Византийская религия нежизнеспособна и совершенно не
приспособлена для какого бы то ни было развития. Однако молодая и бодрая
Русь сумела переплавить эту мистику, преобразовать в мощнейшее созидание и
поставить православие на службу собирания азиатских земель. Православие у
русских было совершенно иным, чем у византийцев. Никон же отринул все самое
крепкое, что было в народе, и заменил аскетичное двуперстие дряблой и
женственной щепотью. Его реформа не только расколола общество, она загнала в
подполье наиболее сильных и энергичных людей и открыла дорогу для трусов и
приспособленцев. Она расплодила суеверие, презрение к обычной прозаической
жизни, к накоплению и честности. Раскол часто сравнивают с европейской
Реформацией, но ничего похожего между ними нет. Реформа Никона - это по
своей сути контрреформация. Протестантство было, безусловно, прогрессивнее
католичества, оно дало мощнейший толчок развитию Европы. Основой жизни
каждого европейца, его нормой стал честный и добросовестный труд. У нас же
все произошло наоборот. Петр пытался что-то переменить и приучить нас к
Реформации, но он не поддержал староверов, причем не поддержал по сугубо
личным причинам, и в том было его величайшее заблуждение. К моменту его
воцарения Россия колебалась: еще можно было повернуть назад - необходимо
было соединить энергию Петра с крепостью духа старообрядцев, и тогда мы не
имели бы ни бироновщины, ни пугачевщины, ни восстания декабристов. Если бы
Россия была вся Аввакумовской, у нас не было бы семнадцатого года. Мы имели
бы совершенно другую страну, обогнавшую весь мир, устойчивую, стабильную и
не допустившую, чтобы сумасбродная идея Маркса овладела большей частью ее
населения и в одночасье была предана православная вера. Ту же ошибку
допустили и энергичные люди - большевики, боровшиеся с религией и пытавшиеся
подменить и без того расплывчатое православие никуда не годным
обновленчеством. Фигура патриарха Тихона достойна равняться с Аввакумом,
чего не скажешь о Сергии. С победой сергианства произошел закат русской
церкви. Этого не понял весьма проницательный Сталин, восстановивший в правах
не ту Церковь. То же происходит и сейчас. Лишь тот правитель, кто обопрется
на старообрядцев, пока они еще окончательно не вымерли, сумеет привести
Россию к процветанию. Трагедия старообрядчества и слабость его заключаются в
том, что оно не сумело сохранить единства и само вдребезги раскололось. Но
именно в этих маленьких осколках и сохранилась истина, и если их склеить, то
тогда мы получим сосуд истинной и нерушимой веры.
Рогов возражать не стал. Только подумалось ему: сколько же осталось и бродит
еще по Руси таких вот чудаков правдолюбцев и правдоискателей! И Бог знает,
как к ним относиться. Истина в том виде, в каком они ее разумеют, им всего
дороже, но горячечность их, поверхностность суждений, самоуверенность и
потрясающее легкомыслие способны увести в любые дебри. Человек этот был
Рогову симпатичен и одновременно чем-то его пугал.
Он старался убедить его избегать крайностей, чего бы эти крайности ни
касались - политики ли, религии или искусства. Но дворник упрямо гнул свое,
и общего языка найти они не могли. Однако по-человечески друг к другу
привязались, и часто видели их проходящими вместе от университета до дома,
где жил академик. Много было между ними говорено о российском будущем, о
детях, кому в этом будущем жить придется, и много раз Рогов приглашал его
подняться наверх, но застенчивый дворник под разнообразными предлогами
отказывался, а потом и вовсе перестал посещать лекции. И ни тот, ни другой
так и не узнали, что за всеми их спорами, поступками и делами стояла любовь
к одному существу.
Глава V. Шантаж
Илья Петрович бросил ходить в университет, потому что все больше изнемогал
от груза своих мыслей и ощущений. На него все давило: низкое питерское небо,
ровные улицы и доходные дома, острые углы и прямые проспекты, набережные,
каналы, мосты, парки, сады и церкви. Он не понимал, как живут здесь
остальные. Несчастный город! У дворника появилась привычка, махая метлой,
бормотать проклятия под нос, и со стороны он напоминал помешан-
ного.
Однажды за этим бормотанием он не разглядел, как, чуть проехав вперед, резко
затормозила и остановилась блестящая продолговатая машина. Из нее вышел
человек с гладким лицом и выпуклыми глазами и легкой птичьей походкой
направился к старательному и яростному чистильщику улицы.
- Илья Петрович, вы ли это?
Директор поднял голову, и, странное дело, виновник всех его злоключений и
нынешнего печального положения, человек, которого он когда-то так презирал,
не вызвал у него прежних неприязненных чувств.
- Что вы тут делаете, голубчик мой прогрессор?
- Как видите, собираю и уничтожаю мусор. А вы чем занимаетесь?
- Да как вам сказать, примерно тем же самым. И долго вы еще собираетесь
мести этот двор?
- Пока не найду свою ученицу.
- Однако ж какой вы упрямый человек,- пробормотал Люппо.- Да помилуйте,
зачем вы ей? Она, быть может, давно кого-нибудь почище подцепила.
- Не надо так о ней говорить,- нахмурился дворник.
- Эх, Илья Петрович, Илья Петрович, разве в наше время молодая красивая
девушка одна честно проживет?
- Только не она. Ей может быть очень голодно, бедно, плохо, но она никогда
не утратит чистоты.
- Как же вы сладко поете! Я знал только одного такого же одержимого.
- Кого?
- Старца Вассиана.
Илья Петрович вздрогнул.
- Что ж, если хотите,- продолжил самозванец,- я попробую разыскать вашу
воспитанницу.
- Буду вам весьма благодарен,- церемонно произнес директор.
- Погодите благодарить, как бы не пришлось потом каяться. А вы что же,
по-прежнему одиноки?
- Я живу с одним несчастным, больным человеком.
- Это что за горемыка? Тоже навроде вас вечный двигатель истории изобретает?
Илья Петрович замялся, но, чувствуя теперь обязанным себя по отношению к
своему собеседнику, взявшемуся ему помочь, понизив голос, сказал:
- Он говорит, что скульптор, но, по-моему, такой же скульптор, как я
писатель в пору моего директорства. Бедняжка помешался на религиозной почве
и страдает манией преследования.
- Значит, и он тут поселился,- проговорил Борис Филиппович задумчиво.- А вы
еще в Провидение не верили.
- Вы его знаете? - встревожился директор.
- Вряд ли. Хотя одного одержимого, возомнившего себя равным гению, знал. Но
таких людей сейчас повсюду навалом,- заметил Люппо.- Голодных, оборванных,
обозленных, вышвырнутых из жизни и рассказывающих всяческие небылицы.
Кстати, и вы тоже неважно выглядите.
Он стоял и не уходил, точно чувствуя, что беседа их не окончена, и
подзуживая Илью Петровича коснуться одной мучившей его, так и не проясненной
темы.
- Послушайте, я давно хотел спросить у вас одну вещь,- неуверенно начал
директор.
- О мощах Евстолии?
- Что это было? Совпадение? Чудо? Промысел?
- Вам действительно важно знать?
- Да.
- Видите ли, Илья Петрович, если я скажу, как было на самом деле, легче вам
не станет.
- Я хочу знать правду, какой бы она ни была.
- Что ж, вы сами этого хотели. Это был заранее отрепетированный спектакль.
Илья Петрович обмяк.
- И старец об этом знал? - спросил он еле слышно.
- Он сам велел его организовать.
Дворник отвернулся, ссутулился и стал снова свирепо мести окурки, пустые
банки из-под пива и кока-колы, листовки, обертки, бульварные газеты, ругая
под нос Петра Великого, птенцов его гнезда и весь петербургский период
российской истории, и не заметил, как вслед за машиной Люппо отправилась
другая.
Придя домой, он перестелил постель больному, но весь день был мрачен, грубо
сказал что-то Катерине и не улыбнулся даже детям.
- Что-нибудь случилось? - спросил наблюдательный Колдаев.
- Я повстречал одного знакомого,- ответил Илья Петрович нехотя.
- Разве у тебя тут есть знакомые?
- Оказывается, есть. Он, кстати, и тобой интересовался.
- Это он,- прошептал больной.
- Тебе мерещится!
- Розовый, гладколицый, с липучими глазами навыкате, высоким голосом, любит
курить трубку?
- Пожалуй что,- согласился дворник.
- Это он! Мне он не сможет причинить уже никакого зла. Но заклинаю тебя,
Илья, избегай этого человека. Не верь ни единому его слову и откажись от
всего, что он тебе предложит. Он ненавидит людей - я точно это знаю.
Ненавидит и хочет иметь над нами власть.
Меж тем блестящая машина, преследуемая вишневыми "Жигулями", продолжила путь
по городу. Ее водитель, столь категорически охарактеризованный бывшим
ваятелем, был необыкновенно задумчив. В тот день он побывал у нескольких
важных лиц и имел неприятные разговоры, ему задавали множество вопросов, на
которые он с трудом находил ответы, и теперь ему надо было предпринимать
срочные действия.
Проехав через Неву, машина свернула направо и вскоре остановилась возле
дома, где жил академик Рогов.
- Мы, кажется, знакомы, прелестное дитя,- сказал Борис Филиппович,
пристально взглянув на открывшую дверь девушку.
Маша вздрогнула и попятилась.
- Кто там? - раздался недовольный голос из глубины квартиры.- Если ко мне, я
занят!
- В прошлую нашу встречу, Виктор Владимирович,- сказал Люппо деловито,
отстранив Машу и войдя в комнату,- я обещал, что подумаю над вашим
предложением. Так вот, я готов его принять.
- Какого черта вам от меня надо?
- Видите ли, у нашей Церкви начались неприятности с властями, и мне бы
хотелось, чтобы авторитетный ученый написал письмо в ее защиту.
- У меня нет времени писать письма.
- Письмо уже написано. Вам останется только поставить подпись.
Рогов хотел его прогнать, но прогнать не получалось - розоволицый Люппо как
будто занял весь кабинет.
- Скажите мне, чего вы добиваетесь? - произнес ученый устало.- Денег,
власти, славы?
- Ни того, ни другого, ни третьего,- ответил Борис Филиппович, откинувшись в
кресле.- Ко мне приходят, простите за дерзость, труждающиеся и обремененные,
психически неустойчивые, мечущиеся люди. Потенциальные маньяки,
несостоявшиеся убийцы, закомплексованные, неуверенные в себе, неудачники,
жертвы насилия и обмана и инвалиды. Я даю им деньги, крышу над головой, даю
работу и еду. Я даю им смысл жизни, наконец.
- И превращаете в своих рабов?
- Эти люди все равно обречены. Не я, так кто-то или что-то другое их погубит
- наркотики, алкоголь, кришнаиты. Я очищаю город и спасаю погибающих, до
которых никому нет дела. Если посчитать, сколько убийств, самоубийств и
изнасилований я предотвратил, то мне можно поставить памятник. Меня же
обвиняют черт знает в чем, не зная и капли правды. Мои оппоненты не
понимают, что всякие гонения и преследования бессмысленны. И тем делают
только хуже. Нас вынуждают к тому, чтобы мы ушли куда-нибудь в тайгу, куда
нет никаких дорог и где никто не будет вмешиваться в наши дела.
- И где вы будете иметь неограниченную власть и уже никто не сможет вас
покинуть?
- Где начнется новая цивилизация, и я готов позвать вас в союзники.
- Неужели вы всерьез допускаете, что я за вами пойду?
Борис Филиппович зажег трубку.
- А почему бы и нет? Я предлагаю людям выход из тупика.
- Еще один рецепт спасения человечества.- От люпповского табака академику
сделалось дурно.- Вы не могли бы воздержаться от курения?
- Странно, что вам не нравится этот запах. Отличный голландский табак. И еще
более странно, что вам не нравится моя идея. Я практически у вас ее
позаимствовал.
- Я терпеть не могу никакого табака! - ответил Рогов яростно.- Искалеченные
судьбы и новоявленный лесной фюрер, провозглашающий себя Христом,- при чем
здесь я?
- Но не ваша ли эта мысль, что чрезмерная свобода, то есть безграничность,
вредна? Не вы ли писали о красоте иерархии, красоте служения, ограничения,
отказа от удовольствий и необходимости добровольного подчинения одного
человека другому ради общей цели? Не вы ли говорили о том, что культура
существует там, где существуют границы? А теперь отворачиваетесь от меня,
всего-навсего претворяющего ваши мысли на практике?
- Вы ничего не поняли! Я вовсе не имел в виду, что нужно подчинять всех воле
одного!
- Ну, это как посмотреть.
- Я ищу истину и ей хочу служить. А всяческое насилие над личностью мне
отвратительно, под какими бы лозунгами оно ни проводилось.
- Так то ж над личностью,- усмехнулся Божественный Искупитель.- Где вы
сейчас таковую сыщете? Кроме нас с вами, никого не осталось.
- Я напишу статью,- сказал Рогов в бешенстве,- тогда у вас начнутся не
просто неприятности - вы в тюрьму пойдете.
- А ваш сын опять колоться. И больше его не вытащит уже никто. Или вас он
теперь не интересует? Вы себе дочку нашли. Но должен заметить, Виктор
Владимирович, что вам катастрофически не везет на детей. Сын у вас наркоман,
а, так сказать, дочка - вокзальная проститутка.
Рогов рванулся из-за стола, но учитель успел отскочить.
- Виктор Владимирович, мне отвратителен любой шантаж, но не позднее
завтрашнего вечера я вам представлю наглядное доказательство своих слов.
- Убирайтесь вон!
- Посмотрим, что вы скажете завтра.
В коридоре Люппо поравнялся с Машей.
- Виктор Владимирович занят и просил его не тревожить. А ты, прелестное
дитя, все хорошеешь. Скоро я тебя приглашу, и ты нам попозируешь в одном
красивом спектакле.
- Нет! - отшатнулась она.
Бровь у него дернулась, и в глазах появились отвращение и боль.
- Академик пока ничего о фотографиях не знает, но если узнает, то его сердце
не выдержит.
Глава VI. Искушение
Уже много часов Колдаев лежал без движения и видел в окошко лишь краешек
стены соседнего дома и ржавую крышу. Боль отпускала его только тогда, когда
уставала сама. Отдохнув, она принималась терзать скульптора с новой силой.
Он не соглашался ложиться в больницу и не принимал никаких лекарств. Вызвать
участкового врача как лицу непрописанному ему не могли, и Илья Петрович
пригласил частного.
- Может быть, нужно какое-нибудь лекарство?
- Только обезболивающее,- сказал меланхолично юный доктор, засовывая в
карман плаща конверт с гонораром.- И посильнее.
Но скульптор отказывался даже от обезболивающего. Илья Петрович за ним
ухаживал, но теперь дворник ушел на несколько часов, и Колдаев читал
псалтырь.
"Господи, да не яростию Твоею обличиши мене, ниже гневом Твоим накажеши
мене,- шептали его пересохшие губы.- Яко стрелы твои унзоша во мне, и
утвердил еси на мне руку Твою. Несть исцеления в плоти моей от лица гнева
Твоего, несть мира в костех моих от лица грех моих. Яко беззакония моя
превзыдоша главу мою, яко бремя тяжкое отягощеша на мне".
- Так, Господи, так! - восклицал он, крестясь слабеющей рукой.
"Возсмердеша и согниша раны моя от лица безумия моего. Пострадах и слякохся
до конца, весь день сетуя хождах. Сердце мое смятеся, остави мя сила моя.
Друзи моя и искреннии мои прямо мне приближишася и сташа, и ближнии мои
отдалече меня сташа и нуждахуся ищущии злая мне глаголаху суетная и
льстивным весь день поучахуся".
Скрипнула дверь.
- Илья, ты?
Колдаев повернулся, и в глазах у него помутнело. Перед ним стоял
Божественный Искупитель.
- Ну вот, наконец-то я тебя нашел,- проговорил Борис Филиппович
удовлетворенно.
- Уйдите! - прохрипел Колдаев.- Что вам нужно от умирающего человека?
- Считай, что я сентиментален. Я хочу посмотреть на тебя последний раз и
утешить. Столько лет ты делал надгробия другим, кто же сделает тебе? Вряд ли
у этого блаженного дворника хватит денег. Но не беспокойся, умирай спокойно.
Я заботился о твоей душе, позабочусь и о теле. Ты получишь похороны по
высшему разряду и, если только душа, как уверяет нынешняя наука, бессмертна,
сможешь убедиться, что я не обманул. За это я попрошу всего-навсего об одной
вещи.
- Я заклинаю вас,- Колдаев из последних сил приподнялся,- не приходите на
мои похороны.
- Почему? - удивился Борис Филиппович.- На похороны не приглашают и,
следовательно, не возбраняют приходить. И потом, неужели ты меня, а не свое
непомерное тщеславие считаешь всему виною?
- Не мучайте меня. Я расплатился за все сполна.
- Ты ничего не понял в том, что увидел, глупый и ничтожный человек. Судьба
давала тебе шанс, а ты не захотел его использовать. Вместо того чтобы стать
Художником и сделать то, чего не делал до тебя никто, ты позорно сбежал. И
теперь подохнешь в дерьме никому не нужный.
- Я искуплю этой смертью свою жизнь. А вы - антихрист с отметиной дьявола,
вы - соблазнитель малых сих, вы не расплатитесь за грехи никогда.
- Брось кликушествовать! - проговорил Люппо раздраженно.- Ты проиграл наш
спор. Отдай фотографии, и я сразу же уйду.
- Зачем вам изображение святой?
- Какая она, к черту, святая? Обыкновенная смазливая девица, про которую Бог
знает что нагородили.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24
приспособлена для какого бы то ни было развития. Однако молодая и бодрая
Русь сумела переплавить эту мистику, преобразовать в мощнейшее созидание и
поставить православие на службу собирания азиатских земель. Православие у
русских было совершенно иным, чем у византийцев. Никон же отринул все самое
крепкое, что было в народе, и заменил аскетичное двуперстие дряблой и
женственной щепотью. Его реформа не только расколола общество, она загнала в
подполье наиболее сильных и энергичных людей и открыла дорогу для трусов и
приспособленцев. Она расплодила суеверие, презрение к обычной прозаической
жизни, к накоплению и честности. Раскол часто сравнивают с европейской
Реформацией, но ничего похожего между ними нет. Реформа Никона - это по
своей сути контрреформация. Протестантство было, безусловно, прогрессивнее
католичества, оно дало мощнейший толчок развитию Европы. Основой жизни
каждого европейца, его нормой стал честный и добросовестный труд. У нас же
все произошло наоборот. Петр пытался что-то переменить и приучить нас к
Реформации, но он не поддержал староверов, причем не поддержал по сугубо
личным причинам, и в том было его величайшее заблуждение. К моменту его
воцарения Россия колебалась: еще можно было повернуть назад - необходимо
было соединить энергию Петра с крепостью духа старообрядцев, и тогда мы не
имели бы ни бироновщины, ни пугачевщины, ни восстания декабристов. Если бы
Россия была вся Аввакумовской, у нас не было бы семнадцатого года. Мы имели
бы совершенно другую страну, обогнавшую весь мир, устойчивую, стабильную и
не допустившую, чтобы сумасбродная идея Маркса овладела большей частью ее
населения и в одночасье была предана православная вера. Ту же ошибку
допустили и энергичные люди - большевики, боровшиеся с религией и пытавшиеся
подменить и без того расплывчатое православие никуда не годным
обновленчеством. Фигура патриарха Тихона достойна равняться с Аввакумом,
чего не скажешь о Сергии. С победой сергианства произошел закат русской
церкви. Этого не понял весьма проницательный Сталин, восстановивший в правах
не ту Церковь. То же происходит и сейчас. Лишь тот правитель, кто обопрется
на старообрядцев, пока они еще окончательно не вымерли, сумеет привести
Россию к процветанию. Трагедия старообрядчества и слабость его заключаются в
том, что оно не сумело сохранить единства и само вдребезги раскололось. Но
именно в этих маленьких осколках и сохранилась истина, и если их склеить, то
тогда мы получим сосуд истинной и нерушимой веры.
Рогов возражать не стал. Только подумалось ему: сколько же осталось и бродит
еще по Руси таких вот чудаков правдолюбцев и правдоискателей! И Бог знает,
как к ним относиться. Истина в том виде, в каком они ее разумеют, им всего
дороже, но горячечность их, поверхностность суждений, самоуверенность и
потрясающее легкомыслие способны увести в любые дебри. Человек этот был
Рогову симпатичен и одновременно чем-то его пугал.
Он старался убедить его избегать крайностей, чего бы эти крайности ни
касались - политики ли, религии или искусства. Но дворник упрямо гнул свое,
и общего языка найти они не могли. Однако по-человечески друг к другу
привязались, и часто видели их проходящими вместе от университета до дома,
где жил академик. Много было между ними говорено о российском будущем, о
детях, кому в этом будущем жить придется, и много раз Рогов приглашал его
подняться наверх, но застенчивый дворник под разнообразными предлогами
отказывался, а потом и вовсе перестал посещать лекции. И ни тот, ни другой
так и не узнали, что за всеми их спорами, поступками и делами стояла любовь
к одному существу.
Глава V. Шантаж
Илья Петрович бросил ходить в университет, потому что все больше изнемогал
от груза своих мыслей и ощущений. На него все давило: низкое питерское небо,
ровные улицы и доходные дома, острые углы и прямые проспекты, набережные,
каналы, мосты, парки, сады и церкви. Он не понимал, как живут здесь
остальные. Несчастный город! У дворника появилась привычка, махая метлой,
бормотать проклятия под нос, и со стороны он напоминал помешан-
ного.
Однажды за этим бормотанием он не разглядел, как, чуть проехав вперед, резко
затормозила и остановилась блестящая продолговатая машина. Из нее вышел
человек с гладким лицом и выпуклыми глазами и легкой птичьей походкой
направился к старательному и яростному чистильщику улицы.
- Илья Петрович, вы ли это?
Директор поднял голову, и, странное дело, виновник всех его злоключений и
нынешнего печального положения, человек, которого он когда-то так презирал,
не вызвал у него прежних неприязненных чувств.
- Что вы тут делаете, голубчик мой прогрессор?
- Как видите, собираю и уничтожаю мусор. А вы чем занимаетесь?
- Да как вам сказать, примерно тем же самым. И долго вы еще собираетесь
мести этот двор?
- Пока не найду свою ученицу.
- Однако ж какой вы упрямый человек,- пробормотал Люппо.- Да помилуйте,
зачем вы ей? Она, быть может, давно кого-нибудь почище подцепила.
- Не надо так о ней говорить,- нахмурился дворник.
- Эх, Илья Петрович, Илья Петрович, разве в наше время молодая красивая
девушка одна честно проживет?
- Только не она. Ей может быть очень голодно, бедно, плохо, но она никогда
не утратит чистоты.
- Как же вы сладко поете! Я знал только одного такого же одержимого.
- Кого?
- Старца Вассиана.
Илья Петрович вздрогнул.
- Что ж, если хотите,- продолжил самозванец,- я попробую разыскать вашу
воспитанницу.
- Буду вам весьма благодарен,- церемонно произнес директор.
- Погодите благодарить, как бы не пришлось потом каяться. А вы что же,
по-прежнему одиноки?
- Я живу с одним несчастным, больным человеком.
- Это что за горемыка? Тоже навроде вас вечный двигатель истории изобретает?
Илья Петрович замялся, но, чувствуя теперь обязанным себя по отношению к
своему собеседнику, взявшемуся ему помочь, понизив голос, сказал:
- Он говорит, что скульптор, но, по-моему, такой же скульптор, как я
писатель в пору моего директорства. Бедняжка помешался на религиозной почве
и страдает манией преследования.
- Значит, и он тут поселился,- проговорил Борис Филиппович задумчиво.- А вы
еще в Провидение не верили.
- Вы его знаете? - встревожился директор.
- Вряд ли. Хотя одного одержимого, возомнившего себя равным гению, знал. Но
таких людей сейчас повсюду навалом,- заметил Люппо.- Голодных, оборванных,
обозленных, вышвырнутых из жизни и рассказывающих всяческие небылицы.
Кстати, и вы тоже неважно выглядите.
Он стоял и не уходил, точно чувствуя, что беседа их не окончена, и
подзуживая Илью Петровича коснуться одной мучившей его, так и не проясненной
темы.
- Послушайте, я давно хотел спросить у вас одну вещь,- неуверенно начал
директор.
- О мощах Евстолии?
- Что это было? Совпадение? Чудо? Промысел?
- Вам действительно важно знать?
- Да.
- Видите ли, Илья Петрович, если я скажу, как было на самом деле, легче вам
не станет.
- Я хочу знать правду, какой бы она ни была.
- Что ж, вы сами этого хотели. Это был заранее отрепетированный спектакль.
Илья Петрович обмяк.
- И старец об этом знал? - спросил он еле слышно.
- Он сам велел его организовать.
Дворник отвернулся, ссутулился и стал снова свирепо мести окурки, пустые
банки из-под пива и кока-колы, листовки, обертки, бульварные газеты, ругая
под нос Петра Великого, птенцов его гнезда и весь петербургский период
российской истории, и не заметил, как вслед за машиной Люппо отправилась
другая.
Придя домой, он перестелил постель больному, но весь день был мрачен, грубо
сказал что-то Катерине и не улыбнулся даже детям.
- Что-нибудь случилось? - спросил наблюдательный Колдаев.
- Я повстречал одного знакомого,- ответил Илья Петрович нехотя.
- Разве у тебя тут есть знакомые?
- Оказывается, есть. Он, кстати, и тобой интересовался.
- Это он,- прошептал больной.
- Тебе мерещится!
- Розовый, гладколицый, с липучими глазами навыкате, высоким голосом, любит
курить трубку?
- Пожалуй что,- согласился дворник.
- Это он! Мне он не сможет причинить уже никакого зла. Но заклинаю тебя,
Илья, избегай этого человека. Не верь ни единому его слову и откажись от
всего, что он тебе предложит. Он ненавидит людей - я точно это знаю.
Ненавидит и хочет иметь над нами власть.
Меж тем блестящая машина, преследуемая вишневыми "Жигулями", продолжила путь
по городу. Ее водитель, столь категорически охарактеризованный бывшим
ваятелем, был необыкновенно задумчив. В тот день он побывал у нескольких
важных лиц и имел неприятные разговоры, ему задавали множество вопросов, на
которые он с трудом находил ответы, и теперь ему надо было предпринимать
срочные действия.
Проехав через Неву, машина свернула направо и вскоре остановилась возле
дома, где жил академик Рогов.
- Мы, кажется, знакомы, прелестное дитя,- сказал Борис Филиппович,
пристально взглянув на открывшую дверь девушку.
Маша вздрогнула и попятилась.
- Кто там? - раздался недовольный голос из глубины квартиры.- Если ко мне, я
занят!
- В прошлую нашу встречу, Виктор Владимирович,- сказал Люппо деловито,
отстранив Машу и войдя в комнату,- я обещал, что подумаю над вашим
предложением. Так вот, я готов его принять.
- Какого черта вам от меня надо?
- Видите ли, у нашей Церкви начались неприятности с властями, и мне бы
хотелось, чтобы авторитетный ученый написал письмо в ее защиту.
- У меня нет времени писать письма.
- Письмо уже написано. Вам останется только поставить подпись.
Рогов хотел его прогнать, но прогнать не получалось - розоволицый Люппо как
будто занял весь кабинет.
- Скажите мне, чего вы добиваетесь? - произнес ученый устало.- Денег,
власти, славы?
- Ни того, ни другого, ни третьего,- ответил Борис Филиппович, откинувшись в
кресле.- Ко мне приходят, простите за дерзость, труждающиеся и обремененные,
психически неустойчивые, мечущиеся люди. Потенциальные маньяки,
несостоявшиеся убийцы, закомплексованные, неуверенные в себе, неудачники,
жертвы насилия и обмана и инвалиды. Я даю им деньги, крышу над головой, даю
работу и еду. Я даю им смысл жизни, наконец.
- И превращаете в своих рабов?
- Эти люди все равно обречены. Не я, так кто-то или что-то другое их погубит
- наркотики, алкоголь, кришнаиты. Я очищаю город и спасаю погибающих, до
которых никому нет дела. Если посчитать, сколько убийств, самоубийств и
изнасилований я предотвратил, то мне можно поставить памятник. Меня же
обвиняют черт знает в чем, не зная и капли правды. Мои оппоненты не
понимают, что всякие гонения и преследования бессмысленны. И тем делают
только хуже. Нас вынуждают к тому, чтобы мы ушли куда-нибудь в тайгу, куда
нет никаких дорог и где никто не будет вмешиваться в наши дела.
- И где вы будете иметь неограниченную власть и уже никто не сможет вас
покинуть?
- Где начнется новая цивилизация, и я готов позвать вас в союзники.
- Неужели вы всерьез допускаете, что я за вами пойду?
Борис Филиппович зажег трубку.
- А почему бы и нет? Я предлагаю людям выход из тупика.
- Еще один рецепт спасения человечества.- От люпповского табака академику
сделалось дурно.- Вы не могли бы воздержаться от курения?
- Странно, что вам не нравится этот запах. Отличный голландский табак. И еще
более странно, что вам не нравится моя идея. Я практически у вас ее
позаимствовал.
- Я терпеть не могу никакого табака! - ответил Рогов яростно.- Искалеченные
судьбы и новоявленный лесной фюрер, провозглашающий себя Христом,- при чем
здесь я?
- Но не ваша ли эта мысль, что чрезмерная свобода, то есть безграничность,
вредна? Не вы ли писали о красоте иерархии, красоте служения, ограничения,
отказа от удовольствий и необходимости добровольного подчинения одного
человека другому ради общей цели? Не вы ли говорили о том, что культура
существует там, где существуют границы? А теперь отворачиваетесь от меня,
всего-навсего претворяющего ваши мысли на практике?
- Вы ничего не поняли! Я вовсе не имел в виду, что нужно подчинять всех воле
одного!
- Ну, это как посмотреть.
- Я ищу истину и ей хочу служить. А всяческое насилие над личностью мне
отвратительно, под какими бы лозунгами оно ни проводилось.
- Так то ж над личностью,- усмехнулся Божественный Искупитель.- Где вы
сейчас таковую сыщете? Кроме нас с вами, никого не осталось.
- Я напишу статью,- сказал Рогов в бешенстве,- тогда у вас начнутся не
просто неприятности - вы в тюрьму пойдете.
- А ваш сын опять колоться. И больше его не вытащит уже никто. Или вас он
теперь не интересует? Вы себе дочку нашли. Но должен заметить, Виктор
Владимирович, что вам катастрофически не везет на детей. Сын у вас наркоман,
а, так сказать, дочка - вокзальная проститутка.
Рогов рванулся из-за стола, но учитель успел отскочить.
- Виктор Владимирович, мне отвратителен любой шантаж, но не позднее
завтрашнего вечера я вам представлю наглядное доказательство своих слов.
- Убирайтесь вон!
- Посмотрим, что вы скажете завтра.
В коридоре Люппо поравнялся с Машей.
- Виктор Владимирович занят и просил его не тревожить. А ты, прелестное
дитя, все хорошеешь. Скоро я тебя приглашу, и ты нам попозируешь в одном
красивом спектакле.
- Нет! - отшатнулась она.
Бровь у него дернулась, и в глазах появились отвращение и боль.
- Академик пока ничего о фотографиях не знает, но если узнает, то его сердце
не выдержит.
Глава VI. Искушение
Уже много часов Колдаев лежал без движения и видел в окошко лишь краешек
стены соседнего дома и ржавую крышу. Боль отпускала его только тогда, когда
уставала сама. Отдохнув, она принималась терзать скульптора с новой силой.
Он не соглашался ложиться в больницу и не принимал никаких лекарств. Вызвать
участкового врача как лицу непрописанному ему не могли, и Илья Петрович
пригласил частного.
- Может быть, нужно какое-нибудь лекарство?
- Только обезболивающее,- сказал меланхолично юный доктор, засовывая в
карман плаща конверт с гонораром.- И посильнее.
Но скульптор отказывался даже от обезболивающего. Илья Петрович за ним
ухаживал, но теперь дворник ушел на несколько часов, и Колдаев читал
псалтырь.
"Господи, да не яростию Твоею обличиши мене, ниже гневом Твоим накажеши
мене,- шептали его пересохшие губы.- Яко стрелы твои унзоша во мне, и
утвердил еси на мне руку Твою. Несть исцеления в плоти моей от лица гнева
Твоего, несть мира в костех моих от лица грех моих. Яко беззакония моя
превзыдоша главу мою, яко бремя тяжкое отягощеша на мне".
- Так, Господи, так! - восклицал он, крестясь слабеющей рукой.
"Возсмердеша и согниша раны моя от лица безумия моего. Пострадах и слякохся
до конца, весь день сетуя хождах. Сердце мое смятеся, остави мя сила моя.
Друзи моя и искреннии мои прямо мне приближишася и сташа, и ближнии мои
отдалече меня сташа и нуждахуся ищущии злая мне глаголаху суетная и
льстивным весь день поучахуся".
Скрипнула дверь.
- Илья, ты?
Колдаев повернулся, и в глазах у него помутнело. Перед ним стоял
Божественный Искупитель.
- Ну вот, наконец-то я тебя нашел,- проговорил Борис Филиппович
удовлетворенно.
- Уйдите! - прохрипел Колдаев.- Что вам нужно от умирающего человека?
- Считай, что я сентиментален. Я хочу посмотреть на тебя последний раз и
утешить. Столько лет ты делал надгробия другим, кто же сделает тебе? Вряд ли
у этого блаженного дворника хватит денег. Но не беспокойся, умирай спокойно.
Я заботился о твоей душе, позабочусь и о теле. Ты получишь похороны по
высшему разряду и, если только душа, как уверяет нынешняя наука, бессмертна,
сможешь убедиться, что я не обманул. За это я попрошу всего-навсего об одной
вещи.
- Я заклинаю вас,- Колдаев из последних сил приподнялся,- не приходите на
мои похороны.
- Почему? - удивился Борис Филиппович.- На похороны не приглашают и,
следовательно, не возбраняют приходить. И потом, неужели ты меня, а не свое
непомерное тщеславие считаешь всему виною?
- Не мучайте меня. Я расплатился за все сполна.
- Ты ничего не понял в том, что увидел, глупый и ничтожный человек. Судьба
давала тебе шанс, а ты не захотел его использовать. Вместо того чтобы стать
Художником и сделать то, чего не делал до тебя никто, ты позорно сбежал. И
теперь подохнешь в дерьме никому не нужный.
- Я искуплю этой смертью свою жизнь. А вы - антихрист с отметиной дьявола,
вы - соблазнитель малых сих, вы не расплатитесь за грехи никогда.
- Брось кликушествовать! - проговорил Люппо раздраженно.- Ты проиграл наш
спор. Отдай фотографии, и я сразу же уйду.
- Зачем вам изображение святой?
- Какая она, к черту, святая? Обыкновенная смазливая девица, про которую Бог
знает что нагородили.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24