- Не надо, Валера, ты не сумеешь, принеси-ка их сюда, а лучше сразу
на кухню. Мне еще больничное белье надо простирнуть...
... Белоснежная скатерть, ровно укрывшая овальный стол, большие плос-
кие тарелки с картиной живописных развалин старого замка, тарелки с та-
кой же картинкой, но поменьше, ложки, ножи, вилки тяжелого темного в ме-
таллической вязи мельхиора, хрустальные рюмки, посверкивающие радугой,
бокалы цветного стекла на тонких ножках, зеленые, как молодая трава,
салфетки, салатница, горшочки с тушеным мясом, бутылка красного вина,
свечи...
Я разлил вино по бокалам, взялся за свой и поднял его.
Наташа ожидающе улыбалась, счастье двумя свечами сияло в ее глазах.
- Послезавтра ты станешь моей женой, Наташа, сядем мы с тобой за сва-
дебный стол вместе с родителями и друзьями... И много, наверное, будет
тостов, напутствий, советов, и может случиться так, что не будет у нас с
тобой такой вот минуты, как сейчас, когда я тебе смогу сказать глав-
ное... Я люблю тебя, Наташа, я счастлив... Я счастлив, потому что я те-
перь не одинок... Когда рухнула моя мечта стать кинорежиссером, когда я
попал в противотуберкулезную больницу, когда оказалась чужой мне Тамара,
когда сын мой Сережка фактически лишился отца - все это, удар за ударом,
загоняло меня в беспросветный тупик одиночества... Конечно, есть родите-
ли, есть друзья, есть добрые хорошие люди, есть книги, картины и музыка,
которые спасли меня, но теперь есть у меня ты, дорогой мой человек, лю-
бимая... За тебя!
Наташа слушала меня очень серьезно, с широко открытыми глазами, потя-
нулась ко мне своим бокалом, пригубила вино.
- Как же ты все красиво накрыла, вкусно приготовила, умница моя, - я
ел и похваливал. - Хорошо все-таки, когда жена умеет кулинарничать, хо-
зяюшка ты моя.
Наташа отрешенно думала о чем-то своем, но при этом смотрела, подпе-
рев рукой подбородок, как я ем, подкладывала в мою тарелку, забывая о
своей.
- То, что вкусно, это вовсе не моя заслуга - мамы, - сказала Наташа.
- А то, что красиво, - это Маринины родители из-за границы навезли...
Сервизы... Салфетки... Хрусталь... У нас-то пока своего ничего нет.
- Будет, - уверенно сказал я. - Все будет. И заграницей мы с тобой
побываем, вот увидишь. Обещаю. И еще вот что! Сейчас нам некогда, а вот
попозже мы с тобой обязательно съездим в свадебное путешествие... На па-
роходе... По Волге, например... До Астрахани и обратно... Нравится идея?
... "Сад земных наслаждений" Иеронима Босха, пятнадцатый век, наруж-
ные створки триптиха - сфера серой Земли в черной бездне космоса, за
створками распахивается зеленый ковер сада, карнавал жизни, в котором
радуются и страдают. Любят и дышат сонмы человеческих тел, диковинные
полуптицы, безобразные чудовища и изящные конструкции типа межзвездных
галактических кораблей, ревет, скрипит, грохочет музыка огнедышащего
подземного ада, куда с виселицы ведет лестница, по которой спускается
повешенный, а люди, мужчины и женщины, разнокожие, идут, едут, плавно
движутся вереницами по бесконечному кругу, вкушая огромные черничные и
клубничные ягоды, неся свою странную ношу, трансформируясь в раковины и
сов, меняя кожу на панцырь и чешую на кожу... А в подводном мире на
стебле из красных завитых лепестков повис пузырек воздуха, в котором об-
нялись двое, как ты и я, как я и ты, и в нашем единении, и в этом все-
земном единении - вечный смысл всего сущего, когда ты - это я, а я - это
ты, и наше счастье, что мы найдены друг для друга, созданы друг для дру-
га, чтобы творить любовь...
- Валера, - оглаживая в темноте мое лицо, шептала Наташа. - Муж мой,
любимый... Сказка моя...
... Мы безумно проголодались, бегали на кухню, ели прямо со сковород-
ки, пили вкусное терпкое вино, босые, радостные, первозданные... Ночь за
окном озарилась бледным зигзагом далекой молнии, через несколько секунд
пророкотал докатившийся жестяной гром, потом полыхнуло еще несколько
раз, и на город обрушилась сильным дождем первая весенняя гроза...
Шел дождь.
И пух летал.
Метался ветер.
А я был пьян
и понимал
про все на свете.
Шел дождь.
Вовсю хлестал.
И прилипал
рубашкой к телу.
А я любил
и целовал,
как ты хотела.
Шел дождь.
Его немного
в туче оставалось.
И слипся пух.
И по ногам
травою мокрою усталость.
Вдали утих последний гром.
Дорога задымилась.
Прекрасно,
что Земля - мой дом.
И я в нем жил,
от счастья пьян.
И что мне
ТАК
любилось!
Глава двадцать девятая
--===Свое время===--
Глава двадцать девятая
Узкая, в ширину просвета между портьерами, прозрачная стенка солнечного света
делила комнату пополам, проходила по подоконнику, затем, пересекая
пространство, по столу, отражаясь от темно-коричневой лакированной
поверхности, и дальше по ручке кресла, высвечивая черный, расплывшийся
инвентаризационный штамп на больничной сорочке Наташи. Как она сюда попала?
Ах, да, она же хотела ее выстирать. Неужели эта отметина на всю нашу с ней
жизнь?.. Такая же несмываемая...
Слышно было, как Наташа плескалась в ванной. Я встал, убрал постель,
и когда она в белом махровом халатике, с мокрой головой появилась из
ванной - на кухне уже сопел чайник, потрескивая маслом, жарилась яични-
ца, поднатужившись, выстреливал поджаренные хлебцы тостер.
Утро субботы прошло в хозяйственных заботах - мы ходили по магазинам,
закупали продукты, воду, вино, отвезли все это к моим старикам, мать,
конечно, усадила нас за стол, накормила обедом, и только где-то часа в
три мы поехали к себе.
По пути из метро неожиданно решили зайти в расположенный поблизости
кинотеатр. Шел фильм "Здравствуй и прощай". Мы сидели в темном зале,
прижавшись друг к другу, а на экране разворачивалась немного грустная
история любви сельского милиционера к "соломенной" вдове, муж которой
ушел на заработки, в город, да так и сгинул. "Вдова" была крепкой, стат-
ной, полной силы, налитой здоровьем свежести, дом ее сиял чистотой и
светился уютом, в огороде наливались соком помидоры да яблоки, а умело
подобранные в икебану цветы украшали быт героини.
Я смотрел на экран и, зная на своей собственной шкуре, как это дела-
ется, ясно представлял себе, как большая съемочная группа - художники,
декораторы, гримеры, костюмеры - белили потолки и стены, лакировали по-
лы, крахмалили занавески, покрывала, подзоры, накидки, строили, драили,
кропотливо подбирали все эти абажуры, половички, мебель. Самой героине
да еще при условии скудости ассортимента товаров в наших магазинах, ко-
нечно же, ни за что не суметь бы и работать в колхозе от зари до зари, и
вести собственное хозяйство, и содержать дом в таком ажуре. Или ис-
кусство обязательно должно быть красивее, чем жизнь?
Обо всем этом я и сказал Наташе, когда мы вышли из кинотеатра.
- Ну, почему, Валера, - возразила она, - может быть, авторы хотели
показать, какая она хорошая хозяйка, чем она и пленила сердце одинокого
милиционера. И потом, ей такая жизнь по плечу - она же сильная, здоровая
женщина... Не то, что я у тебя...
- Не говори глупостей, - перебил я ее. - Причем тут ты?
Сравнила себя с какой-то колхозницей.
- Это не имеет значения, колхозница или космонавтка, милиционер или
кинорежиссер, все мы - люди, и, по-моему, только страдание или болезнь
заставляют человека остро почувствовать, задуматься, вспомнить, оценить,
что значит для него "здравствуй", а что значит "прощай"...
"Здравствуй - значит, здравствуй, жизнь, а прощай - значит..." - по-
думал я, но ничего не сказал вслух. Я испугался продолжить эту мысль, я
ощутил, что мы с Наташей не соответствуем окружающему нас миру людей,
для которых естественно, как дыхание, просто не помнить о "прощай", и
поэтому они не так понимают нас, а мы их, и в наших разговорах с Наташей
есть запретная тема, тема "прощай", и надо постоянно думать об этом,
чтобы случайно ничем ей не напомнить о предстоящей операции, об опаснос-
ти...
Я замолк, попытался припомнить что-нибудь смешное, непритязательное и
веселое, как детский крик на лужайке, но в голову лезла всякая чушь, ко-
торая, как мне казалось, только подчеркивает, усугубляет остроту нашей
ситуации. Когда же станет легче?
И я ужасно обрадовался, когда к нам пришла Марина.
- Проходите, не стесняйтесь, будьте как дома, - пригласил я Марину в
комнату.
- Быть у себя дома, как в гостях, это, действительно, что-то но-
венькое, - усмехнулась она. - Хотя, ты же знаешь, Натуся, что всю жизнь
я чувствовала себя дома, как в гостях, и только у тебя, у твоей мамы,
как дома.
- Не придумывай, - пропела Наташа. - Давай-ка лучше раздевайся ско-
рей, будем чай пить. С пирогами. А ты, Валера, развлекай хозяйку, пока я
чайник поставлю.
Наташа прошла на кухню, Марина села в кресло, нога на ногу, а я - на
стул за столом.
Помолчали немного.
- Полы подметены, посуда вымыта, цветы политы, - доложил я, не зная,
с чего начать разговор. - Как поется в песне, порядок в танковых войс-
ках.
- Вольно, - словно офицер солдату скомандовала мне Марина и улыбну-
лась. - Живите, ребята, и радуйте друг друга. Были бы счастливы.
- Нам с Наташей для полнейшего счастья совсем немного не хватает, -
вздохнул я. - Операцию перенести да квартиру получить... Как у вас хоро-
шо, уютно... Нам так ужасно нравится у вас...
- Ужасно - чисто женское слово, - поправила меня Марина.
- Никогда так не говорите. Оставайтесь мужчиной не только на деле, но
и на словах. Нравится говорите?
- Ужасно, - сказал я.
Она обвела взглядом комнату.
- Ничего, конечно, - сдержанно согласилась Марина, - но я бывала в
домах и побогаче, не чета этому.
- А где ваши родители работают?
- Работали, - медленно, после паузы ответила Марина. - В Минвнештор-
ге. Заграницей всю жизнь. Последний раз в Египте. Полгода назад, возвра-
щаясь, погибли в авиакатастрофе. Об этом даже в газетах писали. Не слы-
шали?
- Нет, - также медленно, после паузы, выдавил я из себя.
- Вы меня извините, я, честное слово, не хотел...
- Понятно, что не хотели, - спокойно согласилась Марина.
- Что поделаешь...
Из кухни появилась Наташа. С подносом в руках. Чем-то неуловимо на-
помнившая статную даму - жену экономиста Папастова, к которому мы прихо-
дили во время выборов со Светланой Ветлугиной.
Я поднялся, чтобы помочь ей.
- Обожди-ка, подруга, со своим чаем, успеется, я тебе тут сюрприз не-
большой приготовила.
Марина скрылась в передней, откуда вернулась с пластиковым пакетом в
руках, на котором по-иностранному было написано "Березка". Оценивающе
взглянула на меня.
- Пойдем-ка лучше в ванную, - решительно кивнула она Наташе. - А вы,
молодой человек, пока готовьтесь к чайной церемонии. Мне сейчас не нали-
вайте, я пью только горячий чай.
Вернулись они минут через пятнадцать. Сначала Марина прошла через
комнату, по пути схватив меня за рукав, и поставила рядом с собой.
Потом в дверях появилась Наташа.
В белом платье.
В белых туфлях.
Невеста моя...
- По-моему, то- что надо! - одобрительно прищелкнула языком Марина. -
А?!
И подтолкнула меня локтем:
- Что скажете, молодой человек?
Я молча выставил кулаки и с силой оттопырил вверх большие пальцы обе-
их рук.
- Ты представляешь, Валера, словно на меня пошито, - залившись румян-
цем, тихо заговорила Наташа. - И ничего, совсем ничего переделывать не
надо.
- Я, конечно, знаю твой размер, но тоже боялась, что не угадаю, -
сказала Марина. - Правда, не страшно, поменяли бы завтра, время пока
есть.
- Это, наверное, дорого? - спросил я.
- Ерунда, - отмахнулась Марина. - Дорого - не дешево. Счастье не в
деньгах, счастье в их количестве, как говорит один мой знакомый. Теперь
можно спокойно чаю попить. Я книжку читала про чайную церемонию - в Япо-
нии целый ритуал, оказывается... Вы, Валерий, случайно не были в Японии?
Марина по-великосветски, рассеянно-приветливо одарила меня улыбкой.
Так, словно само собой разумелось, что для меня поехать в Японию так же
просто, как на Яузу "зайцем".
- Перестань, Марина, - рассмеялась Наташа. - Спасибо тебе огромное за
подарки, и лучше перейдите на ты, ребята, вы же мои самые близкие люди.
Марина фыркнула и отрицательно покачала головой:
- На брудершафт мы с Валерием не пили, а чтобы на настоящее ты перей-
ти, это надо, как нам с тобой, с детства дружить. Помнишь наш комму-
нальный Шанхай в Марьиной Роще, а Натуська? Один сортир на тридцать зад-
ниц. Раньше квартирка одной тете Фросе принадлежала, а доживала она свою
старость в чулане с маленьким окошком, никому не нужная. Но барыней, как
была, так и осталась. И жа-а-адная...
- Пожалуйста, не преувеличивай, Марина, все люди к старости становят-
ся совсем как дети. И она была старенькая и больная. Жалела я ее очень.
- Это точно, жалела, пропадала ты в ее каморке частенько. Не то, что
я.
- Тетя Фрося любила рассказывать мне, как ее насильно замуж выдали.
За нелюбимого.
Марина саркастически усмехнулась:
- Меня бы кто выдал. Можно и насильно. Согласна. Хотя, какое же это
насилие, если согласна... Что-то заболтались мы с вами, дети мои. Прове-
рим-ка лучше, как молодой наш человек стол сервирует... Ошибочки, оши-
бочки допускаете... Ножи надо класть лезвием вовнутрь, десертная ложечка
сверху, все по ранжиру, все по протоколу, чтобы минимум движений за сто-
лом с приборами делать, не звякать, не звенеть бокалами, не греметь по-
судой, иначе официанты сбегутся, соседи заметят, что невоспитанный вах-
лак вы, молодой человек. На двоечку работа.
- Подумаешь, нож не так положил, пальчик не оттопырил, глазки не за-
катил, - я готов был обидеться на Марину.
- Неправда ваша, дяденька, - с интересом взглянула на меня Марина и
нравоучительно добавила: - в жизни все надо знать, все уметь делать са-
мому. И делать хорошо. Как Мэри Поппинс.
Марина неожиданно заливисто расхохоталась:
- А ведь он у тебя зеленый еще совсем, Натуся, и чувствительный,
весьма чувствительный, ох, и трудно будет вам, ребятки, в жизни. Не ро-
бейте, месье, не тушуйтесь, сэр, все о¦кей.
Она тряхнула головой.
Цыганистая брюнетка в отличие от моей светловолосой Наташи. Черное и
белое. Что их связывает, кроме детства? Или подругами обязательно стано-
вятся женщины, внешне и внутренне, казалось бы, диаметрально противопо-
ложные? Женская дружба, наверное, понятие особое, живущее по своим зако-
нам и коренным образом отличающееся от мужского братства. Они нуждаются
друг в друге, потому что неуверены в себе - кто подскажет, как я сегодня
выгляжу, что надеть, чтобы нравиться, чтобы быть в центре внимания? Ко-
нечно, подруга. Подруга всегда предупредительна, ласкова, внимательна,
подруге доверены самые тайные тайны. Подруге нравится эта власть, и она
не станет делиться ею с другой... С другими... Со мной, например. Я для
Марины - соперник. Если, не дай бог, мы с Наташей поссоримся, то она
пойдет к Марине. И еще неизвестно, что ей та насоветует... Треугольник.
Мужчина - Женщина - Подруга. Бермудский... Похоже, что я ревную Наташу к
ее подруге...
Марина шумно вздохнула:
- Мое воспитание - тяжелое наследие прошлого, - сказала она, обраща-
ясь ко мне. - Среда, как говорится, дурно влияла на меня. Родители,
светлая им память, укатили в гниющий ад проклятого капитализма, а ма-
ленькую девочку-дюймовочку сдали в интернат. Школы не было для советских
детей в Токио, понятно?.. Домаригато, что по-японски спасибо большое
значит... Чему же мы в нашем славном интернате обучались? Науки в голову
не лезли, да и кому они нужны, если тебе с детства в голову вдалбливала
мамаша, что для девушки важнее всего красиво одеться, модно причесаться,
элегантно накрыть на стол, умно вести светскую беседу, и все это для то-
го, чтобы точно в сердце поразить свою цель, свою добычу - мужа, который
увезет тебя заграницу, где ты горя не будешь знать. Такие вот были мои
университеты. Неофициальные. Интернатские. Учила жизнь. Детки в интерна-
те четко делились на тех, у кого родители в капстранах работают, у кого
- в соцстранах. Капиталисты и социалисты. Самая тяжелая, самая нервная,
истеричная пора для детишек - встреча после каникул: кто кому что пона-
вез, кто куда съездил к мамочке, к папочке... Кто в Париж, а кто и к
тетке в Тамбов... Есть разница, не так ли?.. Ченч шел... Обмен значит...
Меняли не только барахло, меняли душу, тело... Преподавателей просто по-
купали... Дешевка - она и есть дешевка...
Марина умолкла.
Молчали и мы.
- Что-то непохоже на меня, - сказала она наконец. - А случилось, надо
же... Вы меня не слушайте, просто завидую я вам, ребята, и праздник ваш,
честное слово, не хотела испортить, да так уж вышло.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22