Изредка слышится смех, где-то плачет ребенок. Это тихий, божественный вечер, полный очарования весны, которая ворвалась и на улицы Гарлема, и его обитатели искренне радуются ее долгожданному приходу. На каменных ступенях высокого крыльца одного из многоквартирных домов расположилась компания Громовержцев, их семеро: Большой Дом, Диабло, Ботч, Бад, Рейрдон, Апосто и Кончо. Дэнни Дипаче тоже с ними. Подростки передают по кругу бутылку дешевого вина. Их подруги отказываются от вина, но вовсе не потому, что они не пьют вообще, а просто им не хочется распивать его здесь, на глазах у всей улицы. Кроме того, они явно не в настроении. Им уже известно о предстоящей разборке между их парнями и Всадниками, а еще они знают, что причиной разногласий стала девица из Испанского Гарлема, четырнадцатилетняя шлюшка по имени Роузи, которая помимо всего прочего, скорее всего, и больна. Больше всех обижена Кэрол, потому что, с одной стороны, она считает себя постоянной подружкой Диабло, а с другой — прекрасно понимает, что ее возлюбленный, как, впрочем, и все остальные, не слишком-то церемонился с той испанской уродиной. Кэрол не разговаривает с Диабло с тех самых пор, как ей стало известно о случившемся, и именно она задает тон для других девочек. Парни же ведут игру По своим правилам. Хотят девки дуться — пусть дуются, их дело. Они со своей стороны тоже могут ответить им тем же. А кочующая по кругу бутылка вина — тридцать девять центов за кварту — позволяет им полностью игнорировать присутствие девиц. Вино также помогает расслабиться и хотя бы на некоторое время пренебречь привычными условностями. Ибо если говорить о каких-либо характерных чертах, присущих всем без исключения членам уличной банды, то это прежде всего привычка всегда и везде быть начеку. Проходя ли через квартал, сидя ли на ступеньках крыльца и даже бесцельно слоняясь по улицам, они не перестают настороженно озираться по сторонам, ежеминутно ожидая любого подвоха. Однако сегодня они веселы и беззаботны. Разогреваясь вином и нарочито не обращая внимания на своих сердито надувшихся подружек, они утратили всякую осторожность — а в Гарлеме подобное легкомыслие может привести к поистине роковым последствиям.Дальнейшие события разворачиваются быстро и самым неожиданным образом.Из-за угла на бешеной скорости вылетает автомобиль, слышится пронзительный визг тормозов. Двумя колесами он въезжает на тротуар, едва не сбивая Бада, который успевает спрыгнуть с крыльца. Следом за первым появляется второй автомобиль, несущийся прямиком на Кончо, который соскочил с крыльца вслед за Бадом и теперь пытается перебежать через улицу, чтобы добраться до подвала, где у него припрятан пистолет. Двери обеих машин открываются. Из них выскакивают двенадцать подростков. Парни за рулем резко газуют, и автомобили проносятся дальше по улице. Многие Всадники вооружены. Большой Дом замечает это первым.)Большой Дом. У них стволы! Бежим!(Раздаются выстрелы. Полупьяные Громовержцы скатываются с крыльца, выскакивают на улицу и бросаются врассыпную, пытаясь не попасть под пули. К счастью, пистолеты самодельные — выстрелить из такого можно лишь один раз. Изготавливается такого рода оружие при помощи резинок, обработанных напильником бойков от игрушечных пистолетов для стрельбы пистонами, деревянных реек и полых цилиндров от автомобильных радиоантенн. Спусковой механизм игрушечного писюлета приводится в действие при помощи обыкновенной резинки, и из ствола, сделанного из автомобильной антенны, вылетает пуля 22-го калибра. Вообще-то в Гарлеме можно без труда раздобыть и настоящее оружие, и если верить Всадникам, то в их арсенале имеется аж целых три ствола 38-го калибра. Но сегодня они вооружены, по гарлемским меркам, довольно примитивно — очевидно, в связи с ничтожностью повода, послужившего причиной для ссоры. Скорее всего, они даже не ставят перед собой цель нанести противнику сколь-нибудь ощутимый урон, устроив этот пиратский рейд лишь для того, чтобы избежать намечавшейся разборки, ибо дешевая шлюха не стоит таких стараний.Но самодельный пистолет, хоть и не сравнится по убойной силе и точности стрельбы с настоящим оружием, тоже не игрушка. К тому же патроны 22-го калибра, вылетающие из импровизированного ствола, самые что ни на есть настоящие. И ими запросто можно убить человека.Одна из пуль ранит Дома в ногу. Он кое-как добирается до тротуара, где опускается на четвереньки и ползет, надеясь укрыться в каком-нибудь из подвалов. К нему подбегают Амбал Рейрдон и Дэнни Дипаче. Они подхватывают Дома под руки и тащат его к спасительной лестнице, ведущей в подвал углового дома. Выстрелы теперь раздаются реже. Лишь восемь нападавших были при оружии, и семеро из них уже расстреляли свои единичные заряды. Последний подросток стреляет наугад, после чего все двенадцать устремляются на угол улицы, минуя по пути и то убежище, где укрылись от них Большой Дом, Амбал и Дэнни.)Большой Дом. Скоты! Сволочи! Вонючие ублюдки!Дэнни. Тс-с… тише, они могут услышать нас!Большой Дом. Как думаешь, теперь я лишусь ноги? Да? Мне отрежут ногу?Амбал. Тихо! Ради Бога, заткнись!Дэнни. Что они там делают?Амбал. Остановились на углу.Дэнни. Что это? Слышите? (Они прислушиваются.).Амбал. Сирена! Похоже, сюда едут фараоны!Дэнни. Отлично! Они все при стволах. Вот теперь-то…Амбал. Подожди. Смотрите!..(Все трое подаются вперед, выглядывая из подвала. Всадники остановились на углу. Там же стоит Рафаэль Моррес, куртка на нем расстегнута. Один за другим Всадники поспешно передают ему свои самопалы, по очереди вкладывая их в его открытую ладонь. Один за другим он прячет пистолеты за пазухой и сует их за пояс, действуя быстро и уверенно. Фрэнки Анарильес последним избавляется от оружия. Остальные Всадники к тому времени уже разбежались группками по двое-трое. Фрэнки передает Морресу свой пистолет.) Фрэнки (хлопая его по плечу). Молодец, Ральфи.(Он убегает. Рафаэль Моррес застегивает «молнию» на куртке и как ни в чем не бывало продолжает свой путь по улице, постукивая по тротуару перед собой самодельной тросточкой, когда к обочине подруливает полицейская машина.) Первый полицейский. Эй, ты! А ну стой!(Моррес медленно поворачивается в его сторону. Полицейский уже собирается выйти из машины, когда его напарник, сидящий ближе к тротуару, останавливает его.) Второй полицейский. Не суетись, Чарли. Он не из их компании. Это слепой парнишка. Я его и раньше видел. Наверное, живет тут неподалеку.(Полицейская машина уезжает. Моррес ускоряет шаг. Постукивая тросточкой, он продолжает путь по длинной улице, ведущей в Испанский Гарлем.) * * * — Теперь понимаете? — спросил Большой Дом. — Этот парень был оруженосцем у Всадников. Они отдали ему стволы, и он преспокойненько ушел. А значит, даже если бы копы и прихватили бы кого-нибудь из участников нападения, то им все равно удалось бы отмазаться.— Да уж, тут вам не просто антенна. Это небось покруче будет, не так ли? — заметил Ганнисон.— В каком смысле? — не понял Хэнк.— Иногда они используют в качестве оружия антенны, — пояснил Ганнисон. — Срывают их с машин. Получается остроконечный прут, с помощью которого можно запросто превратить физиономию противника в кровавое месиво. К тому же есть еще одно преимущество — доступность, а значит, потом и выбросить не жалко. Другое дело — самопалы.— А вы, похоже, специалист по части автомобильных антенн, да? — спросил Большой Дом.— Сынок, меня ты уже ничем не удивишь. И все ваши уловки мы видели-перевидели. Дом пожал плечами.— Но дело в том, — устало проговорил он, — что этот Рафаэль Моррес тоже не был святым.— Значит, ты утверждаешь, что однажды он выступил в роли оруженосца? — уточнил Хэнк.— Однажды? Да Господь с вами, мистер! Я утверждаю, что он был членом этой чертовой банды! * * * Она знала все признаки его беспокойства.Она сидела напротив, делая вид, будто увлечена разгадыванием кроссворда из воскресной газеты за прошлую неделю, а сама незаметно поглядывала на Хэнка, занятого чтением аккуратно перепечатанных записей, и вскоре у нее уже не осталось ни малейших сомнений в том, что у него что-то случилось.Вот уже три раза он вставал из-за стола и отправлялся в кухню, чтобы принести оттуда стакан воды. Два раза выходил в ванную. Отточил четыре и без того остро отточенных карандаша, а потом минут через десять зачем-то принялся точить их снова. А просматривая записи, приготовленные для суда, беспокойно ерзал в кресле.— Хэнк? — не выдержала она наконец.— М-м-м? — вопросительно промычал он, оборачиваясь к ней и снимая очки.У него были воспаленные глаза, и она поняла, что он устал. В этот момент он казался совсем юным и беззащитным. Губы его тронула грустная улыбка, и ее сердце сжалось от жалости, ей захотелось броситься к нему, прижать его голову к своей груди.— Ты себя хорошо чувствуешь?— Да. Все в порядке. — Он снова улыбнулся.— Нервничаешь перед судом?— Обычный мандраж, — ответил он. И вздохнул. — Пожалуй, на сегодня хватит. У меня впереди еще целых два дня. Вполне достаточно для того, чтобы еще раз перечитать все это.— Так в чем же дело?— Просто нужно ознакомиться еще с отчетом из лаборатории, — проговорил он. — А еще… — Он пожал плечами. — Кэрин…— Что?— Убийство — это… Ведь это же убийство, правда?— Да что с тобой, милый?— Ничего, не обращай внимания. Просто… Нет, ничего. — Он снова надел очки и, покопавшись в портфеле, достал голубую папку с отчетом. Она внимательно наблюдала за тем, как он читал. Вот он замер, затем выпрямился в кресле, а потом склонился над листком бумаги и принялся заново перечитывать его, медленно водя пальцем по строчкам, словно ученик из группы для умственно неполноценных детей. Закончив читать, покачал головой, рывком отодвинул кресло и принялся расхаживать по комнате, а она все сидела, беспомощно глядя на него.— Давай выйдем на улицу, — предложил он в конце концов. — Прогуляемся. Ведь Дженни-то еще нескоро вернется, да?— Она пошла на вечеринку. Похоже, кто-то из соседей все же осмелился нарушить объявленный нам бойкот.— Тогда идем. Пожалуйста, Кэрин, идем. Мне необходимо выйти на свежий воздух. Я должен подумать.Они вышли из дома и отправились вниз, к реке. Стояла теплая летняя ночь, гонимые ветром, по небу плыли темные облака, то и дело закрывающие собой рогатый полумесяц. Они прошли через заросли и затем расположились на ровном каменном выступе, с которого была видна уходящая вдаль железная дорога и река. Закурили. Она увидела его лицо, выхваченное из темноты крохотным огоньком спички, — лицо молодого человека, такого неопытного и беззащитного. И ей снова безотчетно захотелось обнять его.— Что у тебя стряслось, Хэнк? — осторожно поинтересовалась она.— В понедельник начинается суд, — ответил он.— Ну и что?— Убийство первой степени. Мои позиции обвинителя прочны как никогда. Целый месяц я корпел над этим делом, собирал доказательства, отслеживал все возможные связи, просчитывал все варианты. И вот сегодня, сегодня я… сегодня вечером я перечитал свои записи, все эти пометки, подготовленные мной с таким тщанием и представляющие позицию обвинения, и усомнился в незыблемости своей правоты. Сейчас я уже больше не уверен ни в чем. Я просто не знаю, что делать.— Но ведь в твоем распоряжении все факты. Разве они не доказывают твою правоту?— Да. То есть нет. Короче, не знаю. Нет, ничего они не доказывают, черт возьми! Ничего. Вся работа — псу под хвост! Просто сегодня я узнал, что пострадавший тоже состоял в банде! Сначала я никак не мог в это поверить. Разве может бедный, слепой паренек водить дружбу с ворами и хулиганами? Но потом по моей просьбе в участок доставили нескольких участников из банды так называемых Всадников, там же я их и допросил, и они все подтвердили. Рафаэль Моррес и в самом деле был членом их банды. И, как оказалось, весьма ценным ее членом. Слепота гарантировала ему надежный иммунитет от полиции.— И что из того?— Так где же предел, Кэрин? Как, черт возьми, тут отделишь одно от другого? Ведь дело даже не в том, что он состоял в банде, а в том, что двое из совершивших убийство подростков видели его и раньше, и как минимум, однажды. А значит, они узнали его и в вечер убийства. А если так, то, лишая его жизни, они заранее знали о его слепоте.— Значит, с одной стороны, ты имеешь хладнокровное убийство слепого подростка, а с другой стороны, потерпевшего, который и сам был далеко не безгрешен.— Прошлое Морреса не имеет никакого значения. То есть я хочу сказать, что если где-то грохнут самого отъявленного негодяя и бандита, то мы все равно обязаны расследовать его убийство и наказать виновных. Дело в том… Кэрин, я уже просто не знаю, что хорошо, а что плохо. Из лаборатории мне наконец-то прислали отчет по экспертизе ножей. Отчет… Кэрин, я должен засудить тех детей! Я должен доказать, что они виновны в убийстве. Именно над этим я работал до сих пор. Взял это предположение за основу и выстроил на нем свою версию. Но теперь, когда я переговорил с ними, сам прочувствовал то, что чувствуют они, когда я знаю их, и их родителей, и структуру их чертовой банды, и улицы, эти длинные, погруженные во мрак улицы, будь они неладны… Кэрин, Кэрин.— Дорогой, пожалуйста, не надо так!— И все это внезапно перевернуло с ног на голову мою концепцию о том, где зло, а где добро.— Но ведь убийство — это зло, не так ли? — напомнила Кэрин.— Да, конечно, убийство — зло. Но кто совершил это убийство? Кто несет за него ответственность? Понимаешь, что я имею в виду?— Не совсем.— Трое подростков зарезали своего сверстника, это так. Но правомерно ли рассматривать этот финальный акт обособленно, отдельно от всего остального? Ведь причиной трагедии стала совокупность множества самых различных факторов. И уж коль скоро я обвиняю этих ребят, мне следует также возложить вину и на их родителей, и на полицию, и на весь город — и есть ли этому предел? Где я должен остановиться? — Он замолчал. — Кэрин, но я же не герой-одиночка.— Закон подсказывает тебе, на чем остановиться, Хэнк. Ты должен руководствоваться лишь буквой закона.— Как юрист, да. Но ведь помимо этого я еще и просто живой человек. И мне трудно отделить себя, адвоката, от себя — остального.— И по той же причине ты не можешь отделить мальчишек-убийц от .— Не могу. Но что заставило их совершить убийство? Черт возьми, Кэрин, вот в чем вопрос. Они убили человека, но стали ли они от этого убийцами?— Мне кажется, Хэнк, ты излишне увлекся игрой слов. Если они убили человека, то, следовательно, они виновны в убийстве. И больше тебя ничто заботить не должно.— Ты и в самом деле так считаешь?— Я пытаюсь помочь тебе, Хэнк.— Но ты сама-то веришь в то, что только что сказала?— Нет, — тихо ответила она.— И я тоже. — Он замолчал. — Я не герой.— Хэнк…— Я не герой, Кэрин! И никогда им не был. Наверное, это из-за Гарлема. И потому, что в душе я все-таки трус.— Нет, Хэнк, нет. Ты очень смелый.— Кэрин мне было страшно. Мне так долго пришлось жить в страхе. Наверное, это и есть наследие тех улиц. Страх. Он всегда живет в твоей душе, только и дожидаясь удобного момента, чтобы вырваться наружу. Словно пороховая бочка с тлеющим фитилем, готовая взорваться в любую минуту, чтобы… чтобы уничтожить тебя. Я… я…— Хэнк, умоляю тебя, не надо! Ты не должен так говорить.— Я пронес это ощущение через всю войну, оно всегда было со мной, внутри меня, таилось, выжидало! Страх, мой страх! Страх — чего? Да самой жизни! Обычной, каждодневной жизни! Он начал подбираться ко мне с самого детства, и уже вскоре единственным моим желанием было поскорее выбраться из Гарлема, уехать подальше от места, породившего этот страх, но когда мне это все-таки удалось, то было уже слишком поздно, потому что к тому времени страх уже стал неотъемлемой частью меня, подобно сердцу или печени. А потом я встретил тебя.Она взяла его руку и поднесла к своей щеке, и он почувствовал, как его ладонь становится мокрой от ее слез. Он покачал головой.— Просто… просто в твоей душе зарождается сомнение. Ты остаешься один на один с тем беспределом, что творится на улицах, и тебя начинают грызть сомнения, пока, наконец, ты не задаешься вопросом, а кто ты, собственно, такой? Что из себя представляешь? Мужик ты, в конце концов, или кто? А если ты считаешь себя мужчиной, то тогда почему, пока ты был в отъезде, твоя девушка ушла к другому? Почему ты допустил, что умер твой дед? Почему ты боялся все это время? Кто ты, черт возьми, такой? Кто ты?Внезапно он притянул ее к себе, и она почувствовала, как его начинает бить сильная дрожь.— И потом у меня появилась ты. Ты, Кэрин, тепло, свет и чудо. И внезапно страх оставил меня на какое-то время, до тех пор, пока… пока я не начал задумываться о том, что и до меня у тебя кто-то был, что ты любила кого-то…— Хэнк, я люблю тебя.— Да, да, но…— Я люблю тебя, только тебя!— ..и я думал о том, почему должен быть кто-то еще, почему?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26