– Вот это да! Ну и запах, – восхитился Эшалот. – В котелке, кажется, оставалось еще немного капусты…
– В этом-то и вся соль! – торжествующе перебила его мадам Канада. – Всегда должно быть нечто, что дает букет… Накрывай на стол, Биби.
Эшалот поторопился выполнить приказ. Кошель и бухгалтерская книга были закрыты, а вместо них появились два черепка из темной терракоты, графинчик водки и кулечек из серой бумаги, где лежал сахар-сырец.
Графинчик – увы! – был почти пуст.
Содержимое щербатой чашки заполнило маленькие черепки до краев.
– А вот выпивки у нас маловато! – вздохнул Эшалот, поглядывая на графинчик.
Мадам Канада улыбнулась.
– Идем, посмотрим, не осталось ли еще чего-нибудь в источниках! – произнесла она. – Поглядим, что там, на донышке наших бутылок.
Под кроватью лежало пять бутылок, памятников былой расточительности: одна из-под кассиса, другая из-под напитка, именуемого парфэ-амур, третья из-под эликсира храбрых, четвертая из-под ликера Венеры и пятая из-под пива. В каждую налили воды, тщательно ополоснули и вылили в графин: уровень «капельки» значительно поднялся.
Эшалот и мадам Канада – словно Филемон и Бавкида – уселись друг напротив друга и с легким сердцем и чистой совестью разделили пополам сахар-сырец землистого цвета; тот с бульканьем погрузился в темную жидкость.
Кофе поглощалось с наслаждением, крохотными глотками; гурманы удостоили его звания «чудеснейший». Когда чашки были наполовину опустошены, в них долили омывков из графинчика; те также заслужили искренней и нежной похвалы.
На улице бушевала гроза, дождь лил как из ведра. Поэт Лукреций выразил кредо эгоиста следующими словами: «Как приятно оказаться в тихой гавани и наблюдать за тем, как разгневанное море швыряет из стороны в сторону корабли, захваченные врасплох жестоким штормом!»
Ох, уж эти философы!
Наши Филемон и Бавкида слушали шум дождя и на свой манер вторили древнему поэту.
– У нас сухо и уютно, – говорила мадам Канада.
– У нас прочная крыша над головой, – вторил ей Эшалот.
– А каково сейчас тем, кто мокнет под дождем! – сочувственно произнесла хозяйка балагана.
Одновременно они сделали несколько энергичных вращательных движений своими черепками, что позволило им выпить последние капли бесценного напитка.
– Амандина, – промолвил Эшалот, – у меня возникла мысль, которая уже давно не дает мне покоя.
– И у меня тоже, – быстро ответила мадам Канада. – А когда родилась твоя мысль?
– Сегодня вечером.
– Моя тоже.
Коробка, служившая комнатой юному Саладену, была смежной с пеналом, где обитали Филемон и Бавкида.
Саладен погорел в своем кабачке: хозяин выставил ему счет. Поэтому этот последний вечер в столице он вынужден был проводить в своей берлоге. Ему не спалось; запах славного напитка проникал к нему через щели в перегородке, внушая ревнивые мысли, которые мы также можем найти у Лукреция. Чтобы скоротать время, он принялся подслушивать.
Вот что он услышал.
– Мысль моя заключается в том, – продолжал Эшалот, – что, когда Саладену было пять лет, из него получался великолепный амурчик. Он делал сборы.
– А Фрелюш в таком возрасте! – воскликнула мадам Канада. – Чистый херувим! Она каждый день собирала не меньше ста су!
– Мы отправляемся на гастроли в провинцию.
– В провинции дети всегда делают деньги.
– Когда они хорошенькие…
– Как та плутовочка, что была сегодня вечером, а? – Последняя фраза принадлежала мадам Канаде. Эшалот взял обе ее руки, сжал их и прошептал:
– Ты несравненная женщина, Амандина!
– Я не пожалела бы пятидесяти франков, – воскликнула владелица балагана, – тому, кто доставил бы мне похожего ангелочка!
По другую сторону перегородки Саладен навострил уши.
– О! – вздохнул философски Эшалот, – об этом можно только мечтать… никто нам не принесет такого красавчика.
– Конечно, встречаются иногда бесчеловечные матери… – заметила Амандина. – Ладно, идем спать, свеча догорает.
Саладен запустил свои тонкие пальцы в непокорную шевелюру. У него тоже возникла идея. Он сел на край кровати.
– Спокойной ночи, Биби, – сказала мадам Канада.
– Пожалуй, мы смогли бы уплатить и сотню франков, – задумчиво произнес Эшалот. – Спокойной ночи, дорогая Амандина.
– Сто франков, – повторил Саладен, – здесь есть о чем подумать… Ах! так, значит, я чудовище!.. У, вертихвостка!
Он погрузился в размышления; на губах его мелькнула злая улыбка, и он произнес:
– Заработать сто франков… и отомстить? Это было бы забавно!
V
КОФЕ С МОЛОКОМ
Утром следующего дня, в час, когда в заведении мадам Канады все еще спали, Саладен выскользнул из своей постели, выбрался из фургона и направился в балаган. Проходя мимо матраса Симилора, юноша быстро проверил содержимое карманов этого милейшего, но приверженного к непозволительным излишествам человека. Карманы были пусты.
По левую сторону от Симилора на мешке с соломой спала мадемуазель Фрелюш, по правую – Колонь и Поке по прозвищу Атлас: одетые, они растянулись на двух ворохах стружек.
Все трое залихватски похрапывали.
Саладен умел ползать, как уж. Он бесшумно подобрался к тромбону и кларнету и, воспользовавшись светом восходящего солнца, проинспектировал карманы их панталон. Несмотря на всяческие безумства, на которые подбивали его женщины, Поке, как и все горбуны, был весьма предусмотрительным человеком. В маленьком кармашке, предназначенном для часов, лежали три монеты по двадцать су – деньги, отложенные музыкантом на черный день.
Саладен без зазрения совести позаимствовал этот капитал.
У Колоня было только семьдесят сантимов. Сумма невелика, однако Саладен забрал и эти деньги.
После чего, по-прежнему ползком, он пересек сцену и приблизился к мадемуазель Фрелюш.
Дабы спасти юных девиц от тысячи опасностей, угрожающих их невинности, Господь даровал этим прелестным созданиям чуткий сон. В тот момент, когда ловкие пальцы Саладена скользнули в карман, тщательно скрытый в складках нижней юбки Фрелюш, та открыла свои большие томные глаза и проворковала :
– Наконец-то в тебе проснулся мужчина, маленький мерзавчик!
Несмотря на всю свою дерзость, Саладен опешил.
– У тебя еще сохранилась твоя двухфранковая монета, та, что с дырочкой посредине? – наконец нашелся он.
Мадемуазель Фрелюш нахмурилась.
– Это тебя не касается, – ответила она. – Катись отсюда, или я позову на помощь!
Саладен принялся гладить ее большие красные руки.
– Моя маленькая Фрелюш, – бормотал он, стараясь, чтобы голос его звучал не менее нежно, чем кларнет Колоня, – ты же знаешь, я тебя обожаю, здесь все схвачено, можешь не сомневаться; просто сейчас мне для одного дела нужна твоя монетка.
– Ни за что! – сурово отрезала канатная плясунья. И торжественно прибавила:
– Я не отдам свою монету в два франка даже за пятьдесят су!
Религия необходима людям: даже Вольтер вынужден был это признать. Фрелюш не думала о Боге, но свято верила в чудодейственную силу просверленных монет. Саладен же поклонялся всем монетам – с дырками и без.
– Послушай, – продолжал он, – папаша Эшалот не откажется выдать мне аванс в счет будущего месяца, но я бы хотел, чтобы и ты получила свою долю. Дельце, знаешь ли, исключительно верное!
Саладен умел убеждать людей. Поэтому, забыв о своей осмотрительности, мадемуазель Фрелюш заинтересовалась туманным предложением.
– И что же это за дельце? – не удержавшись, спросила она.
– Вложив в него твои сорок су, мы можем заработать сто франков, – горячо зашептал юноша.
– А сколько получу я? – осведомилась канатная плясунья.
– Десять франков, – немедленно ответил Саладен.
– Я хочу двадцать, – заявила практичная Фрелюш.
– По рукам! – обрадовался юный шпагоглотатель. Вскоре Саладен выскочил из балагана, имея в кармане пять франков четырнадцать су.
Быстрым шагом юноша направился к Тронной площади; он шел с деловитым видом крупного предпринимателя.
Многие ярмарочные артисты уже принялись сворачивать свои балаганчики. Прокравшись за палатками, Саладен постучал в дверь фургона, принадлежавшего многочисленной труппе театра «Сорока-воровка», который расположился на противоположной от Гидравлического театра стороне круглой площади.
Не получив ответа, юноша отправился на улицу дез Ормо, что ведет на бульвар Монтрей, и завернул в лавку старьевщика.
Квартал, в котором оказался Саладен, назывался Маленькой Германией. Это был, несомненно, один из самых любопытных уголков Парижа.
На протяжении пятисот шагов – от Тронной площади до улицы Шаронн – все женщины, которых вам доведется встретить, будут блондинками в коротких пышных юбочках и корсажах, зашнурованных на эльзасский манер. Здесь никто не говорит по-французски. Местные остроконечные бородки и потрепанные широкие плащи вполне могли бы сделать честь Юденгассе во Франкфурте.
Старьевщик был тощим желтым евреем, жена его была маленькой толстой белокурой еврейкой. На полу среди грязи и мусора копошилось то ли шесть, то ли восемь пухлых детей.
Саладен поведал хозяевам лавки, что он – единственная опора своей немощной старушки-матери. Будучи любящим сыном, но отнюдь не баловнем судьбы, он хотел обновить матушкин гардероб, не потратив при этом лишних денег.
Немецкие евреи слывут добрыми людьми. Тощий мужчина и толстая женщина были растроганы сыновней заботой Саладена. За пять франков они сумели подобрать ему полный дамский костюм, который никто другой не купил бы и за одно су по причине полной непрактичности этого наряда. Главным его украшением был чепчик с огромной синей вуалью, падавшей на глаза (видимо, предполагалось, что старушка-мать Саладена будет гулять вслепую)и явившейся настоящей находкой для юного обманщика. Расплатившись, Саладен связал вещи в узел и удалился, унося под мышкой свое приобретение.
Когда юноша завершил свой поход по магазинам, было уже десять часов. Сибариты из «Сороки-воровки» соизволили, наконец, продрать глаза. Саладен вошел в фургон и спросил господина Лангедока, великого трагика, декламатора, постановщика и размалевщика.
Последнее ремесло предполагает наличие двух талантов: вычерчивания контуров декораций и преображения лиц артистов до полной неузнаваемости.
Все эти поистине выдающиеся способности позволяли господину Лангедоку зарабатывать ровно столько, чтобы успешно худеть день ото дня; к тому же вот уже десять лет, как он не мог выкроить минутки, чтобы зашить дырки на своем рединготе. Зато он всегда был весел, как зяблик, и расточителен, как Гузман.
– Привет Французскому Гидравлическому! – воскликнул господин Лангедок, заметив Саладена. – Ну и повезло же Канаде! На вчерашнем представлении вы взяли никак не меньше шести франков, а мы всего лишь двадцать восемь су. Вот уж верно, кишка тонка! Молодой человек, я оплачу завтрак, если ты одолжишь мне деньжат.
Саладен бросил на стол свой сверток и ответил:
– Вот барахло, которое обошлось мне в тридцать франков. Мне оно нужно всего на один день: сегодня я хочу пробраться к своей красотке, а ее муженек – изрядный ревнивец, и если он меня застукает, то непременно пришьет. Поэтому я и хочу переодеться в женские тряпки. Завтра, когда дело будет сделано, я повешу их тебе на гвоздик и мы пойдем завтракать в лучшее кафе. А теперь устрой так, чтобы моя голова соответствовала моему платью.
Лангедок с восхищением взглянул на юношу.
– А ведь еще вчера этот сорванец был сущим младенцем! – воскликнул великий артист. – И вот, этот прохвост уже выбрал себе козочку! А она ничего, твоя милашка?
– О! – прищелкнул языком Саладен. – Она выросла в роскоши, тонкое белье, лаковые туфельки, коляска для прогулок и самый дорогой табак!
– Значит, – вздохнул Лангедок, – тебя ожидает настоящий пир. Ох, ну и каналья же ты!
С этими словами он взял квадратную плоскую коробку, разделенную внутри на множество маленьких ячеек. Саладен сел в ногах кровати, и Лангедок принялся священнодействовать .
Ему требовалось превратить башку мальчишки в голову женщины 45-50 лет.
Прежде всего Саладена причесали так, что его волосы встали дыбом; немного пудры превратило их во вполне приличные седины; затем в дело пошли кисточки, тени, пальцы и пуховка. Лангедок не принадлежал к школе Мейсонье, он накладывал краски широкими мазками.
– Если бы ты шел к своей красотке вечером, при свете фонарей, – произнес мастер, отступая на шаг, чтобы оценить свою работу, – мы бы использовали более яркий грим; но не надо глупостей! Когда речь идет о дневном свете, нужно как следует оформить товар… Ну, глянь, как ты себя находишь, малыш.
И господин Лангедок вложил в руку Саладену осколок зеркала.
– Вот это да! – воскликнул тот. – Узнаю мою нежную мамочку! А теперь помоги мне одеться; муженек моей красотки ничего не заподозрит!
Спустя десять минут мадам Саладен-мать неторопливым шагом прошествовала по бульвару Мазас. Симилор и Эшалот, встретив эту дамочку по дороге, не узнали в ней своего преступного сына. Довольный же Саладен размышлял вслух:
– Если я съем только два фунта хлеба, то у меня еще останется 60 сантимов на ячменный сахар для девчонки. Ага! Так, значит, я – урод! Ну, погоди ты у меня! За дело!
На углу улицы Лакюе и площади Мазас стоял дом весьма неказистого вида. В описываемое нами время весь этот квартал бурно перестраивался, и даже угол, где располагались интересующие нас трущобы, был обнесен дощатым забором: вскоре там должно было вырасти новое здание.
На четвертом этаже обветшавшего дома имелась маленькая комнатка с двумя окнами: одно выходило на восток, а другое – на юг. Так как ничто не мешало любоваться пейзажами, открывавшимися из этих окон, мы сообщим, что из второго окна был виден Ботанический сад и целый квартал старого Парижа, а из первого можно было разглядеть домики в Берси и Иври, а также простиравшиеся за ними прибрежные поля Сены.
Комнатка была светлой и опрятной, и хотя сразу было видно, что живут в ней отнюдь не богачи, ее скромное убранство не лишено было своеобразного изящества. В колыбели из ивовых прутьев за белоснежными занавесочками спала Королева-Малютка; рядом стояла кровать ее матери – одно из тех неуклюжих металлических сооружений, которые, как нам кажется, приобретаются лишь в случае крайней нужды.
Комод, стол швеи и несколько старых стульев довершали обстановку комнаты. Вся мебель словно улыбалась, залитая ярким веселым солнцем. Грустил один лишь комод из розового дерева, свидетель безвозвратно канувшего в прошлое благополучия; блестящие выгнутые бока комода резко контрастировали со всем вокруг.
Лили уже давно встала, и мы можем понаблюдать, как она наводит привычный порядок в своем скромном хозяйстве. Она выстирала рубашечки, воротнички и крохотные чулочки, принадлежавшие Королеве-Малютке; ботиночки Королевы-Малютки уже были начищены до блеска и поджидали вместе с платьицем свою маленькую хозяйку.
Как мы только что сказали, печальным в этой чистенькой комнатке выглядел лишь комод из розового дерева. Но нет, мы ошиблись: он тоже вместе со всеми радовался солнечному утру. Да иначе и быть не могло, ведь, глядя на него, Лили ни о чем не жалела! Теперь это был шкафчик Королевы-Малютки, в нем лежали вещи обожаемой крошки, одно присутствие которой превращало убогое жилище в светлый и радостный дворец.
Ах! Как любили эту девочку, как безумно ею гордились, как была счастлива ее мать, погружаясь в прекрасные розовые мечты о блестящем будущем малышки!
На прошлом молодой женщины лежал траурный покров; она испытала радость большой любви и горечь несбывшихся надежд, получив рану, которая не заживает…
Но если мы рискнем исследовать любящее сердце, мы всегда сумеем найти в нем ту струну, которая звучит громче других, заглушая голоса всех прочих чувств. Такая струна есть в сердце каждой женщины, ибо каждая женщина лелеет в душе особую, лишь ей присущую страсть; смысл существования женщины в том и состоит, чтобы следовать порывам этой всепоглощающей страсти.
Одна женщина – прежде всего верная подруга своего возлюбленного, другая – прежде всего мать.
Глорьетта была прежде всего матерью – фанатичной, безрассудной.
Она любила Жюстена, своего первого и единственного мужчину, и горько оплакивала его утрату, но мы можем утверждать, что то безоглядное обожание, с которым она относилась к своему ребенку, не шло ни в какое сравнение с ее чувствами к Жюстену!
Я видел не одну женщину, мрачно взиравшую на своего ребенка, отец которого ее покинул; видел я и женщин, которые столь бурно переживали разрыв с возлюбленным, что в конце концов начинали ненавидеть своих невинных младенцев.
С самого первого дня своего «вдовства» Лили уже улыбалась сквозь слезы, склоняясь в немом обожании над колыбелью Королевы-Малютки.
Не исключено, что после отъезда Жюстена женщина, преисполнившись ревнивой радости и охваченная безумной материнской любовью, сказала себе:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51