Все они знали Мартина, знали, что он был моим другом, и все по очереди приходили попрощаться с ним. Они пожелали мне выиграть кучу денег.
Я ехал на переднем сиденье рядом с Уортингтоном. Мы ненадолго остановились купить дешевые часы для меня и ежедневную спортивную газету, чтобы узнать, кто сегодня участвует в скачках. На первой полосе, под рубрикой «Новости дня», мне попалось коротенькое сообщение о том, что лестерские распорядители принимают у себя Ллойда Бакстера, владельца чемпиона-стиплера Таллахасси, в память о покойном жокее Мартине Стакли.
Ну-ну…
По дороге я подробно рассказал Уортингтону о своем визите в Тонтон. Шофер хмурился, слушая о наиболее очевидных странностях в поведении матери и сына. Но под конец я спросил:
— Помните, вы говорили, что букмекерская контора «Артур Робинс, 1894» принадлежит теперь людям по фамилии Уэббер, Браун… и Верити?
Этот вопрос его озадачил. Замешательство Уортингтона длилось секунд десять. Наконец он воскликнул:
— А эти двое — тоже Верити!
Он помолчал.
— Совпадение, должно быть.
— Не верю я в подобные совпадения, — возразил я.
Уортингтон молча покосился в мою сторону, лавируя между машинами. Через некоторое время он спросил:
— Джерард, если вы имеете хоть какое-то представление о том, что происходит, — в чем дело? Вот, к примеру, кто были эти вчерашние люди в черных масках и чего они хотели?
— Я так думаю, что это один из них опрыскал вас циклопропаном и огрел меня пустым баллончиком. Но кто это был — я не знаю. Однако я уверен, что одной из этих черных масок была наша нежная Роза.
— Не стану утверждать, что это неправда, но почему вы в этом уверены?
— А кто еще стал бы так орать на Нормана Оспри — или на кого-то другого, но я почти уверен, что это был он, — и требовать, чтобы он сломал мне запястья? Этот голос ни с каким другим не спутаешь. И эта манера двигаться… А насчет того, зачем ей это — отчасти затем, чтобы вывести меня из игры, не так ли? А отчасти — затем, чтобы получить от меня то, чего у меня нет. И еще — чтобы помешать мне сделать то, что мы собираемся сделать сегодня.
— Тогда поехали домой! — сказал Уортингтон.
— Нет. Вы, главное, не отходите от меня, и все будет в порядке.
Уортингтон отнесся к своим обязанностям телохранителя со всей серьезностью. Один из соратников вчерашних костоломов выдал себя своим ошарашенным видом: очевидно, он никак не ожидал, что я появлюсь здесь сегодня, да еще на своих ногах, когда любой здравомыслящий человек на моем месте валялся бы на диване, обложенный компрессами, и глотал бы аспирин. Но я многому научился от Мартина. Я знал, что жокеи-стиплеры зачастую не только ходят, но и ездят верхом и с переломанными ребрами, и со сломанными руками, и с другими травмами. Мартин говорил, что только перелом ноги может заставить жокея на пару месяцев отказаться от участия в скачках. А уж синяки и ушибы для него были неотъемлемой частью повседневной жизни. Он справлялся с болью, просто заставляя себя не думать о ней. «Не обращай внимания, и все», — говорил он. И теперь я по мере сил старался следовать его совету.
Норман Оспри как раз открывал свой ларек. Увидев меня, он остановился как вкопанный. Его широкие плечи напряглись. А тут к нему как раз беспечной походочкой подошла Роза. Проследив направление его взгляда, она растеряла изрядную долю своего самодовольства. «Черт возьми!» — вырвалось у нее.
Если мысленно одеть Нормана Оспри в черный шерстяной свитер, становилось очевидно, что это и есть тот самый таинственный незнакомец, который разбил мне часы бейсбольной битой, целясь в запястье. Но в решающий момент я дернулся и довольно сильно пнул его в голень. А пронзительный голос, который побуждал его ударить еще раз, несомненно, принадлежал Розе.
— Вам привет от Тома Пиджина, — сказал я, обращаясь сразу к обоим.
Не сказать, чтобы это особенно их обрадовало. Уортингтон весьма настойчиво шепнул мне на ухо, что тыкать палкой в осиное гнездо неразумно, и поспешил удалиться от ларька с вывеской «Артур Робинс, 1894». Я последовал за ним, достаточно быстро, но стараясь, чтобы это не походило на бегство.
— Они сами не знают, что именно они ищут, — заметил я, замедляя шаг. — Если бы они это знали, они бы так прямо и спросили вчера вечером.
— Они бы, может, и спросили, если бы Том Пиджин собачек погулять не вывел, — сказал Уортингтон, торопясь уйти подальше от ларька Нормана Оспри и оглядываясь, чтобы убедиться, что нас не преследуют.
Вчерашние события оставили у меня впечатление, что громилы старались не только добыть информацию, но и причинить мне как можно больше вреда. Но если бы Том Пиджин не появился, и мне пришлось бы спасать запястья — а там довольно много мелких костей, и Мартин говорил, что они очень плохо срастаются и до конца так и не заживают, — и если бы я действительно мог ответить на их вопрос, ответил бы я?
Я не мог представить себе, каковы должны были быть сведения, чтобы Мартин счел, что они стоят дороже если не моей жизни, то дела всей моей жизни. А эти люди в черных масках явно уверены, что я знаю то, что их интересует, и не говорю им этого из чистого упрямства. И это мне ужасно не нравилось.
Я ехидно сказал себе, что, если бы я знал то, что им надо, и не выйди Том Пиджин на прогулку со своими собачками, я бы, по всей вероятности, выложил им все, что знал, и теперь не разгуливал бы по ипподрому, а собирался повеситься от стыда. Но в этом я бы никому и никогда не признался.
Разве что тени Мартина. «Черт бы тебя побрал, приятель, — думал я, — во что ж такое ты меня втравил?»
Ллойд Бакстер был в Лестере и обедал с распорядителями. Приглашение к распорядителям — большая честь, но Бакстер принял эти почести как нечто само собой разумеющееся. Он снисходительно сообщил мне об этом, когда мы столкнулись на пути от трибун к паддоку.
Ллойд Бакстер, видимо, счел эту встречу случайной, но я давно его выследил, и, пока Бакстер сидел в ложе распорядителей и расправлялся с ростбифом, сыром и кофе, я караулил снаружи, разговаривал с Уортингтоном и мерз на холодном ветру.
Мороз подчеркивал первобытную грубость черт Бакстера. А в его волосах всего за неделю (хотя, конечно, неделя была трудная) заметно прибавилось седины.
Нельзя сказать, чтобы Бакстер был рад видеть меня. Я был уверен, что он сожалеет о том вечере в Бродвее. Однако Бакстер изо всех сил старался быть любезным, и, наверно, было не очень-то благородно с моей стороны предполагать, что это из-за того, что я знаю о его эпилепсии. Судя по тому, что я никогда прежде об этом не слышал, Бакстер старался скрывать свое заболевание. Но если он думал, что я стану болтать об этом во всеуслышание или, хуже того, насмехаться над ним, хорошего же мнения он был обо мне!
Уортингтон на время незаметно исчез, и я остался наедине с Ллойдом Бакстером. Бакстер расхваливал распорядительский ланч и обсуждал достоинства разных тренеров, противопоставляя их бедолаге Прайаму Джоунзу.
— Но ведь не его вина, что Таллахасси упал в Челтнеме, — мягко заметил я.
— Это была вина Мартина! — резко ответил Бакстер. — Он не удержал равновесия во время прыжка. Он был чересчур самоуверен.
Мартин мне говорил, что, если владелец лошади чем-то недоволен, «это» — что бы «это» ни было — практически всегда оказывается виной жокея. «Стрелочник виноват». Мартин только философски пожимал плечами.
— Бывают, конечно, и другие владельцы, — говорил он. — Работать на них — одно удовольствие. Они понимают, что лошади тоже могут ошибаться; когда что-то случается, они говорят: «Ну что ж, это скачки»; они способны утешать жокея, который только что проиграл скачку века… И уж поверь мне, Ллойд Бакстер не из их числа. Если я проигрываю на его лошади, виноват всегда я.
— Но ведь если лошадь падает, это уж точно не тренер виноват? — спокойно сказал я Бакстеру, пока он перебирал тренеров. — Так что я не стал бы винить Прайама Джоунза за то, что Таллахасси упал и проиграл Кофейную скачку.
— Надо было лучше тренировать лошадь.
— Но ведь этот конь уже показал, что прыгать он умеет! — возразил я. — Он выиграл несколько скачек.
— Я хочу сменить тренера, — упрямо повторил Ллойд Бакстер. Я понял, что это дело принципа и он не уступит.
Помимо ланча, распорядители предоставили Бакстеру билет в гостевую ложу. Мы уже стояли у входа, и Ллойд Бакстер уже извинился за то, что вынужден меня покинуть, как вдруг один из распорядителей, шедший следом за нами, свернул с пути и направился ко мне.
— Это же вы стекольщик? — жизнерадостно прогудел он. — Моя жена — большая ваша поклонница! Ваши безделушки стоят у нас по всему дому. Какую чудную лошадь вы для нее сделали — вы еще приезжали к нам устраивать подсветку, помните?
Я вспомнил лошадь и дом достаточно отчетливо, чтобы меня тоже пригласили в гостевую ложу. Нельзя сказать, чтобы Бакстера это обрадовало.
— Жена говорит, этот молодой человек — настоящий гений! — рассказывал распорядитель Бакстеру, провожая нас в ложу. Гений тем временем изо всех сил боролся со слабостью.
На лице у Бакстера было отчетливо написано, что мнение жены распорядителя его мало интересует. Но, возможно, оно все-таки повлияло на отношение Бакстера ко мне. Во всяком случае, когда утихли крики болельщиков после финиша очередной скачки, он слегка коснулся моей руки, показывая, что хочет мне что-то сказать. Это немало меня удивило. Однако заговорил он не сразу — по-видимому, колебался. Я решил ему помочь.
— Я вот все думаю, — мягко начал я, — не могли ли вы видеть того человека, который заходил ко мне в магазин во время празднования Нового года. То есть я знаю, что вам сделалось нехорошо, но до этого и после того, как я вышел на улицу, в магазин никто не заходил?
После длительного молчания Бакстер чуть заметно кивнул.
— Кто-то вошел в эту вашу длинную галерею. Я помню, что он спросил вас, а я сказал, что вы на улице. Но я не разглядел его как следует, потому что у меня глаза… временами мое зрение выкидывает такие фокусы…
Он не договорил. Я поддержал угасающий разговор:
— У вас есть таблетки…
— Конечно, есть! — раздраженно ответил он. — Но я забыл их принять, потому что весь день пошел наперекосяк — начать с того, что я ненавижу эти крохотные воздушные такси, и потом, я хочу сменить тренера.
Он умолк, но молчание его было столь красноречиво, что и павиан бы понял.
Я спросил, не мог ли бы он, несмотря на фокусы своего зрения, описать этого посетителя.
— Не мог бы, — коротко сказал Бакстер. — Я ответил, что вы на улице, а очнулся уже в больнице.
Он опять замолчал. Я уже начал думать, что больше я от него ничего не услышу, когда он смущенно добавил:
— Наверно, мне следует поблагодарить вас за молчание. Ваша нескромность могла бы стать для меня причиной крупных неприятностей.
Я пожал плечами.
— А какой смысл?
Некоторое время Бакстер вглядывался в мое лицо, как до этого я вглядывался в его. Результат меня удивил.
— Вы не больны? — осведомился он.
— Да нет. Просто устал. Не выспался.
Видимо, он решил не развивать эту тему и вместо этого сказал:
— Тот человек, который приходил, был худощавый, с белой бородой, лет за пятьдесят.
Мне показалось маловероятным, чтобы вор мог выглядеть так, и Бакстер, должно быть, заметил мои сомнения, потому что добавил, чтобы убедить меня:
— Когда я его увидел, я еще подумал о Прайаме Джоунзе. Он уже много лет собирается отрастить бороду. Я ему каждый раз говорю, что он будет похож на водяного.
Я едва не рассмеялся, представив себе Прайама с бородой. Пожалуй, Бакстер был прав.
Бакстер сказал, что человек с бородой показался ему похожим на профессора. На лектора из университета.
— Он что-нибудь еще сказал? — уточнил я. — Был ли он похож на обычного покупателя? Упоминал ли он о стекле?
Ллойд Бакстер ничего не помнил.
— Может, он что-то и говорил, но у меня все спуталось. Со мной часто бывает, что все вокруг кажется мне неправильным. Это своего рода предупреждение. Часто я могу с этим совладать или, по крайней мере, приготовиться… но в тот вечер все произошло слишком быстро.
Я подумал, что Бакстер чрезвычайно откровенен со мной. Я такого не ожидал.
— Этот бородач, — сказал я, — он, должно быть, видел начало вашего… хм… приступа. Почему же он вам не помог? Как вы думаете, он просто не знал, что делать, и сбежал от греха подальше, как обычно бывает, или же он воспользовался случаем и удрал с добычей — с теми деньгами в мешке?
— И с видеокассетой, — добавил Бакстер. Мне потребовалось некоторое время, чтобы оправиться от изумления. Наконец я спросил:
— С какой видеокассетой?
Бакстер нахмурился.
— Он спросил про видеокассету.
— И вы ее ему отдали?
— Нет. Да. Или нет. Не знаю.
Очевидно, воспоминания Ллойда Бакстера о том злосчастном вечере в Бродвее представляли собой беспорядочную мешанину реальности и бреда. Вполне возможно, профессор с белой бородой существовал только в его воображении.
За следующие десять минут, что мы провели в самом тихом и спокойном месте на ипподроме — на балконе гостевой ложи распорядителей между скачками, — мне удалось убедить Ллойда Бакстера обменяться подробными воспоминаниями о последних минутах 1999 года. Но сколько он ни старался, в его памяти по-прежнему всплывал образ сухопарого человека с белой бородой, который, по всей видимости — если это было именно тогда и именно там, — вроде бы спросил про видеокассету…
Бакстер старался как мог. Его отношение ко мне переменилось радикально, так что из противника он сделался союзником.
В частности, он признался, что изменил свое отношение к нашей с Мартином дружбе. Раньше бы он такого никогда не сказал.
— Я вижу, что ошибался в вас, — хмуро буркнул он. — Мартин говорил, что опирается на вас, а я считал само собой разумеющимся, что дело обстоит наоборот.
— Мы учились друг у друга.
Помолчав, Бакстер сказал:
— Тот человек с бородой — он мне не почудился, знаете ли. И он действительно хотел заполучить видеокассету. Если бы я знал что-то еще, я бы вам рассказал.
Я наконец поверил ему. Просто так неудачно сложилось, что в самый неподходящий момент у Бакстера начался припадок — впрочем, с точки зрения белобородого, неудачным было скорее то, что Бакстер его вообще видел. Но теперь я был почти уверен, что, пока я торчал на улице, встречая 2000 год, в мой магазин зашел белобородый худощавый человек, похожий на профессора, который что-то сказал насчет видеокассеты и исчез до того, как я вернулся, прихватив с собой кассету, а кстати уж и деньги.
Никаких белобородых я на улице не видел. Рождество миновало за неделю до того, и для весельчака с Северного полюса было поздновато. Но Ллойд Бакстер не знал, была ли белая борода на самом деле, или он перепутал незваного гостя с Санта-Клаусом.
Прощаясь, мы пожали друг другу руки — впервые за все время нашего знакомства. Я оставил Бакстера на попечение распорядителей и спустился вниз, к Уортингтону, который ждал меня снаружи. Он продрог и проголодался. Мы по запаху нашли кафе, и Уортингтон накинулся на еду.
— А вы отчего не едите? — осведомился он, чавкая.
— По привычке, — объяснил я. По привычке, которой я заразился от жокея, привыкшего тщательно следить за своим весом. Похоже, я даже не замечал, насколько сильно влиял на меня Мартин.
Пока Уортингтон расправлялся с двумя порциями бифштекса и пирога с почками, я поведал ему, что теперь надо искать худощавого белобородого человека за пятьдесят, который похож на университетского профессора.
Уортингтон вонзил вилку в пирог и серьезно взглянул на меня.
— Что-то это описание не очень подходит к человеку, способному стянуть мешок с деньгами, — заметил он.
— Вы меня удивляете, Уортингтон! Уж кому-кому, а вам-то следовало бы знать, что борода вовсе не является доказательством порядочности! А что, если дело было так: предположим, мистер Белобородый отдал кассету Мартину, а Мартин передал ее Эдди Пэйну, чтобы тот отдал ее мне. Когда Мартин погиб, Белобородый решил вернуть кассету себе. Для этого он разузнал, где она может находиться, и… короче, он приехал в Бродвей. Он нашел кассету, забрал ее и заодно под влиянием минутного порыва прихватил мешок с деньгами, который я по глупости оставил лежать на виду. В результате он не может никому признаться, что кассета вернулась к нему.
— Потому что тогда бы пришлось признаться и в краже денег?
— Вот именно.
Мой телохранитель выскреб тарелку дочиста и вздохнул.
— Ну, а дальше? Что было дальше?
— Я могу лишь догадываться.
— Ну-ну. Догадывайтесь. Потому что циклопропаном нас потравил отнюдь не старичок. Малыш Дэниэл описал кроссовки, которые были на том грабителе — ни один человек старше двадцати лет такие не наденет иначе как под пистолетным дулом.
Я был иного мнения. Эксцентричный старичок может надеть все, что угодно. А еще он может записать на кассету эротический фильм.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26
Я ехал на переднем сиденье рядом с Уортингтоном. Мы ненадолго остановились купить дешевые часы для меня и ежедневную спортивную газету, чтобы узнать, кто сегодня участвует в скачках. На первой полосе, под рубрикой «Новости дня», мне попалось коротенькое сообщение о том, что лестерские распорядители принимают у себя Ллойда Бакстера, владельца чемпиона-стиплера Таллахасси, в память о покойном жокее Мартине Стакли.
Ну-ну…
По дороге я подробно рассказал Уортингтону о своем визите в Тонтон. Шофер хмурился, слушая о наиболее очевидных странностях в поведении матери и сына. Но под конец я спросил:
— Помните, вы говорили, что букмекерская контора «Артур Робинс, 1894» принадлежит теперь людям по фамилии Уэббер, Браун… и Верити?
Этот вопрос его озадачил. Замешательство Уортингтона длилось секунд десять. Наконец он воскликнул:
— А эти двое — тоже Верити!
Он помолчал.
— Совпадение, должно быть.
— Не верю я в подобные совпадения, — возразил я.
Уортингтон молча покосился в мою сторону, лавируя между машинами. Через некоторое время он спросил:
— Джерард, если вы имеете хоть какое-то представление о том, что происходит, — в чем дело? Вот, к примеру, кто были эти вчерашние люди в черных масках и чего они хотели?
— Я так думаю, что это один из них опрыскал вас циклопропаном и огрел меня пустым баллончиком. Но кто это был — я не знаю. Однако я уверен, что одной из этих черных масок была наша нежная Роза.
— Не стану утверждать, что это неправда, но почему вы в этом уверены?
— А кто еще стал бы так орать на Нормана Оспри — или на кого-то другого, но я почти уверен, что это был он, — и требовать, чтобы он сломал мне запястья? Этот голос ни с каким другим не спутаешь. И эта манера двигаться… А насчет того, зачем ей это — отчасти затем, чтобы вывести меня из игры, не так ли? А отчасти — затем, чтобы получить от меня то, чего у меня нет. И еще — чтобы помешать мне сделать то, что мы собираемся сделать сегодня.
— Тогда поехали домой! — сказал Уортингтон.
— Нет. Вы, главное, не отходите от меня, и все будет в порядке.
Уортингтон отнесся к своим обязанностям телохранителя со всей серьезностью. Один из соратников вчерашних костоломов выдал себя своим ошарашенным видом: очевидно, он никак не ожидал, что я появлюсь здесь сегодня, да еще на своих ногах, когда любой здравомыслящий человек на моем месте валялся бы на диване, обложенный компрессами, и глотал бы аспирин. Но я многому научился от Мартина. Я знал, что жокеи-стиплеры зачастую не только ходят, но и ездят верхом и с переломанными ребрами, и со сломанными руками, и с другими травмами. Мартин говорил, что только перелом ноги может заставить жокея на пару месяцев отказаться от участия в скачках. А уж синяки и ушибы для него были неотъемлемой частью повседневной жизни. Он справлялся с болью, просто заставляя себя не думать о ней. «Не обращай внимания, и все», — говорил он. И теперь я по мере сил старался следовать его совету.
Норман Оспри как раз открывал свой ларек. Увидев меня, он остановился как вкопанный. Его широкие плечи напряглись. А тут к нему как раз беспечной походочкой подошла Роза. Проследив направление его взгляда, она растеряла изрядную долю своего самодовольства. «Черт возьми!» — вырвалось у нее.
Если мысленно одеть Нормана Оспри в черный шерстяной свитер, становилось очевидно, что это и есть тот самый таинственный незнакомец, который разбил мне часы бейсбольной битой, целясь в запястье. Но в решающий момент я дернулся и довольно сильно пнул его в голень. А пронзительный голос, который побуждал его ударить еще раз, несомненно, принадлежал Розе.
— Вам привет от Тома Пиджина, — сказал я, обращаясь сразу к обоим.
Не сказать, чтобы это особенно их обрадовало. Уортингтон весьма настойчиво шепнул мне на ухо, что тыкать палкой в осиное гнездо неразумно, и поспешил удалиться от ларька с вывеской «Артур Робинс, 1894». Я последовал за ним, достаточно быстро, но стараясь, чтобы это не походило на бегство.
— Они сами не знают, что именно они ищут, — заметил я, замедляя шаг. — Если бы они это знали, они бы так прямо и спросили вчера вечером.
— Они бы, может, и спросили, если бы Том Пиджин собачек погулять не вывел, — сказал Уортингтон, торопясь уйти подальше от ларька Нормана Оспри и оглядываясь, чтобы убедиться, что нас не преследуют.
Вчерашние события оставили у меня впечатление, что громилы старались не только добыть информацию, но и причинить мне как можно больше вреда. Но если бы Том Пиджин не появился, и мне пришлось бы спасать запястья — а там довольно много мелких костей, и Мартин говорил, что они очень плохо срастаются и до конца так и не заживают, — и если бы я действительно мог ответить на их вопрос, ответил бы я?
Я не мог представить себе, каковы должны были быть сведения, чтобы Мартин счел, что они стоят дороже если не моей жизни, то дела всей моей жизни. А эти люди в черных масках явно уверены, что я знаю то, что их интересует, и не говорю им этого из чистого упрямства. И это мне ужасно не нравилось.
Я ехидно сказал себе, что, если бы я знал то, что им надо, и не выйди Том Пиджин на прогулку со своими собачками, я бы, по всей вероятности, выложил им все, что знал, и теперь не разгуливал бы по ипподрому, а собирался повеситься от стыда. Но в этом я бы никому и никогда не признался.
Разве что тени Мартина. «Черт бы тебя побрал, приятель, — думал я, — во что ж такое ты меня втравил?»
Ллойд Бакстер был в Лестере и обедал с распорядителями. Приглашение к распорядителям — большая честь, но Бакстер принял эти почести как нечто само собой разумеющееся. Он снисходительно сообщил мне об этом, когда мы столкнулись на пути от трибун к паддоку.
Ллойд Бакстер, видимо, счел эту встречу случайной, но я давно его выследил, и, пока Бакстер сидел в ложе распорядителей и расправлялся с ростбифом, сыром и кофе, я караулил снаружи, разговаривал с Уортингтоном и мерз на холодном ветру.
Мороз подчеркивал первобытную грубость черт Бакстера. А в его волосах всего за неделю (хотя, конечно, неделя была трудная) заметно прибавилось седины.
Нельзя сказать, чтобы Бакстер был рад видеть меня. Я был уверен, что он сожалеет о том вечере в Бродвее. Однако Бакстер изо всех сил старался быть любезным, и, наверно, было не очень-то благородно с моей стороны предполагать, что это из-за того, что я знаю о его эпилепсии. Судя по тому, что я никогда прежде об этом не слышал, Бакстер старался скрывать свое заболевание. Но если он думал, что я стану болтать об этом во всеуслышание или, хуже того, насмехаться над ним, хорошего же мнения он был обо мне!
Уортингтон на время незаметно исчез, и я остался наедине с Ллойдом Бакстером. Бакстер расхваливал распорядительский ланч и обсуждал достоинства разных тренеров, противопоставляя их бедолаге Прайаму Джоунзу.
— Но ведь не его вина, что Таллахасси упал в Челтнеме, — мягко заметил я.
— Это была вина Мартина! — резко ответил Бакстер. — Он не удержал равновесия во время прыжка. Он был чересчур самоуверен.
Мартин мне говорил, что, если владелец лошади чем-то недоволен, «это» — что бы «это» ни было — практически всегда оказывается виной жокея. «Стрелочник виноват». Мартин только философски пожимал плечами.
— Бывают, конечно, и другие владельцы, — говорил он. — Работать на них — одно удовольствие. Они понимают, что лошади тоже могут ошибаться; когда что-то случается, они говорят: «Ну что ж, это скачки»; они способны утешать жокея, который только что проиграл скачку века… И уж поверь мне, Ллойд Бакстер не из их числа. Если я проигрываю на его лошади, виноват всегда я.
— Но ведь если лошадь падает, это уж точно не тренер виноват? — спокойно сказал я Бакстеру, пока он перебирал тренеров. — Так что я не стал бы винить Прайама Джоунза за то, что Таллахасси упал и проиграл Кофейную скачку.
— Надо было лучше тренировать лошадь.
— Но ведь этот конь уже показал, что прыгать он умеет! — возразил я. — Он выиграл несколько скачек.
— Я хочу сменить тренера, — упрямо повторил Ллойд Бакстер. Я понял, что это дело принципа и он не уступит.
Помимо ланча, распорядители предоставили Бакстеру билет в гостевую ложу. Мы уже стояли у входа, и Ллойд Бакстер уже извинился за то, что вынужден меня покинуть, как вдруг один из распорядителей, шедший следом за нами, свернул с пути и направился ко мне.
— Это же вы стекольщик? — жизнерадостно прогудел он. — Моя жена — большая ваша поклонница! Ваши безделушки стоят у нас по всему дому. Какую чудную лошадь вы для нее сделали — вы еще приезжали к нам устраивать подсветку, помните?
Я вспомнил лошадь и дом достаточно отчетливо, чтобы меня тоже пригласили в гостевую ложу. Нельзя сказать, чтобы Бакстера это обрадовало.
— Жена говорит, этот молодой человек — настоящий гений! — рассказывал распорядитель Бакстеру, провожая нас в ложу. Гений тем временем изо всех сил боролся со слабостью.
На лице у Бакстера было отчетливо написано, что мнение жены распорядителя его мало интересует. Но, возможно, оно все-таки повлияло на отношение Бакстера ко мне. Во всяком случае, когда утихли крики болельщиков после финиша очередной скачки, он слегка коснулся моей руки, показывая, что хочет мне что-то сказать. Это немало меня удивило. Однако заговорил он не сразу — по-видимому, колебался. Я решил ему помочь.
— Я вот все думаю, — мягко начал я, — не могли ли вы видеть того человека, который заходил ко мне в магазин во время празднования Нового года. То есть я знаю, что вам сделалось нехорошо, но до этого и после того, как я вышел на улицу, в магазин никто не заходил?
После длительного молчания Бакстер чуть заметно кивнул.
— Кто-то вошел в эту вашу длинную галерею. Я помню, что он спросил вас, а я сказал, что вы на улице. Но я не разглядел его как следует, потому что у меня глаза… временами мое зрение выкидывает такие фокусы…
Он не договорил. Я поддержал угасающий разговор:
— У вас есть таблетки…
— Конечно, есть! — раздраженно ответил он. — Но я забыл их принять, потому что весь день пошел наперекосяк — начать с того, что я ненавижу эти крохотные воздушные такси, и потом, я хочу сменить тренера.
Он умолк, но молчание его было столь красноречиво, что и павиан бы понял.
Я спросил, не мог ли бы он, несмотря на фокусы своего зрения, описать этого посетителя.
— Не мог бы, — коротко сказал Бакстер. — Я ответил, что вы на улице, а очнулся уже в больнице.
Он опять замолчал. Я уже начал думать, что больше я от него ничего не услышу, когда он смущенно добавил:
— Наверно, мне следует поблагодарить вас за молчание. Ваша нескромность могла бы стать для меня причиной крупных неприятностей.
Я пожал плечами.
— А какой смысл?
Некоторое время Бакстер вглядывался в мое лицо, как до этого я вглядывался в его. Результат меня удивил.
— Вы не больны? — осведомился он.
— Да нет. Просто устал. Не выспался.
Видимо, он решил не развивать эту тему и вместо этого сказал:
— Тот человек, который приходил, был худощавый, с белой бородой, лет за пятьдесят.
Мне показалось маловероятным, чтобы вор мог выглядеть так, и Бакстер, должно быть, заметил мои сомнения, потому что добавил, чтобы убедить меня:
— Когда я его увидел, я еще подумал о Прайаме Джоунзе. Он уже много лет собирается отрастить бороду. Я ему каждый раз говорю, что он будет похож на водяного.
Я едва не рассмеялся, представив себе Прайама с бородой. Пожалуй, Бакстер был прав.
Бакстер сказал, что человек с бородой показался ему похожим на профессора. На лектора из университета.
— Он что-нибудь еще сказал? — уточнил я. — Был ли он похож на обычного покупателя? Упоминал ли он о стекле?
Ллойд Бакстер ничего не помнил.
— Может, он что-то и говорил, но у меня все спуталось. Со мной часто бывает, что все вокруг кажется мне неправильным. Это своего рода предупреждение. Часто я могу с этим совладать или, по крайней мере, приготовиться… но в тот вечер все произошло слишком быстро.
Я подумал, что Бакстер чрезвычайно откровенен со мной. Я такого не ожидал.
— Этот бородач, — сказал я, — он, должно быть, видел начало вашего… хм… приступа. Почему же он вам не помог? Как вы думаете, он просто не знал, что делать, и сбежал от греха подальше, как обычно бывает, или же он воспользовался случаем и удрал с добычей — с теми деньгами в мешке?
— И с видеокассетой, — добавил Бакстер. Мне потребовалось некоторое время, чтобы оправиться от изумления. Наконец я спросил:
— С какой видеокассетой?
Бакстер нахмурился.
— Он спросил про видеокассету.
— И вы ее ему отдали?
— Нет. Да. Или нет. Не знаю.
Очевидно, воспоминания Ллойда Бакстера о том злосчастном вечере в Бродвее представляли собой беспорядочную мешанину реальности и бреда. Вполне возможно, профессор с белой бородой существовал только в его воображении.
За следующие десять минут, что мы провели в самом тихом и спокойном месте на ипподроме — на балконе гостевой ложи распорядителей между скачками, — мне удалось убедить Ллойда Бакстера обменяться подробными воспоминаниями о последних минутах 1999 года. Но сколько он ни старался, в его памяти по-прежнему всплывал образ сухопарого человека с белой бородой, который, по всей видимости — если это было именно тогда и именно там, — вроде бы спросил про видеокассету…
Бакстер старался как мог. Его отношение ко мне переменилось радикально, так что из противника он сделался союзником.
В частности, он признался, что изменил свое отношение к нашей с Мартином дружбе. Раньше бы он такого никогда не сказал.
— Я вижу, что ошибался в вас, — хмуро буркнул он. — Мартин говорил, что опирается на вас, а я считал само собой разумеющимся, что дело обстоит наоборот.
— Мы учились друг у друга.
Помолчав, Бакстер сказал:
— Тот человек с бородой — он мне не почудился, знаете ли. И он действительно хотел заполучить видеокассету. Если бы я знал что-то еще, я бы вам рассказал.
Я наконец поверил ему. Просто так неудачно сложилось, что в самый неподходящий момент у Бакстера начался припадок — впрочем, с точки зрения белобородого, неудачным было скорее то, что Бакстер его вообще видел. Но теперь я был почти уверен, что, пока я торчал на улице, встречая 2000 год, в мой магазин зашел белобородый худощавый человек, похожий на профессора, который что-то сказал насчет видеокассеты и исчез до того, как я вернулся, прихватив с собой кассету, а кстати уж и деньги.
Никаких белобородых я на улице не видел. Рождество миновало за неделю до того, и для весельчака с Северного полюса было поздновато. Но Ллойд Бакстер не знал, была ли белая борода на самом деле, или он перепутал незваного гостя с Санта-Клаусом.
Прощаясь, мы пожали друг другу руки — впервые за все время нашего знакомства. Я оставил Бакстера на попечение распорядителей и спустился вниз, к Уортингтону, который ждал меня снаружи. Он продрог и проголодался. Мы по запаху нашли кафе, и Уортингтон накинулся на еду.
— А вы отчего не едите? — осведомился он, чавкая.
— По привычке, — объяснил я. По привычке, которой я заразился от жокея, привыкшего тщательно следить за своим весом. Похоже, я даже не замечал, насколько сильно влиял на меня Мартин.
Пока Уортингтон расправлялся с двумя порциями бифштекса и пирога с почками, я поведал ему, что теперь надо искать худощавого белобородого человека за пятьдесят, который похож на университетского профессора.
Уортингтон вонзил вилку в пирог и серьезно взглянул на меня.
— Что-то это описание не очень подходит к человеку, способному стянуть мешок с деньгами, — заметил он.
— Вы меня удивляете, Уортингтон! Уж кому-кому, а вам-то следовало бы знать, что борода вовсе не является доказательством порядочности! А что, если дело было так: предположим, мистер Белобородый отдал кассету Мартину, а Мартин передал ее Эдди Пэйну, чтобы тот отдал ее мне. Когда Мартин погиб, Белобородый решил вернуть кассету себе. Для этого он разузнал, где она может находиться, и… короче, он приехал в Бродвей. Он нашел кассету, забрал ее и заодно под влиянием минутного порыва прихватил мешок с деньгами, который я по глупости оставил лежать на виду. В результате он не может никому признаться, что кассета вернулась к нему.
— Потому что тогда бы пришлось признаться и в краже денег?
— Вот именно.
Мой телохранитель выскреб тарелку дочиста и вздохнул.
— Ну, а дальше? Что было дальше?
— Я могу лишь догадываться.
— Ну-ну. Догадывайтесь. Потому что циклопропаном нас потравил отнюдь не старичок. Малыш Дэниэл описал кроссовки, которые были на том грабителе — ни один человек старше двадцати лет такие не наденет иначе как под пистолетным дулом.
Я был иного мнения. Эксцентричный старичок может надеть все, что угодно. А еще он может записать на кассету эротический фильм.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26