Несмотря на то что в ее роду были черные, кожа отливала такой же белизной, как моя собственная. Но зато глаза чернели как угли. На ней было цветастое карибское платье почти до пят. Она была красива, безусловно; красива той особенной экзотической красотой, которая часто встречается у мулатов и метисов. Такие красавицы, вероятно, очень ценились в гаремах каких-нибудь индейских вождей или жрецов майя.
– Пойдемте в комнату, – позвала она и жестом предложила мне следовать за ней. Мы прошли в крошечную гостиную. – У меня тут, правда, тесновато, но все лучше, чем топтаться в темной прихожей.
Мягкий грудной голос, совершенно лишенный произношения, характерного для людей ее племени. Я слышала, что выучить чужой язык может каждый, но избавляются от акцента лишь единицы. И только тяжким многолетним трудом. Лаво это удалось.
Я огляделась, ожидая почему-то увидеть повсюду свечи, тяжелые портьеры и ароматические курительницы. Ничего этого не было. Гостиная оказалась светлой и почти без мебели. Лаво усадила меня на небольшой изящный диванчик, а сама опустилась напротив в легкое кресло. Едва она села, как из-под кресла тут же выглянул кот, подозрительно зыркнул на меня и перебрался на колени к своей хозяйке. Лаво положила узкую ладонь ему на спину и принялась почесывать за ушами. В позе и в лице ее не чувствовалось напряжения. Казалось, она готова часами сидеть вот так и ждать, когда я заговорю.
Позади нее на стене я обнаружила картину, изображавшую собор Святого Луки на Джексон-сквер. Меня это удивило и несколько смутило. Собор этот рисуют все, он изображен на открытках, почтовых марках и майках, которые бойкие торговцы всучивают на улицах туристам. В какое бы время суток ты ни появился вблизи собора, обязательно наткнешься на десяток-другой начинающих художников, с важным видом создающих свои банальные шедевры. Довольно странно было видеть один из них в квартире действительно одаренного человека, каким, без сомнения, была Талия Лаво, раз она прошла тяжелейший конкурс и попала к Уитону.
– Это вы писали? – не удержалась я от вопроса.
– Это Фрэнк, – хмыкнула Лаво. – Ради шутки.
– Ради шутки?
– Я как-то сказала ему, что все художники Нового Орлеана начинают свою карьеру с этого собора. Если ты его никогда не рисовал, не можешь считать себя художником в этом городе. Он выслушал меня, взял мольберт, отправился на Джексон-сквер и провел там четыре часа. Это был спектакль. Вокруг него собралась целая толпа. Студенты, которым посчастливилось там быть, еще долго будут вспоминать тот день.
– Да, это на него похоже.
– Вы с ним знакомы?
– Теперь знакома. Я приходила к нему по тому же поводу, что и к вам.
Я вдруг испытала мгновенный приступ неловкости и машинально оправила юбку, опасаясь, что Лаво в любой момент может заметить передатчик или краешек антенны.
– А еще к кому приходили?
– К Роджеру Уитону и Леону Гейнсу.
– Стало быть, меня оставили на десерт? Это хорошо или плохо?
– Хорошо. ФБР подозревает вас в наименьшей степени.
Она улыбнулась, обнажив два ряда ровных белых зубов.
– Ну слава Богу! И как – ваш план сработал? Кто-нибудь выдал себя в вашем присутствии?
– Трудно сказать определенно.
Лаво кивнула, давая понять, что не настаивает на том, чтобы я выложила ей всю информацию.
– Скажите, а вы были близки со своей сестрой?
Вопрос застал меня врасплох; впрочем, врать не было смысла.
– Не особенно. Принято считать, что близнецы жить друг без друга не могут. Мы являлись скорее исключением из правил. Но все же я ее любила.
– Как, вы сказали, вас зовут?
– Джордан. Джордан Гласс.
– Близняшки Джордан и Джейн... – медленно проговорила она, словно пробуя слова на вкус. – Звучит красиво.
– Несмотря на все, что было между нами, на все наши ссоры и размолвки, я очень хочу отыскать ее. Или по крайней мере выяснить, какая участь ее постигла.
– Понимаю. Как вы думаете, она жива?
– Не знаю. Вы мне поможете ее найти?
– Я?! Каким образом?
– Просто ответьте на вопросы, которые я задам.
Она поджала губы и вздохнула.
– Я должна буду рассказать о тех, с кем вы уже встречались? Они мои друзья, и как-то не принято...
– Леон Гейнс тоже ваш друг?
Она поморщилась и покачала головой.
– Можно я буду звать вас просто по имени?
– Конечно.
– Я не хочу врать вам, Талия. После моего ухода сюда все равно придет полиция. Следователи спросят вас, где вы были в те дни, когда в городе случались похищения. Как думаете, вы сможете предоставить им твердые алиби?
– Не знаю. Я очень часто бываю одна.
– А три дня назад? После открытия музея?
Она вскинула на меня глаза.
– В газетах писали, что та женщина... ну, которую нашли в сточной канаве... что это преступление никак не связано с остальными похищениями.
– Да, в газетах так писали. Потому что их попросило об этом ФБР.
– Вот как?! Значит, похищения не прекратились? И вы думаете... и вы полагаете, что...
– Я не строю никаких версий, Талия. Я просто задала вопрос в надежде услышать ответ, который удовлетворит полицию.
– Понимаю... После открытия музея я вернулась домой и занялась йогой. Был выходной, но я неважно себя чувствовала и не хотела никуда выбираться.
– Кто-нибудь видел, как вы вернулись домой? Может, кто-то звонил вам сюда? Поймите, нужен свидетель, который подтвердит, что вы здесь были.
Она опять вздохнула.
– Не помню... Кажется, никто не видел. И уж точно не звонил. Я ведь говорю, что часто бываю совсем одна.
Я замолчала, не зная, о чем спрашивать дальше.
– А вы? – неожиданно поинтересовалась Талия.
Мне вдруг захотелось побыстрее переменить тему, но я замешкалась. Только сейчас, сидя на уютном диванчике и глядя на эту женщину, я поняла, что с момента своего возвращения из Гонконга нахожусь исключительно в мужском обществе. Венди я не считала – она на пятнадцать лет моложе меня, о чем с ней говорить? Талия – другое дело. Примерно моего возраста и с жизненным опытом за плечами. Мне вдруг стало уютно в ее кампании. Спокойно и комфортно. И не надо думать над каждым словом, готовым сорваться с языка.
– Я тоже...
– А где вы работаете?
– Откуда вы знаете, что я вообще работаю? А может, я домохозяйка.
– Нет, вы не похожи на домохозяйку. А еще знаете... Вам не очень-то по душе эти каблуки, видно с первого взгляда. Это у вас такая маскировка, да?
Я, не удержавшись, рассмеялась.
– Моя сестра была прирожденной домохозяйкой. А я – фотожурналист.
– Вы востребованы?
– Вполне.
Она улыбнулась:
– Наверное, это очень приятное чувство. Когда тебя ценят... некая самореализация.
– Пожалуй. Но и у вас ведь все складывается более или менее удачно.
– Как сказать... – задумчиво произнесла Талия, продолжая гладить кота. – Задавайте свои вопросы. Я постараюсь на них ответить. Но не на все, наверное.
– Многие вопросы не мной придуманы, а ФБР. Поймите меня правильно, Талия. Если я не получу ответа на них, ФБР задаст их снова, но уже без меня.
– Нет, лучше уж я с вами поговорю.
– Почему вы уехали из дома в Нью-Йорк?
– Вам когда-нибудь доводилось бывать в округе Тербон?
– Доводилось.
Мой ответ ее удивил.
– Честно?
– Я была там в командировке по заданию газеты. Давно.
– Тогда зачем вы спрашиваете? Вы же знаете ответ.
– Не сказала бы. Тамошние жители – народ небогатый, но, по-моему, они искренне любят то место, где родились и выросли.
Талия вздохнула и опустила глаза.
– Вы там слишком недолго пробыли, Джордан.
– Ну хорошо, оставим это. Почему вы решили учиться у Роджера Уитона?
– Вы что, шутите? Это шанс, который выпадает раз в жизни! Меня всегда завораживали его работы, и я даже не могу передать вам, какое счастье испытала, когда он пожелал выбрать именно меня.
– Вы ведь подавали на конкурс работы, для которых вам позировали обнаженные натурщицы?
– Да... – Она вдруг снова прикрыла ладонью рот, глаза ее широко распахнулись. – Господи, неужели эти мои работы навели вас на мысль о том, что я могу быть причастной...
– Не меня, но кое-кого из ФБР. Не переживайте, я уже сказала, что в отношении вас меньше всего подозрений. Скажите, а почему вы бросили эту тему и переключились на бытовые зарисовки?
– Я и сама не знаю, как это вышло. Просто отчаялась хоть что-то заработать на обнаженной натуре. Мои картины совершенно не продавались. За все время у меня было лишь три заказа от каких-то мелких бизнесменов, пожелавших украсить свои офисы. Знаете, такие мужики... С одной стороны, им хочется искусства, а с другой, извиняюсь, голых сисек. Ну и в какой-то момент я поняла, что все это не для меня.
– Да уж...
– А вы видели мои недавние работы? Хоть что-нибудь?
– Еще нет. Талия, скажите, вы знаете человека по имени Марсель де Бек?
Она на секунду задумалась, потом покачала головой:
– Нет, а кто это?
– Коллекционер живописи. А про Кристофера Вингейта слышали?
– Вроде нет, а что?
– Это очень известный торговый агент из Нью-Йорка.
Талия даже всплеснула руками.
– Ну откуда же мне знать известных торговых агентов из Нью-Йорка! Мы с ними живем в разных мирах. Хотя... Может, когда-нибудь, если мне повезет, он и снизойдет до меня.
– Уже не снизойдет. Он был убит несколько дней назад.
Она растерялась.
– А почему вы заговорили о нем? Он тоже как-то замешан во всем это? Ну, я имею в виду похищения.
– Он продавал те самые картины, на которых были изображены Джейн и другие. Это целая серия. Называется «Спящие женщины».
– А можно мне взглянуть на эти картины? У вас есть с собой фотография или что-нибудь такое?
– Нет, к сожалению.
– Жалко. А вы можете рассказать об этих картинах? Они имеют какое-то отношение к настоящему искусству или так, поделки?
– Знатоки говорят, что это исключительно талантливые работы.
– А сколько этот Вингейт просил за них?
– Последнюю он продал почти за два миллиона долларов.
– Не может быть! – пораженно прошептала Талия. – А женщина действительно выглядела мертвой на этой картине?
– Увы.
– А картину купил, конечно же, мужчина.
– Да, японец.
– Иначе и быть не могло, вы со мной согласны?
– То есть?
– Образ обнаженной и мертвой женщины оценивается на рынке в два миллиона. Вы думаете, если бы тот же самый художник написал пейзаж или натюрморт, он продал бы его за те же деньги? Да никогда!
– Не знаю...
– А я вам говорю! Даже картины Роджера не покупают за такие деньги!
– Кстати, они тоже стоят недешево.
– Но не столько же... И потом – у него вся жизнь ушла на то, чтобы выйти на этот уровень.
– А знаете, вы, пожалуй, правы. Дело в том, что первые картины серии были написаны в абстракционистской манере и не продавались. Но как только сюжеты стали более реалистичными, как только всем стало ясно, что речь идет об обнаженных женщинах, подозрительно похожих на мертвых... Цена разом подскочила до небес.
Талия долго молчала. Лицо ее было неподвижно. Глаза широко раскрыты. Как будто она боролась с рвавшимся наружу возмущением и никак не могла его одолеть.
– Расскажите о Леоне Гейнсе. Что вы думаете об этом человеке?
– Он самая настоящая свинья. Постоянно донимает меня своими грязными приставаниями. Однажды предложил мне пятьсот долларов за то, чтобы я ему позировала. Разумеется, без одежды. А я на это не пойду даже за десять тысяч!
– А вы бы согласились позировать за пятьсот долларов Фрэнку Смиту?
– Я согласилась бы позировать ему бесплатно, но ему женщины-модели не нужны.
– А Роджеру Уитону?
Легкая задумчивая улыбка коснулась ее губ. Тут надо быть трижды Ленцем, чтобы разгадать ее смысл.
– Роджер никогда не обратился бы ко мне с таким предложением. Он соблюдает жесткую дистанцию. За те два года, что я учусь у него, мы не стали ближе. Думаю, он меня стесняется. Может, я волную его как женщина и он боится показать это. Не знаю. Роджер – очень сложный человек. К тому же... Вы знаете, что он тяжело болен? Он никогда не рассказывает об этом, но в глубине глаз у него всегда таятся боль и мука. Однажды я совершенно случайно заглянула к нему в галерею и увидела, как он застегивает рубашку. Вся грудь в синяках, и этот ужасный кашель. Болезнь уже добралась до его легких. Так что... У него ко мне явно особое отношение, но какое именно – я не знаю. Как я уже сказала, он словно меня стесняется и сам факт моего присутствия приводит его в смущение, которое он пытается скрыть. Наверное, ему приходилось видеть работы студенток, которым я позировала обнаженная.
– Талия, скажите, как вы относитесь к сексуальной близости с женщинами?
Талия поджала губы и напряглась.
– ФБР за мной шпионит?
– Нет. Это данные полиции. Неужели вы ни разу не замечали, что за вами установлено наблюдение?
– Я видела около дома пару-тройку полицейских, но мне казалось, что они не по мою душу. У нас в доме живут два наркомана...
– Они именно по вашу душу. Все-таки скажите хотя бы пару слов о своей ориентации. Она не сама по себе важна. Просто ФБР составляет психологические портреты всех людей, с которыми общается в ходе расследования.
Талия долго смотрела в сторону, потом повернулась ко мне и спросила прямо:
– А вы думаете, что я лесбиянка?
– Да.
Она вдруг улыбнулась и откинула со лба длинный локон.
– Я бы так про себя не сказала. Я странная. Меня трудно зачислить в какую-то группу. Моя сексуальность столь же сильна, как и у всех нормальных людей, но я ей не доверяю. Мы с ней словно враги. Когда представляется возможность переспать с мужчиной, моя сексуальность подает сигнал моей совести, а совесть говорит: тебе не секс от него нужен, ты его будешь использовать, чтобы потом что-то получить. Вот так я о себе думаю, думаю... и иду за утешением к такой же женщине.
– Секс с женщиной – единственное утешение в вашей жизни?
– Почему, у меня есть друзья. И среди них попадаются мужчины. А у вас есть друзья?
– Как сказать... Меня окружает множество коллег, которые меня понимают, потому что живут точно так же и делают ту же работу. Но можно ли назвать это настоящей дружбой, о которой пишут в книжках? Вряд ли. К тому же я постоянно в разъездах и никогда не задерживаюсь надолго в одном месте. Как же в такой ситуации прикажете заводить друзей? У меня больше бывших любовников, чем друзей.
В ее улыбке я увидела сочувствие.
– Да, я вас понимаю. К тому же в сорок лет нелегко заводить новых друзей. Дружба не признает условностей, а в нашем возрасте человек обрастает ими с ног до головы – не вырваться. Счастлив тот, кто к этому времени сохранит дружбу хотя бы с двумя-тремя людьми из своего детства.
– Я уехала из тех мест, где родилась и выросла. Так же, как и вы. У вас в округе Тербон кто-нибудь остался?
– Осталась мать. Она живет все там же. Изредка перезваниваемся, но встретиться не удается. Ей до меня не доехать, а я не поеду туда сама. У вас есть дети?
– Нет, а у вас?
– Я забеременела в пятнадцать лет. От двоюродного брата. Сделала аборт. Вот и весь мой опыт.
Я покраснела.
– Я вам сочувствую, Талия... Правда...
– Вот поэтому я туда больше ни ногой. Вся моя детская любовь к родным местам в итоге обернулась отвращением, от которого мне уже никуда не деться. Отец развращал меня с десятилетнего возраста, потом к нему присоединился брат. Это было ужасно... Как только я подросла, тут же сбежала, но потом еще долго мучилась. Собственно, так до конца и не пережила. Поэтому как бы хорошо я ни относилась к мужчине, не могу лечь с ним в постель, просто не могу. А с женщиной могу. Да, я лесбиянка, но не по своей воле. Так вышло. Женщины – моя тихая гавань. Мне хочется, правда, хочется, чтобы ситуация изменилась... когда-нибудь... но я не уверена, что это произойдет.
– Понимаю вас...
Она недоверчиво глянула на меня.
– Правда, понимаете?
– Да.
– В вашей жизни тоже было что-то подобное?
– Не совсем это, но... одним словом...
Я запнулась. Уши мои горели. Я чувствовала, что Бакстер, Кайсер и Ленц на том конце провода напряженно замерли, не зная, каких откровений от меня ждать. Мне вдруг захотелось сорвать всю эту шпионскую амуницию и выбросить в форточку – стыдно стало перед Талией за весь этот спектакль.
– Хотите чаю? – вдруг предложила она.
– Меня изнасиловали, – сама не веря тому, что говорю это, сказала я. – Давно. Очень давно.
– Подобные раны время не лечит.
– Вы правы.
– Кто это был? Один из коллег?
– Нет. Это случилось в Гондурасе. На границе с Эль-Сальвадором. Во время войны. Это было в самом начале моей карьеры. Меня и еще двух журналистов отправили работать в лагерь для беженцев. Мы разделились, и так получилось, что они уехали оттуда без меня. А мне пришлось возвращаться в город пешком. Одной. Тот грузовик сначала проехал мимо, а потом остановился и сдал назад. В нем были солдаты правительственных войск. Четверо. Трое солдат и офицер. Они улыбались мне, а офицер был очень вежлив. Сказали, что могут подбросить до города. Я не дурочка безмозглая и всегда была очень осторожна, но мне предстояло топать несколько часов кряду. И я рискнула. А они почти сразу съехали с дороги и завезли меня в лес.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54