Эти стены живо помнили унижения, выпавшие на долю моей матери, но теперь они были повержены. Роджер расписал их веселыми красками, а потом написал свою первую поляну.
– А когда вы написали свою первую картину? Я имею в виду первую «спящую».
Уитон наморщил лоб. Словно человек, которого просят вспомнить день, когда он женился или принес домой первую зарплату.
– В семьдесят восьмом, если я ничего не путаю. Помню, ехал как-то по пустынной дороге и увидел голосовавшую на обочине девчонку. Молоденькую, симпатичную. То ли студентку, то ли бродяжку-хиппи, которые к тому времени уже почти перевелись. Я спросил, куда ее подвезти. Она ответила: «Куда угодно, лишь бы подальше отсюда». – Уитон улыбнулся. – О, я почуял знакомые нотки в ее голосе...
...Я отвез ее на нашу ферму. По дороге она приняла несколько веселых таблеток и не на шутку разговорилась. Ее история была типичной для женщин. Отец-садист, совсем как мой. Мать, у которой не было ни сил, ни прав защитить ее. Мужчины, вертевшие ею как хотели. Я накормил ее. Ее стало клонить в сон. Тогда я предложил написать ее портрет. Она легко согласилась. А когда я уточнил, что хотел бы писать ее обнаженной, она колебалась недолго. Сказала: «Надеюсь, ты не будешь приставать с глупостями. Ты вежливый». И после этого разделась и легла в ванну, чтобы смыть с себя дорожную пыль, а я встал за мольберт.
В ванну...
– Это точно вы рисовали, а не Роджер?
– Роджеру не дано было писать, как я. Это моя работа. Роджером в тот момент и не пахло. Кисть была в моей руке! И на холст ложились мои мазки!
– А потом что-то между вами произошло, – прошептала я.
Уитон стал массировать свою левую руку.
– Да. Она заснула, но проснулась прежде, чем я успел закончить. И проснувшись, увидела мою наготу. Сам не знаю, как вышло, но я тоже разделся. Она увидела, что я возбужден, и запаниковала.
– А вы?
– Я тоже испугался. Она ведь знала дорогу до фермы. У Роджера потом могли возникнуть нешуточные неприятности. Я попытался успокоить ее, все объяснить, но она не слушала. Стала рваться наружу и... не оставила мне выбора. Я затолкал ее обратно в ванну и держал под водой до тех пор, пока она не обмякла.
Боже...
– Что было потом?
– Я закончил картину. – Уитон вновь взял в руки кисть и вернулся к работе. – На лице ее были написаны покой и счастье. А вы бы видели, какой у нее был затравленный взгляд, когда она голосовала на дороге. Вот... так она стала первой «спящей женщиной».
Семьдесят восьмой... Тогда я только закончила восемь классов. А Роджер Уитон в том же году утопил в ванне бродяжку-хиппи и встал на путь, который спустя много лет привел его к Джейн...
– Что вы сделали с ее телом?
– Похоронил на поляне.
Ну конечно... где же еще...
– Следующего раза пришлось ждать целый год. Она была бездомной. С ней все прошло легко. И потом, к тому времени я уже четко знал, чего хотел.
– А откуда взялся Конрад Хофман?
– Мы познакомились в восьмидесятом. У Роджера была персональная выставка в Нью-Йорке, и Хофман туда случайно забрел. Он увидел в «полянах» то, чего не замечал никто другой. Он увидел там меня. В Хофмане тоже что-то такое было... Он был молод, опасен, и в нем чувствовалась харизма. В конце дня он задержался на выставке дольше остальных, и мы пошли с ним в кофейню. Он не увивался вокруг Роджера, как вы могли бы подумать. Он почуял силу, исходившую от картин. Пусть будет – темную силу. И тогда под влиянием момента я сделал то, чего не собирался делать...
– Вы показали ему своих «Спящих женщин».
– Да. Тогда еще не было никакой серии. Две картины – вот и все, чем я располагал. Вы бы видели его лицо! Он сразу догадался, что мне позировали мертвые женщины. Уж он-то в отличие от большинства так называемых ценителей искусства повидал их на своем веку немало. А когда он оторвал от моих картин взгляд, я явил ему свое настоящее лицо. Я сбросил маску.
«Ты и со мной так же поступил после того, как вырубил Олдриджа...»
– И что Хофман?
– Он угадал таившуюся во мне могучую силу и преклонил перед ней колени.
– А вы?
– Я овладел им!
– Что?
– Да, да, овладел. Я не Роджер, который привык к одной позиции – лицом вниз с закушенным от боли пальцем. Конрад оценил мой гений и захотел прикоснуться к нему, вкусить от него. И я сделал это. – Заметив потрясение на моем лице, Уитон добавил: – Хофман был бисексуалом. Он признался мне в этом в кофейне. Тюрьма сделала его таким.
– И после этого он стал вам помогать?
Уитон продолжал работать быстро и методично, но мысли его были далеко от картины.
– Конрад поставлял мне моделей, подсыпал им в питье всякую всячину – словом, делал так, чтобы они вели себя спокойно и не мешали мне работать. Инсулин тоже он придумал. Что там говорить, Хофман брал на себя всю грязную работу.
– Но и насиловал женщин в награду за труды.
Уитон окаменел.
– Да, судя по всему, так оно и было. Впрочем, вряд ли они были в сознании в тот момент, чтобы испытывать серьезные неудобства.
Слава Богу, если они были без сознания...
– А почему вы в конце концов остановились?
– Конрад повздорил с кем-то и убил в драке. Ему дали пятнадцать лет. Он просил меня не действовать в одиночку, но я... не вполне владел собой. Как-то я попробовал похитить одну девушку. Но она быстро почуяла неладное и оказала яростное сопротивление. Я чудом тогда не попался в руки полиции. И после этого вынужден был остановиться. Конрад много чего рассказывал мне о тюремной жизни. Я не мог себе представить, что когда-нибудь окажусь там. Как если бы мне выпало вновь вернуться к отцу и братьям.
– И тогда вы сильнее проявили свою индивидуальность в «полянах» Роджера, не так ли? Именно тогда они стали более абстрактными.
– Да. И чем больше сердца я вкладывал в них, тем популярнее становился Роджер. Но мне не это было нужно! Я хотел, чтобы мир оценил мои собственные идеи! Не преломленные убогим сознанием двойника-неудачника.
– Поэтому спустя пятнадцать лет вы возобновили серию...
– Нет, – покачал он головой. – Я возобновил ее по другой причине. Роджер подцепил смертельную болезнь, и я понял, что мне необходимо сделать максимум возможного за оставшееся время.
– Хофмана к тому времени уже выпустили на свободу? И вы снова работали вместе?
– Роджеру поставили тот страшный диагноз, а спустя ровно полгода Хофмана выпустили за ворота тюрьмы. К тому времени я уже перебрался в Новый Орлеан. Предложение Туланского университета было ничем не лучше всех остальных. Просто меня с детства не оставляла мечта разыскать настоящего отца. Или хотя бы его могилу.
– Разыскали?
– Нет, ничего не вышло. Но ко мне приехал Конрад, и мы с ним возобновили сотрудничество.
– А зачем вы решились продавать свои картины? Ведь это было рискованно. Разве вам не хватало денег Роджера? Его славы?
– Деньги и слава были у Роджера, не у меня. – Он вновь развел краски и продолжил работу. – Но лишь когда коллекционеры увидели «Спящих женщин», они оценили истинный талант.
– Особенно Марсель де Бек?
– Он был одним из многих.
– Вы хорошо его знали?
– Мне лишь известно, что он купил несколько картин. Это все.
Удивительно, но я ему поверила. Как же тогда объяснить несомненную связь между де Беком, Вингейтом и Хофманом? Неужели эта троица попросту пользовалась психически больным художником, играя на его извращенной философии?..
– Что вы собираетесь делать?
– Теперь?
– Да.
– Я уеду отсюда. Поживу только для себя. Открыто. Без Роджера. Деньги, как вы понимаете, для меня не проблема. А скрыться от закона мне помогут документы, которые Конрад заготовил на всякий случай. Разные – выбирай на вкус.
– Вы будете по-прежнему писать картины?
– Если вы о «Спящих» – вряд ли. Только если это покажется мне необходимым. Честно говоря, не думаю.
– А что вы собираетесь делать со мной?
– Собираюсь подарить вам то, в чем вы нуждаетесь больше всего, – воссоединить вас с сестрой.
Я невольно зажмурилась.
– А где моя сестра?
– Близко.
– Как близко?
– Ближе, чем вы думаете, – хмыкнул Уитон.
Я вспомнила наш первый разговор с Джоном, когда он сказал, что уровень воды в Новом Орлеане заметно спал в последнее время и преступник запросто мог хоронить своих жертв прямо под домом.
– Под этим домом?
Уитон буднично кивнул.
– А остальные?
– Здесь же. К слову, с вашей сестрой все вышло не так гладко, как с другими. Она единственная чуть не убежала. До сих пор ума не приложу, как ей удалось выбраться в сад. Конрад догнал ее, но она сопротивлялась, и ему пришлось покончить с ней на месте. Я заканчивал картину по фотографии.
Впервые за последние несколько часов меня захлестнула волна ярости. Еле сдерживаясь, я резко села в ванне и пустила холодную воду. Уитон и бровью не повел.
Пока я боролась с собой, безуспешно пытаясь вытеснить из головы жуткие видения, вызванные его последними словами, Уитон занялся своими затекшими пальцами. Затем он достал из ящика стола наручные часы и сверился с ними. Вздохнув, повернулся и вышел из оранжереи. Я слышала, как он зашел в дом и стал кому-то звонить.
Я перегнулась через край ванны, взялась обеими руками за переносной холодильник, оторвала от пола и стала медленно выгребать его содержимое в воду. Ноги и живот мгновенно сковало холодом, но я не обращала внимания. У меня было мало времени. Вместе с кубиками льда в воду скользнули три бутылки пива «Мишлоб». Я нащупала их и вернула в холодильник. Затем закрыла опустевший контейнер и поставила на прежнее место. Из-за двери слева по-прежнему доносился приглушенный голос Уитона.
Черт, как же холодно...
Я понимала, что долго так не выдержу. Вспомнив о своей инсулиновой защите, я нашарила под ванной мини-батончик и съела его в два приема, с трудом протолкнув в пересохшую гортань. Замерев и отдышавшись, я поняла, что телефонный разговор продолжается. Это дало мне возможность съесть и второй батончик.
Наконец я услышала звук приближающихся шагов.
«Ну иди же ко мне... – прошипела я чуть слышно, прилагая все силы, чтобы он не заметил, как стучат мои зубы. – Давай сыграем в паука и муху. Ты будешь мухой...»
Уитон вернулся. На нем был белый полотняный костюм. Увидев его одетым, я испытала шок. За два дня я почти свыклась с мыслью, что нахожусь в логове у маньяка, которые пишет картины с трупов и ходит нагишом. И вот я снова видела перед собой обыкновенного человека, который к тому же самым банальным образом только что говорил с кем-то по телефону... А ведь передо мной настоящий маньяк, возомнивший себя Христом. Этакий шестидесятилетний Спаситель...
Он остановился перед мольбертом и окинул холст долгим критическим взглядом. Между тем ледяная вода высасывала из меня последние силы. Я даже не думала, что немеющие конечности могут отзываться такой болью... На самом деле я уже не чувствовала холода. Только боль. Точно какую же, наверное, испытывает человек, на котором загорелась одежда...
– Вы закончили картину?
– Что? – вспомнил он о моем присутствии. – Ах да... Почти.
В доме раздался телефонный звонок. Уитон поморщился, но звонок не унимался. Быстро глянув в мою сторону, он вновь ушел. Мной вдруг овладело неистовое желание выбраться из ванны и броситься куда глаза глядят. Я едва удержала себя от опрометчивого шага. Может, стоит пустить горячую воду? Хотя бы на пять – десять секунд...
На сей раз Уитон вернулся в оранжерею очень быстро и бегом. На лице его проступили красные пятна, он был крайне возбужден, а в руке его я с удивлением увидела «смит-вессон» тридцать восьмого калибра, презентованный мне Джоном.
– В чем дело? Что-то случилось?
– Там повесили трубку, – зловеще прошептал он.
– Ну и что?.. Бывает.
– Бывает? У меня такого не было ни разу. И трубку бросили не сразу, сначала послушали мой голос...
Сердце кольнула внезапная надежда.
– Может, это балуется ребенок. Или какой-нибудь хулиган...
Уитон резко качнул головой. В глазах его появился странный блеск. В эту минуту он был похож на волка, почуявшего облаву. В нем проснулся инстинкт самосохранения.
– Послушайте...
– Ребенок, говорите? – хмуро переспросил он. – Сдается, вы пытаетесь меня в чем-то переубедить? А?
– Нет, с чего вы взяли...
– Тихо! – Он подбежал к мольберту, снова взглянул на холст, потом вернулся ко мне. – Боюсь, мне пора.
– Куда? Почему?
– Я знаю, я чувствую! Интуиция никогда меня не подводила, вы слышите, никогда! Здесь стало небезопасно.
Я невольно вцепилась в эмалированные края ванны, но вовремя удержалась от резких движений. Уитон бросил на меня угрюмый взгляд.
– Вы уже прекрасно владеете своим телом, я знаю.
Сердце мое остановилось.
– Не ломайте комедию. У меня давно закончился мышечный релаксант. Послушайте, Джордан, мне больше нельзя здесь оставаться. Сейчас я добавлю в вашу капельницу немного валиума, и вы уснете. А через пару часов проснетесь.
Лицо его было непроницаемым, но я уже знала, с кем имею дело...
– Вы лжете. Вы ведь сказали, что собираетесь убить меня, как и Джейн.
– Если я собираюсь убить вас, что мешает мне просто выстрелить вам в голову? Прямо сейчас?
– Может, вы опасаетесь, что выстрел будет услышан снаружи. А может, просто не привыкли убивать при помощи пистолета. Я знаю, что вы поклонник инсулина. Смерть от него выглядит исключительно мирно...
Он усмехнулся:
– О чем вы говорите? Знаете, сколько человек я убил из огнестрельного оружия во Вьетнаме? – Он подошел ближе. – А кстати, Джордан, почему валиум так плохо на вас действует? Уж не злоупотребляете ли вы сильными снотворными?
– Так, самую малость...
Он рассмеялся и поднял вверх большой палец.
– Мне нравятся ваши трюки. Вам палец в рот не клади, Джордан. Вы умеете цепляться за жизнь. Я такой же.
– Рада слышать похвалу из этих уст.
Он вышел из оранжереи, но тут же вернулся со шприцем.
– Очень прошу вас сейчас не шевелиться и не мешать мне. Если вы позволите себе резкое движение, мне придется стрелять. Если я увижу, что вы пытаетесь сорвать катетер, – тоже.
Уитон зашел мне за спину. Я не видела его, но отлично знала, что он сейчас делает: максимально отклонившись от моих рук, впрыскивает содержимое шприца в капельницу. А если он не соврал относительно валиума? А если действительно решил оставить меня в живых?.. Помилуй, дорогая, чем ты лучше остальных? Тех, что свалены дровами в подполе этого страшного дома?
Я все ждала, когда мою руку начнет жечь. Но не дождалась. А Уитон вновь появился слева и замер в метре от ванны, не спуская с меня внимательного взгляда. Пауза длилась около двух минут, наконец он проговорил:
– Вы вся дрожите. Как вы себя чувствуете?
– Мне страшно.
– Поверьте, вам нечего бояться. Не сопротивляйтесь.
– Чему?
– Валиуму.
– Это не валиум, – сказала я, преодолевая дурноту. – Не валиум.
– Почему вы мне не верите?
– Валиум должен жечь руку. А это не жжет.
Он вздохнул, опустил голову, а потом вновь взглянул на меня с почти отеческой улыбкой.
– Ну конечно... Вас не проведешь. Это инсулин. Еще несколько минут, и вы позабудете обо всех своих страхах. Это совсем не больно.
Талия Лаво, которая находилась в метре от меня, тоже в какой-то момент позабыла о своих страхах. И теперь похожа на растение. Нет, я не позволю себе умереть такой смертью...
– Клонит в сон? – участливо спросил Уитон, баюкая в руках пистолет.
Сахар, поступивший в мой организм, когда я съела сразу два мини-батончика, чуть замедлит, но не прекратит действие инсулина. И потом, я ведь не знаю, какую он мне вкатывает дозу... Черт, как обидно! Если он не подойдет ближе, я потеряю сознание раньше, чем получу хоть мизерный шанс спастись. Конечно, я и сейчас могу сорвать катетер, но тогда он меня пристрелит.
– К... к... – прошептала я одними губами. – Клонит...
– Вот и хорошо, – равнодушно произнес он и глянул за окно оранжереи. Он был похож на террориста, который захватил самолет, предъявил свои требования и теперь ожидает начала штурма в любой момент.
Вода в ванне уже не казалась такой холодной, как раньше. Меня это обрадовало. На короткое мгновение. А потом я поняла, что это уже вовсю действует инсулин, искажающий восприятие действительности. Преодолевая панику, я напряглась и толкнула себя вниз. Ягодицы скользнули по дну ванны, и я скрылась под водой.
Мне отчаянно хотелось выпрыгнуть, но я понимала, что тогда потеряю последний шанс. А сейчас он должен представиться... Я изображаю отчаянную борьбу за жизнь прирожденной утопленницы.
Над водой нависла тень. Через пару секунд я поняла, что это голова. Уитон смотрел на меня сверху. Что он видел? Наверное, точно так же умирала его первая жертва. Девчонка-хиппи... Ну же, ну... Сделай что-нибудь, пока я еще способна пошевелиться!
Он должен помочь мне «всплыть». Ему противна сама мысль о насильственной смерти. Он не хочет, чтобы я утонула. Он хочет, чтобы я просто заснула. Навсегда.
Легкие мои готовы были взорваться, все мое естество рвалось наружу, но я ждала.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54
– А когда вы написали свою первую картину? Я имею в виду первую «спящую».
Уитон наморщил лоб. Словно человек, которого просят вспомнить день, когда он женился или принес домой первую зарплату.
– В семьдесят восьмом, если я ничего не путаю. Помню, ехал как-то по пустынной дороге и увидел голосовавшую на обочине девчонку. Молоденькую, симпатичную. То ли студентку, то ли бродяжку-хиппи, которые к тому времени уже почти перевелись. Я спросил, куда ее подвезти. Она ответила: «Куда угодно, лишь бы подальше отсюда». – Уитон улыбнулся. – О, я почуял знакомые нотки в ее голосе...
...Я отвез ее на нашу ферму. По дороге она приняла несколько веселых таблеток и не на шутку разговорилась. Ее история была типичной для женщин. Отец-садист, совсем как мой. Мать, у которой не было ни сил, ни прав защитить ее. Мужчины, вертевшие ею как хотели. Я накормил ее. Ее стало клонить в сон. Тогда я предложил написать ее портрет. Она легко согласилась. А когда я уточнил, что хотел бы писать ее обнаженной, она колебалась недолго. Сказала: «Надеюсь, ты не будешь приставать с глупостями. Ты вежливый». И после этого разделась и легла в ванну, чтобы смыть с себя дорожную пыль, а я встал за мольберт.
В ванну...
– Это точно вы рисовали, а не Роджер?
– Роджеру не дано было писать, как я. Это моя работа. Роджером в тот момент и не пахло. Кисть была в моей руке! И на холст ложились мои мазки!
– А потом что-то между вами произошло, – прошептала я.
Уитон стал массировать свою левую руку.
– Да. Она заснула, но проснулась прежде, чем я успел закончить. И проснувшись, увидела мою наготу. Сам не знаю, как вышло, но я тоже разделся. Она увидела, что я возбужден, и запаниковала.
– А вы?
– Я тоже испугался. Она ведь знала дорогу до фермы. У Роджера потом могли возникнуть нешуточные неприятности. Я попытался успокоить ее, все объяснить, но она не слушала. Стала рваться наружу и... не оставила мне выбора. Я затолкал ее обратно в ванну и держал под водой до тех пор, пока она не обмякла.
Боже...
– Что было потом?
– Я закончил картину. – Уитон вновь взял в руки кисть и вернулся к работе. – На лице ее были написаны покой и счастье. А вы бы видели, какой у нее был затравленный взгляд, когда она голосовала на дороге. Вот... так она стала первой «спящей женщиной».
Семьдесят восьмой... Тогда я только закончила восемь классов. А Роджер Уитон в том же году утопил в ванне бродяжку-хиппи и встал на путь, который спустя много лет привел его к Джейн...
– Что вы сделали с ее телом?
– Похоронил на поляне.
Ну конечно... где же еще...
– Следующего раза пришлось ждать целый год. Она была бездомной. С ней все прошло легко. И потом, к тому времени я уже четко знал, чего хотел.
– А откуда взялся Конрад Хофман?
– Мы познакомились в восьмидесятом. У Роджера была персональная выставка в Нью-Йорке, и Хофман туда случайно забрел. Он увидел в «полянах» то, чего не замечал никто другой. Он увидел там меня. В Хофмане тоже что-то такое было... Он был молод, опасен, и в нем чувствовалась харизма. В конце дня он задержался на выставке дольше остальных, и мы пошли с ним в кофейню. Он не увивался вокруг Роджера, как вы могли бы подумать. Он почуял силу, исходившую от картин. Пусть будет – темную силу. И тогда под влиянием момента я сделал то, чего не собирался делать...
– Вы показали ему своих «Спящих женщин».
– Да. Тогда еще не было никакой серии. Две картины – вот и все, чем я располагал. Вы бы видели его лицо! Он сразу догадался, что мне позировали мертвые женщины. Уж он-то в отличие от большинства так называемых ценителей искусства повидал их на своем веку немало. А когда он оторвал от моих картин взгляд, я явил ему свое настоящее лицо. Я сбросил маску.
«Ты и со мной так же поступил после того, как вырубил Олдриджа...»
– И что Хофман?
– Он угадал таившуюся во мне могучую силу и преклонил перед ней колени.
– А вы?
– Я овладел им!
– Что?
– Да, да, овладел. Я не Роджер, который привык к одной позиции – лицом вниз с закушенным от боли пальцем. Конрад оценил мой гений и захотел прикоснуться к нему, вкусить от него. И я сделал это. – Заметив потрясение на моем лице, Уитон добавил: – Хофман был бисексуалом. Он признался мне в этом в кофейне. Тюрьма сделала его таким.
– И после этого он стал вам помогать?
Уитон продолжал работать быстро и методично, но мысли его были далеко от картины.
– Конрад поставлял мне моделей, подсыпал им в питье всякую всячину – словом, делал так, чтобы они вели себя спокойно и не мешали мне работать. Инсулин тоже он придумал. Что там говорить, Хофман брал на себя всю грязную работу.
– Но и насиловал женщин в награду за труды.
Уитон окаменел.
– Да, судя по всему, так оно и было. Впрочем, вряд ли они были в сознании в тот момент, чтобы испытывать серьезные неудобства.
Слава Богу, если они были без сознания...
– А почему вы в конце концов остановились?
– Конрад повздорил с кем-то и убил в драке. Ему дали пятнадцать лет. Он просил меня не действовать в одиночку, но я... не вполне владел собой. Как-то я попробовал похитить одну девушку. Но она быстро почуяла неладное и оказала яростное сопротивление. Я чудом тогда не попался в руки полиции. И после этого вынужден был остановиться. Конрад много чего рассказывал мне о тюремной жизни. Я не мог себе представить, что когда-нибудь окажусь там. Как если бы мне выпало вновь вернуться к отцу и братьям.
– И тогда вы сильнее проявили свою индивидуальность в «полянах» Роджера, не так ли? Именно тогда они стали более абстрактными.
– Да. И чем больше сердца я вкладывал в них, тем популярнее становился Роджер. Но мне не это было нужно! Я хотел, чтобы мир оценил мои собственные идеи! Не преломленные убогим сознанием двойника-неудачника.
– Поэтому спустя пятнадцать лет вы возобновили серию...
– Нет, – покачал он головой. – Я возобновил ее по другой причине. Роджер подцепил смертельную болезнь, и я понял, что мне необходимо сделать максимум возможного за оставшееся время.
– Хофмана к тому времени уже выпустили на свободу? И вы снова работали вместе?
– Роджеру поставили тот страшный диагноз, а спустя ровно полгода Хофмана выпустили за ворота тюрьмы. К тому времени я уже перебрался в Новый Орлеан. Предложение Туланского университета было ничем не лучше всех остальных. Просто меня с детства не оставляла мечта разыскать настоящего отца. Или хотя бы его могилу.
– Разыскали?
– Нет, ничего не вышло. Но ко мне приехал Конрад, и мы с ним возобновили сотрудничество.
– А зачем вы решились продавать свои картины? Ведь это было рискованно. Разве вам не хватало денег Роджера? Его славы?
– Деньги и слава были у Роджера, не у меня. – Он вновь развел краски и продолжил работу. – Но лишь когда коллекционеры увидели «Спящих женщин», они оценили истинный талант.
– Особенно Марсель де Бек?
– Он был одним из многих.
– Вы хорошо его знали?
– Мне лишь известно, что он купил несколько картин. Это все.
Удивительно, но я ему поверила. Как же тогда объяснить несомненную связь между де Беком, Вингейтом и Хофманом? Неужели эта троица попросту пользовалась психически больным художником, играя на его извращенной философии?..
– Что вы собираетесь делать?
– Теперь?
– Да.
– Я уеду отсюда. Поживу только для себя. Открыто. Без Роджера. Деньги, как вы понимаете, для меня не проблема. А скрыться от закона мне помогут документы, которые Конрад заготовил на всякий случай. Разные – выбирай на вкус.
– Вы будете по-прежнему писать картины?
– Если вы о «Спящих» – вряд ли. Только если это покажется мне необходимым. Честно говоря, не думаю.
– А что вы собираетесь делать со мной?
– Собираюсь подарить вам то, в чем вы нуждаетесь больше всего, – воссоединить вас с сестрой.
Я невольно зажмурилась.
– А где моя сестра?
– Близко.
– Как близко?
– Ближе, чем вы думаете, – хмыкнул Уитон.
Я вспомнила наш первый разговор с Джоном, когда он сказал, что уровень воды в Новом Орлеане заметно спал в последнее время и преступник запросто мог хоронить своих жертв прямо под домом.
– Под этим домом?
Уитон буднично кивнул.
– А остальные?
– Здесь же. К слову, с вашей сестрой все вышло не так гладко, как с другими. Она единственная чуть не убежала. До сих пор ума не приложу, как ей удалось выбраться в сад. Конрад догнал ее, но она сопротивлялась, и ему пришлось покончить с ней на месте. Я заканчивал картину по фотографии.
Впервые за последние несколько часов меня захлестнула волна ярости. Еле сдерживаясь, я резко села в ванне и пустила холодную воду. Уитон и бровью не повел.
Пока я боролась с собой, безуспешно пытаясь вытеснить из головы жуткие видения, вызванные его последними словами, Уитон занялся своими затекшими пальцами. Затем он достал из ящика стола наручные часы и сверился с ними. Вздохнув, повернулся и вышел из оранжереи. Я слышала, как он зашел в дом и стал кому-то звонить.
Я перегнулась через край ванны, взялась обеими руками за переносной холодильник, оторвала от пола и стала медленно выгребать его содержимое в воду. Ноги и живот мгновенно сковало холодом, но я не обращала внимания. У меня было мало времени. Вместе с кубиками льда в воду скользнули три бутылки пива «Мишлоб». Я нащупала их и вернула в холодильник. Затем закрыла опустевший контейнер и поставила на прежнее место. Из-за двери слева по-прежнему доносился приглушенный голос Уитона.
Черт, как же холодно...
Я понимала, что долго так не выдержу. Вспомнив о своей инсулиновой защите, я нашарила под ванной мини-батончик и съела его в два приема, с трудом протолкнув в пересохшую гортань. Замерев и отдышавшись, я поняла, что телефонный разговор продолжается. Это дало мне возможность съесть и второй батончик.
Наконец я услышала звук приближающихся шагов.
«Ну иди же ко мне... – прошипела я чуть слышно, прилагая все силы, чтобы он не заметил, как стучат мои зубы. – Давай сыграем в паука и муху. Ты будешь мухой...»
Уитон вернулся. На нем был белый полотняный костюм. Увидев его одетым, я испытала шок. За два дня я почти свыклась с мыслью, что нахожусь в логове у маньяка, которые пишет картины с трупов и ходит нагишом. И вот я снова видела перед собой обыкновенного человека, который к тому же самым банальным образом только что говорил с кем-то по телефону... А ведь передо мной настоящий маньяк, возомнивший себя Христом. Этакий шестидесятилетний Спаситель...
Он остановился перед мольбертом и окинул холст долгим критическим взглядом. Между тем ледяная вода высасывала из меня последние силы. Я даже не думала, что немеющие конечности могут отзываться такой болью... На самом деле я уже не чувствовала холода. Только боль. Точно какую же, наверное, испытывает человек, на котором загорелась одежда...
– Вы закончили картину?
– Что? – вспомнил он о моем присутствии. – Ах да... Почти.
В доме раздался телефонный звонок. Уитон поморщился, но звонок не унимался. Быстро глянув в мою сторону, он вновь ушел. Мной вдруг овладело неистовое желание выбраться из ванны и броситься куда глаза глядят. Я едва удержала себя от опрометчивого шага. Может, стоит пустить горячую воду? Хотя бы на пять – десять секунд...
На сей раз Уитон вернулся в оранжерею очень быстро и бегом. На лице его проступили красные пятна, он был крайне возбужден, а в руке его я с удивлением увидела «смит-вессон» тридцать восьмого калибра, презентованный мне Джоном.
– В чем дело? Что-то случилось?
– Там повесили трубку, – зловеще прошептал он.
– Ну и что?.. Бывает.
– Бывает? У меня такого не было ни разу. И трубку бросили не сразу, сначала послушали мой голос...
Сердце кольнула внезапная надежда.
– Может, это балуется ребенок. Или какой-нибудь хулиган...
Уитон резко качнул головой. В глазах его появился странный блеск. В эту минуту он был похож на волка, почуявшего облаву. В нем проснулся инстинкт самосохранения.
– Послушайте...
– Ребенок, говорите? – хмуро переспросил он. – Сдается, вы пытаетесь меня в чем-то переубедить? А?
– Нет, с чего вы взяли...
– Тихо! – Он подбежал к мольберту, снова взглянул на холст, потом вернулся ко мне. – Боюсь, мне пора.
– Куда? Почему?
– Я знаю, я чувствую! Интуиция никогда меня не подводила, вы слышите, никогда! Здесь стало небезопасно.
Я невольно вцепилась в эмалированные края ванны, но вовремя удержалась от резких движений. Уитон бросил на меня угрюмый взгляд.
– Вы уже прекрасно владеете своим телом, я знаю.
Сердце мое остановилось.
– Не ломайте комедию. У меня давно закончился мышечный релаксант. Послушайте, Джордан, мне больше нельзя здесь оставаться. Сейчас я добавлю в вашу капельницу немного валиума, и вы уснете. А через пару часов проснетесь.
Лицо его было непроницаемым, но я уже знала, с кем имею дело...
– Вы лжете. Вы ведь сказали, что собираетесь убить меня, как и Джейн.
– Если я собираюсь убить вас, что мешает мне просто выстрелить вам в голову? Прямо сейчас?
– Может, вы опасаетесь, что выстрел будет услышан снаружи. А может, просто не привыкли убивать при помощи пистолета. Я знаю, что вы поклонник инсулина. Смерть от него выглядит исключительно мирно...
Он усмехнулся:
– О чем вы говорите? Знаете, сколько человек я убил из огнестрельного оружия во Вьетнаме? – Он подошел ближе. – А кстати, Джордан, почему валиум так плохо на вас действует? Уж не злоупотребляете ли вы сильными снотворными?
– Так, самую малость...
Он рассмеялся и поднял вверх большой палец.
– Мне нравятся ваши трюки. Вам палец в рот не клади, Джордан. Вы умеете цепляться за жизнь. Я такой же.
– Рада слышать похвалу из этих уст.
Он вышел из оранжереи, но тут же вернулся со шприцем.
– Очень прошу вас сейчас не шевелиться и не мешать мне. Если вы позволите себе резкое движение, мне придется стрелять. Если я увижу, что вы пытаетесь сорвать катетер, – тоже.
Уитон зашел мне за спину. Я не видела его, но отлично знала, что он сейчас делает: максимально отклонившись от моих рук, впрыскивает содержимое шприца в капельницу. А если он не соврал относительно валиума? А если действительно решил оставить меня в живых?.. Помилуй, дорогая, чем ты лучше остальных? Тех, что свалены дровами в подполе этого страшного дома?
Я все ждала, когда мою руку начнет жечь. Но не дождалась. А Уитон вновь появился слева и замер в метре от ванны, не спуская с меня внимательного взгляда. Пауза длилась около двух минут, наконец он проговорил:
– Вы вся дрожите. Как вы себя чувствуете?
– Мне страшно.
– Поверьте, вам нечего бояться. Не сопротивляйтесь.
– Чему?
– Валиуму.
– Это не валиум, – сказала я, преодолевая дурноту. – Не валиум.
– Почему вы мне не верите?
– Валиум должен жечь руку. А это не жжет.
Он вздохнул, опустил голову, а потом вновь взглянул на меня с почти отеческой улыбкой.
– Ну конечно... Вас не проведешь. Это инсулин. Еще несколько минут, и вы позабудете обо всех своих страхах. Это совсем не больно.
Талия Лаво, которая находилась в метре от меня, тоже в какой-то момент позабыла о своих страхах. И теперь похожа на растение. Нет, я не позволю себе умереть такой смертью...
– Клонит в сон? – участливо спросил Уитон, баюкая в руках пистолет.
Сахар, поступивший в мой организм, когда я съела сразу два мини-батончика, чуть замедлит, но не прекратит действие инсулина. И потом, я ведь не знаю, какую он мне вкатывает дозу... Черт, как обидно! Если он не подойдет ближе, я потеряю сознание раньше, чем получу хоть мизерный шанс спастись. Конечно, я и сейчас могу сорвать катетер, но тогда он меня пристрелит.
– К... к... – прошептала я одними губами. – Клонит...
– Вот и хорошо, – равнодушно произнес он и глянул за окно оранжереи. Он был похож на террориста, который захватил самолет, предъявил свои требования и теперь ожидает начала штурма в любой момент.
Вода в ванне уже не казалась такой холодной, как раньше. Меня это обрадовало. На короткое мгновение. А потом я поняла, что это уже вовсю действует инсулин, искажающий восприятие действительности. Преодолевая панику, я напряглась и толкнула себя вниз. Ягодицы скользнули по дну ванны, и я скрылась под водой.
Мне отчаянно хотелось выпрыгнуть, но я понимала, что тогда потеряю последний шанс. А сейчас он должен представиться... Я изображаю отчаянную борьбу за жизнь прирожденной утопленницы.
Над водой нависла тень. Через пару секунд я поняла, что это голова. Уитон смотрел на меня сверху. Что он видел? Наверное, точно так же умирала его первая жертва. Девчонка-хиппи... Ну же, ну... Сделай что-нибудь, пока я еще способна пошевелиться!
Он должен помочь мне «всплыть». Ему противна сама мысль о насильственной смерти. Он не хочет, чтобы я утонула. Он хочет, чтобы я просто заснула. Навсегда.
Легкие мои готовы были взорваться, все мое естество рвалось наружу, но я ждала.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54