Хирургические скрепки примерно восемь десятых дюйма шириной и не такие узкие, как обычные. Когда вы вставляете скобку в кожу и сжимаете, она глубоко входит в ткани, прежде чем согнется. Это трудно объяснить. — Я сделал паузу. — Она сгибается в виде маленького квадратного колечка. Видна только верхняя часть, остальное находится под кожей, соединяя две разрезанные части вместе.— Понятно, — сказал Броуз, хотя Аннабель не была так уверена.— По цвету скобки похожи на неполированное серебро, — сказал я.— При чем здесь все эти скобки? — поинтересовалась Аннабель.Я вздохнул.— Такими скобками был зашит рот Скотта. Ее глаза потемнели.— Ну и дела, — сказал Броуз и задумался. — До или после смерти? — спросил он.— После. Крови не было. Он кивнул.— Как его убили?— Неизвестно. Ничего не обнаружили.— А лошадей?— Возможно, как ту кобылу.— Будьте осторожны, — предупредил Броуз.— М-м-м…— Ему же ничего не угрожает, — запротестовала Аннабель, с тревогой глядя на меня.— Неужели? А все эти факты, которые он раскапывает?— Тогда прекрати это, — сказала она мне тоном, не терпящим возражений.Он вопросительно посмотрел на нее, и она слегка покраснела. Все трудные слова снова пришли на ум, как непрошеные гости. «Слишком быстро, слишком рано», — настаивал здравый смысл.Броуз поднялся во весь рост, взъерошил волосы Аннабель и заявил, что свяжется со мной. Когда он ушел, мы с Аннабель продолжали сидеть и болтать, хотя многое осталось невысказанным.Она спросила о моем будущем на службе, и мне показалось, что я услышал отголоски инквизиции, придуманной и нежно любимой ее отцом.— Ты рассказывала обо мне своим родителям? — полюбопытствовал я.— Да, мимоходом. Я рассказала им о японцах. — Она остановилась. — Итак, после Англии куда?— Куда направят.— И дослужишься в конце концов до посла?— Ничего пока сказать не могу.— А назначение посла всегда зависит от конкретного человека?Хотя она себе не противоречила, но мне опять показалось, что этот вопрос задал сам епископ.— Те мошенники, которые ведают повышениями, — сказал я, — очень компетентные люди.Ее глаза засмеялись.— Неплохой ответ.— В Японии все мужчины носят вещи в ярких сумочках на лямках, а не в карманах и портфелях, — сказал я.— К чему ты это сказал?— Просто так. Я думал, тебе это интересно, — ответил я.— Да, это озаряет мою жизнь.— В Японии, — сказал я, — туалет — это зачастую только дыра в полу.— Захватывающе. Продолжай.— В Японии у всех коренных жителей прямые черные волосы. Все женские имена заканчиваются на «ко». Юрико, Мицуко, Йоко.— А тебе доводилось спать на полу и есть сырую рыбу?— Обычное дело, — подтвердил я. — Но я никогда не ел футу.— И что же это такое?— Эта рыба — главная причина смертельных пищевых отравлений в Японии. Рестораны, где ее подают, готовят фугу со всеми мыслимыми предосторожностями, но люди продолжают умирать… — Мой голос затих сам по себе. Я сидел как каменный.— Что стряслось? — спросила Аннабель. — О чем ты задумался?— Фугу, — сказал я, стараясь ослабить спазм в горле, — одна из самых смертельно ядовитых рыб. Она убивает почти мгновенно, потому что парализует нейромускульную систему и человек не может дышать. Ее чаще называют рыба-собака. Кто-то мне говорил, что для летального исхода хватит даже крошечной порции и что ее практически невозможно обнаружить в организме после смерти.Она смотрела на меня, открыв рот.— Проблема только в том, что невозможно так просто выйти и купить рыбу-собаку в Челтенхеме, — заключил я. ГЛАВА 11 Вечер с Аннабель, полный смеха, несмотря на ужасную сцену, которую я нарисовал в ее воображении, закончился подобно предыдущему не крушением, а поцелуем.Короткий поцелуй в губы. После этого она отступила на шаг и с сомнением посмотрела на меня. Я все еще чувствовал мягкое прикосновение ее розовых плотно сжатых губ.— Как насчет пятницы? — поинтересовался я.— Тебе может надоесть водить машину.— Ну, ведь не сто же миль, а всего две.Если бы она не хотела, чтобы я жил в двух милях от нее, она бы этого не устроила. Несмотря на некоторое легкомыслие, я немного побаивался приближения урагана чувств. Интересно, а как она?Аннабель кивнула:— Хорошо, в пятницу. В то же время, на том же месте.Совсем не желая уходить, я поехал назад в Тет-форд и забылся в несчастливых, неприятных сновидениях. Когда я проснулся, мне показалось, что я что-то помню, но призрачные картинки быстро улетучились. Мне никогда не удавалось вспомнить свои сны. Я всегда удивлялся, что кто-то может проснуться и рассказать их слово в слово. Я принял ванну, оделся и позавтракал с Викки и Грэгом.— У вас усталый вид, — сказала Викки, словно извиняясь. — Если бы на нас в Майами тогда не напали, вы бы в это дело не ввязались.«И не поехал бы в Стрэтфорд на скачки, и никогда бы не встретил Аннабель», — мысленно прибавил я.— Я ни о чем не жалею. Вам же лучше сейчас здесь, в этом доме?— Скука смертная, — радостно ответила она. — И свадьба будет еще неизвестно когда. Я хочу быстрее вернуться домой.Я слонялся по дому, нетерпеливо дожидаясь почтальона, но он принес лишь одно ответное письмо, да и то не из «Паркуэй кемикалз». Наконец через два дня пришел конверт с полным набором счетов на препараты, о которых мне никогда не доводилось слышать. Я взял счета и позвонил Кену по его мобильному телефону.Он ответил не сразу. Было слышно, как он зевает.— Я вымотан, как загнанная лошадь, — сказал он. — Полночи проторчал в конюшне, сражаясь с коликами одного скакового жеребца.— Я думал, что ваша фирма закрылась.— Так оно и есть, но я продолжаю быть ветеринаром, а лошади продолжают болеть, и, если ко мне единственному дозвонились в три часа ночи, я вынужден ехать.— Оперировать не пришлось?— Да нет. Мне удалось накачать его обезболивающим, а потом я находился с ним, покуда колики не прошли. И все это время он не покидал конюшни.— А кто его тренер?— Ты его все равно не знаешь. Даю тебе честное слово, это были обыкновенные колики, без всяких осложнений.— Ну и отлично, — сказал я ему и добавил, что из фармацевтической фирмы пришел ответ, но, к сожалению, к нему необходимы некоторые пояснения.Кен попросил передать Викки, что через полчаса он доберется до Тетфорда и чтобы она приготовила поесть.Когда он приехал, я второй раз позавтракал за компанию с ним. Викки, стоя на кухне, как автомат, не останавливаясь, делала тосты.— У вас обоих просто зверский аппетит, — проворчала она. — И странно, что при этом вы совсем не толстеете.— Ты просто ангел, — парировал Кен. Викки фыркнула, но это ей явно понравилось.Позавтракав, Кен вытащил счета из конверта и просмотрел их.— Они прислали отчет за целый год, — заметил он. — Погляди… натрий, калий, кальций, хлор… ведь это же составные части раствора Рингера.— А что это такое?— Многоцелевой физиологический раствор. Основа всех препаратов для внутривенных вливаний.— Понятно.— Для операции я использую готовые стерильные упаковки раствора, но мы и сами делаем раствор для внутривенного вливания, к примеру, в конюшне, так как это куда дешевле. Скотт в аптеке взвешивает… — тут он вздохнул, — взвешивал все ингредиенты, представляющие собой белый кристаллический порошок, и держал их наготове в пластиковых пакетах. Когда нам нужен раствор, мы добавляем дистилированную воду.Он продолжал просматривать счета и медленно мрачнел.— Мы определенно использовали много калия, — обронил он.— В растворах? Он кивнул.— Дозу калия обычно увеличивают в случае диуреи, когда происходит обезвоживание организма и вымывание калия. Его также при помощи шприца можно впрыснуть в готовые фабричные упаковки лекарства.Он застыл, уставившись в пространство, как громом пораженный. Наверное, когда я вспомнил о фугу, я выглядел так же.Я ждал. Он судорожно сглотнул и начал медленно краснеть, хотя обычно бледнел.— Я должен был заметить, — сказал он.— Заметить что?— Хлористый калий. О Господи! — Он бессмысленно смотрел на кухонную печь, затем перевел взгляд на меня. В его глазах застыл ужас. — Я должен был заметить. Четыре раза! Какой позор! Я не мог сказать, был ли его стыд обоснован, потому что не знал, в чем дело. Зато я прекрасно знал, что в обыкновении Кена обвинять себя во всех ошибках и подолгу переживать из-за каждого пустяка.— Я всегда советовал тебе правильно оценивать происходящее и не винить себя во всех бедах. Я постоянно твердил тебе что-нибудь в этом духе, — сказал я.— Да, конечно. Сейчас самое время. Я уверен, что четыре лошади умерли на операционном столе от избытка калия. Это называется гиперкалимия, и я должен был заметить вовремя.— Но ты же не предполагал, что пропорции раствора будут нарушены.Он нахмурился.— Все равно. Образцы сыворотки крови последней из умерших лошадей были в лаборатории, когда она сгорела. Теперь уже ничего не докажешь, но чем больше я думаю… — Он запнулся.— Продолжай, — сказал я.— Помнишь, я тебе говорил, что колебания электрокардиограммы были какие-то странные? Амплитуда Р-колебаний предсердий падала. Сердце медленно останавливалось.— Разве Скотт не обязан был докладывать тебе?— Капитан сам отвечает за корабль. Я всегда смотрел на экран, даже когда он снимал кардиограмму. Мне просто в голову не приходило, что сердце замедлялось из-за избытка калия. Я же им его не вводил.— Конечно, — сказал я. — А кто приносил упаковки с раствором и менял их, когда они заканчивались во время всех четырех операций? — Он знал, что ответ мне известен почти наверняка, но я все равно спросил.— Скотт, — запнувшись, ответил он.— Всегда?Он порылся в памяти.— Один раз ассистентом был Оливер. Он помогал привязывать лошадь и занял место Скотта. Не может быть, что Скотт убивал их.— М-м-м… — промычал я. — А сколько нужно калия?— Дай подумать. Допустим, нужно довести концентрацию сыворотки от восьми до десяти миллиграмм-эквивалентов на литр.— Кен!— Ну… тогда, концентрация калия в сыворотке обычно четыре миллиграмм-эквивалента на литр или около того, поэтому ее нужно повысить вдвое или даже больше. Чтобы поднять с четырех до шести для лошади весом в тысячу фунтов, нам нужно… нужно… Посмотрим… — Он достал из кармана калькулятор и произвел какие-то вычисления. — Двадцать три целых шестьдесят восемь сотых грамма калия в порошке. Растворите его в воде и добавьте в раствор. Когда упаковка закончится, повторите весь процесс опять, и концентрация возрастет до восьми. С третьей подобной упаковкой вы добиваетесь своего. Операцию можно так обставить, что создастся впечатление, будто коллапс наступил из-за длительного наркоза.Он импульсивно вскочил и забегал вокруг стола.— Я должен был понять! Должен! — повторял он. — Если бы мы использовали наш собственный раствор, я бы его проверил, но препарат был прямо от поставщиков, а они никогда не допускают таких грубых ошибок.Я подумал о заводских упаковках раствора, литровых и пятилитровых, сваленных кучами по коробкам в больничной кладовой. Оперируя кобылу, Кен использовал как минимум четыре пятилитровых упаковки — лошадям с болевым шоком и осложненными коликами требовались дополнительные дозы раствора, чтобы побороть обезвоживание и восстановить объем крови. Я наблюдал, как Скотт постоянно заменял пустые упаковки полными.— А кобыле ты тоже ввел много раствора сверх нормы, но она выжила. Значит, лекарство было приготовлено правильно, — сказал я. — Сколько упаковок ты обычно можешь израсходовать?Он поджал губы и, продолжая ходить вокруг стола, с трудом выдавил из себя еще один ответ. Скорей всего простых ответов в ветеринарии не бывает.— При обычной операции на здоровой скаковой лошади, например, при вывихе берцовой кости, назначается примерно от трех до пяти миллилитров на каждый фунт веса лошади в час, то есть примерно четыре литра в час. Кобыла же получила все пятнадцать.— Значит, ты используешь пятилитровые упаковки для неотложных операций при коликах и литровые для берцовых костей?— В общем, да. — Он задумался. — Но заметь, лошадь можно убить, дав ей и слишком мало раствора, и слишком много. Сорок литров в час даже готового заводского раствора — и летальный исход обеспечен.Возможности смерти казались безграничными.— Ну что ж, — сказал я. — Ты полагаешь, что в растворе было слишком много калия. Но как он туда попал? И как он попал именно этим четырем лошадям?Он был озадачен.— Это не Скотт. Я не верю.— В тот вечер, когда оперировали кобылу, Скотт пришел в больницу раньше тебя. Я видел, как он брал упаковки с раствором из кладовой, и сам помогал ему перенести их в аптеку. Он свалил их на полку, и для того, чтобы отнести их в операционную, достаточно было открыть стеклянную дверь.— Да.— Он брал пакеты в каком-то определенном порядке?— Да. Так, как они и поступали. Сначала те, что ближе или верхние.— Значит, если ты хочешь добавить калий, это можно было сделать прямо в кладовой, если знать, какие пакеты уйдут следующими.Кен с облегчением вздохнул.— Тогда это мог быть кто угодно. Но не Скотт! Поразмыслив, я понял, что любой, кто мог зайти в кладовую и выйти из нее, не вызывая подозрений, имел возможность добавить калий. Это и все партнеры, Скотт, Белинда, медсестра, которая уволилась, а также секретарши и уборщицы. В кладовой не нужны были хирургические робы и чехлы для обуви. Чистый раствор в прочных пакетах сам по себе стерилен, и этого вполне достаточно.— Мне кажется, мы должны поговорить с детективом Рэмзи, — сказал я.Кен скривился, но не возражал, пока я набирал номер и договаривался о встрече с полицейским в то же утро в больничном офисе. Рэмзи был похож не на полицейского, а скорее на фермера. Он терпеливо выслушал нашу теорию о смерти лошадей и о роли Скотта в этих событиях. Он пошел вместе с нами в кладовую посмотреть, как хранятся упаковки с раствором. Те, что ближе, всегда использовались раньше. Он прочел информацию, напечатанную на пластике: содержимое и производитель.Он последовал за нами в маленькую аптечку, где упаковки складывались на полке, вошел в операционную, чтобы пронаблюдать, как их можно взять по мере необходимости, лишь приоткрыв стеклянную дверь.Но никто даже не предположил, что Скотт случайно узнал, кто фальсифицировал препарат. Это и не нужно было произносить вслух.Вернувшись в офис, Рэмзи задумчиво сказал:— Лошади умерли уже давно. Последняя партия анализов сгорела еще до исследования. Пустые упаковки из-под раствора были выброшены. Вашу теорию никак не докажешь. — Он внимательно посмотрел на каждого из нас по очереди. — Что еще вы знаете, о чем вы сами не знаете?— Загадка сфинкса, — сказал я.— Простите?— Звучит как загадка.— Загадка в головоломке, спрятанной в лабиринте, — вдруг сказал он. — Полиции часто приходится так работать. — Он взял конверт со счетами. — Неплохая идея. Передайте мне остальные ответы, когда они придут.Мы пообещали и спросили, знает ли он уже, кто убил Скотта и кто устроил поджог.— Мы сейчас работаем с версиями, — ответил он.Я поехал к Нэгреббу.Кен отказался ехать со мной, но мне из чистого любопытства, и только, хотелось увидеть человека, который почти наверняка жестоко убил двух лошадей, одну — с воспалением копыта, другую — с разрывом сухожилия. И его, и Винна Лиза не заботило, что их лошади умирали в агонии. Я видел, как мучилась кобыла Винна Лиза, и не мог поверить, что лошади могут так страдать. Мне было больно и горько, когда она умерла. Я не мог доказать, что ее владелец скормил ей цыганскую иглу. Я не мог доказать, что он вколол инсулин лошади Иглвуда. Я верил, что это он, верил с таким сильным отвращением, что мне не хотелось опять оказаться рядом с ним.Кажется, Нэгребб испытывал ко мне те же чувства.Я представлял себе, что он огромный, как бык, и грубоватый, как Винн Лиз. Поэтому его внешность меня удивила. Он был на выгуле у себя за домом, когда, следуя неохотным инструкциям Кена, я обнаружил скрытые в лесу столбы ворот и между ними — подъездную дорожку, которая огибала дом и исчезала из виду.Выгул был огорожен, как в конкуре, шпалами, некогда белыми, вполне в духе такого жестокого и самолюбивого человека. На порядком вытоптанной траве стояли мужчина и рыжеволосая женщина, криками побуждая другого мужчину, который, сидя верхом на темной мускулистой лошади, пытался преодолеть барьер. Я видел такие барьеры в лошадиных шоу — яркая красно-белая имитация длинной кирпичной стены. Лошадь упорно не желала прыгать, обегая препятствие сбоку, за что и получила пару жестоких ударов кнутом.В этот момент все трое заметили меня, но вместо приветствия я заметил лишь злобные взгляды. По всем признакам, отсутствие вежливости было для них таким же естественным, как привычка ходить.Мужчина, сидевший верхом на лошади, и женщина были молоды. Мужчина постарше был очень непропорционально сложен, и это сразу бросалось в глаза — слишком короткие ноги и слишком массивный торс. Он направился к забору широкими шагами, лысый, с колючим взглядом, сварливый, — не человек, а ротвейлер.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33