка.
Хатшепсут спокойно наблюдала за ними, по-прежнему не выпуская из упрямо стиснутых пальцев крюк и плеть. Она, Менх, Юсер-Амон и Тахути как ни в чем не бывало продолжали заниматься делами государства, игнорируя постоянное движение войск в казармах и на плацу и даже набеги на сам дворец, по залам которого Тутмос бродил, громко смеясь. Хатшепсут давно уже построила для него отдельный дворец за оградой своего сада. Она настояла, чтобы он перебрался туда, и Тутмос с друзьями обосновался в новых портиках и колоннадах, уязвленный тем, что придворные и князья предпочитают пировать, сплетничать и проводить время у фараона, чьи сады ежевечерне освещались тысячами огней. Пожив немного у себя, он вновь срывался с места и мчался на Юг, к нубийской границе, или на Запад, в пустыню за некрополем, от нетерпения сходя с ума. Хатшепсут знала, что ее годам у власти приходит конец.
Как-то зимой она с Менхом пришли на плац, чтобы размяться в колеснице. Хатшепсут по-прежнему старалась кататься как можно чаще, иногда одна, радуясь возможности хотя бы ненадолго позабыть обо всем, кроме вожжей, врезающихся в ладони, да свиста ветра в ушах. Подходя к ипподрому, они увидели солдат, столпившихся у края. Ее жезлоносец побежал вперед, чтобы расчистить дорогу, и солдаты расступились, безмолвно попадав ниц. Она медленно шла сквозь толпу, пока не оказалась у самого скакового круга. Там лицевой стороной к центру круга стояла мишень, а в сотне шагов от нее на земле была нарисована линия. Рядом находилась бронзовая колесница Тутмоса, а он сам и Нахт разговаривали с молодым гвардейцем, державшим в руках два копья. Заинтересовавшись, она подошла к ним, Менх следовал за ней.
– Приветствую тебя, Тутмос. Чем ты тут занят?
Увидев ее, они поклонились. Тутмос надел шлем и потянулся за перчатками.
– Приветствую тебя, фараон. Собираемся испробовать новую забаву, которую я придумал.
– Расскажи мне о ней!
Слуги передали ему копье, он принял его, со знанием дела ухватившись за древко, и посмотрел на Хатшепсут. Она была одета в свою обычную короткую мальчишескую повязку, белые кожаные сандалии, белый шлем со сверкающим змеем, длинную шею обвивал медный воротник, выложенный яшмой.
– Пожалуйста, – ответил Тутмос. – Я сажусь в колесницу и разгоняюсь по кругу, начиная от мишени. Выйдя на прямую, я гоню во весь опор. Перед белой линией я должен бросить копье и попасть в цель.
– Ты уже пробовал?
– Нет, как раз собираюсь. А что ты здесь делаешь? Она кивнула на золотую колесницу, которую как раз подгонял один из ее храбрецов.
– Размяться пришла.
– Может быть, нам убрать мишень и подождать, пока ты закончишь?
– Не надо.
Ей в голову вдруг пришла свежая мысль, и она рванулась в бой, задетая за живое его ухмыляющейся физиономией.
– Оставь мишень. Я тоже хочу поучаствовать в твоей новой забаве.
Его ухмылка стала еще шире.
– Вот как? Может, посостязаемся?
Ее колесница остановилась рядом с колесницей Тутмоса, храбрец спрыгнул на землю и бросил поводья Менху. Хатшепсут задумчиво скользнула взглядом по начищенному до блеска носу экипажа.
– Хорошо. Дай мне копье. Поскольку идея была твоя, езжай первым.
Он хитро покачал головой:
– О нет. Тебе как фараону ехать первой. Но, по-моему, соревноваться просто так неинтересно. Что бы нам поставить на кон?
– У меня столько золота, что я не знаю, куда его девать. Назови свою цену, Тутмос.
Не успели слова сорваться с ее губ, как она поняла, что зря это сказала, потому что Тутмос вдруг притих и задумчиво облизал губы.
Постепенно на его лице проступила улыбка.
– Если мое копье попадет в центр мишени, а твое нет, ты отдашь мне в жены Неферуру, в храме, еще до исхода месяца.
Солдаты кругом одобрительно зашептались. Менх тихо сказал:
– Не соглашайтесь, ваше величество. Это дело слишком серьезное, чтобы решать его в простом споре.
Хотя Хатшепсут понимала, что он имеет в виду, она не обратила внимания на эти слова, серьезно глядя Тутмосу прямо в глаза. Решительно кивнула:
– Договорились. А если мое копье попадет в центр, ты забудешь ее навсегда.
Люди вокруг притихли, безмолвно и напряженно следя за царственной парой.
Тутмос кивнул, его губы были плотно сжаты.
– Мы друг друга поняли?
– Да. Начнем. Я поеду первой. Менх, мои перчатки.
Он с поклоном передал ей тяжелые перчатки белой кожи. Она натянула их и прищурилась, чтобы посмотреть, где будет солнце. Потом быстрым шагом подошла к колеснице, запрыгнула на нее, взяла у Менха вожжи и натянула их. Низкорослые лошадки начали перебирать ногами и вскинули головы. Хатшепсут щелкнула языком, колеса завертелись, солдаты отпрянули. Неспешной рысью она объехала круг, не сводя глаз с маленького круглого куска дерева, покрашенного в белый цвет. Остановилась там, откуда начала, наклонилась проверить упряжь. Протянула руку, и гвардеец вложил в нее копье. Оглянувшись напоследок по сторонам, женщина переложила вожжи в одну руку и туго обмотала их через кулак. Она прикрикнула на лошадей, и они вырвались на круг и понеслись, набирая скорость.
Тутмос следил за ней, широко расставив ноги, уперев кулаки в бедра и прищурив глаза. Солдаты закричали, когда она, описав половину круга, пригнулась и с ее колес брызнули солнечные искры. Они услышали ее резкий окрик, и лошади наддали, гривы струились за ними по воздуху, копыта выбивали бешеный ритм по утоптанному серому песку. Обогнув круг, она выехала на прямую, ее поднятое копье рисовало в воздухе сверкающую дугу. Перед ними промелькнуло ее лицо: открытый рот застыл в беспощадной сосредоточенности, глаза были прикованы к мишени. Она со свистом пронеслась мимо них, и они увидели, как копье отделилось от ее руки и полетело все выше, выше, пока не превратилось в темный стебелек на фоне неба. С глухим ударом оно вонзилось в мишень и загудело, дрожа в неподатливом дереве, а она завопила, изо всех сил натягивая вожжи, чтобы остановить лошадей. Солдаты с криком бросились вперед и столпились вокруг мишени. Когда она снова рысцой выехала на круг и приблизилась к ним, Тутмос шагнул вперед к дрожащему копью. Оно вошло точно в центр мишени.
Она соскочила на землю, бросила Менху поводья и подошла посмотреть, заливаясь веселым смехом при виде разочарованной физиономии Тутмоса.
– А ты и не знал, что я так умею, правда? – сказала она. – Надо было с генералами моими посоветоваться, а потом уже спор затевать! Они знали, на что я способна, задолго до твоего рождения, царевич!
– Вытащите копье, – приказал Тутмос, и гвардеец выдернул его из мишени. – Я еще не бросал, Хатшепсу, так что не радуйся раньше времени. А то вдруг проиграешь.
– Как это? Мое копье вошло точно в центр!
Они вернулись к краю круга, Тутмос торопливо взобрался на колесницу, встал поудобнее и выхватил копье из рук солдата. Хатшепсут сняла перчатки и передала их Менху. Прикрыв глаза ладонью, она следила, как Тутмос, галопом выехав на круг, набирает скорость. По всей видимости, примериваться, как она, он не собирался. Они услышали крик, и его лошади распластались в воздухе. Все кругом одобрительно закричали, и даже Хатшепсут не смогла сдержать восторга при виде мчащейся во весь опор колесницы и гибкой фигуры пригнувшегося наездника. Его копье наклонилось вперед. Вот он обогнул угол, вырвался на прямую, настегивая лошадей вожжами, зажатыми в одной непокрытой руке. Белая линия надвинулась неожиданно, мишень расплылась перед глазами. Он выругался и метнул копье. Не успело оно коснуться мишени, а Хатшепсут уже сорвалась с места и понеслась к ней, за ней бежали солдаты. Не останавливаясь, Тутмос соскочил с колесницы, загрохотавшей по ссохшейся грязи, и тоже подошел, с трудом переводя дух. Хатшепсут едва не прыгала от восторга.
– Обними меня, Тутмос! Боги подхватили твое копье и направили его! Смотри! Где моя дырка? Ее заткнул твой наконечник! Превосходный удар. Два превосходных удара!
Менхеперрасонб вынул копье. И в самом деле, отверстие в мишени оказалось одно, теперь оно было лишь немного шире, чем раньше.
Она снова расхохоталась.
– Кто выиграл? – спросил он отрывисто.
Она перестала смеяться и посмотрела на него с притворным изумлением.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59