Прежде чем уйти, Лаи Цин поклонился старику, выражая ему свою благодарность, но тот отвернулся и произнес равнодушно, словно не понимая, о чем идет речь:– Слова уже улетучились из моей памяти, и я не помню, о чем мы говорили.Лаи Цин медленно побрел домой и впервые за долгое время размышлял не о текущих делах, а о поступке, который ему предстояло совершить. В дверях его встретила Энни. Рукава на ее блузке были закатаны, и комната Лаи Цина буквально сверкала чистотой, но он сразу почувствовал, что Энни чем-то обеспокоена.– Фрэнси очнулась, – заговорила она возбужденно. – Она приняла микстуру и выпила немного рисового отвара. Потом я поговорила с ней о ребенке. Она рыдала у меня на плече, но, тем не менее, ей стало легче. Я также сообщила ей, что нам необходимо уехать из города, но она только покачала головой и сказала, что никогда не покинет вас.– Я сам поговорю с ней.Фрэнси неподвижно лежала на кровати, крепко сжав руки в кулаки. Глаза ее были закрыты, но, казалось, она не отдыхает, а излучает скрытое напряжение. Лаи Цин присел рядом с ней на корточки и взял ее руку в свои.– Сэмми Моррис больше не причинит тебе зла, – сказал он. – Это я, Лаи Цин, обещаю тебе. Ты веришь мне, Фрэнси?Она утвердительно кивнула, но веки ее по-прежнему оставались плотно сжаты.– Тебе пора уезжать, сестренка, – снова заговорил Лаи Цин. – Твой жизненный путь будет продолжаться дальше без меня. Подобно сыночку, Филиппу Чену, твой ребенок должен воспитываться среди ему подобных. Он должен узнать культуру твоих соплеменников и занять свое место среди них.Фрэнси по-прежнему лежала молча, а он продолжал убеждать ее ласковым голосом в том, что она, как всякая мать, прежде всего обязана думать о своем ребенке. Он говорил, что рядом с ней будет Энни, да и он не оставит их своими заботами, поскольку они навсегда останутся членами его семьи. Тем не менее ей необходимо уехать.Она прижала его руку к своему лицу.– Ты мой друг, – прошептала она, – я никогда тебя не оставлю.Их взгляды встретились, и они, не отрываясь, целую минуту вглядывались друг в друга. Потом Лаи Цин сказал:– Тогда мне придется кое-что тебе рассказать. Выслушай меня внимательно, и ты поймешь, что у тебя нет выбора.Она прижалась щекой к его руке и продолжала доверчиво смотреть на него, пока он рассказывал повесть, запечатленную в глубине его души.– Моя сестра Мей-Линг и я были рождены в нищете, и матерью нашей была наложница Лилин. Наш отец, Ки Чанг Фен, к тому времени был уже пожилой человек шестидесяти лет, седоволосый, сгорбленный и жестокий. Его первая жена умерла, дав жизнь пяти сыновьям, и он почти сразу же женился вторично, поскольку хотел еще сыновей. Видишь ли, у нас считают так – чем больше у человека сыновей, тем больше у него гарантий, что он не будет нуждаться в старости. Вторая жена отца была молодой и красивой, но оказалась на удивление капризной и ленивой, так что отец проклял день, когда женился на ней. Дом превратился в настоящий свинарник, а новая жена, по слухам, целыми днями курила опиум и принимала молодых любовников, выставляя отца полным дураком перед людьми, хотя тот и колотил ее каждую ночь в тщетной надежде наставить на путь истинный.Тогда отец стал наводить в деревне справки, не продает ли кто в округе «муй-цай» – молодую девушку, которую родители согласились бы за деньги отдать в рабство. Лилин было тринадцать лет от роду, а ее родители были настолько бедны, что согласились уступить ее за мизерную сумму в сорок юаней, лишь бы только не кормить ее каждый день.У Лилин было нежное овальное лицо, длинные блестящие черные волосы до талии и большие темные глаза. Отец, правда, довольно скоро превысил права, которые давала ему уплаченная за девушку ничтожная сумма в сорок юаней, и сделал ее своей наложницей. Относился он к ней жестоко – бил каждый день, хотя она и старалась угодить ему, как могла, и работала изо всех сил. Ее заставляли убирать жалкие комнатки бедного крестьянского жилища, готовить пищу для всех и стирать грязные тряпки для всей семьи. Кроме того, ей приходилось угождать молодой жене и глупым сыновьям отца, которые пытались подражать ему и относились к ней соответственно. Она же только вежливо кланялась и обещала стараться еще больше, чтобы угодить им, поскольку была куплена для тяжелого труда и не имела никаких прав.Лаи Цин немного помолчал, глядя на Фрэнси, и продолжал:– Когда Лилин поняла, что беременна, она стала молиться, чтобы еще не рожденное дитя оказалось мальчиком, поскольку сын наложницы, хотя и причислялся к низшим из низших, тем на менее был в лучшем положении, чем девочка, рожденная от «муй-цай». Лилин стала работать еще больше, еще лучше, при этом она не спала по ночам, чтобы успеть сшить пару полотняных туфель, которые старший сын, мальчик тринадцати лет, потом продавал на рынке. Отец занимался тем, что присматривал за большими белыми утками, принадлежавшими деревенскому помещику, и регулярно сопровождал их на пруд, где они до одури бултыхались. Сыновья же работали кто где – иногда собирали и складывали в кучи листья шелковичного дерева, а иногда по колено в воде высаживали побеги светло-зеленого молодого риса.Лилин почувствовала первые схватки за работой – она укладывала вареный рис в специальные ящички для еды, которые братья забирали с собой в поле. Когда боль стала нестерпимой, она поняла, что ребенок вот-вот должен родиться. Тогда она пошла и легла на матрас. Никто не пришел ей на помощь в эту минуту, даже жена отца, хотя она отлично слышала крики Лилин. Наконец, ребенок родился, но это оказалась девочка. Лилин очень горевала, но, по крайней мере, теперь у нее появилось существо, которое она могла любить, в надежде, что ребенок со временем отплатит ей тем же. Она назвала девочку очаровательным именем Мей-Линг, а фамилию взяла нашу, родовую, Ки.После рождения ребенка Лилин стала трудиться еще больше, чем прежде, хотя представить себе это почти невозможно. Ей приходилось, помимо обычной работы, еще и ухаживать за ребенком, а главное, она должна была делать это как можно незаметнее и постоянно следить за тем, чтобы ребенок не плакал, поскольку никто в доме не потерпел бы такого неудобства.Однажды ночью она услышала, как Ки Чанг Фен ругался со своей второй женой. Их голоса срывались от ненависти друг к другу. Жена отца высмеивала его и называла глупцом, при этом сладковатый запах от ее опиумной трубки проникал сквозь тонкие перегородки, служившие в доме стенами, разделяющими комнаты. Голоса становились все громче и громче, а потом внезапно в их комнате наступила тишина. На следующее утро отец заявил, что его жена умерла, накурившись опиума.Лилин помогала прибирать покойную для похорон и не могла не заметить синяки на ее шее. Старик, правда, поспешил прикрыть кровоподтеки шелковым шарфом, но Лилин с тех пор уверилась, что Чанг Фен убил собственную жену.Она решила как можно реже попадаться под руку сердитому хозяину и пыталась держаться от него в стороне, но старик после смерти второй жены стал еще более жестоким и сварливым. Даже его собственным сыновьям приходилось сносить постоянные оскорбления, как, впрочем, и удары хлыста, которыми он щедро потчевал не только уток. При этом он время от времени не забывал заявлять свои права на наложницу, которых, в сущности, никогда не имел. Через три года она родила сына. Столь горячо ожидаемого мальчика Лилин назвала Ки Лаи Цин.«У меня достаточно сыновей», – равнодушно сказал старый тиран, когда она с гордостью показала ему ребенка.Лаи Цин замолчал. Насупясь и уставившись в пол, он вспоминал свою несчастную мать.– Ей всего-то исполнилось тогда семнадцать лет, – проговорил он с печалью в голосе. – И она никогда не любила этого человека. Он взял ее против ее воли, и ей не хотелось иметь от него детей. Но после того как они родились, она полюбила их всем сердцем. Она продолжала убирать дом, стирать белье и готовить пищу для всей семьи, но при этом у нее появилась отдушина – Мей-Линг и Лаи Цин, которым она отдавала всю свою любовь. Самой Лилин хватало в день миски риса с ничтожной горсткой вареных овощей, но теперь она стала следить, чтобы в мисочки детей, хотя бы время от времени, попадали кусочки мяса и рыбы. Она обучала малышей различным детским играм, старалась не отлучаться надолго и постоянно твердила детям, что она их любит. Она придумала для них забавные прозвища – Мей-Линг звалась «маленькое сокровище», а Лаи Цин – «маленькая слива». Они спали рядом с ней на ее матрасе, а перед сном она им пела колыбельные песни, расчесывая свои длинные волосы.Мне было уже почти четыре года, когда родился Чен, и я, помнится, смеялся над его крохотным личиком, похожим на сморщенный блинчик. Мей-Линг и я любили малютку и помогали матери ухаживать за ним, хотя к тому времени и сами уже усердно трудились на рисовом поле. Но судьба и воля богов не позволили маленькому Чену выйти из младенческого возраста, и день, когда он умер, стал для меня самым печальным в жизни. А через год умерла и наша мать. Мне тогда было семь, а Мей-Линг десять лет, – Лаи Цин печально покачал головой. – Даже сейчас я не знаю, что с ней случилось, просто как-то утром она не проснулась – и все. Я помню, как смотрел на нее, еще не понимая, что произошло, и недоумевал, почему она ничего не отвечает на мою просьбу дать мне поесть. И еще я помню, что даже после кончины на ее лице лежала печать неизбытой усталости. Можно сказать, что Ки Чанг Фен замучил ее непосильной работой до смерти.Наша мать не удостоилась даже приличного погребения. В конце концов, она была всего лишь «Муй-цай» – рабочая лошадь. Ки Чанг Фен заявил старейшинам деревни, что не может купить для нее гроб по причине крайней бедности, и ее просто завернули в соломенный мат, на котором она лежала после смерти, и, завязав его у головы и ног, быстренько закопали. Ты не можешь себе представить, насколько человек теряет лицо даже после смерти, если его похоронили подобным образом, – нашим с сестрой стыду и скорби не было границ. Семья же не соблюдала и видимости траура, и уже на следующий день мы вышли на работу в поле, как обычно. Таким образом, Мей-Линг и я оказались без всякой защиты перед лицом нашего злобного и деспотичного отца.Тут Лаи Цин надолго замолчал, и лицо его сделалось бесстрастным и равнодушным, словно маска. Фрэнси, которая слушала его печальный рассказ затаив дыхание, позабыла на время о собственных страхах. Нежно сжав его руку, она произнесла со всем участием, на какое только была способна:– Бедный Лаи Цин, в каком безжалостном мире ты родился и жил.– Я думаю, твоя судьба ничем не отличалась от моей, просто ты родилась в богатой семье, а я – в беднейшей из бедных. Жестокость и бесчувственность наших отцов были одинаковы, и только любовь наших матерей, пусть и на короткое время, но дала нам понять, что жизнь может быть иной. Поэтому ты, как будущая мать, должна прежде всего думать о ребенке, который скоро появится на свет. Тебе нужно отдать ему всю свою любовь, чтобы он стал сильным и крепким духом. Помни, что у твоего будущего ребенка нет отца, и только ты в состоянии объяснить ему, что такое любовь, и научить его этой любви. Если же этого не произойдет, твое дитя унаследует нашу незавидную судьбу.Энни, которая тоже слышала повествование Лаи Цина, думала в этот момент о своей молодости, которая ушла вся, без остатка, на заботы по дому и уход за престарелым эгоистичным отцом. Он ничем не ответил на беззаветную преданность дочери – ни словом, ни даже жестом приязни. Она прекрасно понимала, что имел в виду Лаи Цин, говоря об одиночестве детей, живущих без матери, и была с ним согласна.Сердце Фрэнси было настолько переполнено, что она не могла говорить. Великая мудрость Лаи Цина снова указала ей выход из темного тупика отчаяния. Она не станет больше думать о себе и растравлять свои раны – ей предстоит позаботиться о ребенке, и тут ей понадобятся все ее душевные силы, вся любовь и вся нежность. Фрэнси догадывалась, какого душевного напряжения стоила Лаи Цину эта исповедь. Но она также знала, что он рассказал ей далеко не все и, может быть, главное по-прежнему было сокрыто в его сердце и еще не скоро выйдет на свет. Глава 20 Сердце Энни екнуло, когда наемный шарабан, круто накренившись, в последний раз совершил рискованный поворот и выбрался на узкую каменистую дорогу, ведущую к ранчо Де Сото. На вид здание оказалось даже хуже, чем она предполагала, но лицо Фрэнси буквально засветилось, когда Энни сообщила ей, что они подъезжают. Энни знала, что для ее подруги это ранчо – лучшее место на свете и с ним связаны самые счастливые воспоминания в ее жизни. Там они провели незабываемые месяцы вместе с матерью. «Мама оставила ранчо мне, – упорно твердила Фрэнси. – Я прочитала об этом в газетах, где говорилось о завещании моего отца. Правда, я не обращалась к адвокатам, чтобы заявить свои права на него, потому что боялась, как бы Гарри не узнал о том, что я жива. Но он никогда не ездит сюда – сюда вообще никто не ездит. Ранчо – это именно то место на земле, где я хотела бы дать жизнь моему ребенку».И вот спустя два дня после отъезда из Сан-Франциско они добрались до ранчо Де Сото. На мили вокруг не было ни одного дома, да и само ранчо, казалось, вот-вот обрушится. Но Фрэнси ничего этого не замечала.– Согласись, Энни, – спросила она подругу с чувством огромной радости, – разве это не самый великолепный дом, в котором тебе когда-либо доводилось жить?Энни мрачно рассматривала мало приспособленное к обитанию в нем жилье, зияющие провалы окон с выбитыми стеклами и дряхлую, насквозь прогнившую деревянную лестницу со сломанными ступенями.– Думаю, мы сможем как-нибудь починить все это, – улыбнулась она Фрэнси, но в голосе ее сквозило сомнение.Фрэнси выбралась из шарабана и быстрыми шагами направилась к дому. Взойдя по шатким ступеням, она оглянулась и мечтательным взором окинула расстилавшуюся перед ней долину, зеленые луга и позолоченные солнцем холмы в отдалении. Она даже ухитрилась услышать гогот гусей на дальних прудах, ржание лошадей и кожей ощутила бодрящую прохладу свежего ветерка.– Здесь ничего не изменилось, – произнесла она, сияя от счастья. – Я всегда чувствовала себя тут свободной, когда беспечно наслаждалась длинными летними днями или коротала зиму, сидя у огня рядом с мамой. Это мой единственный настоящий дом.Дверь оказалась не заперта, и Фрэнси вошла внутрь, медленно ступая по пыльным половикам. Она переходила из комнаты в комнату, улыбаясь своим мыслям и воспоминаниям о том далеком времени, которое продолжало жить в ее памяти. В ее воображении возникла маленькая гостиная в мягком свете старой пузатой печурки, мать в ее вечном кресле на колесиках и малютка Фрэнси, притулившаяся у ее ног. Она вспомнила и Принцессу, важно возлежавшую рядом на вышитом коврике. В памяти Фрэнси занимал свое место и длинный, выскобленный добела стол на кухне, наполненный вкуснейшими ароматами свежеиспеченного хлеба и жарившихся на вертеле цыплят, румяных яблок, зеленых грецких орехов и черного дымчатого винограда.Войдя в спальню матери, она, к своему удивлению, не испытала грустного чувства – наоборот, сквозь выбитые стекла проникал ласковый свет угасающего дня, и ее мать предстала перед ее мысленным взором как живая – оживленная, темноглазая, с ярким румянцем на щеках, лежавшая на резной деревянной кровати с вышитыми белыми подушками. Атмосфера счастья и любви, оставшаяся от прошлых дней, по-прежнему окутывала уставшую и измученную Фрэнси в этой комнате.– Здесь все так же, как было, – еще раз повторила она, вздохнув. – Я так рада. Ничего не изменилось.Практичная Энни со скептическим видом приподняла бровь. Она видела лишь то, что Фрэнси восхищается старым полуразрушенным домом, в котором почти наверняка протекает крыша, и была даже не в состоянии представить, как будет выглядеть этот дом, если с него соскрести все наслоения, оставленные непогодой и временем, и отмыть многолетнюю застарелую грязь. Но она, по крайней мере, радовалась, что Фрэнси счастлива снова.– Не волнуйся, – сказала Энни подруге, – мы быстро приведем ранчо в порядок.Но на самом деле она даже не знала, с чего начать. Внезапно Энни забеспокоилась и прислушалась – явственно раздавался топот копыт, приближавшийся к ранчо.– Я знаю, кто скачет! – воскликнула Фрэнси, бросаясь к двери.Морщинистый, небольшого роста мужчина, привязывавший лошадь к коновязи, обернулся на звук ее голоса и с удивлением посмотрел на Фрэнси.– Зокко, – закричала она, сбегая к нему по ступенькам, – неужели ты не помнишь меня?– Мисс Фрэнси? – неуверенно проговорил он. Она рассмеялась и с разбегу обняла его.– Да, Зокко, да, это я. Приехала вот, наконец, после стольких лет. Снова приехала домой!Фрэнси с доброй улыбкой смотрела на него – Зокко уже не был тем молодым парнем, каким сохранился в ее воспоминаниях.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71