– Я лучше стану окольничим и буду заседать в боярской думе, чем смотреть, как вы целыми днями занимаетесь черт знает чем! Меня от ваших развлечений просто тошнит!
Наташа с Ваней такой неожиданной вспышки испугались и уставились на меня, не понимая, какая муха меня укусила.
– Это же чистый маразм! Какие-то бразильские сериалы! – не в силах сдержать накопившееся раздражение, добавил я, прекрасно понимая, что они меня просто не могут понять, но что делать – накопилось.
– Делали бы что-нибудь полезное, чем с утра до вечера бросать кости! – менее агрессивно добавил я.
Мне не ответили, тогда я начал собираться во дворец. Домочадцы о зерни забыли и наблюдали за моими резкими телодвижениями. Однако, когда дело дошло до сухого прощанья, Наташа неожиданно подошла ко мне вплотную, заглянула в глаза и жалобным голосом попросила:
– Если можно, не уходи сегодня из дома.
– Почему? – удивился я неожиданно тревожному тону и страху в ее глазах.
– Мне кажется, что сегодня умрет мой отец.
– Что?! – только и смог воскликнуть я. – Откуда ты это можешь знать?
– Чувствую, – совершенно серьезно ответила она. То, что ее отца, по словам встреченного карателя, ранили разбойники, мы знали, так что какая-то почва под ее предположениями была, однако так точно определить время его смерти показалось мне не совсем убедительно.
– Ну и что ты намерена делать?
– Завтра нам нужно будет ехать в наше имение на поминки.
– Ты думаешь? – с сомнением сказал я, глядя на ее только слегка приходящее в норму лицо. Синяки и ссадины уже поменяли цвет, но выглядела она еще очень плохо.
– Что делать, все-таки он мой отец, а я его единственная наследница. Только мне нужно прилично одеться, в таком виде мне ехать нельзя.
То, что в прошлый «шопинг» она накупила кучу тряпок на все случаи жизни, Наташа, кажется, забыла.
– Тебе что, не во что одеться? – невинно спросил я.
– Ты, кажется, забыл, что у меня начинается траур! Сейчас мы поедем в Охотные ряды, пристойно оденемся, чтобы завтра с утра можно было ехать хоронить отца.
– Так сразу и хоронить?
– Я его единственная дочь, и больше о нем позаботиться некому, – решительно сказала она. – Притом без хозяйского догляда холопы растащат все имение.
– Ладно, поехали, – согласился я, чтобы хоть чем-то заняться. – Иван, иди, седлай лошадей.
Напуганный моей недавней вспышкой паренек резво выскочил из избы и побежал на конюшню. Мы с Наташей остались одни. Она сидела с таким скорбным лицом, как будто перед ней уже лежал ее покойный папа.
– Если твой отец действительно умер, что ты будешь делать? – спросил я.
– Займусь хозяйством, он все так запустил, что скоро придется идти по миру.
Мне стало интересно, какая роль отводится в ее будущем мне. Вроде бы любовь у нас была на самом подъеме. Наташа как будто догадалась, о чем я думаю, сказала сама:
– Если захочешь, можешь пожить у меня.
Я подумал, хорошо, что мне хотя бы предоставляется право выбора, и осторожно ответил:
– Не знаю, как у меня сложится, там будет видно.
Ждать было больше нечего. Я уже и так был готов к выходу, дело было за ней. Наташа надела свое лучшее платье, сверх него модный летник, голову повязала ярким платком. Прибежал Ваня с докладом, что лошади поданы, и мы опять поехал в Охотные ряды. Мне было интересно, как после недавних событий тамошние деятели отнесутся к нашему появлению. Конечно, рассчитывать, что после прошлого прискорбного случая мы стали широко известны, не стоило, но при необходимости, если возникнут какие-то трения, можно было сослаться на знакомство с Казаком. Наша троица в точности повторила недавний путь, и даже коновязь мы выбрали прежнюю. И сразу оказались не то, что окружены вниманием, это было бы слишком мягко сказано, нам оказали княжеские почести и принялись облизывать почти в прямом смысле. Тотчас сбежалась целая команда помощников и доброхотов, жаждущих оказать хоть какую-нибудь, Даже самую пустяковую услугу таким «знатным гостям». Не только Наташу, но и нас с Ваней сняли с лошадей и как царей под руки повели по лавкам. Шествуя по рынку в окружении подобострастной свиты, я начал понимать сладость власти и популярности. Все лавки тотчас открывали перед нами двери, приказчики не выходили из поясного поклона, а купцы не то что не торговались, но даже отказывались брать деньги.
Мне было неловко, но боярская дочь воспользовалась ситуацией и не стеснялась в покупках. Не знаю, кто спонсировал наш разгул, думаю, что как обычно, тяготы принудительных подарков ложились на мелкий бизнес.
Однако этот халявный беспредел вскоре начал переходить все рамки приличий. О траурных одеяниях Наталья забыла совсем и хватала все, что подворачивалось под руку.
– Не хватит с тебя? – как только выпала возможность, сердито спросил я девушку.
– Но ведь они мне сами предлагают, – ответила она на чистом глазу.
– Купцы боятся воровскую артель, потому и отдают все за бесценок.
– Тебе-то что? Или чужих денег жалко ? – с нарочитой насмешкой спросила она.
– Наталья, имей совесть! – резко сказал я.
Однако будущая помещица только пренебрежительно пожала плечами и продолжила товарный разбой. То как меняются люди от самой малой власти, мне приходилось наблюдать неоднократно. Недаром говорят, что самое трудное испытание бывает властью и деньгами. Недавно еще милая, нежная барышня, гонимая и несчастная, от одного запаха халявы и надежды на наследство просто озверела от алчности.
Чем дольше наблюдал я это свинство, тем больше истощалось мое терпение. Наконец оно кончилось окончательно.
– Ты можешь остаться, я уезжаю, – решительно сказал я, когда мы покинули очередную лавку.
Кажется, до нее начало доходить, что я зол как никогда, и пока что не ее муж, и все может кончиться не совсем благополучно. Она тут же поменяла тактику:
– Ну, давай еще зайдем в одно место, мне очень нужно купить летник. Ну, пожалуйста, что тебе стоит, я так редко тебя о чем-нибудь прошу! – ласково заглядывая в глаза, попросила Наташа.
Если учесть, что все ее покупки уже трудно было увезти на трех верховых лошадях, то без летника, модной в это время верхней женской одежды, обойтись она никак не могла.
– Нет, – решительно сказал я и, не оглядываясь, пошел в начало рядов.
Домострой, свод законов, регламентирующий правила жизни и виды семейных отношений, четко указывал на зависимое положение женщины. Что-то из этих строгих патриархальных правил уже прочно вошло в бытовые отношения между членами семей. Как ни хотелось боярышне получить еще одну цацку, она сумела смириться. Возможно, я в этот раз и был слишком резок и нетерпим, или Наталья не рискнула доводить дело до крупной ссоры. Во всяком случае, она больше не спорила и не канючила, а безропотно пошла следом за мной, так и оставшись без вожделенного летника. Однако свое мнение о такой домостроевской тирании высказывала достаточно громко, чтобы мне было слышно.
После испытания зернью это было явно лишним. Однако начинать разборку и тем более скандал в присутствии многочисленных зрителей я не стал. К тому же что-то объяснять и доказывать в таких ситуациях совершенно бессмысленно. Каждый останется при своем мнении и будет совершенно прав. В нашем с ней альянсе оказалось возможным преодолеть психологический барьер, естественно, существующий между нами, когда дело касалось бытовых отношений или постели, но никак не морали. Оказалось, что мы с ней просто разговариваем на разных языках. В таких случаях или нужно принимать человека таким, какой он есть, или прекращать с ним всякие отношения. Я был как никогда близок к последнему варианту.
Не знаю, поняла ли это Наталья, но ворчать перестала и опять сделалась веселой резвой девочкой, без излишних претензий и металла в голосе. Будь я в другом настроении, то вполне охотно проглотил бы то, что она мне предлагала, и посчитал, что последнее слово осталось за мной. Теперь же только холодно ответил на явное примирительное заигрывание и нетерпеливо ждал, когда доброхоты кончат навьючивать покупками удивленных такой непривычной ношей лошадей.

Глава 15

Большую часть дороги домой Наталья старалась как-то восстановить отношения, подъезжала ближе, заглядывала в глаза, пыталась шутить. Самое нелепое, что она не понимала, почему я на нее так рассердился. Все ее наряды и украшения мне почти ничего не стоили, и, казалось бы, нужно только радоваться такой замечательной экономии. Наконец она все-таки поняла, что такое странное поведение не более, чем обычные мужские капризы, и оставила меня в покое. Дома, разбирая покупки, она несколько раз пыталась привлечь меня к их обсуждению. Я не обращал на них внимания. Она обиделась такой черствости и перестала обращать внимания уже на меня самого. Таким образом, у нас началась первая серьезная размолвка.
Вся наша «удачная экспедиция» заняла часа три, так что впереди были весь день и вечер, заполненные примеркой нарядов и игрой в зернь. Я решил не расшатывать себе нервы и прогуляться по Москве. Наталья, когда я предупредил, что ухожу, только пожала плечами. Я сел на еще не расседланного донца и поехал в центр. Большой город, как обычно, жил своей жизнью, в которую праздношатающийся человек вписывается с трудом. Таким шатающим был я, потому, чтобы не чувствовать свою праздность и никчемность, остановился возле первого же приличного трактира пообедать.
Сделав заказ, я попробовал предложенные половым продукты местного перегонного производства, оценил их крепость и вкусовые качества, заказал еще. Пока половой бегал за следующими сосудом, я невольно прислушивался к разговорам, которые вели здешние посетители. Трепались, как водится, о выпивке и высокой политике. Мне мнение народа ни о нашем, и ни о заморском царе было не интересно, но когда прозвучало знакомое имя, я начал слушать. За соседним столом собутыльники говорили о Василии Ивановиче Шуйском. Мы с ним был немного знакомы. Когда я числился в приятелях свергнутого царя Федора Годунова, сей многомудрый, а еще более многохитрый боярин призывал меня на беседу и сделал конкретное предложение стучать на молодого царя. Мне предложение не понравилось, но чтобы не заморачивать боярина своими непонятными ему нравственными принципами, за осведомительство я заломил такую высокую цену, что Василий Иванович сам отказался от сотрудничества. Теперь говорили, что он вчера был под судом и его приговорили к смертной казни. Сегодня же ее должны привести в исполнение.
– Какого Шуйского приговорили, – вмешался я в разговор, – Василия Ивановича?
Дело в том, что князей Шуйских было много, и большинство из них ребята со сложными характерами, так что намутить на плаху мог любой.
– Его, – подтвердил рассказчик, – Василия Ивановича! Суд-то был самый, что ни есть справедливый, судили ото всех сословий, бояре-то за своего радели, только царского гнева боялись, помалкивали, а простой народ против боярина Васьки кричал. Потом и сам государь начал вести допрос и так все умно говорил, что люди такому острому разуму очень дивились. Востер новый царь, сразу видно, сын Грозного.
Я твердо помнил, что после свержения нынешнего царя Шуйский правил пять лет и неразумным руководством довел страну до кризиса. А теперь выходило, что его сегодня казнят.
– А ты не можешь рассказать, что происходит в Москве, – спросил я говоруна. – Я только сегодня вернулся и ничего не знаю. Чего этот Шуйский натворил?
Польщенный вниманием, знаток политики солидно кивнул головой.
– Почему не рассказать, когда дело ясное, что дело темное. Значит, было так. Когда наш государь только пришел в Москву, Васька Шуйский подговорил торгового человека Федьку Конева и Костю-лекаря народ смущать, что, мол, новый царь – не царь, а самозванец, и поручил им разглашать об этом тайно в народе. Конев-то с Костей-лекарем и пошли по кабакам и на торгах языками болтать. Только их быстро изловили и править стали. Вот они на Ваську-то и показали. А тут и поляки пришли с жалобой к царю-батюшке, что Васька Шуйский хотел поджечь посольский двор, в котором они стоят. Вот Ваську-то поймали, да и на суд повели. Государь не стал крамолу на него наводить, а отдал дело на разбор большому собору, А там, кроме духовенства и членов Думы, были и простые люди. Я тебе говорил, что из простых никто не был за Шуйского, все на него кричали?
Я подтвердил, что говорил. Тогда он продолжил:
– А потом и сам государь уличал боярина в клевете, и говорил с таким искусством и умом, что те, кто там был, пришли в изумление. Собор-то и решил, что Шуйский достоин смерти. Сегодня Васька-то с плахой и поцелуется.
Когда рассказчик замолчал, я сказал загадочную фразу:
– Чудны дела господни и человеческие!
Посетителям новая мысль понравилась.
– Это ты правильно сказал, – подтвердил прежний рассказчик, – довольно Шуйские повластвовали, пора и честь знать.
– Они и против Годуновых замышляли, – вмешался в разговор еще один бражник.
– Это так оно и есть, в Москве кто не поп, тот батька, – непонятно к чему сказал третий. – Еще бы дела не чудны! Вчера один купец так напился, что и свою избу спалил и всех соседей. А сегодня проспался и говорит, что чудо видел, вроде как явилась ему святая Варвара-мученица и велела под крышей костер развести. Вот он святой и послушался.
– Это еще что, вот под Москвой один поп живет, так он из людей бесов выгоняет. Как сам Христос. Соберет паству, помолится с ней, а потом за вожжи и давай бесов изгонять. Особенно из баб, которые потолще, выгонять старается.
Разговор начал постепенно уходить в сторону от текущего политического момента. Я не к месту вспомнил фантастический рассказ Рея Бредбери, о том, как турист, попав в доисторическую эпоху, наступил на бабочку, а когда вернулся в свою Америку, там оказался другой президент.
«Может быть, и я уже как-то повлиял на историю», – с грустью думал я, слушая продолжение рассказа об изгнании попом бесов из упитанных прихожанок. Толстые бабы меня в тот момент не интересовали.
Однако для остальных участников дискуссии тема оказалась более интересна, чем усекновение головы боярину князю Шуйскому, что лишний раз подтвердило тезис о низменности даже высоких человеческих помыслов.
– У меня была одна купчиха, вот толста, так толста, – вмешался в разговор новый участник, – не поверите, когда я на нее забирался, Коломенское было видно!
Такое смелое и главное неожиданное воспоминание невзрачного с виду мужичонки заставило общество задуматься. Я, как и все, представил себе габариты неизвестной купчихи и решил, что рассказчик что-то путает.
– А с какого места ты Коломенское видел? То есть где та твоя купчиха жила? – спросил знакомый подмосковного попа.
– В Замоскворечье, – ответил мужичонка.
– Оттуда и с пожарной каланчи Коломенской не увидишь, не то, что с бабы, – начал спор за правду очередной оппонент.
– А вот спорим, что с моей купчихи усмотришь?
– А когда будут казнить Шуйского? – вмешался я.
– Да, правда, пошли, посмотрим, – загорелся рассказчик политических новостей. – Я очень уважаю, когда казнят, смотреть. Особенно, если палач хороший. Как даст топором, и голова с одного удара...
– Вот я одного палача знал, – поддержал тему глазастый приятель купчихи, – вот палач был все палачам палач. Как-то раз с одного удара три головы срубил!
– Опять врешь! – рассердился правдолюб. – Две, я еще поверю, но что три, врешь. Это какой же у него топор должен быть?!
– А вот мне больше колесование нравится, – подошел к нашему столу очень пьяный человек с отрубленными ушами.– Когда мне уши резали, со мной рядом одного разбойника колесовали. Вот крепкий был мужик, ему ломом руки и ноги ломают, а он хоть бы крикнул, только матерился!
Отмеченному палачом парии никто не ответил и, несмотря на свое пьяное состояние, он это понял и с ворчанием вернулся на свое место.
– Пошли, пошли скорее, посмотрим, как Ваське Шуйскому голову отрубят! – заторопился политик, – а то все пропустим!
Однако идти на представление согласилось всего три человека, включая политика и меня. Последним пошел правдолюб.
– Ненавижу вранье, – жаловался он, – иной такого наговорит, что сам не знаешь, может такое быть, или нет. Вот ты веришь, что такие толстые купчихи бывают? – спросил он меня. – Не верю, врал он все, разве не видно? – вместо меня ответил политик. – Если бы такая красивая баба в Москве была, ее бы весь город знал.
Разговор наш как-то закольцевался между купчихой и Шуйским. Я шел между новыми приятелями и только на подходе к Кремлю вспомнил, что оставил возле трактира своего донца. Князь Василий Иванович как-то сразу вылетел из головы.
– Все, мне надо назад, – сказал я товарищам.
– Ты чего?'– удивился политик, – Уже почти дошли!
– Мне лошадь дороже, – заупрямился я.
– Какая еще лошадь? – не понял правдолюб. – Скажешь еще, что лошадей казнят!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31