Выглянула некстати луна, идти было чуть больше часа, но ни страха, ни дрожи
директор не ощущал. Он хорошо знал эту тропу и шел в темноте довольно легко,
лишь изредка посвечивая фонариком. Наконец миновал последний подъем и в
рощице на берегу увидел горевший огонек. Директор приблизился, впрочем,
теперь чуть с меньшей долей уверенности, но никакие огоньки остановить его
не могли. Кладбище было просторным - на нем стояли мощные, коренастые, как
боровики, кресты, а смутивший его огонек освещал могилу Евстолии. Там
теплилась лампадка.
Илья Петрович достал лопату и приготовился копать. Он собирался взять одну
из косточек и отослать в Москву, в лабораторию своего института, чтобы там
установили точный возраст и дату захоронения останков.
Над головой летали бесшумные птицы, ухала сова, луна мертвенным светом
озаряла кладбище. Илья Петрович испуганно озирался по сторонам. Он боялся не
призраков, но живых людей. Однако никого не было на кладбище в этот
неурочный час. Он начал копать быстрее. Вот-вот лопата должна была ткнуться
в гроб, как вдруг ему почудилось, что хрустнул сучок и послышались шаги.
Илья Петрович вздрогнул и обернулся: из темноты на него смотрели выпуклые
глаза.
Директор приготовился к самому худшему, но вместо криков, возмущения и
ярости услышал спокойный, благожелательный голос:
- Что, Илья Петрович, решили мощи на анализ отправить? Не утруждайте себя
понапрасну - это те самые.
Обладателя этого не отличавшегося никакими приметами местного говора голоса
Илья Петрович узнал сразу же и в первый момент испытал невероятное
облегчение от того, что на месте преступления его застали не сектанты, а их
обманщик. Во всяком случае, можно было надеяться, что прямо здесь и сейчас
убивать его за святотатство никто не станет.
- Я так и знал, что вы сюда придете,- сказал самозванец с удовлетворением.
- Что вам угодно? - спросил наконец опомнившийся директор, резкостью
прикрывая свое смущение.
- Я слышал о вас много хорошего и имею намерение побеседовать и уберечь вас
от некоторых ошибок,- мягко ответил самозванец.- Такой директор, как вы,-
большая удача для здешней школы. Хотя сомневаюсь в том, что здешняя школа -
большая удача для вас.
Он не спеша достал трубку, набил ее пахучим табаком и с наслаждением
затянулся.
- Признаться, больше всего страдаю от невозможности покурить. Я, Илья
Петрович, знаю, что вы меня циником считаете. Но обстоятельства так
сложились, что в этой глуши на тысячу верст вокруг мы с вами - два
единственных интеллигентных человека, не изменивших своему призванию. Отчего
бы нам не побеседовать на интересную тему? Однако прежде я предлагаю вам
закопать могилку и не тревожить прах мертвецов. Не ровен час кто узнает,
скандала же не оберешься.
Педагог стиснул зубы.
- Я приветствую ваше желание дойти до самой сути. Ведь действительно
странная история. Вы уже составили для себя какое-нибудь предварительное
объяснение?
- Нет,- процедил Илья Петрович.
- А ученикам что говорить станете?
- Вам какое дело?
- Да, незавидное у вас положение. Станете утверждать, что просто
случайность,- кто поверит? А может быть, все-таки признаете, что произошло
чудо?
Илью Петровича передернуло, но чересчур нагловатый тон этого человека, точно
намекавшего на некие скрытые обстоятельства, не позволял ему просто уйти.
- Я давно за вами наблюдаю и признаюсь, любопытный вы человек. Весьма
любопытный. Только сами себя плохо знаете. Это ведь на поверхности так:
молодой педагог, энтузиаст сам выбрал такую долю - после института едет в
глушь, учит детишек и от всяких соблазнительных предложений отказывается. А
если поглубже копнуть, тут же драма оскорбленного самолюбия. Не взяли вас в
аспирантуру, вы и обиделись, захотели всему миру доказать, что из себя
представляете, прославиться и оседлать белого коня. Вы небось еще и пишете
что-нибудь тайком, в журналы посылаете, вам отказывают, вы на
литконсультантов злитесь и себя гением мните.
От возмущения и неожиданности, но более всего недоумевая, откуда этому
человеку могут быть известны подробности его биографии, молодой автор
раскрыл рот и не знал, что возразить.
- А годы-то идут. Звезда ваша припозднилась и не восходит. Уж столько лет
директорствуете. Надоело, поди, но опять же самолюбие не дает никак
признаться, что сгоряча не за свой гуж взялись, и оглобли поворотить.
Сверстники ваши тем временем диссертации защищают, устроились в местах
почтенных, иные и за границу ездят. А вы задачу себе поставили - бедных умом
сектантов одолеть. На что вам темные старики? Чем помешали?
- Вам этого не понять.
- Охотно верю. Но задумайтесь над одной вещью: ни государи-императоры, ни
советская власть со всеми ее ЧК-ГПУ-НКВД-КГБ Бухару не взяла. Где ж вам-то
тягаться? Умные люди говорили: оставьте их в покое.
- Да кто вы такой, чтобы мне советы давать? - спросил директор в бешенстве.
- Я оказываю старцу Вассиану некоторые услуги,- уклончиво ответил
самозванец.- И вот что хочу вам сказать. Вашему вымороченному поселку сорок
лет, и рано или поздно его закроют, а Бухара останется. Не вы первый с нею
боролись, и не вы первый сломаете на ней голову. В скиту считают, что
отроковица принадлежит им, так смиритесь с этим и не препятствуйте тому, что
должно свершиться.
- Вот оно что? - пробормотал директор, с трудом сдерживая ярость при одном
только упоминании Маши.- Девочка им потребовалась, и ради этого они целый
спектакль устроили! Вы думаете, не понимаю я, зачем ваш старец все это
затеял?
- Ну и зачем же?
- Затем, что ему нужны чудеса, чтобы держать в повиновении свою секту,-
раздельно и в то же время как-то придушенно произнес директор.
- А вы не так уж и просты, как кажетесь,- пробормотал самозванец.
- Так вот передайте там, что девочку они никогда не получат. Я, если надо
будет, до Москвы дойду.
- Вы что же, всерьез думаете, что со скопидомкой-матерью и отцом-алкоголиком
ей лучше?
- Не вечно она с ними будет. Девочка умная, кончит школу - учиться поедет. Я
ее в институт сам готовить стану.
- В том, что сами, я не сомневаюсь,- усмехнулся самозванец.- Но представьте
себе, что отроковица избрана для совершенно иных, нежели вы наметили, целей.
- Каких еще целей? Что вы мелете?
- Если бы, Илья Петрович, мы могли знать цели Провидения,- назидательно
заметил пришелец,- наша жизнь приобрела бы совсем иной вид.
- Я в Провидение не верю,- надменно сказал директор.
- А вот это напрасно. Подобное легкомыслие может иметь самые печальные
последствия.
- Но вы-то ведь тоже не верите? - спросил Илья Петрович, в упор глядя на
курильщика.
- Здесь вы ошибаетесь. Я верю, хотя и на свой манер,- возразил тот
спокойно.- А не угодно ли вам будет, милый мой сочинитель, послушать одну
историю?
- Не угодно! - отрезал директор.
- Илья Петрович,- проворковал самозванец проникновенным голосом,- я бы не
стал задерживать ваше внимание, если бы эта история не проливала отчасти
свет на то, что здесь произошло.
- Бросьте юлить! Если что-то знаете, скажите прямо.
- Прямо этого, Илья Петрович, не скажешь.
Директор приготовился было уйти, как вдруг представил казенную квартиру,
лист бумаги с неоконченным романом о межзвездных путешествиях, сеанс с
сиднейским радиолюбителем, которому, как ни бейся, не объяснишь ничего из
того, что происходит на далеком северном континенте, и ему сделалось
тоскливо.
- Ну что ж, давайте,- вздохнул он,- выкладывайте вашу историю.
Самозванец усмехнулся и набил трубку новой порцией табака.
Глава V. Десница
"В одном отдаленном российском городе не так давно жил да был майор по
фамилии Мудрак. Работал он начальником местной милиции и ничем особенным не
отличался, но было у него странное и даже старомодное свойство. Он был
необыкновенным атеистом. Причем атеистом на совесть, каких к той ленивой
поре уже нигде и не осталось. Еще пацаном, ни черта не боясь, залезал Мудрак
на церковные купола и, рискуя свернуть шею, рубил кресты. Сколько он этих
крестов посшибал - одному Богу ведомо. Деревенские старухи ему пророчили:
- Паралич тебя, сатану, разобьет! С ума сойдешь! Покайся, ирод!
Но только смеялся над ними Мудрак.
Всю войну майор прошел без единой царапины, ни одна бандитская пуля, ни
хулиганский нож его не задели. Великой храбрости был человек, и трепетали,
заслышав его имя, урки. Он же их не боялся, в самое логово лез и всегда
выходил победителем.
Но пуще ворья, убийц и бандюг ненавидел майор верующих в Бога и никак не мог
уразуметь: откуда в правильном обществе они могут взяться и почему не
исчезают?
Хотя в его обязанности это не входило, везде, где Мудрак служил, он
искоренял религию самым безбожным образом. Опечатывал церковные двери,
арестовывал заговорщиков, материл попов и монахов, выслеживал квартиры и
частные дома, где собирались на моления баптисты, адвентисты и
старообрядцы-беспоповцы, и нагонял на людей столько страху, что жаловаться
на него боялись.
Вот и в городке, куда его под старость назначили, майор закрыл единственную
уцелевшую церковь, прогнал священника и все думал, что бы ему еще полезное
во славу атеизма сделать. Однако как будто все было сделано - Бога в городе
больше не было. Иногда даже скучно ему становилось при виде такой картины,
хотелось подраться с Невидимым Противником и доказать Ему свою силу. Но все
люди вечерами сидели у телевизоров, вели себя благопристойно и тихо, так что
подумывал начальник, как бы попроситься в другое место, где его
замечательный талант пригодится. Потом в следующее - так он целый план
составил, как всю Русь обезбожить. Однако и проекты, и записки, которые
Мудрак посылал в высокие инстанции и учреждения, оставались безответными.
Но однажды его помощник доложил, что в клубе на окраине тайно собираются
сектанты. Обрадованный Мудрак тотчас же поднял по тревоге оперативников.
Зрительный зал был закрыт, за дверью слышалось характерное пение, и клуб
решили брать штурмом. Люди разбились на две группы и с двух сторон стали по
лестнице подниматься наверх, чтобы через кулисы попасть сразу на сцену и
захватить сектантов с поличным.
И тут произошла непредвиденная вещь: когда обхват был почти завершен,
впереди мелькнул силуэт замешкавшегося оперативника. В азарте майор решил,
что кто-то из окруженных пытается выбраться, и выстрелил. С той стороны тоже
не разобрались и вдарили по своим. Началась отчаянная перестрелка. По
счастью, никто не пострадал. Только майора ранило в правую руку.
Но, самое-то главное, оказалось, что пострадал Мудрак зря, потому что в
клубе были никакие не сектанты, а актеры заводской самодеятельности,
ставившие к Пасхе пьесу с антирелигиозным сюжетом.
Такой вот произошел нелепый случай, который постарались побыстрее замять, и
объявили случившееся учебной операцией по обезвреживанию вражеского десанта.
Но тем дело не кончилось. На следующий день у Мудрака поднялась температура
и пошло нагноение. Сперва он на это внимания не обратил, думал, обойдется,
как всегда в его жизни обходилось, но получилось иначе. Рука опухла до
локтя, почернела, и, когда майор попал в больницу, было уже поздно: десницу
пришлось ампутировать.
Много ходило по городу после этого разных слухов и толков, и иные увидели в
том знак свыше и решили, что терпение Господне истощилось и так Создатель
покарал нечестивца.
Майора и досада, и зло брали: как на улицу ни выйдешь, все на его пустой
рукав оборачиваются, шепчутся, одни головы опускают, другие в глаза нагло
смотрят. Сам он в ходячий экспонат религиозной пропаганды превратился - хоть
в другое место беги. Но не такой человек был Мудрак, чтобы перед кем-нибудь
отступать.
А тем временем скандальная история дошла до столицы, где давно уже высокие
начальники, утомленные не соответствующей историческому моменту майоровой
прытью, думали, как бы его на пенсию отправить. Тут и возможность подоспела:
без правой руки какой он боец?
Как ни доказывал Мудрак, что он и левой не хуже стреляет, как ни умолял
принять во внимание его боевые заслуги - все было тщетно, вышла начальнику
отставка.
Мудрак сперва сильно горевал, но потом решил, что, может быть, все к
лучшему, никаких других обязанностей у него не будет и он сможет
безраздельно отдаться любимому делу.
Для начала он решил написать антирелигиозную книжку. Он давно собирался
такую книгу написать, да все было некогда. И вот в первый свой нерабочий
день Мудрак сел за стол. Но, во-первых, писать - не стрелять, это ему и
правой рукой делать было трудно, а во-вторых, он не знал, что писать. Прежде
ему казалось, только начни он, как слова сами собой польются, а тут вдруг
выясняется, что ничего у него не получается. Написал только: "Бога нет". А
дальше как отрезало.
Майор сильно расстроился, но рассудил так: если сочинять в день хотя бы по
одному предложению, то за год книжку не книжку, а брошюрку он напишет. И
решил отметить дебют бутылкой кагора, ибо ни водки, ни коньяков он не любил,
предпочитая всему на свете сладкие вина и из них больше всего - кагор.
Он налил себе рюмку, другую, стало ему тепло и хорошо, Мудрак захмелел и не
заметил, как уснул, а проснулся оттого, что послышался подозрительный шум, и
он увидел в комнате мужичка. На вид невзрачного, хиленького, в помятом
пиджачишке и куцых брючках.
- Ты кто-о? - спросил Мудрак.
Мужичонка ему отвечает:
- Я твой ангел.
- Какой еще ангел? Что ты мелешь?
- Новый ангел,- сказал мужичок.- Меня в самых трудных случаях посылают. У
тебя раньше был очень неопытный ангел. Он совсем с делом не справлялся. Тело
твое берег, а душу едва не упустил. Но теперь все будет хорошо.
- Да ты что,- обиделся Мудрак,- издеваться сюда пришел, ханыга чертов! Ты
хоть знаешь, кто я такой?
- Знаю,- ответил ангел.- Ты очень несчастный, я бы даже сказал, невезучий
человек.
- Ишь ты! - усмехнулся Мудрак, который до последнего случая невезучим никак
себя не считал.- А чем докажешь, что ты ангел?
Мужичонка повернулся, и майор увидел у него за спиной небольшие мятые
крылья.
- Подумаешь! - сказал он презрительно.- Ты мне чудо настоящее покажи - тогда
поверю.
- Я могу показать тебе чудо, но дело совсем не в этом.
- Нет, хочу чуда! - потребовал Мудрак.
- Ну что же, будь по-твоему,- сказал ангел, не сильно удивляясь,- все вы,
люди, хотите чуда, но ни одно из них на пользу вам еще ни разу не пошло.
И исчез.
Мудрак усмехнулся и лег спать. А наутро он проснулся со странным ощущением,
что за ночь что-то произошло. Он сперва не понял, что именно. Все было как
будто на своих местах. Та же недопитая бутылка кагора, тот же листок бумаги
с одним-единственным предложением. Мудрак сел к столу, чтобы описать, как в
хмельном состоянии люди поддаются религиозным видениям, и, следовательно,
Бог и все Его силы есть не что иное, как пьяный бред. Но вдруг почувствовал,
что ему что-то мешает. Он в недоумении опустил глаза и покрылся холодным
потом: ампутированная кисть снова была на месте.
Он дотронулся до нее, кисть не пропала. Мудрак испуганно ею пошевелил -
кисть сидела на месте как влитая. Рука как рука - точно такая же, как и была
раньше, с крепкими пальцами, с толстой кожей, в которую въелся и уже не
отмывался порох, с желтыми от никотина ногтями. Майор сделал усилие, чтобы
проснуться, но это был не сон или сон такой глубокий, как вся наша жизнь, и
проснуться можно было, только умерев.
Мудрак стал рассуждать логически: могли ли его, допустим, ночью тайно
вывезти в больницу, сделать операцию и привезти домой? Или могло ли ему,
наоборот, присниться все, что произошло в клубе, и он по-прежнему
здравствующий майор? Но почему в таком случае он не на службе? Или же это
теперь продолжается сон и надо все-таки проснуться? Однако ни одно из этих
объяснений его не удовлетворяло, и поскольку всяких тайн и загадок он не
любил, то решил не забивать голову напрасными сомнениями и снова взялся за
перо.
На сей раз дело пошло гораздо удачнее. Мудрак писал, предложения летели одно
за другим, он работал с таким энтузиазмом, что из дома вышел только однажды
купить хлеба и вина и не обратил внимания на пораженные взгляды соседей. А
потом и вовсе без еды стал обходиться, питаясь одной лишь атеистической
мыслью.
А между тем по городу поползли слухи о таинственном исцелении майора, и
слухи эти наделали переполох еще больший, чем его ранение. Теперь в воле
небес уже не сомневался никто, хотя, как ее истолковать, не знали. Собирался
у его подъезда народ, трепетали старухи, стояли женщины с детьми.
Мудрак ничего этого не замечал - он дрался со Своим Противником, пока не
разбил Его наголо, и наконец после долгого затворничества отправился в
местное издательство.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24