Писать на вогнутых поверхностях не так просто, но Уитон делает это не первый год. Зато эффект того стоит. У зрителя создается ощущение присутствия внутри картины. В данном случае – ощущение, будто он ступил на лесную поляну. Моне пытался делать что-то похожее, но у него были отдельные вогнутые сегменты, а у Уитона – полная окружность. И огромная, скажу я вам.
Я знавала фотографов, выставлявших подобные вещи на своих вернисажах. Получалось обычно пошло и ненатурально, словно какая-нибудь цирковая диорама.
– У Смита бывали проблемы с полицией? – спросил Кайсер.
– В молодости. Пара-тройка приводов за «антиобщественное поведение». Занимался любовью со своими приятелями в парковых зонах. Ничего серьезного. К тому же родителям каждый раз удавалось замять дело. Мы, может, и не узнали бы никогда, если бы Смит сам не вспоминал об этом в интервью. Любит похвастаться своей ориентацией, выставляет ее напоказ. В архивах нью-йоркской полиции проверяли – не врет.
– Как у всех этих людей с алиби? – спросила я. – На все случаи похищений? Кто-нибудь уже выяснял?
– Этим занимаются сейчас две сотни полицейских, – проворчал Боулс. – Ну и мы, конечно. Мисс Гласс, на полицию навешали много ярлыков, но свое дело эти ребята знают. Не надо забывать, что ни одного допроса подозреваемых еще не было. Все, что у нас пока есть, – это различные бумажки вроде данных об операциях по кредитным картам. И пока эти бумажки говорят, что алиби у нашей четверки нет. Но данные не вполне точные. Все покажут завтрашние разговоры. Правда, если сегодня мы еще можем действовать тихо, то завтра они наймут адвокатов, а репортеры спустят на нас всех собак.
– Мы еще ничего не знаем о Лаво, – заметил Кайсер. – Может быть, потратим на нее несколько минут?
– А толку? – отмахнулся Ленц. – Ты прекрасно знаешь, что в истории криминалистики не зафиксировано ни одного случая, когда серийные убийства совершала бы женщина.
– Мы пока не говорим об убийствах, – холодно отозвался Кайсер. – До тех пор пока не найдем тела... хотя бы одно тело... мы не узнаем, с чем имеем дело. И потом, есть правило: сними или подтверди свои подозрения. Чем хуже тот же Роджер Уитон? Он почти старик, чего среди маньяков тоже не встречается.
– Талия Лаво, – положив конец закипавшему спору, объявил Бакстер. – Родилась в округе Тербон в шестьдесят первом. Отец занимался промыслом, мать – домохозяйка.
– Каким промыслом? – спросил Кайсер.
– Креветок ловил, – отозвалась я. – Была там однажды в командировке, когда еще работала здесь в местной «Таймс». Там нет ничего, кроме креветок. Все окрестности ими пропахли. Я эту тухлую вонь никогда не забуду.
– Хорошо, поехали дальше. – Бакстер перелистнул страницу. – Лаво на треть француженка, на треть афроамериканка, и еще в ней течет индейская кровь.
– Краснокожая? Мулатка? – опять встрял Боулс.
– Не совсем, – отозвалась я. – Мулаты в Америке – помесь негров с индейцами. Их много в западной Луизиане и восточном Техасе. А Талия Лаво – сабинка. Это такая небольшая местная этническая группа. В округах Лафурш и Тербон они составляют основу населения.
– Слушайте, я никогда в жизни не догадался бы, что она цветная, – сказал Боулс.
– А я никогда не догадался бы, что в ее жилах течет индейская кровь, – вторил ему Кайсер.
– И тем не менее это так, – сказал Бакстер. – Том, давай Лаво! Это была уже другая фотография. Не та, которую нам показали раньше. Если там Лаво показалась мне симпатичной, то здесь она была просто красавица. Поразительный контраст между белизной кожи и иссиня-черными волосами.
– Мисс Гласс, вы там бывали, вы и рассказывайте, – предложил Бакстер.
– Сабины промышляют охотой и рыбалкой. Под рыбалкой я понимаю в первую очередь ловлю креветок. Живут в лачугах вдоль протоков, которые впадают в Мексиканский залив. Скорее всего своим родным языком она считает французский, так у них заведено. С английским местные дети впервые сталкиваются в школах. Они исповедуют католичество, но не каноническое, а преломленное сквозь призму собственных языческих поверий. Говорят, некоторые их обряды отдают вудуизмом. Среди сабинов встречаются случаи кровосмешения. Среди них есть не только белокожие, как эта женщина, но и очень смуглые люди с курчавыми волосами, как у африканцев. Сабины – народ суровый, но при этом обожают музыку и танцы. Живут кланами. Все проблемы пытаются решить между собой сами, не обращаясь к властям. В восьмидесятых дали отпор вьетнамцам, которые хотели наладить по соседству добычу креветок. Брали на абордаж их суда, учиняли перестрелки. Все газеты про это тогда писали.
– Очень интересно, мне и добавить-то теперь по Лаво почти нечего, – заметил Бакстер. – Впрочем... Насколько нам удалось выяснить, рисовать она нигде не училась. Просто однажды стала малевать что-то в альбоме, и у нее сразу получилось неплохо. Впоследствии занялась живописью всерьез. В основном писала акварельные пейзажи, шатаясь с мольбертом по родным протокам. Добиралась и до залива. В десятом классе бросила школу, а в семнадцать отправилась искать счастья в Нью-Йорк.
– Как и Уитон, – тихо проговорила я.
– Именно. Как и у юного Уитона, дела у нее не складывались. Зарабатывала как придется: официанткой в ресторане, уборщицей и смотрительницей в музеях, а один знавший ее в те годы искусствовед слыхал будто бы, что она выступала в стриптизе. Не знаю, насколько этому можно верить. Зато достоверно известно, что Лаво работала натурщицей у студентов Туланского университета и порой позировала обнаженной. Про нее также ходят упорные слухи, что она лесбиянка.
– И этим слухам можно верить? – спросила я.
– Не знаю. Мы не хотели расспрашивать на сей счет студентов, чтобы не поднимать лишнего шума. Необходимо, чтобы завтрашний визит к подозреваемым явился для них полной неожиданностью. В наших руках фактор внезапности, который мы обязаны использовать на сто процентов.
– А какова главная сюжетная линия картин Лаво? – спросил Кайсер. – Обнаженные женщины, надеюсь?
– Ничуть не бывало. У нее странное увлечение: она просится на постой к абсолютно чужим людям и, пожив у них немного, делает зарисовки их повседневного быта.
– Так поступали некоторые фотографы-документалисты в шестидесятых, – вспомнила я. – Гордон Паркс, в частности.
– Все свои картины она пишет за один присест, – продолжал Бакстер. – Пресса Талией живо интересуется; впрочем, цены ее творчеству это не особенно добавляет. Ее заработок не идет ни в какое сравнение с деньгами Смита и Уитона.
– А сколько все-таки? – спросил Кайсер. – Хоть по тысяче долларов за холст ей дают?
– Ее нынешняя планка – семь сотен.
– А у Леона Гейнса? – вспомнила я про уголовника.
– Кто-то заплатил за одну его картину пять тысяч. В принципе Гейне мог бы жить на средства от продажи своих холстов, если бы не ужасные долги, в которых он погряз. Трудно найти в университете человека, которому он не был бы должен. И потом... один из его прежних сокамерников сообщил, что в «Синг-Синге» Гейне пристрастился к героину.
– Создается впечатление, что Лаво и Гейнс откровенно бедствуют, – задумчиво проговорил Кайсер. – А между тем художник, написавший «Спящих женщин», заработал на этом миллионы.
– Да, Джон, неувязочка.
Наконец подал голос и доктор Ленц:
– Я ставлю на Уитона и Фрэнка Смита. Точнее, на кого-то из них. С деньгами у них все в порядке. Думаю, им не составило бы труда укрыть от любопытных взоров и более серьезные средства. Что же до Гейнса... Он жесток, маргинален и отбывал срок за изнасилование. Все это, казалось бы, говорит против него. С другой стороны, я не верю, что он и есть наш искомый преступник. Уж слишком все просто. Тот, кого мы ищем, – хитрый, изощренный, неуловимый злодей. Боюсь, он даст Гейнсу сто очков вперед.
– А Лаво? – спросила я.
– Я уже говорил, что на нее не стоит тратить время. Она женщина. Этим все сказано.
– А я снова повторяю, что отработать необходимо всех! – жестко проговорил Кайсер. – После нашей поездки на Кайманы я почти уверился, что Марсель де Бек в этом так или иначе замешан. Гейнсу и Лаво вовсе не обязательно быть миллионерами. Отчего не допустить, что де Бек все организует и забирает себе главный куш, а художника привлекает за гроши в качестве банального наемного работника? В этом случае Гейнс и Лаво имеют все шансы быть причастными к похищениям.
– Если де Бек в этом замешан, зачем ему было привлекать к своей персоне лишнее внимание ФБР и отказывать в предоставлении картин на экспертизу? – возразил Ленц. – Мало того, ставить ФБР условия относительно доступа к картинам?
– Он упивается тем, что мы не можем до него добраться. Он нас не боится.
– Не боится, это точно, – подтвердила я. – Ну хорошо, с Гейнсом, допустим, понятно. Но Талия?! Какой у нее может быть мотив? Неужели вы всерьез думаете, что женщина будет писать картины с трупов?
– Почему бы и нет? Мы с ней еще не беседовали, давайте сначала поговорим, а потом будем строить предположения, – сказал Кайсер. – С Лаво не все так просто, как кажется. Мне известно, например, что представители малых народов, как правило, всю жизнь проводят в родных местах. Это самые оседлые люди на земле.
– Верно.
– Так какого черта ее понесло в Нью-Йорк? Вы полагаете, она грезила славой знаменитого художника? А может, просто сбежала от чего-то? – Кайсер перевел взгляд с меня на Бакстера. – Кстати, кто будет играть первую скрипку на допросах?
Бакстер отошел к стене, щелкнул выключателем, и зал залился ярким светом. Ленц в первую секунду прикрыл глаза рукой, но тут же убрал ее, всем своим видом демонстрируя решительный настрой.
– Джон... – хрипло проговорил Бакстер. – Я знаю, как глубоко ты влез в это расследование. И, участвуя в нем с самого начала, проявил...
– Проклятие, можешь не продолжать, – буркнул Кайсер.
Бакстер покачал головой.
– Послушай, Джон, дружище, художники – особенно известные художники – люди тонкие, легкоранимые. К тому же Уитон тяжело болен. Принимая все это во внимание, я бы рекомендовал партию первой скрипки отдать Артуру. Он хорошо разбирается в современном искусстве и знает, как осторожно расспросить Уитона о его склеродермии. Он классный психолог. Именно это нам завтра особенно пригодится.
Кайсер угрюмо смотрел в пол, уже не слушая Бакстера. А тот все продолжал свои увещевания. Кайсер и не думал спорить, понимая, что решение уже принято и обжалованию не подлежит.
– Я сам с удовольствием принял бы в этом участие, – продолжал Бакстер, – но знаю, что ты имеешь больше прав. Поэтому уступаю тебе, Джон. И потом... Если тебе вдруг покажется, что Ленц что-то упустил из виду или забыл спросить, ты его подстрахуешь, хорошо? Итак, Артур говорит, а ты в случае необходимости подключаешься. Все ясно?
– А ты где будешь? – по-прежнему не глядя на него, спросил Кайсер.
– Я буду следить за ходом допроса из нашего фургончика. Артур нацепит на себя микрофон.
Кайсер поднял на него недоумевающий взгляд, но Бакстер предостерегающе поднял руку.
– Я и без тебя знаю, что это нарушение, но директор ФБР лично санкционировал использование прослушивающей аппаратуры, потому что только при этом условии полиция разрешала нам допрашивать подозреваемых первыми – прямая трансляция допроса.
– А где будет мисс Гласс?
– В фургончике вместе со мной. Как только Артур подаст условный знак, я отправлю ее к вам. Кодовая фраза: «Куда подевался наш фотограф, она должна была прийти еще десять минут назад!» Это легенда для подозреваемых: мы ничего не конфискуем, а лишь хотим сфотографировать их картины.
– А на самом деле? – наивно спросила я.
– А на самом деле, как только допрос закончится, туда войдет полиция и выметет все подчистую. Подозреваемые, конечно, обозлятся, но с этим мы ничего не можем поделать. А предупреждать их не будем, чтобы не огорчать заранее. Это может отразиться на ходе допроса. Мы не имеем права рисковать. У нас только один шанс на внезапность. Другого не будет. Запомните: с Уитоном ведем себя максимально корректно. Максимально! Второй – Гейнс. С этим можно не церемониться. Джон, ты будешь его допрашивать, у тебя большой опыт общения с уголовниками. Смит и Лаво... Никто не знает, чего от них можно ждать и как с ними лучше всего держаться. Тут придется импровизировать. Но во всех случаях, как только в комнату входит мисс Гласс...
– Зовите меня просто Джордан, – перебила я Бакстера. – Меня коробит от вашей официальности.
– Идет! – усмехнулся он. – Итак, как только вы входите в комнату, не вздумайте пялиться на подозреваемых! Это смажет нам всю картину «опознания». Ведите себя как ни в чем не бывало. Дайте им возможность разглядеть вас исподволь. Человек, увидевший вас впервые, вряд ли будет возвращаться к вам взглядом снова и снова. Впрочем, Гейнс может попытаться раздеть вас глазами. Он такой. Если же вас увидит преступник, для него это будет шок. И он себя выдаст. Во всяком случае, я очень на это надеюсь.
– Преступник или преступница, – уточнил Кайсер.
– Совершенно верно, – согласился Бакстер.
– Если Гейнс посмеет раздевать меня глазами, я не знаю, что с ним сделаю! – возмутилась я.
– Если он позволит себе нечто оскорбительное, что вам помешает как следует врезать ему между ног? – отозвался Грэнджер.
Бакстер нахмурился.
– Пожалуйста, не переигрывайте. Не стоит без особой нужды накалять обстановку. Кто знает, к чему это может привести? А если все эти похищенные женщины действительно убиты? А если художник и похититель – одно и то же лицо? Увидев вас, он может решить, что его песенка спета, и выкинуть какой-нибудь совершенно немыслимый фортель. Кстати, Джон, ты будешь ко всему прочему играть роль вооруженного охранника, – заметил Бакстер. – Применять по отношению к подозреваемым силу или не применять – решать тебе.
Доктору Ленцу последняя фраза Бакстера явно не понравилась. Он поморщился так, словно ему пришлось съесть лимон. И я сразу вспомнила рассказ Кайсера о происшествии в тюрьме Монтаны, когда он не сдержался и едва не забил до смерти приговоренного маньяка. Но Ленц не хуже других знал, что с Бакстером спорить бесполезно. Как он решил, так и будет.
– Если вдруг мы поймем, что имеем дело с преступником, – продолжал Бакстер, – то заберем к себе сразу же, пока его не отняла полиция. Завтра – контрольное совещание. В семь утра. В восемь к нам уже будут приставлены наблюдатели от полиции. Итак, всем все понятно?
Ленц и Кайсер молча кивнули.
– Хочу есть. И еще спать, – объявила я, поднимаясь из-за стола.
– Прихватите с собой агента Трэвис, – напомнил Бакстер.
– Хорошо.
– Между прочим, «Камелия гриль» еще открыта, – как бы невзначай обронил Кайсер.
– Знаю, я там постоянно ужинаю, когда бываю в Новом Орлеане.
– А что вы постоянно носите в своей барсетке? – вдруг спросил Ленц.
– Лампу Аладдина, – ответила я. – Она всегда при мне. Это очень удобно. Когда что-нибудь нужно, надо просто потереть ее немного, и джинн все устроит.
– Не тяжело таскать-то? – проворчал Боулс.
– Тяжело, но разве вы не рады, что на пожаре камера оказалась при мне?
– Очень рады, – заверил меня Бакстер. – Вам и в самом деле надо отдохнуть, Джордан. Завтра будет нелегкий денек.
– До встречи.
Кайсер вышел из зала вместе со мной, а доктор Ленц провожал нас внимательным взглядом.

12

«Камелия гриль» расположена на углу Карроллтон и Сен-Шарль-авеню, прямо на насыпной набережной, под которой мчится быстрая Миссисипи. Как и большинство городских построек, это заведение выглядит старомодно – розовые скатерти, фартуки у официантов и стулья у барной стойки вместо крутящихся круглых табуреток. Мы с Венди давно сделали заказ и ждали его исполнения уже минут двадцать, когда дверь распахнулась и на пороге появился Кайсер. Он огляделся и быстрым шагом направился к нашему столику. Венди его появление, кажется, удивило.
– На пару слов, – бросил он ей.
Венди молча поднялась и пошла за ним. Я не слышала их короткого разговора. Видела лишь, что Beнди слушает внимательно и напряженно. Затем Кайсер вернулся ко мне, а Венди отошла в дальний конец бара.
– Как-то некрасиво получилось, – заметила я. – Что вы ей сказали?
– Что мне нужно поговорить с вами в отсутствие Ленца.
– А-а... Надеюсь, вы в курсе, что она вами всерьез увлечена?
– Я никогда этого не поощрял.
– А ей от этого легче?
Кайсер поджал губы и принялся внимательно изучать меню.
– Она славная девочка, не размазня. Переживет, никуда не денется, – пробормотал он наконец и поднял на меня глаза, в которых как будто таилось нечто большее, чем он сейчас сказал. Я отметила, что под глазами у него пролегли четкие тени. Это от усталости...
– Ну хорошо, – сдалась я. – Итак, о чем речь?
– Кстати, это всего второе наше свидание, – заметил он. – Может быть, дела подождут?
Я не заметила улыбки на его лице, но поняла, что это у него такие шутки, и усмехнулась:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54