Она и не думала в них что-нибудь найти, просто хладнокровно сознавала, что время ее падения близится, и потому не шла даже на малейший риск. Письма Тутмоса к Мериет были полны нежности, но сдержанны. Читая их, Хатшепсут не могла удержаться от мрачной улыбки, видя, насколько Тутмос хитер и как он не позволяет себе ни единого слова, которое могло бы бросить тень на Мериет, давая повод к обвинению в государственной измене. Пока Анен старательно запечатывал пергамент, она думала, насколько же умен и коварен Тутмос, несмотря на все его буйные повадки. Он делал все, чтобы в папирус не попало ни одного слова, которое можно было бы использовать против него в случае нежданной перемены обстоятельств, что было мало вероятно. Хатшепсут была довольна. Египет получит мудрого и дальновидного фараона.
Глава 26
Пыхтя и задыхаясь, Египет подошел к наводнению, и Хатшепсут наконец получила известие, которое уже почти не надеялась услышать. Она как раз шла купаться на озеро, когда увидела Дуваенене, бежавшего к ней по траве. Его лицо раскраснелось; она остановилась и стала с тревогой ждать его, уперев руки в бока. Добежав до нее, он споткнулся, удержал равновесие и поклонился. Хатшепсут едва сдержалась, так ей хотелось схватить его за плечи и встряхнуть как следует.
– Их видели! – закричал он. – Они вошли из канала в реку! Гонец уже здесь!
Хатшепсут развернулась и помчалась обратно, сопровождавшие ее женщины побежали следом. В аудиенц-зале меджай, едва завидев фараона, пал ниц.
– Вставай! Рассказывай! Их все еще пять? Как они выглядят?
– Как пять потрепанных лебедей, ваше величество, – отвечал тот. – Но благодаря искусству мореходов движутся быстро, и, наверное, начато наводнения их не задержит.
– Когда они будут здесь?
– Думаю, недель через пять, может быть, через шесть. Корабли, похоже, тяжело нагружены, так что им придется сбавить скорость, когда поднимется вода.
Хатшепсут повернулась к святилищу в углу зала, чувствуя, как жизнь с новой силой забила в ней, но слова молитвы не шли у нее с языка. Амон невозмутимо улыбался ей, но ослепленная, забыв себя от счастья, женщина шептала имя Сенмута. Она отпустила вестника и послала за Хапусенебом.
Он торопливо пришел и с облегчением вздохнул, увидев ее сияющее лицо. Когда она сказала, что корабли приближаются, ему показалось, будто с его плеч сняли огромную тяжесть.
– Благодарение Амону! Есть какие-нибудь письма, ваше величество?
– Нет, только эта новость. Сенмут, должно быть, скоро сам даст о себе знать, а пока готовься к празднеству, Хапусе-неб. Мы устроим ему такую встречу, какой не удостаивался еще ни один фараон!
– Не понимаю.
Внутри у него вдруг все похолодело. Глаза цвета серого сланца искали ответа в ее глазах.
– И я тоже, но, может статься, Тутмос, несмотря на всю его силу, все-таки не получит трон.
И тут Хапусенеб все понял. Он судорожно шагнул к ней.
– Ваше величество, умоляю, взываю к вам как к своему божественному правителю и самому богу, не делайте этого!
– А почему нет? Почему бы мне не выйти за него замуж? Из него вышел бы сильный фараон.
– Да, чересчур сильный. Неужели вы думаете, что он довольствуется одними титулами, а вам оставит власть, как это было с богом Тутмосом? Как ваша правая рука он силен и могуч, но когда он станет вашей головой, вам будет нечего делать. А Тутмос? Да он тут же поднимет армию и пойдет отвоевывать у Сенмута то, что, как он считает, принадлежит ему по праву. Так вы не выиграете ничего, кроме времени.
– Времени, – шепотом повторила она, окидывая взглядом длинную гулкую комнату. – Времени. Прости меня, Хапусенеб. В минуту слабости я искала способ избежать неотвратимо приближающегося.
– Его нельзя избежать, ваше величество. Можно только отсрочить. Простите мои слова, но продлевать агонию таким дешевым способом ниже вашего божественного достоинства.
– Твои слова оскорбительны, – сказала она тихо, безучастно, закрыв и вновь открыв глаза, – но справедливы. Ты никогда не ошибаешься, старый друг. Агонии не избежать, правда? Буду ли я когда-нибудь к этому готова? Но давай не будем думать о будущем, а станем жить настоящим, пока это еще возможно. Прикажи, чтобы Амона на его священной барке снова вывезли в город, как в прошлый раз. Мы вместе встретим суда. Это не займет много времени.
– Вы достигли невозможного, – сказал он. – Ни один фараон не сможет это повторить.
Она замерла и холодно, не оборачиваясь, ответила:
– Тутмос сможет.
Каждый день приносил новые донесения от ее наблюдателей, пять кораблей тяжело шли вверх по реке, борясь с темным, мутным гневом слезы Исиды. Наконец измученный матрос принес Хатшепсут папирус, запечатанный собственной печатью Сенмута. Ей так не терпелось добраться до содержимого, что она сорвала печать не сходя с места. Женщина совсем забыла, что Сенмут ничего не знает о событиях последних двух лет и вполне может опасаться, что она в плену, а Тутмос на троне. Его слова были полны вежливого восхищения, как и подобает словам подданного, обращенным к монарху. Ни намека на любовь на бледных листах. Экспедиция прошла благополучно, никто не умер и не погиб. Они достигли Та-Нетер и многое могут рассказать о богатстве и варварстве тамошних обитателей. Нехези прибавил к этому сообщению свое почтительное приветствие. Хатшепсут отложила письмо, чуть не плача, настолько непереносимой стала вдруг мысль о прошедшем времени. Не успела она покончить с одним письмом, как тут же принесли другое – депешу из Газы. Пробежав ее глазами, она улыбнулась, а потом истерически засмеялась. Папирус был от Тутмоса. Царевич взял Газу и направлялся домой.
В ночь накануне прибытия экспедиции, когда суда стояли на якоре в двадцати милях от Фив вниз по течению, Хатшепсут не верилось, что она сможет уснуть. И все же она уснула и спала крепко, без сновидений, как в юности. Она проснулась, когда заря едва прикоснулась своими розовыми пальцами к горизонту и высокие голоса жрецов затянули хвалебный гимн, чувствуя себя такой свежей и бодрой, какой не была уже много месяцев подряд. Она отправила Хапусенеба свершить за нее должный обряд в храме, а сама стала готовиться к встрече с человеком, который побывал так далеко, что теперь словно восстал из мертвых. Ее омыли и тщательно одели. Она выбрала короткую юбочку, позолоченный шлем, сандалии с аметистовыми и сердоликовыми бусинами, шею, плечи, пальцы и лодыжки женщины покрывали яшма, золото и бирюза. Дворец тоже пробудился к новой жизни. Толпы народа уже текли из города, люди кричали и смеялись, толкаясь у причалов. Улицы от дворца до самой гавани были украшены гирляндами цветов. На высоких деревянных шестах развевались, хлопая на ветру, флаги, под ними в полном обмундировании, сияя знаками различия, стояли царские храбрецы. С торжественным и невозмутимым видом они следили за всем, что происходило вокруг, ничего не «пропуская.
Из храма вынесли Амона, и разношерстная городская толпа благоговейно притихла, когда солнечные лучи коснулись его горячего золотого тела. За ним, скрестив символы власти на усыпанной каменьями груди, шагал фараон, высоко держа голову и едва заметно улыбаясь ярко накрашенными губами; и люди пали ниц на плиты мостовых. За фараоном показалась египетская знать, и тишина сделалась еще глубже, ибо многие из этих людей еще при жизни стали легендой, их имена уже несколько десятилетий подряд были у всех на устах. Горожане жадно вглядывались в эти лица, точно желая запомнить их навсегда. Все ощущали разлитую в воздухе печаль, которая примешивалась к торжественной радости этого дня, – казалось, будто целая эпоха подходит к концу, ослепляя на прощание своим великолепием. Солнце заливало процессию струями света, он тек словно расплавленное золото, превращая каждого в язык живого пламени из огненной арки Ра. Вдруг очарование исчезло, и приветственные крики зазвучали вновь. Под оглушительные рукоплескания Хатшепсут и ее придворные достигли реки.
Хатшепсут села, и двор собрался вокруг нее. Она сидела неподвижно, устремив взгляд вперед, на все еще пустовавшую излучину реки, которая больше походила на широкое бурое озеро между еще более бурыми полями, раскинувшимися по обе стороны реки до самых холмов на горизонте. Постепенно вокруг все стихло, и наступила напряженная, исполненная ожидания тишина. Все головы были повернуты в одну сторону. Глаза устали смотреть на север. Целый час люди стояли так, словно какое-то заклятие превратило их в статуи.
Но вдруг раздался чей-то восторженный полузадушенный крик, взметнулась рука, показывая на горизонт. Хатшепсут вскочила на ноги и чуть не упала снова, так закружилась у нее голова от нахлынувшего вдруг страха вперемешку с ликованием. Из-за поворота, двигаясь медлительно и важно, показались корабли – они шли, равномерно взмахивая веслами, ловя парусами северный ветер. Все палубы были запружены крохотными черными фигурками, они размахивали руками и кричали, но их голоса были едва слышны кипящей возбуждением толпе. Пальцы Хатшепсут стиснули крюк и плеть, и она прижала их к груди, сгорая от нетерпения. Корабли приближались. Уже можно было различить две фигуры, неподвижно стоявшие на носу первого судна. Взгляд Хатшепсут устремился к ним и больше уже от них не отрывался. За кормой струился белый пенистый след, весла продолжали равномерно взлетать и падать. Женщина больше не слышала криков матросов, ибо вокруг нее гремели рукоплескания, накатывая волна за волной, то затухая, то снова разгораясь.
Еще минуту, показавшуюся вечностью, она всматривалась в фигуры на борту и ждала, пока наконец не увидела его лицо и глаза, спокойные и теплые. Так они и смотрели друг на друга поверх стремительно суживающейся полоски воды, не двигаясь и не говоря ни слова, не в силах оторваться. Но вот они заулыбались, Хатшепсут вскинула руки, улыбка осветила все ее лицо; тут же победно взмыл вверх дым от кадильниц, запели жрецы, и жители города радостно приветствовали вернувшихся домой странников.
– Фивы и Египет приветствуют вас, воины и князья, – крикнула она, едва головной корабль мягко ткнулся носом в причал у ее ног, радуясь возвращению домой. Спустили трап. Остальные корабли маневрировали, чтобы пристать, их палубы ломились от заморских редкостей. Люди жадно глазели на них, но Хатшепсут видела лишь Сенмута. Легко сбежав по трапу, он подошел к ней вместе с Нехези, и оба пали ниц у ее ног на теплый камень причала. Потом они встали и в ожидании смотрели на нее, а она разглядывала их.
Он нисколько не изменился с их последней встречи. Разве только стал стройнее и моложе. Глаза посветлели, темные круги под ними исчезли. Морщины, которые заботы провели на его лице от носа к губам, разгладились, к мышцам вернулась былая привлекательная крепость. Нехези тоже почти не изменился. Разве что кожа плотнее облегла ровные долины его черного лица да мощное тело стало более поджарым и гибким. Он приветствовал ее с тем же спокойным уважением и полным безразличием к ревущей толпе и сгорающим от нетерпения придворным, как и всегда. Она передала плеть и крюк Юсер-Амону и на миг заключила каждого из них в объятия, ее длинные ресницы блестели от слез.
Сенмут повернулся к кораблям и указал на их тяжело груженные палубы.
– Дары Амону и вам, ваше величество, – сказал он.
Но она, прежде чем обратить внимание на корабли, снова посмотрела на него и улыбнулась, его голос музыкой прозвучал у нее в ушах. Каждая палуба была оснащена шатром, а под каждым шатром жались стайки мирровых деревьев – тонкие молоденькие прутики с веселыми кудрявыми кронами. Их выкопали из родной почвы вместе с порядочным комом земли, который удерживал корни, и каждый такой ком был накрепко замотан в мокрую мешковину. Вокруг лежали туго набитые мешки.
– Мирровые деревья для сада в священной долине, – сказал Сенмут, – и мирра в мешках для благовоний и храма.
– Деревья для Амона, как он и хотел, – сказала она, блестя глазами и протягивая к нему руки. – О Сенмут, это истинное чудо! Прикажи матросам немедленно выгрузить их на берег и переправить через реку, пусть садовники начинают сажать их уже сейчас. Им понадобится много воды. Сколько их здесь?
Она не могла сказать сама, даже приблизительно, потому что молоденькие деревца казались ей целым лесом, растущим из самой палубы.
– Тридцать одно. Мы привезли еще зверей, много золота и другие драгоценные дары.
Некоторое время они стояли и следили за тем, как бережно выгружают на берег деревья. Но вот Амона унесли назад в его святилище, а Хатшепсут и ее придворные вернулись во дворец, последние возбужденно болтали, точно стайка пестрых павлинов. Она поднялась на трон в аудиенц-зале, а знать расположилась вокруг, приготовившись смотреть, как фараон будет принимать дары. Сенмут и Нехези стояли по обе стороны от трона и невозмутимо следили, как, согласно церемониалу, в зал один за другим вносили подарки и складывали у ее ног. Первыми прибыли мешки с миррой, наполнив всю комнату душным, тяжелым ароматом. Тахути и его писцы взвесили их и записали стоимость каждого.
Асет и Мериет, каждая со своей свитой, стояли в дальнем конце зала и, сами того не желая, трепетали, глядя, как слуги вносят мешок за мешком. Они не верили, что Сенмут когда-нибудь вернется, точнее, они надеялись, что он не вернется никогда и все вволю посмеются над Хатшепсут.
Золота в Пунте оказалось не меньше, чем в самом Египте, и Тахути внимательно следил за тем, как слитки, песок и бесчисленные браслеты вносили в списки и делили на доли – Амону и в царскую сокровищницу.
Нехези наклонился к ней и сказал:
– Здесь так много браслетов, ваше величество, потому что жители Пунта покрывают ими ноги. Через минуту вы сами увидите это, ибо семь вождей с женами и детьми пожелали плыть с нами. Они хотят лично заверить ваше величество в том, что они рады воссоединению с Египтом и стать залогом мира и процветания между двумя странами.
В его улыбке было что-то циничное, и она тихонько рассмеялась в ответ, ни на минуту не поверив в то, что вожди Пунта прибыли по доброй воле.
По правую руку от нее высились груды золота, а слуги все прибывали, с поклонами кладя к ее ногам слоновьи бивни, сгибаясь под тяжестью огромных кусков черного дерева, гладкого и блестящего, как масло. А за ними уже ждали своей очереди новые рабы, почти погребенные под звериными шкурами: здесь были пантера, леопард для жрецов и другие меха. В этом смешении разнообразных шкур она не сразу разглядела, что некоторые из них еще движутся: двенадцать смотрителей зверинца изо всех сил натягивали поводки, удерживая на них собак, больших и маленьких обезьян, которые подняли такой лай, крик и вой, что в зале загудела крыша, и ей стало смешно. Вперед вывели гепарда – поджарого пятнистого изысканного зверя, который уставился на людей холодным немигающим взглядом. Потом зверь сел и начал деликатно умываться. Сенмут пояснил, что это особый дар, присланный самим Париху, верховным вождем Пунта, специально для нее. Охотничий гепард, от которого не уходит ни одна добыча. Она взяла в руку прикрепленную к ошейнику цепочку из золотых звеньев, зверь тут же встал, подошел к ней и остановился на ступеньках трона, прижавшись худым горячим боком к ногам Сенмута.
Представление продолжалось. Вносили бесконечные куски дерева: темного, твердого и светлого, с прекрасным рисунком и сладким запахом – мечта любого резчика. Прибыли страусовые перья, краска для век и мирровое масло. А еще Нехези придумал собрать для нее полную коллекцию цветов и причудливых растений Пунта, чтобы она посадила их у себя в саду.
Когда все кончилось, она сама прошла между грудами сокровищ, помогая делить добычу, пока жрецы Амона ждали своей доли, восхищенно вскрикивая и щупая все подряд с наивным восторгом маленьких детей. После того как дары унесли, она снова взошла на трон, и перед ней предстали семь вождей. Она была удивлена, увидев», до чего они похожи на ее собственных соотечественников: такая же светлая кожа, длинные темные волосы и хрупкое сложение. Как и говорил Нехези, одна нога у каждого от бедра до щиколотки была унизана золотыми кольцами. Они подползли к ней по золоченому полу, и она приказала им встать. У вождей были бороды, худые суровые лица и любопытные глаза, а их женщины и дети носили ту же одежду, что и мужчины, – короткие юбочки, мало чем отличавшиеся от ее собственной. Она приветствовала их, стараясь говорить как можно мягче и всячески подчеркивая свое уважение к ним как жителям той страны, откуда происходят боги, и заверила, что хочет лишь мира и развития торговли между их странами, как это было встарь. Они бесстрастно слушали, не сводя темных глаз с ее покрытого краской лица. Но вот один из них вышел вперед, поклонился и срывающимся голосом начал торопливую хвалебную речь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59
Глава 26
Пыхтя и задыхаясь, Египет подошел к наводнению, и Хатшепсут наконец получила известие, которое уже почти не надеялась услышать. Она как раз шла купаться на озеро, когда увидела Дуваенене, бежавшего к ней по траве. Его лицо раскраснелось; она остановилась и стала с тревогой ждать его, уперев руки в бока. Добежав до нее, он споткнулся, удержал равновесие и поклонился. Хатшепсут едва сдержалась, так ей хотелось схватить его за плечи и встряхнуть как следует.
– Их видели! – закричал он. – Они вошли из канала в реку! Гонец уже здесь!
Хатшепсут развернулась и помчалась обратно, сопровождавшие ее женщины побежали следом. В аудиенц-зале меджай, едва завидев фараона, пал ниц.
– Вставай! Рассказывай! Их все еще пять? Как они выглядят?
– Как пять потрепанных лебедей, ваше величество, – отвечал тот. – Но благодаря искусству мореходов движутся быстро, и, наверное, начато наводнения их не задержит.
– Когда они будут здесь?
– Думаю, недель через пять, может быть, через шесть. Корабли, похоже, тяжело нагружены, так что им придется сбавить скорость, когда поднимется вода.
Хатшепсут повернулась к святилищу в углу зала, чувствуя, как жизнь с новой силой забила в ней, но слова молитвы не шли у нее с языка. Амон невозмутимо улыбался ей, но ослепленная, забыв себя от счастья, женщина шептала имя Сенмута. Она отпустила вестника и послала за Хапусенебом.
Он торопливо пришел и с облегчением вздохнул, увидев ее сияющее лицо. Когда она сказала, что корабли приближаются, ему показалось, будто с его плеч сняли огромную тяжесть.
– Благодарение Амону! Есть какие-нибудь письма, ваше величество?
– Нет, только эта новость. Сенмут, должно быть, скоро сам даст о себе знать, а пока готовься к празднеству, Хапусе-неб. Мы устроим ему такую встречу, какой не удостаивался еще ни один фараон!
– Не понимаю.
Внутри у него вдруг все похолодело. Глаза цвета серого сланца искали ответа в ее глазах.
– И я тоже, но, может статься, Тутмос, несмотря на всю его силу, все-таки не получит трон.
И тут Хапусенеб все понял. Он судорожно шагнул к ней.
– Ваше величество, умоляю, взываю к вам как к своему божественному правителю и самому богу, не делайте этого!
– А почему нет? Почему бы мне не выйти за него замуж? Из него вышел бы сильный фараон.
– Да, чересчур сильный. Неужели вы думаете, что он довольствуется одними титулами, а вам оставит власть, как это было с богом Тутмосом? Как ваша правая рука он силен и могуч, но когда он станет вашей головой, вам будет нечего делать. А Тутмос? Да он тут же поднимет армию и пойдет отвоевывать у Сенмута то, что, как он считает, принадлежит ему по праву. Так вы не выиграете ничего, кроме времени.
– Времени, – шепотом повторила она, окидывая взглядом длинную гулкую комнату. – Времени. Прости меня, Хапусенеб. В минуту слабости я искала способ избежать неотвратимо приближающегося.
– Его нельзя избежать, ваше величество. Можно только отсрочить. Простите мои слова, но продлевать агонию таким дешевым способом ниже вашего божественного достоинства.
– Твои слова оскорбительны, – сказала она тихо, безучастно, закрыв и вновь открыв глаза, – но справедливы. Ты никогда не ошибаешься, старый друг. Агонии не избежать, правда? Буду ли я когда-нибудь к этому готова? Но давай не будем думать о будущем, а станем жить настоящим, пока это еще возможно. Прикажи, чтобы Амона на его священной барке снова вывезли в город, как в прошлый раз. Мы вместе встретим суда. Это не займет много времени.
– Вы достигли невозможного, – сказал он. – Ни один фараон не сможет это повторить.
Она замерла и холодно, не оборачиваясь, ответила:
– Тутмос сможет.
Каждый день приносил новые донесения от ее наблюдателей, пять кораблей тяжело шли вверх по реке, борясь с темным, мутным гневом слезы Исиды. Наконец измученный матрос принес Хатшепсут папирус, запечатанный собственной печатью Сенмута. Ей так не терпелось добраться до содержимого, что она сорвала печать не сходя с места. Женщина совсем забыла, что Сенмут ничего не знает о событиях последних двух лет и вполне может опасаться, что она в плену, а Тутмос на троне. Его слова были полны вежливого восхищения, как и подобает словам подданного, обращенным к монарху. Ни намека на любовь на бледных листах. Экспедиция прошла благополучно, никто не умер и не погиб. Они достигли Та-Нетер и многое могут рассказать о богатстве и варварстве тамошних обитателей. Нехези прибавил к этому сообщению свое почтительное приветствие. Хатшепсут отложила письмо, чуть не плача, настолько непереносимой стала вдруг мысль о прошедшем времени. Не успела она покончить с одним письмом, как тут же принесли другое – депешу из Газы. Пробежав ее глазами, она улыбнулась, а потом истерически засмеялась. Папирус был от Тутмоса. Царевич взял Газу и направлялся домой.
В ночь накануне прибытия экспедиции, когда суда стояли на якоре в двадцати милях от Фив вниз по течению, Хатшепсут не верилось, что она сможет уснуть. И все же она уснула и спала крепко, без сновидений, как в юности. Она проснулась, когда заря едва прикоснулась своими розовыми пальцами к горизонту и высокие голоса жрецов затянули хвалебный гимн, чувствуя себя такой свежей и бодрой, какой не была уже много месяцев подряд. Она отправила Хапусенеба свершить за нее должный обряд в храме, а сама стала готовиться к встрече с человеком, который побывал так далеко, что теперь словно восстал из мертвых. Ее омыли и тщательно одели. Она выбрала короткую юбочку, позолоченный шлем, сандалии с аметистовыми и сердоликовыми бусинами, шею, плечи, пальцы и лодыжки женщины покрывали яшма, золото и бирюза. Дворец тоже пробудился к новой жизни. Толпы народа уже текли из города, люди кричали и смеялись, толкаясь у причалов. Улицы от дворца до самой гавани были украшены гирляндами цветов. На высоких деревянных шестах развевались, хлопая на ветру, флаги, под ними в полном обмундировании, сияя знаками различия, стояли царские храбрецы. С торжественным и невозмутимым видом они следили за всем, что происходило вокруг, ничего не «пропуская.
Из храма вынесли Амона, и разношерстная городская толпа благоговейно притихла, когда солнечные лучи коснулись его горячего золотого тела. За ним, скрестив символы власти на усыпанной каменьями груди, шагал фараон, высоко держа голову и едва заметно улыбаясь ярко накрашенными губами; и люди пали ниц на плиты мостовых. За фараоном показалась египетская знать, и тишина сделалась еще глубже, ибо многие из этих людей еще при жизни стали легендой, их имена уже несколько десятилетий подряд были у всех на устах. Горожане жадно вглядывались в эти лица, точно желая запомнить их навсегда. Все ощущали разлитую в воздухе печаль, которая примешивалась к торжественной радости этого дня, – казалось, будто целая эпоха подходит к концу, ослепляя на прощание своим великолепием. Солнце заливало процессию струями света, он тек словно расплавленное золото, превращая каждого в язык живого пламени из огненной арки Ра. Вдруг очарование исчезло, и приветственные крики зазвучали вновь. Под оглушительные рукоплескания Хатшепсут и ее придворные достигли реки.
Хатшепсут села, и двор собрался вокруг нее. Она сидела неподвижно, устремив взгляд вперед, на все еще пустовавшую излучину реки, которая больше походила на широкое бурое озеро между еще более бурыми полями, раскинувшимися по обе стороны реки до самых холмов на горизонте. Постепенно вокруг все стихло, и наступила напряженная, исполненная ожидания тишина. Все головы были повернуты в одну сторону. Глаза устали смотреть на север. Целый час люди стояли так, словно какое-то заклятие превратило их в статуи.
Но вдруг раздался чей-то восторженный полузадушенный крик, взметнулась рука, показывая на горизонт. Хатшепсут вскочила на ноги и чуть не упала снова, так закружилась у нее голова от нахлынувшего вдруг страха вперемешку с ликованием. Из-за поворота, двигаясь медлительно и важно, показались корабли – они шли, равномерно взмахивая веслами, ловя парусами северный ветер. Все палубы были запружены крохотными черными фигурками, они размахивали руками и кричали, но их голоса были едва слышны кипящей возбуждением толпе. Пальцы Хатшепсут стиснули крюк и плеть, и она прижала их к груди, сгорая от нетерпения. Корабли приближались. Уже можно было различить две фигуры, неподвижно стоявшие на носу первого судна. Взгляд Хатшепсут устремился к ним и больше уже от них не отрывался. За кормой струился белый пенистый след, весла продолжали равномерно взлетать и падать. Женщина больше не слышала криков матросов, ибо вокруг нее гремели рукоплескания, накатывая волна за волной, то затухая, то снова разгораясь.
Еще минуту, показавшуюся вечностью, она всматривалась в фигуры на борту и ждала, пока наконец не увидела его лицо и глаза, спокойные и теплые. Так они и смотрели друг на друга поверх стремительно суживающейся полоски воды, не двигаясь и не говоря ни слова, не в силах оторваться. Но вот они заулыбались, Хатшепсут вскинула руки, улыбка осветила все ее лицо; тут же победно взмыл вверх дым от кадильниц, запели жрецы, и жители города радостно приветствовали вернувшихся домой странников.
– Фивы и Египет приветствуют вас, воины и князья, – крикнула она, едва головной корабль мягко ткнулся носом в причал у ее ног, радуясь возвращению домой. Спустили трап. Остальные корабли маневрировали, чтобы пристать, их палубы ломились от заморских редкостей. Люди жадно глазели на них, но Хатшепсут видела лишь Сенмута. Легко сбежав по трапу, он подошел к ней вместе с Нехези, и оба пали ниц у ее ног на теплый камень причала. Потом они встали и в ожидании смотрели на нее, а она разглядывала их.
Он нисколько не изменился с их последней встречи. Разве только стал стройнее и моложе. Глаза посветлели, темные круги под ними исчезли. Морщины, которые заботы провели на его лице от носа к губам, разгладились, к мышцам вернулась былая привлекательная крепость. Нехези тоже почти не изменился. Разве что кожа плотнее облегла ровные долины его черного лица да мощное тело стало более поджарым и гибким. Он приветствовал ее с тем же спокойным уважением и полным безразличием к ревущей толпе и сгорающим от нетерпения придворным, как и всегда. Она передала плеть и крюк Юсер-Амону и на миг заключила каждого из них в объятия, ее длинные ресницы блестели от слез.
Сенмут повернулся к кораблям и указал на их тяжело груженные палубы.
– Дары Амону и вам, ваше величество, – сказал он.
Но она, прежде чем обратить внимание на корабли, снова посмотрела на него и улыбнулась, его голос музыкой прозвучал у нее в ушах. Каждая палуба была оснащена шатром, а под каждым шатром жались стайки мирровых деревьев – тонкие молоденькие прутики с веселыми кудрявыми кронами. Их выкопали из родной почвы вместе с порядочным комом земли, который удерживал корни, и каждый такой ком был накрепко замотан в мокрую мешковину. Вокруг лежали туго набитые мешки.
– Мирровые деревья для сада в священной долине, – сказал Сенмут, – и мирра в мешках для благовоний и храма.
– Деревья для Амона, как он и хотел, – сказала она, блестя глазами и протягивая к нему руки. – О Сенмут, это истинное чудо! Прикажи матросам немедленно выгрузить их на берег и переправить через реку, пусть садовники начинают сажать их уже сейчас. Им понадобится много воды. Сколько их здесь?
Она не могла сказать сама, даже приблизительно, потому что молоденькие деревца казались ей целым лесом, растущим из самой палубы.
– Тридцать одно. Мы привезли еще зверей, много золота и другие драгоценные дары.
Некоторое время они стояли и следили за тем, как бережно выгружают на берег деревья. Но вот Амона унесли назад в его святилище, а Хатшепсут и ее придворные вернулись во дворец, последние возбужденно болтали, точно стайка пестрых павлинов. Она поднялась на трон в аудиенц-зале, а знать расположилась вокруг, приготовившись смотреть, как фараон будет принимать дары. Сенмут и Нехези стояли по обе стороны от трона и невозмутимо следили, как, согласно церемониалу, в зал один за другим вносили подарки и складывали у ее ног. Первыми прибыли мешки с миррой, наполнив всю комнату душным, тяжелым ароматом. Тахути и его писцы взвесили их и записали стоимость каждого.
Асет и Мериет, каждая со своей свитой, стояли в дальнем конце зала и, сами того не желая, трепетали, глядя, как слуги вносят мешок за мешком. Они не верили, что Сенмут когда-нибудь вернется, точнее, они надеялись, что он не вернется никогда и все вволю посмеются над Хатшепсут.
Золота в Пунте оказалось не меньше, чем в самом Египте, и Тахути внимательно следил за тем, как слитки, песок и бесчисленные браслеты вносили в списки и делили на доли – Амону и в царскую сокровищницу.
Нехези наклонился к ней и сказал:
– Здесь так много браслетов, ваше величество, потому что жители Пунта покрывают ими ноги. Через минуту вы сами увидите это, ибо семь вождей с женами и детьми пожелали плыть с нами. Они хотят лично заверить ваше величество в том, что они рады воссоединению с Египтом и стать залогом мира и процветания между двумя странами.
В его улыбке было что-то циничное, и она тихонько рассмеялась в ответ, ни на минуту не поверив в то, что вожди Пунта прибыли по доброй воле.
По правую руку от нее высились груды золота, а слуги все прибывали, с поклонами кладя к ее ногам слоновьи бивни, сгибаясь под тяжестью огромных кусков черного дерева, гладкого и блестящего, как масло. А за ними уже ждали своей очереди новые рабы, почти погребенные под звериными шкурами: здесь были пантера, леопард для жрецов и другие меха. В этом смешении разнообразных шкур она не сразу разглядела, что некоторые из них еще движутся: двенадцать смотрителей зверинца изо всех сил натягивали поводки, удерживая на них собак, больших и маленьких обезьян, которые подняли такой лай, крик и вой, что в зале загудела крыша, и ей стало смешно. Вперед вывели гепарда – поджарого пятнистого изысканного зверя, который уставился на людей холодным немигающим взглядом. Потом зверь сел и начал деликатно умываться. Сенмут пояснил, что это особый дар, присланный самим Париху, верховным вождем Пунта, специально для нее. Охотничий гепард, от которого не уходит ни одна добыча. Она взяла в руку прикрепленную к ошейнику цепочку из золотых звеньев, зверь тут же встал, подошел к ней и остановился на ступеньках трона, прижавшись худым горячим боком к ногам Сенмута.
Представление продолжалось. Вносили бесконечные куски дерева: темного, твердого и светлого, с прекрасным рисунком и сладким запахом – мечта любого резчика. Прибыли страусовые перья, краска для век и мирровое масло. А еще Нехези придумал собрать для нее полную коллекцию цветов и причудливых растений Пунта, чтобы она посадила их у себя в саду.
Когда все кончилось, она сама прошла между грудами сокровищ, помогая делить добычу, пока жрецы Амона ждали своей доли, восхищенно вскрикивая и щупая все подряд с наивным восторгом маленьких детей. После того как дары унесли, она снова взошла на трон, и перед ней предстали семь вождей. Она была удивлена, увидев», до чего они похожи на ее собственных соотечественников: такая же светлая кожа, длинные темные волосы и хрупкое сложение. Как и говорил Нехези, одна нога у каждого от бедра до щиколотки была унизана золотыми кольцами. Они подползли к ней по золоченому полу, и она приказала им встать. У вождей были бороды, худые суровые лица и любопытные глаза, а их женщины и дети носили ту же одежду, что и мужчины, – короткие юбочки, мало чем отличавшиеся от ее собственной. Она приветствовала их, стараясь говорить как можно мягче и всячески подчеркивая свое уважение к ним как жителям той страны, откуда происходят боги, и заверила, что хочет лишь мира и развития торговли между их странами, как это было встарь. Они бесстрастно слушали, не сводя темных глаз с ее покрытого краской лица. Но вот один из них вышел вперед, поклонился и срывающимся голосом начал торопливую хвалебную речь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59