– Кондиционера? – удивленно переспросила Энн.– Да, мэм. Вы, наверно, заметили, как жарко было у вас в квартире...– Да, конечно.– Так вот, все окна были закрыты, и кондиционер выключен, и я задался вопросом...– С кондиционером у нас всегда были проблемы, – перебила его Энн и отхлебнула еще джина с тоником.– Какие именно?– Нам все время приходилось звать ремонтника, чтобы его чинить.– Так вот, мэм, кондиционер работал нормально. Я это знаю, потому что сам включил его после того, как эксперты закончили свою работу. Я хочу сказать, кондиционер был выключен, выключатель стоял в положении «Выключено», и я задался вопросом: был ли он выключен в пятницу утром, когда вы уезжали?– На самом деле я не знаю... – ответила Энн. – В смысле, в квартире было достаточно прохладно. Я просто не обратила внимания, включен кондиционер или нет.– Но в квартире было прохладно?– Да, это точно.– Когда вы разговаривали с мужем во вторник вечером, он ничего не говорил насчет жары?– Он сказал, что днем было девяносто восемь градусов. Приблизительно тридцать пять по Цельсию.
– Но он не говорил, что в квартире очень жарко, нет? Что кондиционер не тянет или что-нибудь в этом духе?– Нет, не говорил.– Или что он вызывал ремонтника его чинить?– Нет.– Понимаете, я пытаюсь выяснить, кто же мог его выключить. Если бы кондиционер кто-то чинил, тогда его могли бы оставить выключенным случайно...– Нет, Джерри ничего не говорил насчет того, что кондиционер чинили.– Угу, – сказал Карелла. – Берт?– Еще несколько вопросов, и мы уйдем, – сказал Клинг. – Извините, что отнимаем у вас так много времени...– Ну что вы! – сказала Энн.– Не можете ли вы припомнить, о чем вы говорили в тот вечер перед вашим отъездом в Калифорнию?– Точно не помню. Тогда я не думала, что это важно.– Все, что помните.– Ну, Джерри снова запил, и он мне говорил – он всегда на это жаловался, – какой он плохой художник по сравнению со своим отцом. Вы должны понять, что отец Джерри был известным художником, а сам Джерри – всего-навсего иллюстратор. Он все время чувствовал, что ему никогда не сравняться со своим отцом. Отец был для него кумиром... Ведь правда, мама?– Да-да, – сказала миссис Ньюмен.– И... хм... мне иногда казалось, что Джерри стремился подражать ему во всем. Наверно, мне следовало бы воспринимать его постоянные угрозы покончить жизнь самоубийством более серьезно, принимая во внимание все обстоятельства... Но я не относилась к этому всерьез. Когда он снова начал рассуждать о том, как все бесцельно и бессмысленно, я... мне очень стыдно, но я его оборвала на полуслове. Мне предстояла длительная поездка, время было близко к полуночи, и мне надо было выспаться. Я ему сказала, что мы это обсудим, когда я вернусь. Я не знала, что на следующее утро, за завтраком, увижу его в последний раз.– А как он себя вел тогда? В смысле, за завтраком?– Он был с похмелья.– Миссис Ньюмен, ваш муж знал, что вы принимаете секонал?– Да, знал.– Он знал, где вы держите лекарство?– Мы все свои лекарства держали в аптечке в ванной.– И секонал вы держали там же?– Да.– И новый пузырек, полученный по последнему рецепту, вы поставили туда же?– Да.– В пузырьке было тридцать капсул?– Да.– Когда вы его туда поставили?– В тот же день, как купила.– То есть двадцать девятого июля.– Да.– И ваш муж это знал? Он знал, что вы поставили этот пузырек с секоналом в аптечку?– Полагаю, что да.– Спасибо. Что-нибудь еще, Стив?– Нет, это все, – ответил Карелла. – Леди, я благодарю вас за то, что вы разрешили нам поговорить с вами. Мы просим прощения за вторжение. Вы были очень любезны.– Ну что вы! – сказала миссис Ньюмен.– Если выясните что-то новое, сообщите нам, пожалуйста, – попросила Энн.В коридоре, дожидаясь лифта, Клинг спросил:– Ну, что ты думаешь?– Еще не знаю, – сказал Карелла. – Позвоню в «Беверли-Уилшир», узнаю, сколько времени она разговаривала с ним во вторник. Может быть, это поможет установить время смерти.– А что это даст?– А черт его знает, – ответил Карелла. – Но жара в этой чертовой квартире все еще вызывает у меня подозрения. А у тебя?– У меня тоже.Было почти полшестого. Они вышли на улицу и распрощались. Карелла пошел туда, где оставил машину, а Клинг направился к станции подземки на углу и поехал домой, к своей жене Огасте. * * * Коряво нацарапанная записка, прилепленная магнитом к дверце холодильника, гласила:"Берт!Я ждала тебя до шести, а потом поехала на вечеринку к Бианке. Потом мы, наверное, поедем обедать. Дома буду около десяти. Поищи себе чего-нибудь в холодильнике.Целую. Г.". * * * Домой она вернулась почти в одиннадцать.Когда она пришла, Клинг смотрел новости по телевизору. На ней был бледно-зеленый шифоновый свободный костюм. Прозрачная блузка с глубоким вырезом приоткрывала грудь. Этот цвет изумительно шел к ее огненно-рыжим волосам, зачесанным набок так, что было видно одно ушко с изумрудной сережкой, подчеркивающей темно-зеленый цвет глаз. У Берта, как всегда, перехватило дыхание от ее красоты. Тогда, в первый раз, когда он увидел Огасту в ее ограбленной квартире на Ричардсон-драйв, он попросту утратил дар речи. Она вернулась с гор, где каталась на горных лыжах, и обнаружила, что квартиру ограбили. Клинг никогда не катался на горных лыжах. Он всегда считал, что это спорт для богачей. Наверно, теперь они и сами были богачами... Правда, он себя богачом никогда не чувствовал, но это уже его проблемы.– Приветик, лапочка! – крикнула Огаста из прихожей, вытащила ключ из замка и вошла в гостиную. Клинг сидел перед телевизором, с банкой теплого пива в руке. Огаста мимоходом чмокнула его в макушку и сказала:– Ты не уходи. Мне надо пописать.В телевизоре диктор рассказывал о последних событиях на Ближнем Востоке. На этом Ближнем Востоке вечно что-то происходит. Иногда Клинг думал, что Ближний Восток выдумало правительство, так же, как у Оруэлла Большой Брат выдумал войну. Если бы людям не забивали голову Ближним Востоком, они начали бы думать о безработице, инфляции, уличной преступности, расовых проблемах, коррупции в верхах и мухах цеце. Клинг отхлебнул пива. Он пообедал, не отрываясь от телевизора: телячья котлета с яблоками, горошком, соусом с приправами и лимонными оладьями. И выпил три банки пива. Это была уже четвертая. Размороженная еда была совершенно безвкусной. Клинг был крупный мужчина и уже успел снова проголодаться. Он услышал, как Огаста спускает воду в унитазе. Потом она открыла дверцу шкафа у себя в спальне. Клинг ждал.Когда Огаста вернулась в гостиную, на ней был черный нейлоновый халат с поясом. Распущенные волосы падали на лицо. Огаста была босиком. На экране по-прежнему зудел диктор.– Ты его смотришь? – спросила Огаста.– Вроде как.– А может, выключишь? – спросила она и, не дожидаясь ответа, подошла к телевизору и нажала на кнопку. В комнате стало тихо.– Что, снова жаркий денек выдался? – спросила Огаста. – Как у тебя дела?– Так себе.– Когда ты вернулся домой?– После шести.– Ты что, забыл, что нас приглашали к Бианке?– Мы расследуем сложное дело.– У тебя все дела сложные! – улыбнулась Огаста.Клинг смотрел, как она уселась на ковер перед потухшим экраном, вытянув ноги. Полы черного халата разошлись. Огаста принялась качать пресс – это была часть ее ежевечерней гимнастики. Она сцепила руки на затылке и стала поднимать и опускать туловище.– Нам было нужно съездить к этой леди, – сказал Клинг.– Я же тебе утром говорила про вечеринку!– Я знаю, но Стив хотел повидать ее непременно сегодня.– Ну да, судьба расследования определяется в первые двадцать четыре часа, – сказала Огаста. Эти слова она знала назубок.– Ну, на самом деле это так и есть. Как прошел вечер?– Чудесно! – сказала Огаста.– Она все еще живет с этим фотографом – как его там?– Энди Гастингс. Всего-навсего ведущий модный фотограф Америки.– Я их все время путаю, – сказал Клинг.– Энди – черноволосый, с голубыми глазами.– А лысого как зовут?– Ламонт.– Ах да. С серьгой в левом ухе. Он там тоже был?– Там все были. Кроме моего мужа.– Ну, надо же мне зарабатывать себе на жизнь!– Ты не обязан зарабатывать себе на жизнь после четырех.– Человек принял смертельную дозу секонала. Нельзя же отложить это дело на неделю!– В первые двадцать четыре часа... – повторила Огаста и закатила глаза.– Вот именно.– Это я уже слышала.– Ты не возражаешь, если я снова его включу? – спросил Клинг. – Хочу посмотреть погоду на завтра.Огаста не ответила. Она легла на бок и принялась поднимать и опускать ногу – упорно, ритмично. Клинг поставил банку с пивом, встал из мягкого кожаного кресла, в котором сидел, и включил телевизор. Когда он повернулся, перед ним на миг мелькнули темно-рыжие волосы у нее в паху – а потом ее ноги сомкнулись, и снова открылись, блеснув огненной рыжиной, и снова сомкнулись... Клинг тяжело опустился в кресло и снова взял банку с пивом. Дикторша была хорошенькой брюнеткой. Идиотски улыбаясь, перешучиваясь с ведущим, она все же наконец удосужилась сообщить неутешительную информацию: завтра температура поднимется до девяноста восьми – девяноста девяти градусов. Примерно тридцать шесть по Цельсию.
«Но ведь это же нормальная температура тела! – заметил ведущий. – Тридцать шесть и шесть!» Относительная влажность шестьдесят четыре процента. Показатель загрязнения окружающей среды – неудовлетворительный.– Ну, что у нас еще плохого? – спросила Огаста у телеэкрана, продолжая поднимать и опускать ногу.– А сейчас Марио Троваро сообщит вам новости спорта! – сообщил ведущий. – Оставайтесь с нами!– Ну вот, сейчас нам сообщат о сегодняшних подвигах всех бейсбольных команд, – вздохнула Огаста. – Может, выключишь, Берт?– Мне бейсбол нравится, – ответил он. – А куда вы ездили после вечеринки?– В китайский ресторанчик на Бун-стрит.– Хороший?– Так себе.– И сколько вас было?– Человек двенадцать. Точнее, одиннадцать. Твое место пустовало...– На Бун-стрит, говоришь?– Да.– Это в Чайнатауне?– Да.– В самой глубине...– Бианка живет в Квортере, ты же знаешь.– А, ну да, конечно.Все спортивные комментаторы в Америке стригутся у одного и того же парикмахера. Клинг раньше думал, что эта прическа свойственна только этой части страны, но однажды ему пришлось побывать в Майами – он отлавливал преступника, на которого был выписан ордер на арест, – так у тамошнего спортивного комментатора тоже была такая прическа: точно кто-то надел ему на голову горшок и обстриг в кружок. А может, они все лысые и носят парики? Вот Мейер Мейер последнее время тоже начал поговаривать о том, чтобы купить парик. Клинг попытался представить себе Мейера Мейера с волосами. Нет, пожалуй, лысым он смотрится убедительнее... Теперь Огаста делала отжимания. Двадцать пять отжиманий каждый вечер. Пока комментатор зачитывал результаты бейсбольных матчей, Клинг смотрел, как она отжимается на ковре, смотрел на ее ладную попку, обтянутую халатом, и машинально считал отжимания. Она закончила, когда он насчитал только двадцать три – должно быть, сбился в счете. Клинг встал и выключил телевизор.– Слава Богу, наконец-то стало тихо! – воскликнула Огаста.– Во сколько кончилась вечеринка? – спросил Клинг.Огаста поднялась на ноги.– Кофе хочешь? – спросила она.– Нет, а то не засну.– Тебе во сколько завтра уходить?– У меня выходной.– Слава тебе Господи! – сказала она. – Точно не хочешь?– Точно.– Ну а я, пожалуй, выпью, – сказала она и направилась в кухню.– Так во сколько? – повторил Клинг.– Что – во сколько?– Во сколько вы уехали?Она обернулась к Клингу.– Это от Бианки, что ли?– Ну да.– Около полвосьмого.– И поехали в Чайнатаун, да?– Да.– На такси или как?– Некоторые поехали на такси. А меня подвезли.– Кто?– Сантессоны, – ответила она. – Ты их не знаешь.Развернулась и ушла на кухню.Клинг слышал, как Огаста возится на кухне. Как она достала банку с кофе из шкафчика над кухонным столом, потом достала из другого шкафчика кофеварку и с грохотом поставила ее на стол. Клинг знал, что должен поговорить с ней, знал, что надо перестать играть в сыщика и задавать дурацкие вопросы о том, где она была, и в какое время, и с кем. Надо поговорить с ней прямо, обсудить создавшееся положение, черт побери! Он же обещал Карелле, что сделает это. Он сказал себе, что заговорит об этом, когда она вернется в комнату. Он спросит, правда ли, что она встречается с... с другим мужчиной. И, возможно, потеряет ее... Огаста снова ушла в ванную. Он услышал, как она открыла и закрыла дверцу аптечки. Огаста провела в ванной довольно много времени. Когда она наконец вышла, она прошла на кухню и налила себе кофе. Потом вернулась в гостиную, держа в руке кружку с кофе, уселась на ковер, скрестив ноги, и принялась прихлебывать кофе.«Ну, давай!» – сказал себе Клинг.Он посмотрел на Огасту.– Во сколько вы ушли из ресторана? – спросил он.– Берт, в чем дело? – неожиданно сказала Огаста.– Что ты имеешь в виду? – сказал Клинг. Сердце у него заколотилось.– Я имею в виду – в чем дело? Во сколько я ушла от Бианки, во сколько я ушла из ресторана... Какого черта?– Мне просто любопытно.– Ах, тебе просто любопытно? Это что, профессиональное заболевание? Любопытной Варваре на базаре нос оторвали!– Да? В самом деле? Неужели любопытство...– Если тебе, черт возьми, так интересно, во сколько я ушла оттуда-то и оттуда-то, отчего бы тебе в следующий раз не поехать вместе со мной, вместо того чтобы разыскивать по всему городу какие-то пилюли?– Какие пилюли?– Ты что-то говорил насчет секонала, каких-то там...– Он был в капсулах.– Да плевать мне, в чем он там был! Я вышла от Бианки в семь часов двадцать две минуты четырнадцать секунд! Устраивает? Я села в черный « Бьюик-Регал» с номером...– Ладно, ладно...– ...с номером ноль-ноль-семь, Берт, а за рулем сидел владелец автомобиля, некий Филипп Сантессон, художественный руководитель театра...– Ну ладно, хватит!– ..."Уинстон, Лойб и Фильдс", и с ним была его жена, Джун Сантессон. Подозреваемое средство передвижения проследовало в Чайнатаун, где мы и присоединились к остальным участникам сборища в ресторане, который называется «У А-Вонга». Мы заказали...– Гасси, прекрати!!!– Нет, черт возьми, это ты прекрати!!! Я ушла из этого гребаного ресторанчика в десять тридцать, поймала такси на Акведуке и поехала прямиком домой, к своему любящему супругу, который в ту же минуту, как я вошла, устроил мне допрос с пристрастием! – орала Огаста, тыкая пальцем в сторону входной двери. – Берт, какого черта?! Если у тебя что-то на уме, так скажи прямо, в чем дело! А иначе заткнись! Я устала играть в полицейских и воров!– Я тоже.– Ну и в чем дело?– Ни в чем, – ответил он.– Я говорила тебе о вечеринке. Я говорила, что нам надо было быть там...– Я знаю, что ты...– Нам надо было быть там в шесть, самое позднее – в полседьмого.– Ну да, я помню...– Ну ладно, – сказала она и вздохнула. Весь ее гнев внезапно куда-то улетучился.– Извини, – сказал он.– Мне хотелось заняться любовью... – тихо сказала Огаста. – Когда я вернулась домой, мне хотелось заняться любовью...– Извини, солнышко...– А вместо этого.– Извини... – Он поколебался. Потом осторожно сказал: – Но мы и сейчас могли бы заняться любовью.– А сейчас – нет, – ответила она.– Но почему?– У меня только что начались месячные.Клинг посмотрел на нее. И внезапно понял, что весь ее рассказ о вечеринке у Бианки, и о поездке через город с Сантессонами, и об обеде у А-Вонга, и о такси, которое она поймала на Акведуке, был ложью. Она нагло врала ему в лицо, как врет убийца, застигнутый с дымящимся пистолетом в руке.– Ну ладно, – сказал он. – Как-нибудь в другой раз.Пошел и снова включил телевизор. Глава 4 Если бы у всех копов выходные были в один и тот же день, некому было бы дежурить на улицах и всякие бандиты тут же распоясались бы. Логично? Логично.Поэтому копы работают по гибкому графику. Вот почему выходные Клинга далеко не всегда совпадали с выходными Кареллы. График дежурств полицейского участка загадочен и непонятен, как древний свиток с берегов Мертвого моря. А ночные смены усложняют дело еще больше. Ночные смены – это все равно что примечания на санскрите. А самое удивительное в этом графике то, что любой коп, едва бросив взгляд на таблицу, тут же точно скажет вам, когда у него в этом месяце выходные. Когда выходные выпадали на субботу и воскресенье, как у всех нормальных людей, это считалось необыкновенной удачей. Такое бывало только раз в месяц. На этой неделе у Клинга были выходные в понедельник и вторник, а сейчас было воскресенье, и у него снова был выходной. И у Огасты тоже. Только Огаста отправилась навестить фотомодель, которую звали Консуэла Геррера. Консуэла свалилась с гепатитом и сейчас лежала в роскошной больнице «Физишенс Павильон». Клинг не стал возражать – он все равно намеревался сегодня поработать.Работа была связана с расследованием, но не имела отношения к деятельности 87-го участка. Как только Огаста закрыла за собой дверь, Клинг открыл телефонный справочник Айсолы и нашел адрес ресторана А-Вонга.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21
– Но он не говорил, что в квартире очень жарко, нет? Что кондиционер не тянет или что-нибудь в этом духе?– Нет, не говорил.– Или что он вызывал ремонтника его чинить?– Нет.– Понимаете, я пытаюсь выяснить, кто же мог его выключить. Если бы кондиционер кто-то чинил, тогда его могли бы оставить выключенным случайно...– Нет, Джерри ничего не говорил насчет того, что кондиционер чинили.– Угу, – сказал Карелла. – Берт?– Еще несколько вопросов, и мы уйдем, – сказал Клинг. – Извините, что отнимаем у вас так много времени...– Ну что вы! – сказала Энн.– Не можете ли вы припомнить, о чем вы говорили в тот вечер перед вашим отъездом в Калифорнию?– Точно не помню. Тогда я не думала, что это важно.– Все, что помните.– Ну, Джерри снова запил, и он мне говорил – он всегда на это жаловался, – какой он плохой художник по сравнению со своим отцом. Вы должны понять, что отец Джерри был известным художником, а сам Джерри – всего-навсего иллюстратор. Он все время чувствовал, что ему никогда не сравняться со своим отцом. Отец был для него кумиром... Ведь правда, мама?– Да-да, – сказала миссис Ньюмен.– И... хм... мне иногда казалось, что Джерри стремился подражать ему во всем. Наверно, мне следовало бы воспринимать его постоянные угрозы покончить жизнь самоубийством более серьезно, принимая во внимание все обстоятельства... Но я не относилась к этому всерьез. Когда он снова начал рассуждать о том, как все бесцельно и бессмысленно, я... мне очень стыдно, но я его оборвала на полуслове. Мне предстояла длительная поездка, время было близко к полуночи, и мне надо было выспаться. Я ему сказала, что мы это обсудим, когда я вернусь. Я не знала, что на следующее утро, за завтраком, увижу его в последний раз.– А как он себя вел тогда? В смысле, за завтраком?– Он был с похмелья.– Миссис Ньюмен, ваш муж знал, что вы принимаете секонал?– Да, знал.– Он знал, где вы держите лекарство?– Мы все свои лекарства держали в аптечке в ванной.– И секонал вы держали там же?– Да.– И новый пузырек, полученный по последнему рецепту, вы поставили туда же?– Да.– В пузырьке было тридцать капсул?– Да.– Когда вы его туда поставили?– В тот же день, как купила.– То есть двадцать девятого июля.– Да.– И ваш муж это знал? Он знал, что вы поставили этот пузырек с секоналом в аптечку?– Полагаю, что да.– Спасибо. Что-нибудь еще, Стив?– Нет, это все, – ответил Карелла. – Леди, я благодарю вас за то, что вы разрешили нам поговорить с вами. Мы просим прощения за вторжение. Вы были очень любезны.– Ну что вы! – сказала миссис Ньюмен.– Если выясните что-то новое, сообщите нам, пожалуйста, – попросила Энн.В коридоре, дожидаясь лифта, Клинг спросил:– Ну, что ты думаешь?– Еще не знаю, – сказал Карелла. – Позвоню в «Беверли-Уилшир», узнаю, сколько времени она разговаривала с ним во вторник. Может быть, это поможет установить время смерти.– А что это даст?– А черт его знает, – ответил Карелла. – Но жара в этой чертовой квартире все еще вызывает у меня подозрения. А у тебя?– У меня тоже.Было почти полшестого. Они вышли на улицу и распрощались. Карелла пошел туда, где оставил машину, а Клинг направился к станции подземки на углу и поехал домой, к своей жене Огасте. * * * Коряво нацарапанная записка, прилепленная магнитом к дверце холодильника, гласила:"Берт!Я ждала тебя до шести, а потом поехала на вечеринку к Бианке. Потом мы, наверное, поедем обедать. Дома буду около десяти. Поищи себе чего-нибудь в холодильнике.Целую. Г.". * * * Домой она вернулась почти в одиннадцать.Когда она пришла, Клинг смотрел новости по телевизору. На ней был бледно-зеленый шифоновый свободный костюм. Прозрачная блузка с глубоким вырезом приоткрывала грудь. Этот цвет изумительно шел к ее огненно-рыжим волосам, зачесанным набок так, что было видно одно ушко с изумрудной сережкой, подчеркивающей темно-зеленый цвет глаз. У Берта, как всегда, перехватило дыхание от ее красоты. Тогда, в первый раз, когда он увидел Огасту в ее ограбленной квартире на Ричардсон-драйв, он попросту утратил дар речи. Она вернулась с гор, где каталась на горных лыжах, и обнаружила, что квартиру ограбили. Клинг никогда не катался на горных лыжах. Он всегда считал, что это спорт для богачей. Наверно, теперь они и сами были богачами... Правда, он себя богачом никогда не чувствовал, но это уже его проблемы.– Приветик, лапочка! – крикнула Огаста из прихожей, вытащила ключ из замка и вошла в гостиную. Клинг сидел перед телевизором, с банкой теплого пива в руке. Огаста мимоходом чмокнула его в макушку и сказала:– Ты не уходи. Мне надо пописать.В телевизоре диктор рассказывал о последних событиях на Ближнем Востоке. На этом Ближнем Востоке вечно что-то происходит. Иногда Клинг думал, что Ближний Восток выдумало правительство, так же, как у Оруэлла Большой Брат выдумал войну. Если бы людям не забивали голову Ближним Востоком, они начали бы думать о безработице, инфляции, уличной преступности, расовых проблемах, коррупции в верхах и мухах цеце. Клинг отхлебнул пива. Он пообедал, не отрываясь от телевизора: телячья котлета с яблоками, горошком, соусом с приправами и лимонными оладьями. И выпил три банки пива. Это была уже четвертая. Размороженная еда была совершенно безвкусной. Клинг был крупный мужчина и уже успел снова проголодаться. Он услышал, как Огаста спускает воду в унитазе. Потом она открыла дверцу шкафа у себя в спальне. Клинг ждал.Когда Огаста вернулась в гостиную, на ней был черный нейлоновый халат с поясом. Распущенные волосы падали на лицо. Огаста была босиком. На экране по-прежнему зудел диктор.– Ты его смотришь? – спросила Огаста.– Вроде как.– А может, выключишь? – спросила она и, не дожидаясь ответа, подошла к телевизору и нажала на кнопку. В комнате стало тихо.– Что, снова жаркий денек выдался? – спросила Огаста. – Как у тебя дела?– Так себе.– Когда ты вернулся домой?– После шести.– Ты что, забыл, что нас приглашали к Бианке?– Мы расследуем сложное дело.– У тебя все дела сложные! – улыбнулась Огаста.Клинг смотрел, как она уселась на ковер перед потухшим экраном, вытянув ноги. Полы черного халата разошлись. Огаста принялась качать пресс – это была часть ее ежевечерней гимнастики. Она сцепила руки на затылке и стала поднимать и опускать туловище.– Нам было нужно съездить к этой леди, – сказал Клинг.– Я же тебе утром говорила про вечеринку!– Я знаю, но Стив хотел повидать ее непременно сегодня.– Ну да, судьба расследования определяется в первые двадцать четыре часа, – сказала Огаста. Эти слова она знала назубок.– Ну, на самом деле это так и есть. Как прошел вечер?– Чудесно! – сказала Огаста.– Она все еще живет с этим фотографом – как его там?– Энди Гастингс. Всего-навсего ведущий модный фотограф Америки.– Я их все время путаю, – сказал Клинг.– Энди – черноволосый, с голубыми глазами.– А лысого как зовут?– Ламонт.– Ах да. С серьгой в левом ухе. Он там тоже был?– Там все были. Кроме моего мужа.– Ну, надо же мне зарабатывать себе на жизнь!– Ты не обязан зарабатывать себе на жизнь после четырех.– Человек принял смертельную дозу секонала. Нельзя же отложить это дело на неделю!– В первые двадцать четыре часа... – повторила Огаста и закатила глаза.– Вот именно.– Это я уже слышала.– Ты не возражаешь, если я снова его включу? – спросил Клинг. – Хочу посмотреть погоду на завтра.Огаста не ответила. Она легла на бок и принялась поднимать и опускать ногу – упорно, ритмично. Клинг поставил банку с пивом, встал из мягкого кожаного кресла, в котором сидел, и включил телевизор. Когда он повернулся, перед ним на миг мелькнули темно-рыжие волосы у нее в паху – а потом ее ноги сомкнулись, и снова открылись, блеснув огненной рыжиной, и снова сомкнулись... Клинг тяжело опустился в кресло и снова взял банку с пивом. Дикторша была хорошенькой брюнеткой. Идиотски улыбаясь, перешучиваясь с ведущим, она все же наконец удосужилась сообщить неутешительную информацию: завтра температура поднимется до девяноста восьми – девяноста девяти градусов. Примерно тридцать шесть по Цельсию.
«Но ведь это же нормальная температура тела! – заметил ведущий. – Тридцать шесть и шесть!» Относительная влажность шестьдесят четыре процента. Показатель загрязнения окружающей среды – неудовлетворительный.– Ну, что у нас еще плохого? – спросила Огаста у телеэкрана, продолжая поднимать и опускать ногу.– А сейчас Марио Троваро сообщит вам новости спорта! – сообщил ведущий. – Оставайтесь с нами!– Ну вот, сейчас нам сообщат о сегодняшних подвигах всех бейсбольных команд, – вздохнула Огаста. – Может, выключишь, Берт?– Мне бейсбол нравится, – ответил он. – А куда вы ездили после вечеринки?– В китайский ресторанчик на Бун-стрит.– Хороший?– Так себе.– И сколько вас было?– Человек двенадцать. Точнее, одиннадцать. Твое место пустовало...– На Бун-стрит, говоришь?– Да.– Это в Чайнатауне?– Да.– В самой глубине...– Бианка живет в Квортере, ты же знаешь.– А, ну да, конечно.Все спортивные комментаторы в Америке стригутся у одного и того же парикмахера. Клинг раньше думал, что эта прическа свойственна только этой части страны, но однажды ему пришлось побывать в Майами – он отлавливал преступника, на которого был выписан ордер на арест, – так у тамошнего спортивного комментатора тоже была такая прическа: точно кто-то надел ему на голову горшок и обстриг в кружок. А может, они все лысые и носят парики? Вот Мейер Мейер последнее время тоже начал поговаривать о том, чтобы купить парик. Клинг попытался представить себе Мейера Мейера с волосами. Нет, пожалуй, лысым он смотрится убедительнее... Теперь Огаста делала отжимания. Двадцать пять отжиманий каждый вечер. Пока комментатор зачитывал результаты бейсбольных матчей, Клинг смотрел, как она отжимается на ковре, смотрел на ее ладную попку, обтянутую халатом, и машинально считал отжимания. Она закончила, когда он насчитал только двадцать три – должно быть, сбился в счете. Клинг встал и выключил телевизор.– Слава Богу, наконец-то стало тихо! – воскликнула Огаста.– Во сколько кончилась вечеринка? – спросил Клинг.Огаста поднялась на ноги.– Кофе хочешь? – спросила она.– Нет, а то не засну.– Тебе во сколько завтра уходить?– У меня выходной.– Слава тебе Господи! – сказала она. – Точно не хочешь?– Точно.– Ну а я, пожалуй, выпью, – сказала она и направилась в кухню.– Так во сколько? – повторил Клинг.– Что – во сколько?– Во сколько вы уехали?Она обернулась к Клингу.– Это от Бианки, что ли?– Ну да.– Около полвосьмого.– И поехали в Чайнатаун, да?– Да.– На такси или как?– Некоторые поехали на такси. А меня подвезли.– Кто?– Сантессоны, – ответила она. – Ты их не знаешь.Развернулась и ушла на кухню.Клинг слышал, как Огаста возится на кухне. Как она достала банку с кофе из шкафчика над кухонным столом, потом достала из другого шкафчика кофеварку и с грохотом поставила ее на стол. Клинг знал, что должен поговорить с ней, знал, что надо перестать играть в сыщика и задавать дурацкие вопросы о том, где она была, и в какое время, и с кем. Надо поговорить с ней прямо, обсудить создавшееся положение, черт побери! Он же обещал Карелле, что сделает это. Он сказал себе, что заговорит об этом, когда она вернется в комнату. Он спросит, правда ли, что она встречается с... с другим мужчиной. И, возможно, потеряет ее... Огаста снова ушла в ванную. Он услышал, как она открыла и закрыла дверцу аптечки. Огаста провела в ванной довольно много времени. Когда она наконец вышла, она прошла на кухню и налила себе кофе. Потом вернулась в гостиную, держа в руке кружку с кофе, уселась на ковер, скрестив ноги, и принялась прихлебывать кофе.«Ну, давай!» – сказал себе Клинг.Он посмотрел на Огасту.– Во сколько вы ушли из ресторана? – спросил он.– Берт, в чем дело? – неожиданно сказала Огаста.– Что ты имеешь в виду? – сказал Клинг. Сердце у него заколотилось.– Я имею в виду – в чем дело? Во сколько я ушла от Бианки, во сколько я ушла из ресторана... Какого черта?– Мне просто любопытно.– Ах, тебе просто любопытно? Это что, профессиональное заболевание? Любопытной Варваре на базаре нос оторвали!– Да? В самом деле? Неужели любопытство...– Если тебе, черт возьми, так интересно, во сколько я ушла оттуда-то и оттуда-то, отчего бы тебе в следующий раз не поехать вместе со мной, вместо того чтобы разыскивать по всему городу какие-то пилюли?– Какие пилюли?– Ты что-то говорил насчет секонала, каких-то там...– Он был в капсулах.– Да плевать мне, в чем он там был! Я вышла от Бианки в семь часов двадцать две минуты четырнадцать секунд! Устраивает? Я села в черный « Бьюик-Регал» с номером...– Ладно, ладно...– ...с номером ноль-ноль-семь, Берт, а за рулем сидел владелец автомобиля, некий Филипп Сантессон, художественный руководитель театра...– Ну ладно, хватит!– ..."Уинстон, Лойб и Фильдс", и с ним была его жена, Джун Сантессон. Подозреваемое средство передвижения проследовало в Чайнатаун, где мы и присоединились к остальным участникам сборища в ресторане, который называется «У А-Вонга». Мы заказали...– Гасси, прекрати!!!– Нет, черт возьми, это ты прекрати!!! Я ушла из этого гребаного ресторанчика в десять тридцать, поймала такси на Акведуке и поехала прямиком домой, к своему любящему супругу, который в ту же минуту, как я вошла, устроил мне допрос с пристрастием! – орала Огаста, тыкая пальцем в сторону входной двери. – Берт, какого черта?! Если у тебя что-то на уме, так скажи прямо, в чем дело! А иначе заткнись! Я устала играть в полицейских и воров!– Я тоже.– Ну и в чем дело?– Ни в чем, – ответил он.– Я говорила тебе о вечеринке. Я говорила, что нам надо было быть там...– Я знаю, что ты...– Нам надо было быть там в шесть, самое позднее – в полседьмого.– Ну да, я помню...– Ну ладно, – сказала она и вздохнула. Весь ее гнев внезапно куда-то улетучился.– Извини, – сказал он.– Мне хотелось заняться любовью... – тихо сказала Огаста. – Когда я вернулась домой, мне хотелось заняться любовью...– Извини, солнышко...– А вместо этого.– Извини... – Он поколебался. Потом осторожно сказал: – Но мы и сейчас могли бы заняться любовью.– А сейчас – нет, – ответила она.– Но почему?– У меня только что начались месячные.Клинг посмотрел на нее. И внезапно понял, что весь ее рассказ о вечеринке у Бианки, и о поездке через город с Сантессонами, и об обеде у А-Вонга, и о такси, которое она поймала на Акведуке, был ложью. Она нагло врала ему в лицо, как врет убийца, застигнутый с дымящимся пистолетом в руке.– Ну ладно, – сказал он. – Как-нибудь в другой раз.Пошел и снова включил телевизор. Глава 4 Если бы у всех копов выходные были в один и тот же день, некому было бы дежурить на улицах и всякие бандиты тут же распоясались бы. Логично? Логично.Поэтому копы работают по гибкому графику. Вот почему выходные Клинга далеко не всегда совпадали с выходными Кареллы. График дежурств полицейского участка загадочен и непонятен, как древний свиток с берегов Мертвого моря. А ночные смены усложняют дело еще больше. Ночные смены – это все равно что примечания на санскрите. А самое удивительное в этом графике то, что любой коп, едва бросив взгляд на таблицу, тут же точно скажет вам, когда у него в этом месяце выходные. Когда выходные выпадали на субботу и воскресенье, как у всех нормальных людей, это считалось необыкновенной удачей. Такое бывало только раз в месяц. На этой неделе у Клинга были выходные в понедельник и вторник, а сейчас было воскресенье, и у него снова был выходной. И у Огасты тоже. Только Огаста отправилась навестить фотомодель, которую звали Консуэла Геррера. Консуэла свалилась с гепатитом и сейчас лежала в роскошной больнице «Физишенс Павильон». Клинг не стал возражать – он все равно намеревался сегодня поработать.Работа была связана с расследованием, но не имела отношения к деятельности 87-го участка. Как только Огаста закрыла за собой дверь, Клинг открыл телефонный справочник Айсолы и нашел адрес ресторана А-Вонга.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21