Уортингтон, ее сумасшедший шофер, распростерся у ног хозяйки, точно отравленный сторожевой пес.
Четверых детей Мартина нигде не было видно—и против обыкновения не было слышно. Дверь в комнату Мартина, его «логово», была закрыта, и за ней тоже царило молчание.
Я тут же отворил дверь — и нашел за ней Бомбошку, вытянувшуюся во весь рост на деревянном полу. И снова, как вчера при виде Ллойда Бакстера, я опустился на колени, чтобы пощупать пульс на шее. Но на этот раз я встревожился куда больше. По счастью, пульс был четкий и ровный. Слава тебе, господи! Я был так занят Бомбошкой, что слишком поздно заметил боковым зрением движение за правым плечом… За дверью кто-то прятался, и теперь этот кто-то выскочил из своего укрытия.
Я дернулся, чтобы встать, — но не успел. В какое-то мгновение перед глазами мелькнул металлический газовый баллончик — вроде огнетушителя, только раза в четыре поменьше. И еще этот баллончик был не красным, а оранжевым. Вот им-то меня и ударили по голове. «Логово» Мартина сделалось серым, потом темно-серым, потом черным. И я погрузился в небытие.
Я медленно пришел в себя — и обнаружил перед собой целый ряд глаз. Я не понимал, где я и что происходит. Однако, похоже, происходило что-то нехорошее: глаза детей были расширены от ужаса.
Я лежал на спине. В памяти медленно всплыл оранжевый газовый баллончик в руках фигуры в черной маске с дырами для глаз.
Когда в мозгах несколько прояснилось, я сосредоточился на лице Бомбошки и попытался встать. Увидев, что я зашевелился, Бомбошка с облегчением воскликнула:
— Слава богу, с вами все в порядке! Нас всех отравили каким-то газом, и нас тошнит с тех пор, как мы пришли в себя. Будьте так добры, постарайтесь дойти до уборной. Чтобы вас тут не стошнило.
У меня болела голова, но тошнить меня не тошнило. Моя голова пострадала от соприкосновения с поверхностью баллончика, а не с его содержимым. Впрочем, я еще недостаточно пришел в себя, чтобы объяснять разницу.
Уортингтон, невзирая на могучую мускулатуру, которую он добросовестно развивал и поддерживал регулярными визитами в спортзал и работой с боксерской грушей, выглядел бледным, трясущимся и вообще не в форме. Тем не менее он держал двух младших детей за руки и утешал их, как мог. В глазах детей Уортингтон был всемогущим, так что ребятишки были почти в порядке.
Бомбошка как-то раз упомянула о том, что ее матушка особенно ценит Уортингтона потому, что тот знаком со всеми повадками букмекеров. Самой Мэриголд не нравилось шляться между рядов людей, выкрикивающих ставки, зато Уортингтон делал ставки от ее имени и получал неплохие выигрыши. Да, этот Уортингтон действительно был славным мужиком, способным на многое, хотя на первый взгляд в это поверить было трудно.
Для полного состава не хватало только Мэриголд. Я спросил, где она. Старший из детей, мальчик по имени Дэниэл, без обиняков ответил, что она пьяная. Дрыхнет на лестнице, уточнила старшая девочка. Вот оно, поколение-2000!
Пока я медленно отклеивался от деревянного пола, Бомбошка грустно сообщила, что ее доктор теперь отказывается приходить на дом и не собирается делать исключения даже для тех, кто только что потерял близких. Он сказал, что ей следует отдыхать и пить побольше жидкости, и со временем все само пройдет. «Выпейте водички», — сказал он.
— Джину, — уточнил кто-то из детей.
Я счел настоящим свинством, что доктор Бомбошки отказывается даже осмотреть ее, и позвонил ему сам. Доктор сдался, элегантно извинился и пообещал «заглянуть», несмотря на то что сегодня Новый год и выходной. Он оправдывался тем, что просто не понял миссис Стакли. Он не понял, что на них напали. Она изъяснялась довольно бессвязно. Мы уже сообщили в полицию?
Очевидно, целью этой массовой анестезии было ограбление. Пропало три телевизора со встроенными видеомагнитофонами. Бомбошка была достаточно зла, чтобы заставить себя подвести счет пропажам.
Пропал также отдельный видеоплейер, на котором Бомбошка смотрела выступления Мартина, и десятки кассет. Недосчитались также двух ноутбуков вместе с принтерами и коробками дискет, но Уортингтон предрек, что полиция вряд ли возьмется отыскать что-либо из пропавшего, поскольку Мартин, по всей видимости, не трудился записывать номера своей техники.
Бомбошка сломалась и начала тихо плакать. В местный полицейский участок позвонил бесценный Уортингтон, который к тому времени окончательно оправился от отравления. Как оказалось, мой констебль Кэтрин Додд была приписана к другому отделению. Однако нам пообещали, что детективы прибудут в дом Стакли в ближайшее время.
Само собой, фургончик с надписью «Электроника Томпсона» исчез.
Мэриголд продолжала дрыхнуть на лестнице.
Уортингтон сделал ребятам сандвичи из бананов с медом, чтобы их успокоить.
Борясь с головокружением, я сидел в черном кожаном кресле Мартина в его «логове», а Бомбошка сидела напротив меня, на диване, и изливала свои многочисленные горести в платочек. Она так и не дала мне полного ответа на вопрос, что было на кассете, которую Мартин собирался отдать мне после скачек, и откуда она взялась. То есть кто дал ее самому Мартину в Челтнеме?
Бомбошка смотрела на меня покрасневшими глазами и сморкалась в платочек.
— Я знаю, что Мартин собирался вам что-то сказать вчера, но в машине были посторонние, а, насколько я знаю, он хотел поговорить с вами не при Прайаме, так что он рассчитывал отвезти вас домой последним, после всех, несмотря на то что вы живете ближе всех к ипподрому.
Даже сейчас, в полном отчаянии, она выглядела хорошенькой, как фарфоровая статуэтка. Ее пухленькая фигурка была туго обтянута черным шерстяным костюмом, пошитым явно с тем расчетом, чтобы угодить живому мужу, а не соседям, следящим за тем, насколько тщательно вдова соблюдает траур.
— Он вам доверял, — сказала она наконец.
— Угу.
Странно было бы, если бы он мне не доверял.
— Нет, вы не понимаете!
Бомбошка поколебалась и медленно продолжала:
— Он знал какую-то тайну. Мне он ничего не рассказывал. Говорил, что я буду беспокоиться. Но он хотел рассказать кому-нибудь. Об этом мы говорили, и я тоже сказала, что надо рассказать вам. Чтобы вы тоже знали. Просто на всякий случай. О господи… Мартин записал то, что хотел вам рассказать, на обычную старую кассету, а не на дискету или лазерный диск — кажется, потому, что так хотел тот человек, от которого он получил эту информацию. Впрочем, я не уверена. И к тому же прокрутить кассету проще, чем диск. Это он так сказал. Вы же знаете, дорогой Джерард, я никак не могу разобраться в этих компьютерах. Вон дети и те надо мной смеются. А видеокассету проиграть даже я могу. Мартин хотел, чтобы я смогла это сделать, если он вдруг умрет, но конечно — конечно же! — он на самом деле не думал, что умрет.
— А вы сами могли бы снять любительский фильм на видеокамеру?
Бомбошка кивнула.
— Мартин подарил мне видеокамеру на Рождество. Ею можно снимать любительские фильмы, но я еще не успела научиться ею пользоваться.
— А он хотя бы намекнул, что там было, на этой кассете, которую он записал для меня?
— Нет. Он ужасно старался, чтобы я ничего не знала.
Я покачал головой. Дело явно было безнадежное. Видимо, та кассета, которую украли из моего торгового зала, как раз и была кассета с тайной? Та, которую передали Мартину, Мартин передал Эдди, а Эдди передал мне? Однако, если те бродвейские воры — или один вор — просмотрели кассету (а у них была на это целая ночь), зачем им понадобилось десять часов спустя грабить дом Мартина?
Действительно ли на кассете, украденной у меня, содержались те самые тайные сведения?
Возможно, нет.
Было ли второе ограбление совершено другим вором, который не знал о предыдущем?
Ответов не было. Одни догадки.
Тут в «логово» ввалилась Мэриголд. Вид у нее был такой, словно она вот-вот развалится. За четыре года, прошедших с тех пор, как Мартин представил меня своей пышущей здоровьем теще, увеличенной копии его жены, я успел к ней попривыкнуть. Мэриголд могла бесконечно острить или, напротив, лезть в бутылку — все зависело от количества поглощенного ею джина. Но на этот раз сочетание газа с алкоголем привело ее в состояние «пожалейте меня!». И в самом деле, сейчас старушка внушала искреннюю жалость, а не мысль «поделом тебе!».
К Бомбошке первым прибыл не врач, а полиция. Дети Бомбошки описали костюм грабителя во всех подробностях, вплоть до шнурков в кроссовках. Он уставился на них из-под своей черной маски, навел оранжевый баллончик и выпустил каждому в лицо струю почти невидимого, но мощного тумана. И они потеряли сознание прежде, чем успели понять, что происходит. Отвечая на дополнительный вопрос, Дэниэл, старший мальчик, уточнил, что под черной маской на грабителе было надето что-то белое. «Видимо, самый обычный респиратор, — подумал я. — Чтобы самому не надышаться газа».
На Уортинггона напали первым, и он первым потерял сознание, а Бомбошку, сидевшую в «логове», усыпили последней. К тому времени, как появился я, газ, видимо, уже кончился — пришлось обойтись ударом по голове.
Уортингтон оказался прав: полицейские действительно не обещали найти пропавшие вещи. Однако Бомбошка не так сильно переживала из-за украденных записей с Мартином, как я того опасался: она сказала, что ей всегда могут сделать копии.
Не успели полицейские убрать свои блокноты, как ввалился Бомбошкин доктор. Извиниться он и не подумал — и вообще у него был такой вид, как будто он делает Бомбошке великое одолжение исключительно по доброте душевной.
Однако, когда доктор услышал, что баллончик с газом был оранжевый, он нахмурился и сделался куда внимательнее. Они с полицейскими попросили Дэниэла еще раз рассказать, как все было. На прощание врач посоветовал уходящим детективам искать людей, имеющих доступ к газу циклопропану, который выпускается в оранжевых баллонах и используется для анестезии, но весьма редко, потому что он легко воспламеняется и часто взрывается.
Затем доктор добросовестно заглянул каждому из членов семьи в глаза и в горло, тщательно прослушал всех через стетоскоп и наконец вынес вердикт: жить будут. Избавившись от всех официальных лиц, бедная Бомбошка рухнула на диван в кабинете и заявила, что она абсолютно измотана и нуждается в помощи. В моей помощи, естественно, — разумеется, Мартин попросил бы меня о том же самом.
Пришлось остаться и заняться домом, детьми и всем прочим. Это, видимо, избавило меня от еще одного удара по голове, потому что в ту же ночь в мой дом на холме вломились грабители и украли все, что хоть отдаленно напоминало видеокассету.
В понедельник с утра я поработал в мастерской, изготовив еще несколько небольших вещиц на продажу, а после обеда снова поехал на скачки в Челтнем (на такси). Мне надо было поговорить с Эдди Пэйном, помощником Мартина.
Эд или Эдди (его звали и так и так) сказал, что готов мне помочь, но помочь мне ничем не мог. Он все выходные размышлял над этим и — тут он стрельнул глазами куда-то мне за спину — так и не смог вспомнить ничего, кроме того, что уже рассказал мне в пятницу. Я подумал о том взаимопонимании, что на миг возникло между нами тогда, когда оба мы осознали, что мы потеряли. Но этот момент искренности миновал.
Разница между пятницей и понедельником состояла в наличии свирепой дамы лет сорока, которая стояла сейчас в паре шагов у меня за спиной. Эд представил мне ее как свою дочь. Он снова стрельнул глазами в ее сторону и, не шевеля губами, словно чревовещатель, произнес так тихо, что даже я еле расслышал:
— Вот она знает человека, который дал Мартину кассету.
— Что ты сказал, папа? — резко переспросила дама. — Повтори!
— Я сказал, что нам будет очень не хватать Мартина, — ответил Эдди. — Ну а мне пора в раздевалку. Почему бы тебе и не рассказать Джерарду — то есть мистеру Логану — то, что он хочет знать, а?
И он удалился с озабоченным видом. На прощание он виновато сказал мне:
— Ее зовут Роза. Она вообще-то хорошая девочка…
Хорошая девочка Роза обдала меня такой пламенной ненавистью, что я невольно задумался, чем же это я ей насолил — еще пару минут назад я и не подозревал о ее существовании. Роза была угловатая, костлявая, с волосами, которые обычно называют русыми, пережженными химической завивкой. Кожа у нее была сухая, усеянная веснушками, одежда висела мешком на тощем теле, но тем не менее в этой женщине чувствовалась незаурядная сила духа.
— Кхм… Роза… — начал я.
— Миссис Робинс! — не слишком любезно поправила она.
Я прокашлялся и попробовал начать сначала:
— Хорошо, миссис Робинс. Не хотите ли выпить кофе в баре или, может быть, чего-нибудь покрепче?
— Нет! — сказала она как отрубила. — И вообще, не суйте нос не в свое дело!
— Миссис Робинс, вы случайно не видели, кто передал Мартину Стакли пакет, завернутый в оберточную бумагу, на скачках в Челтнеме в прошлую пятницу?
Казалось бы, вопрос был самый простой. Однако миссис Робинс поджала губы, развернулась на каблуках и удалилась. По всему было видно, что возвращаться она не собирается.
Выждав немного, я последовал за ней. Заглядывая время от времени в программку скачек, как обычный игрок, намеревающийся сделать ставку, я просочился следом за Розой к ларькам букмекеров, выстроившимся вдоль трибун. Роза остановилась у ларька, на котором висела табличка «Артур Робинс, Прествик, мы существуем с 1894 года», и заговорила с человеком, похожим на Элвиса Пресли, с густыми черными бакенбардами. Человек стоял у ларька, принимал деньги от клиентов и диктовал полученные ставки клерку, который вводил их в компьютер.
Розе Робинс, существующей явно не с 1894 года, похоже, было что порассказать. Человек, похожий на Элвиса Пресли, нахмурился, слушая ее, и я счел за лучшее отступить: я достаточно силен и ловок, но по сравнению с этим дядей с бакенбардами я был все равно что дошкольник. Достойный потомок Артура Робинса был только лицом похож на Элвиса Пресли, а фигурой скорее на гориллу.
Я поднялся на трибуны и принялся терпеливо ждать, пока букмекеры из «Артура Робинса» — всего их было трое — закончат принимать ставки на последние две сегодняшние скачки. Наконец главный из них — тот, похожий на Элвиса Пресли, — закрыл ларек, взял сумку с деньгами и направился к выходу вместе с Розой и двумя помощниками. Я следил за ними, пока они не скрылись из виду. Насколько я мог судить, они ушли с ипподрома. Вместе эта компания стоила целого танка.
Благодаря общению с Мартином я знал, что помощники жокеев заканчивают работу, когда большинство публики с ипподрома уже разъехалось по домам. Помощник жокея — это человек, который помогает жокею быстро переодеваться между скачками. Кроме того, он следит за снаряжением жокея, чистит его седло, сапоги и так далее, чтобы к следующим скачкам все было готово. Мартин мне говорил, что один помощник обслуживает сразу нескольких жокеев, и помощники работают группой, чтобы поспеть на все ипподромы. Пока Эдди упаковывал седла, шлемы и одежду, которую предстояло выстирать, я ждал у раздевалки, надеясь, что он вскоре должен появиться.
Когда Эдди вышел на улицу и увидел меня, он сперва встревожился, потом смирился со своей судьбой.
— Что, Роза вам так ничего и не сказала?
— Не сказала, — кивнул я. — Так что не могли бы вы сами спросить ее кое о чем? Ради Мартина…
— Ну… Смотря о чем.
— Спросите ее, действительно ли на той кассете, которую Мартин отдал вам, было то, что он думал.
Эдди потребовалось несколько секунд, чтобы переварить услышанное.
— Вы хотите сказать, — неуверенно спросил он наконец, — что моя Роза думает, будто Мартину дали не ту кассету?
— Я думаю, что, если кассета Мартина когда-нибудь снова всплывет после всей этой неразберихи и нескольких ограблений, это будет настоящее чудо, — признался я.
Эдди обиженно заявил, что честно передал мне ту самую кассету, какую дал ему Мартин. Я сказал, что верю ему. О Розе мы больше не упоминали.
Эдди, как и весь мир скачек, читавший сегодняшние газеты, знал, что похороны Мартина назначены на четверг — при условии, что расследование, назначенное на среду, не столкнется ни с какими препятствиями. Эдди, неловко потупившись, пробормотал что-то насчет того, что мы встретимся на похоронах, и сбежал в раздевалку, на запретную территорию, куда не допускают зрителей, задающих неудобные вопросы.
Да, Роза Робинс с ее непонятной ненавистью добавила сложностей и без того запутанной истории.
Я поймал автобус, который шел с ипподрома до Бродвея, минуя по пути несколько деревень. Несмотря на то что я всю дорогу гадал, при чем тут желчная дочка Эдди Пэйна, мои выводы не отличались особенной оригинальностью. Кто-то дал какую-то кассету Мартину, Мартин передал ее Эдди, Эдди отдал мне, а у меня ее сперли по моей же собственной небрежности. Впрочем, все это я и так знал с самого начала.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26
Четверых детей Мартина нигде не было видно—и против обыкновения не было слышно. Дверь в комнату Мартина, его «логово», была закрыта, и за ней тоже царило молчание.
Я тут же отворил дверь — и нашел за ней Бомбошку, вытянувшуюся во весь рост на деревянном полу. И снова, как вчера при виде Ллойда Бакстера, я опустился на колени, чтобы пощупать пульс на шее. Но на этот раз я встревожился куда больше. По счастью, пульс был четкий и ровный. Слава тебе, господи! Я был так занят Бомбошкой, что слишком поздно заметил боковым зрением движение за правым плечом… За дверью кто-то прятался, и теперь этот кто-то выскочил из своего укрытия.
Я дернулся, чтобы встать, — но не успел. В какое-то мгновение перед глазами мелькнул металлический газовый баллончик — вроде огнетушителя, только раза в четыре поменьше. И еще этот баллончик был не красным, а оранжевым. Вот им-то меня и ударили по голове. «Логово» Мартина сделалось серым, потом темно-серым, потом черным. И я погрузился в небытие.
Я медленно пришел в себя — и обнаружил перед собой целый ряд глаз. Я не понимал, где я и что происходит. Однако, похоже, происходило что-то нехорошее: глаза детей были расширены от ужаса.
Я лежал на спине. В памяти медленно всплыл оранжевый газовый баллончик в руках фигуры в черной маске с дырами для глаз.
Когда в мозгах несколько прояснилось, я сосредоточился на лице Бомбошки и попытался встать. Увидев, что я зашевелился, Бомбошка с облегчением воскликнула:
— Слава богу, с вами все в порядке! Нас всех отравили каким-то газом, и нас тошнит с тех пор, как мы пришли в себя. Будьте так добры, постарайтесь дойти до уборной. Чтобы вас тут не стошнило.
У меня болела голова, но тошнить меня не тошнило. Моя голова пострадала от соприкосновения с поверхностью баллончика, а не с его содержимым. Впрочем, я еще недостаточно пришел в себя, чтобы объяснять разницу.
Уортингтон, невзирая на могучую мускулатуру, которую он добросовестно развивал и поддерживал регулярными визитами в спортзал и работой с боксерской грушей, выглядел бледным, трясущимся и вообще не в форме. Тем не менее он держал двух младших детей за руки и утешал их, как мог. В глазах детей Уортингтон был всемогущим, так что ребятишки были почти в порядке.
Бомбошка как-то раз упомянула о том, что ее матушка особенно ценит Уортингтона потому, что тот знаком со всеми повадками букмекеров. Самой Мэриголд не нравилось шляться между рядов людей, выкрикивающих ставки, зато Уортингтон делал ставки от ее имени и получал неплохие выигрыши. Да, этот Уортингтон действительно был славным мужиком, способным на многое, хотя на первый взгляд в это поверить было трудно.
Для полного состава не хватало только Мэриголд. Я спросил, где она. Старший из детей, мальчик по имени Дэниэл, без обиняков ответил, что она пьяная. Дрыхнет на лестнице, уточнила старшая девочка. Вот оно, поколение-2000!
Пока я медленно отклеивался от деревянного пола, Бомбошка грустно сообщила, что ее доктор теперь отказывается приходить на дом и не собирается делать исключения даже для тех, кто только что потерял близких. Он сказал, что ей следует отдыхать и пить побольше жидкости, и со временем все само пройдет. «Выпейте водички», — сказал он.
— Джину, — уточнил кто-то из детей.
Я счел настоящим свинством, что доктор Бомбошки отказывается даже осмотреть ее, и позвонил ему сам. Доктор сдался, элегантно извинился и пообещал «заглянуть», несмотря на то что сегодня Новый год и выходной. Он оправдывался тем, что просто не понял миссис Стакли. Он не понял, что на них напали. Она изъяснялась довольно бессвязно. Мы уже сообщили в полицию?
Очевидно, целью этой массовой анестезии было ограбление. Пропало три телевизора со встроенными видеомагнитофонами. Бомбошка была достаточно зла, чтобы заставить себя подвести счет пропажам.
Пропал также отдельный видеоплейер, на котором Бомбошка смотрела выступления Мартина, и десятки кассет. Недосчитались также двух ноутбуков вместе с принтерами и коробками дискет, но Уортингтон предрек, что полиция вряд ли возьмется отыскать что-либо из пропавшего, поскольку Мартин, по всей видимости, не трудился записывать номера своей техники.
Бомбошка сломалась и начала тихо плакать. В местный полицейский участок позвонил бесценный Уортингтон, который к тому времени окончательно оправился от отравления. Как оказалось, мой констебль Кэтрин Додд была приписана к другому отделению. Однако нам пообещали, что детективы прибудут в дом Стакли в ближайшее время.
Само собой, фургончик с надписью «Электроника Томпсона» исчез.
Мэриголд продолжала дрыхнуть на лестнице.
Уортингтон сделал ребятам сандвичи из бананов с медом, чтобы их успокоить.
Борясь с головокружением, я сидел в черном кожаном кресле Мартина в его «логове», а Бомбошка сидела напротив меня, на диване, и изливала свои многочисленные горести в платочек. Она так и не дала мне полного ответа на вопрос, что было на кассете, которую Мартин собирался отдать мне после скачек, и откуда она взялась. То есть кто дал ее самому Мартину в Челтнеме?
Бомбошка смотрела на меня покрасневшими глазами и сморкалась в платочек.
— Я знаю, что Мартин собирался вам что-то сказать вчера, но в машине были посторонние, а, насколько я знаю, он хотел поговорить с вами не при Прайаме, так что он рассчитывал отвезти вас домой последним, после всех, несмотря на то что вы живете ближе всех к ипподрому.
Даже сейчас, в полном отчаянии, она выглядела хорошенькой, как фарфоровая статуэтка. Ее пухленькая фигурка была туго обтянута черным шерстяным костюмом, пошитым явно с тем расчетом, чтобы угодить живому мужу, а не соседям, следящим за тем, насколько тщательно вдова соблюдает траур.
— Он вам доверял, — сказала она наконец.
— Угу.
Странно было бы, если бы он мне не доверял.
— Нет, вы не понимаете!
Бомбошка поколебалась и медленно продолжала:
— Он знал какую-то тайну. Мне он ничего не рассказывал. Говорил, что я буду беспокоиться. Но он хотел рассказать кому-нибудь. Об этом мы говорили, и я тоже сказала, что надо рассказать вам. Чтобы вы тоже знали. Просто на всякий случай. О господи… Мартин записал то, что хотел вам рассказать, на обычную старую кассету, а не на дискету или лазерный диск — кажется, потому, что так хотел тот человек, от которого он получил эту информацию. Впрочем, я не уверена. И к тому же прокрутить кассету проще, чем диск. Это он так сказал. Вы же знаете, дорогой Джерард, я никак не могу разобраться в этих компьютерах. Вон дети и те надо мной смеются. А видеокассету проиграть даже я могу. Мартин хотел, чтобы я смогла это сделать, если он вдруг умрет, но конечно — конечно же! — он на самом деле не думал, что умрет.
— А вы сами могли бы снять любительский фильм на видеокамеру?
Бомбошка кивнула.
— Мартин подарил мне видеокамеру на Рождество. Ею можно снимать любительские фильмы, но я еще не успела научиться ею пользоваться.
— А он хотя бы намекнул, что там было, на этой кассете, которую он записал для меня?
— Нет. Он ужасно старался, чтобы я ничего не знала.
Я покачал головой. Дело явно было безнадежное. Видимо, та кассета, которую украли из моего торгового зала, как раз и была кассета с тайной? Та, которую передали Мартину, Мартин передал Эдди, а Эдди передал мне? Однако, если те бродвейские воры — или один вор — просмотрели кассету (а у них была на это целая ночь), зачем им понадобилось десять часов спустя грабить дом Мартина?
Действительно ли на кассете, украденной у меня, содержались те самые тайные сведения?
Возможно, нет.
Было ли второе ограбление совершено другим вором, который не знал о предыдущем?
Ответов не было. Одни догадки.
Тут в «логово» ввалилась Мэриголд. Вид у нее был такой, словно она вот-вот развалится. За четыре года, прошедших с тех пор, как Мартин представил меня своей пышущей здоровьем теще, увеличенной копии его жены, я успел к ней попривыкнуть. Мэриголд могла бесконечно острить или, напротив, лезть в бутылку — все зависело от количества поглощенного ею джина. Но на этот раз сочетание газа с алкоголем привело ее в состояние «пожалейте меня!». И в самом деле, сейчас старушка внушала искреннюю жалость, а не мысль «поделом тебе!».
К Бомбошке первым прибыл не врач, а полиция. Дети Бомбошки описали костюм грабителя во всех подробностях, вплоть до шнурков в кроссовках. Он уставился на них из-под своей черной маски, навел оранжевый баллончик и выпустил каждому в лицо струю почти невидимого, но мощного тумана. И они потеряли сознание прежде, чем успели понять, что происходит. Отвечая на дополнительный вопрос, Дэниэл, старший мальчик, уточнил, что под черной маской на грабителе было надето что-то белое. «Видимо, самый обычный респиратор, — подумал я. — Чтобы самому не надышаться газа».
На Уортинггона напали первым, и он первым потерял сознание, а Бомбошку, сидевшую в «логове», усыпили последней. К тому времени, как появился я, газ, видимо, уже кончился — пришлось обойтись ударом по голове.
Уортингтон оказался прав: полицейские действительно не обещали найти пропавшие вещи. Однако Бомбошка не так сильно переживала из-за украденных записей с Мартином, как я того опасался: она сказала, что ей всегда могут сделать копии.
Не успели полицейские убрать свои блокноты, как ввалился Бомбошкин доктор. Извиниться он и не подумал — и вообще у него был такой вид, как будто он делает Бомбошке великое одолжение исключительно по доброте душевной.
Однако, когда доктор услышал, что баллончик с газом был оранжевый, он нахмурился и сделался куда внимательнее. Они с полицейскими попросили Дэниэла еще раз рассказать, как все было. На прощание врач посоветовал уходящим детективам искать людей, имеющих доступ к газу циклопропану, который выпускается в оранжевых баллонах и используется для анестезии, но весьма редко, потому что он легко воспламеняется и часто взрывается.
Затем доктор добросовестно заглянул каждому из членов семьи в глаза и в горло, тщательно прослушал всех через стетоскоп и наконец вынес вердикт: жить будут. Избавившись от всех официальных лиц, бедная Бомбошка рухнула на диван в кабинете и заявила, что она абсолютно измотана и нуждается в помощи. В моей помощи, естественно, — разумеется, Мартин попросил бы меня о том же самом.
Пришлось остаться и заняться домом, детьми и всем прочим. Это, видимо, избавило меня от еще одного удара по голове, потому что в ту же ночь в мой дом на холме вломились грабители и украли все, что хоть отдаленно напоминало видеокассету.
В понедельник с утра я поработал в мастерской, изготовив еще несколько небольших вещиц на продажу, а после обеда снова поехал на скачки в Челтнем (на такси). Мне надо было поговорить с Эдди Пэйном, помощником Мартина.
Эд или Эдди (его звали и так и так) сказал, что готов мне помочь, но помочь мне ничем не мог. Он все выходные размышлял над этим и — тут он стрельнул глазами куда-то мне за спину — так и не смог вспомнить ничего, кроме того, что уже рассказал мне в пятницу. Я подумал о том взаимопонимании, что на миг возникло между нами тогда, когда оба мы осознали, что мы потеряли. Но этот момент искренности миновал.
Разница между пятницей и понедельником состояла в наличии свирепой дамы лет сорока, которая стояла сейчас в паре шагов у меня за спиной. Эд представил мне ее как свою дочь. Он снова стрельнул глазами в ее сторону и, не шевеля губами, словно чревовещатель, произнес так тихо, что даже я еле расслышал:
— Вот она знает человека, который дал Мартину кассету.
— Что ты сказал, папа? — резко переспросила дама. — Повтори!
— Я сказал, что нам будет очень не хватать Мартина, — ответил Эдди. — Ну а мне пора в раздевалку. Почему бы тебе и не рассказать Джерарду — то есть мистеру Логану — то, что он хочет знать, а?
И он удалился с озабоченным видом. На прощание он виновато сказал мне:
— Ее зовут Роза. Она вообще-то хорошая девочка…
Хорошая девочка Роза обдала меня такой пламенной ненавистью, что я невольно задумался, чем же это я ей насолил — еще пару минут назад я и не подозревал о ее существовании. Роза была угловатая, костлявая, с волосами, которые обычно называют русыми, пережженными химической завивкой. Кожа у нее была сухая, усеянная веснушками, одежда висела мешком на тощем теле, но тем не менее в этой женщине чувствовалась незаурядная сила духа.
— Кхм… Роза… — начал я.
— Миссис Робинс! — не слишком любезно поправила она.
Я прокашлялся и попробовал начать сначала:
— Хорошо, миссис Робинс. Не хотите ли выпить кофе в баре или, может быть, чего-нибудь покрепче?
— Нет! — сказала она как отрубила. — И вообще, не суйте нос не в свое дело!
— Миссис Робинс, вы случайно не видели, кто передал Мартину Стакли пакет, завернутый в оберточную бумагу, на скачках в Челтнеме в прошлую пятницу?
Казалось бы, вопрос был самый простой. Однако миссис Робинс поджала губы, развернулась на каблуках и удалилась. По всему было видно, что возвращаться она не собирается.
Выждав немного, я последовал за ней. Заглядывая время от времени в программку скачек, как обычный игрок, намеревающийся сделать ставку, я просочился следом за Розой к ларькам букмекеров, выстроившимся вдоль трибун. Роза остановилась у ларька, на котором висела табличка «Артур Робинс, Прествик, мы существуем с 1894 года», и заговорила с человеком, похожим на Элвиса Пресли, с густыми черными бакенбардами. Человек стоял у ларька, принимал деньги от клиентов и диктовал полученные ставки клерку, который вводил их в компьютер.
Розе Робинс, существующей явно не с 1894 года, похоже, было что порассказать. Человек, похожий на Элвиса Пресли, нахмурился, слушая ее, и я счел за лучшее отступить: я достаточно силен и ловок, но по сравнению с этим дядей с бакенбардами я был все равно что дошкольник. Достойный потомок Артура Робинса был только лицом похож на Элвиса Пресли, а фигурой скорее на гориллу.
Я поднялся на трибуны и принялся терпеливо ждать, пока букмекеры из «Артура Робинса» — всего их было трое — закончат принимать ставки на последние две сегодняшние скачки. Наконец главный из них — тот, похожий на Элвиса Пресли, — закрыл ларек, взял сумку с деньгами и направился к выходу вместе с Розой и двумя помощниками. Я следил за ними, пока они не скрылись из виду. Насколько я мог судить, они ушли с ипподрома. Вместе эта компания стоила целого танка.
Благодаря общению с Мартином я знал, что помощники жокеев заканчивают работу, когда большинство публики с ипподрома уже разъехалось по домам. Помощник жокея — это человек, который помогает жокею быстро переодеваться между скачками. Кроме того, он следит за снаряжением жокея, чистит его седло, сапоги и так далее, чтобы к следующим скачкам все было готово. Мартин мне говорил, что один помощник обслуживает сразу нескольких жокеев, и помощники работают группой, чтобы поспеть на все ипподромы. Пока Эдди упаковывал седла, шлемы и одежду, которую предстояло выстирать, я ждал у раздевалки, надеясь, что он вскоре должен появиться.
Когда Эдди вышел на улицу и увидел меня, он сперва встревожился, потом смирился со своей судьбой.
— Что, Роза вам так ничего и не сказала?
— Не сказала, — кивнул я. — Так что не могли бы вы сами спросить ее кое о чем? Ради Мартина…
— Ну… Смотря о чем.
— Спросите ее, действительно ли на той кассете, которую Мартин отдал вам, было то, что он думал.
Эдди потребовалось несколько секунд, чтобы переварить услышанное.
— Вы хотите сказать, — неуверенно спросил он наконец, — что моя Роза думает, будто Мартину дали не ту кассету?
— Я думаю, что, если кассета Мартина когда-нибудь снова всплывет после всей этой неразберихи и нескольких ограблений, это будет настоящее чудо, — признался я.
Эдди обиженно заявил, что честно передал мне ту самую кассету, какую дал ему Мартин. Я сказал, что верю ему. О Розе мы больше не упоминали.
Эдди, как и весь мир скачек, читавший сегодняшние газеты, знал, что похороны Мартина назначены на четверг — при условии, что расследование, назначенное на среду, не столкнется ни с какими препятствиями. Эдди, неловко потупившись, пробормотал что-то насчет того, что мы встретимся на похоронах, и сбежал в раздевалку, на запретную территорию, куда не допускают зрителей, задающих неудобные вопросы.
Да, Роза Робинс с ее непонятной ненавистью добавила сложностей и без того запутанной истории.
Я поймал автобус, который шел с ипподрома до Бродвея, минуя по пути несколько деревень. Несмотря на то что я всю дорогу гадал, при чем тут желчная дочка Эдди Пэйна, мои выводы не отличались особенной оригинальностью. Кто-то дал какую-то кассету Мартину, Мартин передал ее Эдди, Эдди отдал мне, а у меня ее сперли по моей же собственной небрежности. Впрочем, все это я и так знал с самого начала.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26