– Нам некуда торопиться.
– Скажите мне только одну вещь, – прошептала я. – Моя сестра жива?
Он поджал тонкие губы и покачал головой:
– Je ne sais pas, ma cherie. – И повторил по-английски: – Не знаю, моя милая.
* * *
Фотосъемка картин де Бека – плевое дело с технической точки зрения. Перед отлетом из Нового Орлеана я составила подробный перечень аппаратуры, которая могла мне потребоваться, и Бакстер дал задание отыскать все. Под первым пунктом в списке, конечно, значилась камера. Я остановила свой выбор на среднеформатной «Мамии» с негативами пять на пять. Не слишком громоздкая, она обеспечивала тем не менее высокое качество съемки.
Проблема была в другом. Кайсер еще в Новом Орлеане прошел подробный инструктаж и теперь из кожи вон лез, чтобы все правильно делать, но Ли – а она присутствовала при этом – было, конечно, абсолютно ясно, что он впервые в жизни столкнулся со снаряжением для установки профессионального искусственного света.
Я и сама чувствовала себя не в своей тарелке. Фотография отца и слова де Бека о нем потрясли меня до глубины души. Стыдно признаться, но в эти минуты я почти забыла о Джейн, да и о цели нашего визита тоже. Я путалась в проводах, без конца разворачивала свет, не могла правильно установить камеру и приступить наконец к самой съемке. А Кайсер тем временем, худо-бедно справившийся с ролью помощника, бродил по залу и внимательно фиксировал все увиденное. Коллекция де Бека располагалась в трех залах музейного типа. Гвоздем программы, разумеется, считались интересовавшие нас пять полотен. Но здесь было и еще много чего примечательного. Картины относились к разным периодам и стилям, что не укрылось от взора Кайсера, который за два последних дня прошел экспресс-курс по истории живописи. Большинство полотен были написаны в конце девятнадцатого и в двадцатом веке. Имелось и несколько работ, принадлежавших перу уже известных мне «пророков».
Кайсер методично перемещался от одного холста к другому, стараясь запомнить все в мельчайших деталях. Раз или два он подходил ко мне и возбужденным шепотом сообщал, что здесь, похоже, есть картины, находящиеся в международном розыске – они сгинули после Второй мировой войны, доставшись нацистам. Не сдержавшись, он попросил у Ли разрешения сфотографировать всю коллекцию и получил вежливый отказ.
Справившись наконец с волнением, я приступила к работе, пытаясь максимально абстрагироваться от сюжетов, изображенных на картинах. Каждая из женщин напоминала мне о несчастной сестре. И все же я не смогла противостоять силе воздействия этих полотен. В отличие от картины, увиденной в галерее Вингейта, женщины здесь словно сами излучали краски. Две из них позировали, лежа в ваннах, что напомнило мне музей в Гонконге. Но их лица не несли на себе печати явного реализма. Если бы я не знала наперед, что все они мертвы, то подумала бы, что они просто спят.
Но после всего пережитого за эти дни я уже не могла обмануться.
Человек, писавший эти картины, сидел или стоял перед своими моделями, мертвыми или охваченными животным ужасом. Он вдыхал запах смерти или страха, исходивший от них. Что он чувствовал при этом? Если предположить, что все они были мертвы с самого начала, то возникает вопрос – как долго человек может находиться в одной комнате с трупом? В непосредственной близости от него? Рисуя и одновременно наблюдая процесс разложения плоти? Мне не раз приходилось фотографировать мертвых людей, и я знаю, какое это испытание. Впрочем, для кого как. Может быть, нормальному человеку это тяжело вынести, а маньякам, напротив, приятно. Хотя опять же это вопрос времени. В конце концов наступает момент, когда даже самый одержимый некрофил физически не в состоянии выносить запах... Или и тут я ошибаюсь?
– Интересно, сколько времени в среднем может уйти на написание такой картины? – спросила я Кайсера.
– Эксперты говорят, день-два. Не знаю, на чем основаны их предположения, так что оспаривать не берусь. Но вчера я прочитал в одной умной книге, что настоящие импрессионисты считали, что картину надо писать за один присест.
– Если предположить, что модели мертвы, каким образом ему удавалось находиться рядом с ними так долго? Он их что, бальзамировал?
– Все возможно.
Я сделала еще несколько кадров последней из картин.
– Взгляните повнимательнее. Вы можете определить, мертва эта женщина или нет?
Кайсер подошел к картине вплотную и вперил в нее пристальный взгляд.
– Трудно сказать, – наконец изрек он. – Очевидных признаков смерти я не нахожу. Глаза закрыты, но это ведь ничего не значит. – Он обернулся, задумчиво пожевал губами. – И где вообще пролегает видимая граница между жизнью и смертью, кто ответит?
– Мертвые.
– Они ничего не скажут.
– Вот вам и ответ на вопрос, где пролегает граница. – Я вынула последнюю пленку. – У меня все. Пойдемте обратно.
Слева от меня из ниоткуда, словно привидение, возникла молчаливая Ли и приглашающе повела рукой.
* * *
Старик француз ждал нас все в том же зале. Он стоял спиной к двери, с бокалом вина в руке, и задумчиво наблюдал за очередной туристской яхтой, отчаливавшей от берега.
– Месье де Бек... – негромко позвала я.
Он медленно обернулся и кивнул в сторону двух одинаковых диванов, стоявших у стеклянной стены. Ли разлила по бокалам вино и бесшумно удалилась. Абсолютно бесшумно.
– Вы хотели бы, чтобы ваш помощник присутствовал при нашей беседе? – вежливо и в то же время насмешливо осведомился де Бек.
Я глянула на Кайсера. Тот вздохнул и проговорил:
– Я специальный агент ФБР Джон Кайсер.
Де Бек подошел, и мужчины обменялись рукопожатиями.
– Признайтесь, вы испытали сейчас некоторое облегчение. Ложь утомляет. Особенно очевидная. Прошу вас, присаживайтесь.
Мы с Кайсером не сговариваясь сели плечом к плечу, а де Бек опустился на диван напротив.
– Итак, зачем я вас сюда пригласил, – проговорил француз, глядя на меня. – Это будет ваш первый вопрос, не так ли?
– Если вы на него ответите, это станет неплохим началом разговора.
– Вы здесь, потому что я захотел увидеть вас, так сказать, во плоти. Только и всего. Я знал вашего отца по Вьетнаму. А узнав, что вы имеете отношение ко всему этому, – де Бек неопределенно повел рукой, – решил познакомиться и с вами.
– А как вам стало известно, что мисс Гласс имеет отношение «ко всему этому»? – тут же спросил Кайсер.
Де Бек снова ответил жестом, который лично я перевела так: «Есть вещи, которые стоит принимать как данность». Кайсеру ответ не понравился, но он был не в том положении, чтобы настаивать на ином.
– Хорошо, а как вы познакомились с моим отцом?
– Я собиратель предметов искусства, как вы знаете, и всегда относил фотографию к одному из видов такового. По крайней мере отдельные работы, созданные конкретными людьми. У моих родителей имелась чайная плантация во Вьетнаме и неплохой особнячок, своего рода тихая гавань для многих западных журналистов. У нас всегда были гости. Вы, надеюсь, понимаете, как много значат в разоренной войной стране такие элементарные вещи, как чистая постель и хороший ужин. В качестве платы я принимал вечера в компании интересных собеседников.
– И доступ к разного рода информации, не так ли? – опять подал голос Кайсер.
Де Бек пожал плечами.
– Информация такой же товар. Ничем не хуже других, агент Кайсер. А я, как вы успели заметить, бизнесмен.
– Что вам известно о гибели моего отца?
– Прежде всего я вообще не уверен, что он тогда погиб.
«Вот оно... И сказано человеком, который знает побольше иных прочих».
– Каким же образом он мог выжить?
– Ну, давайте по порядку. Во-первых, считается, что он исчез на камбоджийской границе. Место неудобное. Но неудобное только для американских властей. Возьмите это на заметку. Во-вторых, «красные кхмеры» действительно часто казнили военных журналистов, встававших у них на пути. Но далеко не все камбоджийцы были «красными кхмерами». И даже если в Джонатана стреляли, его потом вполне могли выходить добрые люди. И наконец, впоследствии я много раз слышал, что его видели то тут, то там.
– Если он выжил тогда и если считал вас своим другом, – задумчиво проговорил Кайсер, – почему он вас не разыскал? Не укрылся у вас?
– Возможно, он и пытался меня искать. Но к тому времени я уже продал свою плантацию. Он бы просто никого не нашел, явившись туда. Да и вообще, доложу я вам, Вьетнам образца семьдесят второго года был не той страной, в которой нормальному человеку хотелось бы укрыться.
– Разве Камбоджа была чем-то лучше? – возразила я. – Особенно после пришествия к власти Пол Пота?
Он снова пожал плечами:
– Не знаю. Но я слышал, что Джонатана пару раз видели в Таиланде. И источники информации заслуживали доверия.
– Если он выжил тогда, может быть, жив и сейчас?
– Я бы на это не особенно рассчитывал, хотя никто не отнимет у вас надежду, – сочувственно глядя на меня, проговорил де Бек.
– Когда его видели в последний раз?
– В семьдесят шестом впервые, в восьмидесятом в последний. Больше двадцати лет назад...
– Месье де Бек, собственно, мы приехали по другому поводу, но если вы не возражаете, я бы позвонила вам потом.
– Я дам вам номер своего телефона.
Кайсер наклонился вперед, зажав свой бокал между коленями.
– Я бы хотел задать вам несколько вопросов.
– Пожалуйста, но не гарантирую, что смогу ответить на все.
– Вам известно, кто является автором серии «Спящие женщины»?
– Нет.
– Каким образом эти картины впервые привлекли ваше внимание?
– Благодаря моему знакомому торговому агенту Кристоферу Вингейту. Если я вижу картину, которая мне нравится, я ее покупаю. Невзирая на титулы и популярность автора. Это, конечно, риск, но кто не рискует – не пьет шампанского, не так ли?
– Для вас это бизнес?
Де Бек изобразил крайнее удивление.
– С чего вы взяли? Трудно вообразить себе увлечение, менее связанное с бизнесом, чем это. Деньги я зарабатываю другими способами.
– Итак, Вингейт познакомил вас с какой-то одной картиной из серии «Спящие женщины», и вы...
– И я купил ее, сказав, что куплю и все последующие.
– Вы приобрели потом еще четыре.
– Да, но однажды допустил непростительную ошибку – рассказал о картинах кое-кому из азиатских коллекционеров. Стоит ли говорить, что после этого цена мгновенно подскочила до небес. Пятая картина стала для меня последней. Вингейт поступил со мной бесчестно, начав продавать полотна японцу. – Де Бек театрально всплеснул руками. – Хотя, с другой стороны, чего еще было ждать от серба?
– А все же... Что вас так зацепило в этих полотнах?
Старик поджал губы.
– Честно? Трудно сказать.
– Вам не приходило в голову, что на картинах изображены реальные женщины?
– Ну разумеется, кто-то же должен был позировать. Модели, натурщицы.
– Я не об этом спрашивал, ну ладно. Неужели вас ни разу не посещала мысль, что все они мертвы?
– Поначалу нет. Скорее их позы говорили о безмятежном сне. Но уже четвертая картина действительно вызвала вопросы. Кстати, именно тогда я впервые понял, что этот художник гениален. Да, это было изображение смерти, но абсолютно новое – прежде не встречавшееся в живописи.
– Что вы имеете в виду?
– Видите ли, на Западе смерть вызывает страх и отвращение. Там принято воспевать молодость и здоровье. Любой недуг или симптомы старости повергают людей в ужас. Одним словом, там смерти боятся. На Востоке все иначе. Вы должны знать, вы там бывали.
Кайсер вздрогнул.
– Откуда вы знаете?
– Вы солдат. Прошу прощения, но это бросается в глаза. Я это понял, едва вас увидев.
– Я уже четверть века не ношу форму.
Де Бек улыбнулся и махнул рукой.
– Не в форме дело. У вас военная выправка и особый взгляд. К тому же вы американец и вам примерно сорок пять... может быть, сорок семь. Из этого следует, что вы служили во Вьетнаме. Я прав?
– Вы правы.
– Значит, вы должны хорошо понимать, о чем я сейчас говорил. Что сделает американец, которого укусит гремучая змея? Он землю будет носом рыть в поисках врача и «скорой помощи». Во Вьетнаме ужаленный крестьянин просто сядет на землю и начнет спокойно ждать смерти. Смерть – это, если так можно выразиться, неотъемлемая часть жизни на Востоке. И для многих смерть даже желанна, ибо олицетворяет избавление от земных страданий. Вот это самое я и увидел в «Спящих женщинах». Правда, модели оказались не азиатского происхождения, что лишь придало картинам особый колорит.
– Любопытно вы рассуждаете... – заметил Кайсер, потирая переносицу. – Впервые сталкиваюсь с такой трактовкой смерти.
Де Бек развел руками и тронул веко.
– Глаза даны всем, молодой человек. Но не всем дано видеть ими.
– А вам известно, что по крайней мере одна из моделей, как вы их называете, считается пропавшей без вести? Точнее, похищенной. И вполне возможно, погибшей.
– Да. Вы говорите о сестре бедной мисс Гласс, не так ли?
– Именно. И что вы по этому поводу думаете?
– Не совсем понял вопрос.
– Насколько это морально, с вашей точки зрения? Ведь получается, что в процессе создания этих дивных полотен расставались с жизнью ни в чем не повинные женщины.
Де Бек вдруг строго посмотрел на Кайсера.
– Вам действительно хочется узнать мое мнение на этот счет?
– Очень.
– Ваш вопрос я расцениваю как типичную демонстрацию американского лицемерия. Не обижайтесь. Вы воевали во Вьетнаме, где расстались с жизнью пятьдесят восемь тысяч ваших соотечественников. Я молчу про местное население, которое пострадало от войны гораздо серьезнее. Ну и во имя чего, спрашивается, все эти люди погибли?
– Боюсь, мы говорим о разных вещах.
– Да о тех же самых, уверяю вас! Если девятнадцать женщин погибли, но их гибель подарила жизнь подлинному искусству, то в философском смысле это был выгодный обмен. Это очевидно.
– А если бы вы любили одну из этих женщин? – тихо проговорила я.
– А вот теперь мы действительно говорим о разных вещах, – возразил де Бек. – Я лишь хотел заметить уважаемому месье Кайсеру, что любой шаг человеческой цивилизации вперед всегда оплачивался жизнями людей. Строительство городов, мостов, туннелей, медицинские эксперименты, географические открытия и, конечно, войны. Все это, вместе взятое, я ставлю ниже подлинного искусства.
Кайсер медленно багровел.
– Если бы вы заранее знали, что эти женщины погибали, позируя художнику... Если бы вы знали имя художника... Вы донесли бы на него властям?
– К счастью, передо мной не стояла такая дилемма.
Кайсер вздохнул, опустил глаза и поставил бокал на стол.
– Почему вы отказались предоставить свои картины на экспертизу?
– Я беглец и не доверяю никаким властям. В особенности американским. По секрету вам скажу, что во время той войны довольно тесно общался с ними и всякий раз бывал разочарован. Американцы – нация наивных, сентиментальных и лицемерных болванов.
– И это говорит мне человек, который мародерствовал в промышленных масштабах.
Де Бек усмехнулся:
– Вы меня ненавидите, молодой янки. За то, что я занимался во время войны бизнесом. Господи... с таким же успехом вы можете ненавидеть летний дождь и домашних тараканов.
– Я бы тоже мог кое-что рассказать про французов. Я о них не слишком высокого мнения, поскольку видел, что они натворили во Вьетнаме. Вы были гораздо худшим злом для этой страны, чем мы.
– Французские колониальные власти часто проявляли жестокость, согласен, но по капле. А что там делали ваши бравые войска, известно всему миру. Американская пехота угощала вьетнамских детишек шоколадом, а в это самое время ваша авиация стирала с лица земли целые города.
– Когда мы то же самое делали в Третьем рейхе, французы вроде бы не возражали. И даже улюлюкали.
– Это бессмысленный разговор, – вмешалась я, сурово взглянув на Кайсера.
Я много ездила по миру и на личном опыте убедилась, что подобных споров лучше по возможности избегать. Европейцам никогда не понять Америку по-настоящему. А решив, будто что-то про нас поняли, они тут же предают это анафеме. На мой взгляд, этот комплекс вызван глубоко запрятанной завистью. Но важно другое – спор между американцем и европейцем о судьбах мира ни к чему хорошему не приведет. Честно говоря, от Кайсера я этого не ожидая а.
– Вы хотели меня увидеть. Вы меня увидели, – сказала я де Беку. – И что теперь?
В глазах старика мелькнул огонек, совсем как у Мориса Шевалье Морис Шевалье (наст. имя – Морис-Эдуар Сен-Леон) – известный французский шансонье и актер 1930 – 1940-х гг. Сыграл главные роли в американских фильмах «Парад любви» и «Плейбой из Парижа».
.
– Я бы хотел увидеть вас в первозданном виде, ma cherie. Вы сами по себе произведение искусства.
– Вы бы хотели увидеть меня обнаженной? Или еще и мертвой?
– Не обижайте меня, я слишком люблю жизнь. – Он выдержал паузу, а потом поднял свой бокал, словно желая произнести тост: – Но смерть.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54
– Скажите мне только одну вещь, – прошептала я. – Моя сестра жива?
Он поджал тонкие губы и покачал головой:
– Je ne sais pas, ma cherie. – И повторил по-английски: – Не знаю, моя милая.
* * *
Фотосъемка картин де Бека – плевое дело с технической точки зрения. Перед отлетом из Нового Орлеана я составила подробный перечень аппаратуры, которая могла мне потребоваться, и Бакстер дал задание отыскать все. Под первым пунктом в списке, конечно, значилась камера. Я остановила свой выбор на среднеформатной «Мамии» с негативами пять на пять. Не слишком громоздкая, она обеспечивала тем не менее высокое качество съемки.
Проблема была в другом. Кайсер еще в Новом Орлеане прошел подробный инструктаж и теперь из кожи вон лез, чтобы все правильно делать, но Ли – а она присутствовала при этом – было, конечно, абсолютно ясно, что он впервые в жизни столкнулся со снаряжением для установки профессионального искусственного света.
Я и сама чувствовала себя не в своей тарелке. Фотография отца и слова де Бека о нем потрясли меня до глубины души. Стыдно признаться, но в эти минуты я почти забыла о Джейн, да и о цели нашего визита тоже. Я путалась в проводах, без конца разворачивала свет, не могла правильно установить камеру и приступить наконец к самой съемке. А Кайсер тем временем, худо-бедно справившийся с ролью помощника, бродил по залу и внимательно фиксировал все увиденное. Коллекция де Бека располагалась в трех залах музейного типа. Гвоздем программы, разумеется, считались интересовавшие нас пять полотен. Но здесь было и еще много чего примечательного. Картины относились к разным периодам и стилям, что не укрылось от взора Кайсера, который за два последних дня прошел экспресс-курс по истории живописи. Большинство полотен были написаны в конце девятнадцатого и в двадцатом веке. Имелось и несколько работ, принадлежавших перу уже известных мне «пророков».
Кайсер методично перемещался от одного холста к другому, стараясь запомнить все в мельчайших деталях. Раз или два он подходил ко мне и возбужденным шепотом сообщал, что здесь, похоже, есть картины, находящиеся в международном розыске – они сгинули после Второй мировой войны, доставшись нацистам. Не сдержавшись, он попросил у Ли разрешения сфотографировать всю коллекцию и получил вежливый отказ.
Справившись наконец с волнением, я приступила к работе, пытаясь максимально абстрагироваться от сюжетов, изображенных на картинах. Каждая из женщин напоминала мне о несчастной сестре. И все же я не смогла противостоять силе воздействия этих полотен. В отличие от картины, увиденной в галерее Вингейта, женщины здесь словно сами излучали краски. Две из них позировали, лежа в ваннах, что напомнило мне музей в Гонконге. Но их лица не несли на себе печати явного реализма. Если бы я не знала наперед, что все они мертвы, то подумала бы, что они просто спят.
Но после всего пережитого за эти дни я уже не могла обмануться.
Человек, писавший эти картины, сидел или стоял перед своими моделями, мертвыми или охваченными животным ужасом. Он вдыхал запах смерти или страха, исходивший от них. Что он чувствовал при этом? Если предположить, что все они были мертвы с самого начала, то возникает вопрос – как долго человек может находиться в одной комнате с трупом? В непосредственной близости от него? Рисуя и одновременно наблюдая процесс разложения плоти? Мне не раз приходилось фотографировать мертвых людей, и я знаю, какое это испытание. Впрочем, для кого как. Может быть, нормальному человеку это тяжело вынести, а маньякам, напротив, приятно. Хотя опять же это вопрос времени. В конце концов наступает момент, когда даже самый одержимый некрофил физически не в состоянии выносить запах... Или и тут я ошибаюсь?
– Интересно, сколько времени в среднем может уйти на написание такой картины? – спросила я Кайсера.
– Эксперты говорят, день-два. Не знаю, на чем основаны их предположения, так что оспаривать не берусь. Но вчера я прочитал в одной умной книге, что настоящие импрессионисты считали, что картину надо писать за один присест.
– Если предположить, что модели мертвы, каким образом ему удавалось находиться рядом с ними так долго? Он их что, бальзамировал?
– Все возможно.
Я сделала еще несколько кадров последней из картин.
– Взгляните повнимательнее. Вы можете определить, мертва эта женщина или нет?
Кайсер подошел к картине вплотную и вперил в нее пристальный взгляд.
– Трудно сказать, – наконец изрек он. – Очевидных признаков смерти я не нахожу. Глаза закрыты, но это ведь ничего не значит. – Он обернулся, задумчиво пожевал губами. – И где вообще пролегает видимая граница между жизнью и смертью, кто ответит?
– Мертвые.
– Они ничего не скажут.
– Вот вам и ответ на вопрос, где пролегает граница. – Я вынула последнюю пленку. – У меня все. Пойдемте обратно.
Слева от меня из ниоткуда, словно привидение, возникла молчаливая Ли и приглашающе повела рукой.
* * *
Старик француз ждал нас все в том же зале. Он стоял спиной к двери, с бокалом вина в руке, и задумчиво наблюдал за очередной туристской яхтой, отчаливавшей от берега.
– Месье де Бек... – негромко позвала я.
Он медленно обернулся и кивнул в сторону двух одинаковых диванов, стоявших у стеклянной стены. Ли разлила по бокалам вино и бесшумно удалилась. Абсолютно бесшумно.
– Вы хотели бы, чтобы ваш помощник присутствовал при нашей беседе? – вежливо и в то же время насмешливо осведомился де Бек.
Я глянула на Кайсера. Тот вздохнул и проговорил:
– Я специальный агент ФБР Джон Кайсер.
Де Бек подошел, и мужчины обменялись рукопожатиями.
– Признайтесь, вы испытали сейчас некоторое облегчение. Ложь утомляет. Особенно очевидная. Прошу вас, присаживайтесь.
Мы с Кайсером не сговариваясь сели плечом к плечу, а де Бек опустился на диван напротив.
– Итак, зачем я вас сюда пригласил, – проговорил француз, глядя на меня. – Это будет ваш первый вопрос, не так ли?
– Если вы на него ответите, это станет неплохим началом разговора.
– Вы здесь, потому что я захотел увидеть вас, так сказать, во плоти. Только и всего. Я знал вашего отца по Вьетнаму. А узнав, что вы имеете отношение ко всему этому, – де Бек неопределенно повел рукой, – решил познакомиться и с вами.
– А как вам стало известно, что мисс Гласс имеет отношение «ко всему этому»? – тут же спросил Кайсер.
Де Бек снова ответил жестом, который лично я перевела так: «Есть вещи, которые стоит принимать как данность». Кайсеру ответ не понравился, но он был не в том положении, чтобы настаивать на ином.
– Хорошо, а как вы познакомились с моим отцом?
– Я собиратель предметов искусства, как вы знаете, и всегда относил фотографию к одному из видов такового. По крайней мере отдельные работы, созданные конкретными людьми. У моих родителей имелась чайная плантация во Вьетнаме и неплохой особнячок, своего рода тихая гавань для многих западных журналистов. У нас всегда были гости. Вы, надеюсь, понимаете, как много значат в разоренной войной стране такие элементарные вещи, как чистая постель и хороший ужин. В качестве платы я принимал вечера в компании интересных собеседников.
– И доступ к разного рода информации, не так ли? – опять подал голос Кайсер.
Де Бек пожал плечами.
– Информация такой же товар. Ничем не хуже других, агент Кайсер. А я, как вы успели заметить, бизнесмен.
– Что вам известно о гибели моего отца?
– Прежде всего я вообще не уверен, что он тогда погиб.
«Вот оно... И сказано человеком, который знает побольше иных прочих».
– Каким же образом он мог выжить?
– Ну, давайте по порядку. Во-первых, считается, что он исчез на камбоджийской границе. Место неудобное. Но неудобное только для американских властей. Возьмите это на заметку. Во-вторых, «красные кхмеры» действительно часто казнили военных журналистов, встававших у них на пути. Но далеко не все камбоджийцы были «красными кхмерами». И даже если в Джонатана стреляли, его потом вполне могли выходить добрые люди. И наконец, впоследствии я много раз слышал, что его видели то тут, то там.
– Если он выжил тогда и если считал вас своим другом, – задумчиво проговорил Кайсер, – почему он вас не разыскал? Не укрылся у вас?
– Возможно, он и пытался меня искать. Но к тому времени я уже продал свою плантацию. Он бы просто никого не нашел, явившись туда. Да и вообще, доложу я вам, Вьетнам образца семьдесят второго года был не той страной, в которой нормальному человеку хотелось бы укрыться.
– Разве Камбоджа была чем-то лучше? – возразила я. – Особенно после пришествия к власти Пол Пота?
Он снова пожал плечами:
– Не знаю. Но я слышал, что Джонатана пару раз видели в Таиланде. И источники информации заслуживали доверия.
– Если он выжил тогда, может быть, жив и сейчас?
– Я бы на это не особенно рассчитывал, хотя никто не отнимет у вас надежду, – сочувственно глядя на меня, проговорил де Бек.
– Когда его видели в последний раз?
– В семьдесят шестом впервые, в восьмидесятом в последний. Больше двадцати лет назад...
– Месье де Бек, собственно, мы приехали по другому поводу, но если вы не возражаете, я бы позвонила вам потом.
– Я дам вам номер своего телефона.
Кайсер наклонился вперед, зажав свой бокал между коленями.
– Я бы хотел задать вам несколько вопросов.
– Пожалуйста, но не гарантирую, что смогу ответить на все.
– Вам известно, кто является автором серии «Спящие женщины»?
– Нет.
– Каким образом эти картины впервые привлекли ваше внимание?
– Благодаря моему знакомому торговому агенту Кристоферу Вингейту. Если я вижу картину, которая мне нравится, я ее покупаю. Невзирая на титулы и популярность автора. Это, конечно, риск, но кто не рискует – не пьет шампанского, не так ли?
– Для вас это бизнес?
Де Бек изобразил крайнее удивление.
– С чего вы взяли? Трудно вообразить себе увлечение, менее связанное с бизнесом, чем это. Деньги я зарабатываю другими способами.
– Итак, Вингейт познакомил вас с какой-то одной картиной из серии «Спящие женщины», и вы...
– И я купил ее, сказав, что куплю и все последующие.
– Вы приобрели потом еще четыре.
– Да, но однажды допустил непростительную ошибку – рассказал о картинах кое-кому из азиатских коллекционеров. Стоит ли говорить, что после этого цена мгновенно подскочила до небес. Пятая картина стала для меня последней. Вингейт поступил со мной бесчестно, начав продавать полотна японцу. – Де Бек театрально всплеснул руками. – Хотя, с другой стороны, чего еще было ждать от серба?
– А все же... Что вас так зацепило в этих полотнах?
Старик поджал губы.
– Честно? Трудно сказать.
– Вам не приходило в голову, что на картинах изображены реальные женщины?
– Ну разумеется, кто-то же должен был позировать. Модели, натурщицы.
– Я не об этом спрашивал, ну ладно. Неужели вас ни разу не посещала мысль, что все они мертвы?
– Поначалу нет. Скорее их позы говорили о безмятежном сне. Но уже четвертая картина действительно вызвала вопросы. Кстати, именно тогда я впервые понял, что этот художник гениален. Да, это было изображение смерти, но абсолютно новое – прежде не встречавшееся в живописи.
– Что вы имеете в виду?
– Видите ли, на Западе смерть вызывает страх и отвращение. Там принято воспевать молодость и здоровье. Любой недуг или симптомы старости повергают людей в ужас. Одним словом, там смерти боятся. На Востоке все иначе. Вы должны знать, вы там бывали.
Кайсер вздрогнул.
– Откуда вы знаете?
– Вы солдат. Прошу прощения, но это бросается в глаза. Я это понял, едва вас увидев.
– Я уже четверть века не ношу форму.
Де Бек улыбнулся и махнул рукой.
– Не в форме дело. У вас военная выправка и особый взгляд. К тому же вы американец и вам примерно сорок пять... может быть, сорок семь. Из этого следует, что вы служили во Вьетнаме. Я прав?
– Вы правы.
– Значит, вы должны хорошо понимать, о чем я сейчас говорил. Что сделает американец, которого укусит гремучая змея? Он землю будет носом рыть в поисках врача и «скорой помощи». Во Вьетнаме ужаленный крестьянин просто сядет на землю и начнет спокойно ждать смерти. Смерть – это, если так можно выразиться, неотъемлемая часть жизни на Востоке. И для многих смерть даже желанна, ибо олицетворяет избавление от земных страданий. Вот это самое я и увидел в «Спящих женщинах». Правда, модели оказались не азиатского происхождения, что лишь придало картинам особый колорит.
– Любопытно вы рассуждаете... – заметил Кайсер, потирая переносицу. – Впервые сталкиваюсь с такой трактовкой смерти.
Де Бек развел руками и тронул веко.
– Глаза даны всем, молодой человек. Но не всем дано видеть ими.
– А вам известно, что по крайней мере одна из моделей, как вы их называете, считается пропавшей без вести? Точнее, похищенной. И вполне возможно, погибшей.
– Да. Вы говорите о сестре бедной мисс Гласс, не так ли?
– Именно. И что вы по этому поводу думаете?
– Не совсем понял вопрос.
– Насколько это морально, с вашей точки зрения? Ведь получается, что в процессе создания этих дивных полотен расставались с жизнью ни в чем не повинные женщины.
Де Бек вдруг строго посмотрел на Кайсера.
– Вам действительно хочется узнать мое мнение на этот счет?
– Очень.
– Ваш вопрос я расцениваю как типичную демонстрацию американского лицемерия. Не обижайтесь. Вы воевали во Вьетнаме, где расстались с жизнью пятьдесят восемь тысяч ваших соотечественников. Я молчу про местное население, которое пострадало от войны гораздо серьезнее. Ну и во имя чего, спрашивается, все эти люди погибли?
– Боюсь, мы говорим о разных вещах.
– Да о тех же самых, уверяю вас! Если девятнадцать женщин погибли, но их гибель подарила жизнь подлинному искусству, то в философском смысле это был выгодный обмен. Это очевидно.
– А если бы вы любили одну из этих женщин? – тихо проговорила я.
– А вот теперь мы действительно говорим о разных вещах, – возразил де Бек. – Я лишь хотел заметить уважаемому месье Кайсеру, что любой шаг человеческой цивилизации вперед всегда оплачивался жизнями людей. Строительство городов, мостов, туннелей, медицинские эксперименты, географические открытия и, конечно, войны. Все это, вместе взятое, я ставлю ниже подлинного искусства.
Кайсер медленно багровел.
– Если бы вы заранее знали, что эти женщины погибали, позируя художнику... Если бы вы знали имя художника... Вы донесли бы на него властям?
– К счастью, передо мной не стояла такая дилемма.
Кайсер вздохнул, опустил глаза и поставил бокал на стол.
– Почему вы отказались предоставить свои картины на экспертизу?
– Я беглец и не доверяю никаким властям. В особенности американским. По секрету вам скажу, что во время той войны довольно тесно общался с ними и всякий раз бывал разочарован. Американцы – нация наивных, сентиментальных и лицемерных болванов.
– И это говорит мне человек, который мародерствовал в промышленных масштабах.
Де Бек усмехнулся:
– Вы меня ненавидите, молодой янки. За то, что я занимался во время войны бизнесом. Господи... с таким же успехом вы можете ненавидеть летний дождь и домашних тараканов.
– Я бы тоже мог кое-что рассказать про французов. Я о них не слишком высокого мнения, поскольку видел, что они натворили во Вьетнаме. Вы были гораздо худшим злом для этой страны, чем мы.
– Французские колониальные власти часто проявляли жестокость, согласен, но по капле. А что там делали ваши бравые войска, известно всему миру. Американская пехота угощала вьетнамских детишек шоколадом, а в это самое время ваша авиация стирала с лица земли целые города.
– Когда мы то же самое делали в Третьем рейхе, французы вроде бы не возражали. И даже улюлюкали.
– Это бессмысленный разговор, – вмешалась я, сурово взглянув на Кайсера.
Я много ездила по миру и на личном опыте убедилась, что подобных споров лучше по возможности избегать. Европейцам никогда не понять Америку по-настоящему. А решив, будто что-то про нас поняли, они тут же предают это анафеме. На мой взгляд, этот комплекс вызван глубоко запрятанной завистью. Но важно другое – спор между американцем и европейцем о судьбах мира ни к чему хорошему не приведет. Честно говоря, от Кайсера я этого не ожидая а.
– Вы хотели меня увидеть. Вы меня увидели, – сказала я де Беку. – И что теперь?
В глазах старика мелькнул огонек, совсем как у Мориса Шевалье Морис Шевалье (наст. имя – Морис-Эдуар Сен-Леон) – известный французский шансонье и актер 1930 – 1940-х гг. Сыграл главные роли в американских фильмах «Парад любви» и «Плейбой из Парижа».
.
– Я бы хотел увидеть вас в первозданном виде, ma cherie. Вы сами по себе произведение искусства.
– Вы бы хотели увидеть меня обнаженной? Или еще и мертвой?
– Не обижайте меня, я слишком люблю жизнь. – Он выдержал паузу, а потом поднял свой бокал, словно желая произнести тост: – Но смерть.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54