Когда получили приказ возвращаться, через
линию фронта переходили. Вот тут и случилась беда. На немцев напоролись.
Один из них гранату бросил, взрыв пришелся в приклад автомата, что у
Петра в руках был. А мы бежали цепочкой, и Петя еще метров четыреста бе-
жал сгоряча. Потом в воронке на нейтральной полосе укрылись, тут и уви-
дели, что у него весь живот разворочен. Не дожил Петя до победы, кровью
истек. Ему за эту операцию орден Отечественной первой степени посмертно,
мне - второй степени. Правда, теперь мы все пятеро - почетные граждане
станицы Черкесская. На двадцатилетие Победы ездил я туда, Петру покло-
ниться...
Я слушал Бондаря и думал о том, что героизм для него - дело бытовое:
то, что он ночью прыгал в тыл к врагу, это ладно, но обидно, что мешок с
провизией оторвался, а так воевать можно. И еще мне подумалось, что вой-
на, эта всенародная беда, обнажила до корней человеческую душу - трус
бежал в санчасть, а друг шел на смерть за товарищем. Какими же должны
стать люди после Победы? Неужели после такой крови, после атомной бомбы
они не поняли, что жизнь - самое дорогое на свете чудо и прожить ее надо
по законам добра и терпимости? Ни Иван Алексеевич, ни Елизавета Афа-
насьевна ни разу не навестили меня в больнице, хотя в почти образцовом
дачном хозяйстве у тестя на крыльце жил паук, которого он не вымел, а,
наоборот, подкармливал пойманными мухами, а Елизавета Афанасьевна -
детский врач по профессии - уговаривала Тамару бросить больного мужа.
Или я несправедлив к этим достаточно хлебнувшим горя в своей жизни лю-
дям?
Глава девятая
--===Свое время===--
Глава девятая
... Изогнутое лицо Тамары в блестящем цилиндре ведерного самовара, который она
пыталась поднять, ее вой от безумной боли... Серая спина Бондаря, за которой я
спешу, спотыкаясь, раздвигая ветви вишен... Большой, розовый, полусонный,
полупьяный хозяин "Москвича", худая, как половая щетка, его жена, визгливо
ноющая в дверях - не пущу!.. Тесть, стоящий, как в резной раме, на крыльце как
раз под паучьей сетью... Долгий путь в "Москвиче", упирающемся светом фар то в
разъезженную дорогу, то в пустую темноту неба... Добродушный голос большого,
розового водителя - ты мне в машине не рожай, потерпи, голубушка... Безлюдные
улицы города Железнодорожный - волком вой, не у кого спросить, где роддом...
Невозмутимая полнолицая медсестра в приемном покое, равнодушно заполняющая
карточку под стоны Та мары...
Это - не мой сценарий.
Это - жизнь и крутой водоворот в мирном с виду ее течении. Только что
мы сидели за праздничным столом, вели неторопливую беседу - и вдруг об-
вал, оползень...
На следующий день электричкой и автобусом я добрался до роддома, дер-
жа в руках сетку с яблоками и бутылками сока. Уже другая дежурная, осве-
домившись, когда поступила Тамара, поводила пальцем по списку, вспыхнула
улыбкой:
- Поздравляю, Истомин, сын у вас, три восемьсот, сорок девять санти-
метров.
Я настолько был потрясен, что машинально отдал передачу и вышел на
улицу. Неподалеку, на лавочке сидел светловолосый мужчина, нага на ногу.
Он долго смотрел на меня, потом окликнул:
- Чего столбом встал? Садись, закури...
Я благодарно кивнул, сел и затянулся папиросой.
- С кем поздравить? - блондин.
- Сын, - растерянно улыбнулся я.
- Счастливый, - позавидовал блондин. - А у меня девка. Говорил своей,
лучше домой не возвращайся, так нет, назло непарня родила. Прямо не
знаю, что делать... А ты чего сидишь?
- Как сидишь? - не понял я.
- Беги бегом, рынок здесь за углом, цветов купи, записку напиши суп-
руге, радость же у тебя, эх, ты...
Я так и сделал и в ответ получил Тамарину записку, на клочке бумаги с
неровными, размытыми строчками, может плакала?
"Поздравляю с сыном. Мне его показывали. Смешной очень. не ничего не
надо. Т."
Только в электричке я, наконец, понял, что я - не просто я. Я - отец,
у меня есть сын. Сынок. Мальчишка. Подросток. Он придет ко мне и спросит
- как жить, отец? Почему на свете есть зло? Помоги, отец... Что я ему
отвечу?.. А пока для него все будет впервые - первый вздох и крик, пер-
вая боль и вкус материнского молока, первый сон и пробуждение...
А когда-нибудь он станет впервые отцом.
Как я.
А я - дедом.
Глава десятая
--===Свое время===--
Глава десятая
В то время, когда Тамара находилась в роддоме, я получил письмо от Наташи.
Впечатление от первых строк было такое, будто она затаила дыхание перед тем,
как броситься в ледяную воду. Она писала,что чувствует, случилось у меня
что-то непоправимое, и как ей пусто без меня, нет меня рядом, нет меня в
бывшей усадьбе, где мы разлучались только на ночь, и если я есть, то только в
ее снах.
Письмо Наташи заканчивалось стихами:
Мимо вокзалов, полей и берез
письмо мое едет под стук колес.
Мои беспечные руки
его опустили в ящик
и мечутся нынче в муке -
разве оно настоящее?
Вернуть мне его назад!
Где были мои глаза?
Как я сумела,
как смела?!
Как оно пролетело
сквозь духа цензуру?
Прости меня, глупую дуру...
Любить высоко и чисто
за что, мой любимый?
За что, мой неистовый?!
Перечитывать письмо я не стал.
Держал в руках листок клетчатой бумаги, исписанной круглым, полудетс-
ким почерком, видел глаза Наташи сквозь окно уходящего автобуса... Что
ей сказать?
Правду.
Если поймет, то дождется, если нет...
"... Не вели казнить, вели миловать. Знаю, как извелась, ожидая вес-
точки от меня, и хорошо сделала, что сама написала. Не стану ссылаться
на дела и занятость - все оказалось иначе, чем я предполагал - знай
только одно, что я не хочу терять тебя и верю в нашу встречу, несмотря
ни на что. Все, что было, помню настолько ясно, что остро жаль времени,
растраченного в санатории на шахматы и другие развлечения без тебя.
Ты совершенно права - поменялась обстановка, размеренный режим сана-
торной жизни сменился на суматошный ритм города - и я ощущаю, как нехва-
тает кислорода наших ежедневных прогулок и послеобеденного отдыха, к че-
му мы так привыкли. Поэтому набирайся как можно больше здоровья и сил,
не ленись, не хандри - гуляй, не торопись выписываться, будут предлагать
остаться -оставайся в санатории без сомнений как можно дольше.
В нашей студии меня встретили так, будто расстались только вчера.
Родные лица ребят - Коля Осинников, Виталий Вехов. Я рассказывал тебе о
них. Серьезно поговорили с Костей Гашетниковым, руководителем нашей ки-
ностудии. Он уже заканчивает режиссерские курсы, куда я отослал свои ра-
боты, и приступает к съемкам самого настоящего полнометражного фильма о
лесничих. На курсы я, к сожалению, не поступил, может быть это и к луч-
шему.
Иная ждет меня стезя.
Наше несчастье, наша болезнь оказалась причиной нашей встречи. Неуже-
ли счастье всегда приходит после несчастья? В таком случае твои пред-
чувствия не обманули тебя - нам предстоят новые испытания. У меня родил-
ся сын. Я должен вернуться к жене, к матери моего ребенка.
Как все сбудется, как сложится - не знаю, честное слово.
Повторяю, терять тебя не хочу, поступить иначе не могу.
Сохрани любовь.
Сохрани веру..."
Три спички, зажженные ночью одна за другой.
Первая, чтобы увидеть твои глаза.
Вторая, чтобы губы увидеть твои.
Третья, чтобы увидеть лицо твое
все, целиком.
И чтобы помнить все это,
тебя обнимая потом,
непроглядная темень кругом...
Где я читал эти стихи?
Глава одинадцатая
--===Свое время===--
Глава одинадцатая
Мы молча пожали друг другу руки. Сели. Закурили.
Я внимательно рассматривал Костю Гашетникова. Сколько мы с ним не ви-
делись? Несколько месяцев, наверное. Став профессиональным режиссером
после окончания Высших курсов, он, пожалуй, слегка погрузнел, как бы
спрятался за новым слоем брони и поглядывал на меня изнутри маленькими
глазками.
- Как Елена?
- По-прежнему. Без работы. Без настоящей. Парадокс, хорошая актриса,
это я тебе не как заинтересованное лицо говорю, а ролей никто не дает -
такой типаж уже есть. Актрису такую Корнееву знаешь? Так вот, моя Ленка
на экране точная ее копия. Как близнецы.
- А ты взял бы ее к себе в картину, придумал бы ей эпизод.
- Нельзя. Жена. Это раньше можно было, а сейчас категорически не при-
ветствуется.
- А Самборов? Всю жизнь жену снимал. И сейчас, по-моему, снимает.
- Так то Самборов. Он же Сам...боров.
- Жаль... А что у тебя с фильмом?
- Это уже интервью? - Костя Гашетников с усмешкой уставился на меня.
Как прежний, ироничный и саркастический Гашетников.
Я сам попросил его о встрече - сыну полгода, денег в обрез, решил
подзаработать, тем более, что Ян Паулс обещал посодействовать - у него
знакомый редактор в "Советском экране". - Нет... Не знаю, как писать о
тебе. Наверное, о Самборове легче было бы. Но у меня задача другая. Ну-
жен материал о молодых.
- Тогда просто, - прищурился Костя. - Значит, так... В своей первой
ленте "Полнолуние" начинающий режиссер затронул волнительную для всех
нас тему охраны русского леса, так глубоко и полно раскрытую старейшим
советским писателем Леонидом Леоновым. Молодые кинематографисты. Какие
они? Какие проблемы находятся в центре их внимания? На остром конфликте
между новым и старым молодые авторы, из которых следует особо выделить
старейшину операторского цеха Бориса Карловича Юрловского, работавшего
еще с Дзигой Вертовым, исследуют разные характеры, рассматривают через
объектов киноаппарата...
- Перестань, я так никогда не напишу, - прервал я Костю.
- Но зато финал фильма, апофеоз апогея, это победа добра над злом,
рассвет на вырубленной делянке и молодые побеги будущего леса.
- Пусть так профессиональный кинокритик пишет.
- Ладно, старик, шучу. Давай в самом деле о деле... Ты сценарий
фильма, который я собираюсь ставить, читал?
- Какой вариант? - спросил я тихо.
Костя глубоко затянулся сигаретой, внимательно, навскидку глянул на
меня:
- Тебе известно?
- Да.
Он откинулся на спинку кресла.
- А какой вариант ты читал?
- Оба.
- Каким образом? - жестко спросил он.
- Рассказ в "Новом мире" был опубликован два года назад, легко предс-
тавить себе, что из этого вышло. А твой вариант сценария дал мне Коля
Осинников.
- Николай?.. Тогда понятно... Ладно, хорошо. Ну и что? Твое мнение?
- Так ты же, хитрец, все поменял. Рассказ был простой, камерный, ли-
рический - он и она едут на дачу, проводят там субботу и воскресенье,
уезжают влюбленными, а возвращаются чужими друг другу людьми.
- Вот-вот, ты совершенно точно это уловил, чужими людьми, - оживился
Гашетников.
- В твоем же варианте появляется третий персонаж. Хозяин дачи. К нему
в гости и едут влюбленные герои рассказа. В электричке к девушке приста-
ют хулиганы, и третий выходит с ними, а второй остается. Драка. В тамбу-
ре. Драка тупая, под стук колес. На остановке третий падает на пол, и
автоматические двери зажимают ему шею. А хулиганы продолжают бить обезг-
лавленное тело, которое корчится в бессильных судорогах. После этого
трое проводят ночь вместе на даче. В разных углах. В страхе. Утром солн-
це и снег берут свое, и, казалось бы, забыта ночь. А на обратном пути в
Москву опять в вагоне появляются те же хулиганы. Они не бьют, просто на
ходу небрежно сдвигают третьему шапку на глаза. На вокзале трое расхо-
дятся в разные стороны. Как чужие... Их разлучил страх... Страх разлуча-
ет людей... Я знаю этот страх, Костя, холодный, животный страх, от кото-
рого слабеет тело и меркнет разум... Я хорошо помню послевоенные подмос-
ковные поезда, по которым ходили приблатненные компании... Страх, кото-
рый надо преодолеть, если хочешь быть человеком.
- Верно, старина. Вот поэтому я и назвал свой вариант "Трахома". Без
операции не обойдешься, иначе ослепнешь.
- И тебе разрешат ставить свой вариант?
Гашетников болезненно, как от зубной боли, сморщился, пожал плечами:
- Вряд ли.
- Может быть, все-таки лучше остаться в любителях?
Костя ответил не сразу:
- Ты и сам знаешь, как у нас, в Технологическом, нередко сценарий ме-
нялся прямо по ходу съемок. На "Мосфильме" же план, метраж, смета. Мне
до истинного профессионала еще далеко. То ли дело Акулов! Пришел в па-
вильон, сел в кресло, спросил, какой объектив, и уже по расстоянию до
актера знает, каким планом его снимают.
Гашетников скорчил брезгливую гримасу, изображая, очевидно, Акулова:
- Я же просил крупнее, а ты как сымаешь?.. Недавно с лесов софит сва-
лился, грохнулся прямо рядом с ним.
- Неужели сбросил кто-нибудь? - недоверчиво спросил я.
- Не думаю. Но Акулов именно так и решил, даже съемку отменил в тот
день.
- А на тебя лампы падают?
- Нет. Пока.
- Хорошо, а что такое кино, ты теперь знаешь?
- Это хороший вопрос, Валерий. Я много думал об этом. Мы с тобой ро-
дились, уже когда существовало звуковое, цветное, стереоскопическое, па-
норамное кино, но мы открыли для себя заново, что по экрану ходят люди и
движется поезд, и мы были потрясены этим чудом. А потом, когда, благос-
лови его, господи, профком Технологического института купил киноаппара-
туру, мы все время совершали открытия. Помнишь, как ты носился с гени-
альной идеей, что изображение может быть одним, а звук к нему - совсем
другим? Например, в кадре бюрократ, а в звуке хрюк. Я и сейчас уверен,
что на этом приеме можно сделать интересный фильм. Но дело-то совсем не
в приемах...
- Прием тоже важен, Костя. Пример тому - твой же этюд "черное и бе-
лое". Женщина в белом, женщина в черном, телефон и черный фон. И черная
нитка бус на белой женщине. И Стравинский... А в результате серебряный
приз на международном смотре любительских фильмов в Югославии. Ты же сам
говорил, что за этот фильм тебя и приняли на режиссерские курсы. Меня же
вот не взяли.
- В этом твой туберкулез виноват. А так поступили бы вместе еще два
года назад. Кстати, как здоровье?
- Спасибо. Не жалуюсь.
- А почему у тебя с курсами не вышло?
- Мимо сада с песнями. Про "Немую" сказали, что это пацифизм, про
"Белые горы", что это не наша философия, про "Живописца Болотникова" -
абстракция, умозрительность.
- А к кому ты попал на собеседование?
- К Чулкову.
- Знаю такого... Погоди-ка, погоди-ка... Только что на Рижской кинос-
тудии один начинающий режиссер, интересный парень, между прочим, по сце-
нарию Чулкова короткометражку поставил. Я ее видел. Героиня - контужен-
ная во время войны девушка, знакомится со студентом консерватории, лю-
бовь, прогулки по старой Риге, она приходит на концерт и начинает слы-
шать музыку вперемешку с грохотом бомбежки... Это же твоя "Немая"!
- Нет, не моя. У меня - море, солнце, пляжи... Так что же такое кино?
- Кино, кино, - вдруг завелся Гашетников, - причем здесь кино? Кино -
это ты. Неважно что: кино, книга, картина, важен художник. Есть худож-
ник-режиссер, есть художник-оператор, есть художник-артист, есть худо-
жественное кино. И не надо никакого художественного совета, если ты -
творец, если ты - художник. А может так и начать статью для "Советского
экрана"? Не пропустят... Как "Трахому" Гашетникова... Кто не пропус-
тит?..
Знакомый редактор Яна Паулса, вот кто, подумал я, садясь за статью.
Какой худсовет вы имеете в виду, скажет.
Я перечеркнул написанное и начал снова: "Молодые кинематографисты.
Какие они?.."
И опять все перечеркнул. Надо по капле выдавливать из себя раба, го-
ворил Чехов. Чтобы стать человеком. И не бояться подмосковных хулиганов.
И не бояться редактора журнала. И не бояться редактора в себе.
Глава двенадцатая
--===Свое время===--
Глава двенадцатая
Странно.
На звонки никто не ответил.
Ну, мало ли, наверное, не может отойти от сына, но когда я открыл
дверь своим ключом, то понял, что Тамара дома. На мой вопрос, что случи-
лось, ответом было равнодушное молчание. Если я появлялся в комнате, она
уходила на кухню, оттуда в ванную до тех пор, пока я не взорвался:
- Ты что, язык проглотила?
- Не ори, Сережа не выносит твоего крика.
- Может объяснишь свое поведение?
- Это не я, это ты должен объясниться, - почему-то рассмеялась Тамара
и брезгливо сморщилась. - Откуда эта гадость?
Тамара открыла сервант и швырнула на стол два конверта.
Письма Наташи.
Все ясно, подумал я, ощутив всю безнадежность и неизбежность предсто-
ящих объяснений.
- Я не могу одного понять, - с удивлением в голосе заговорила Тамара.
- У тебя же есть сын, потрясающий сын, люди на улицах останавливаются и
любуются им, а ты... С какими мучениями он мне достался, ты, конечно,
себе этого не представляешь, никто из вас еще не рожал, а ведь я помню
каждый денек Сережкиной жизни.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22