Девушке не приходило в голову стыдиться того, что она получает и читает любовные послания; особенно же взволновала ее фотография. Во время выступления она не заметила господина Гектора, но изображение его ей чрезвычайно понравилось.
Этим все тогда и завершилось. Между тем, уже прошло три года, а мадемуазель Сапфир, которая видела Гектора только один раз, по-прежнему перечитывала письма и любовалась портретом. Портрет заметно похорошел.
Впрочем, красивый господин Гектор некоторым образом подал сигнал к наступлению новой эры. Множество мужчин словно бы поставили своей целью последовать его примеру, и начиная с этого момента мадемуазель Сапфир получила на протяжении трех лет бесчисленное количество любовных записочек и даже мадригалов, сложенных провинциальными стихоплетами.
Супруги Канада были, пожалуй, польщены этим шквалом объяснений в любви. Эшалот и его подруга говорили себе: она воспитана на таких принципах, что не станет делать глупостей; внимание же к ней молодых людей служило добрым предзнаменованием – в будущем, когда придет пора подумать о серьезном браке, это облегчит задачу выбора.
Сама же мадемуазель Сапфир прочитывала иногда первую строку послания, очень редко вторую и никогда не смотрела на подпись.
«Гектор уже сказал мне все это», – думала она.
И каждый новый воздыхатель обращал ее мысли к Гектору.
В одном из писем Гектора содержалась банальная фраза, которую девушки обычно воспринимают буквально:
«Даже если жестокая судьба, – начертал семинарист, – разлучит нас на долгие годы, воспоминание о Вас будет жить в моем сердце, и я буду любить Вас вечно».
Жестокая судьба позволила им встретиться лишь один раз за три года. Не могу сказать вам, что творилось в сердце господина Гектора в течение этих трех лет, но не подлежит никакому сомнению, что в нынешний теплый и светлый летний вечер мадемуазель Сапфир со слезами на глазах всматривалась в портрет господина Гектора.
С ее розовых губ, приоткрывшихся, как цветочный бутон, срывались слова, смысл которых она почти не сознавала.
Она говорила:
– Париж! А вдруг я найду маму в Париже, и вдруг он ее знает! Ведь он граф, а мама моя, быть может, знатная дама.
Дорога из Версаля в Шартр, прославленная изумительной красотой окружающего пейзажа, проходит под Ментенонским акведуком, а затем сворачивает к широкой аллее, ведущей в лес.
Сапфир не любовалась пейзажем. Поэтические натуры отличаются разнообразием, вернее, в одной и той же натуре поэтический элемент претерпевает изменения с ходом времени. В душе Сапфир еще не было тех чувств, что пробуждаются при взгляде на прелестную природу. Пока Сапфир занимали только письма и портрет.
Внезапно с аллеи спускавшейся к лесу, донесся грохот колес; через несколько секунд из-за поворота возник красивый кабриолет и галопом промчался мимо ковчега четы Канада, который неторопливо проплывал по дороге, влекомый тремя першеронами, трусившими величавой рысью.
В кабриолете, украшенном гербом с герцогской короной, сидела еще молодая и столь красивая женщина, что Сапфир, едва лишь взглянув на нее, зачарованно прильнула к своему окошку.
Рядом с молодой женщиной, которую уже уносили галопом лошади, так что видны были только развевавшиеся на ветру светлые волосы, прикрытые белым зонтом от солнца, занимал место мужчина средних лет с очень смуглым лицом, сидевший прямо и неподвижно. Его черные как смоль волосы и бороду того же цвета уже тронула седина.
Сапфир все это увидела и отметила, не могу сказать почему. Но ей вряд ли удалось бы разглядеть этих двоих так хорошо, если бы взор ее сразу упал на красивого гордого юношу, который гарцевал на лошади рядом с экипажем, оживленно беседуя и обмениваясь веселыми шутками со знатной дамой.
Как только мадемуазель Сапфир заметила молодого человека, она перестала что-либо видеть; щеки ее покрыла матовая бледность, руки задрожали; молитвенно сложив ладони, она бессильно опустилась на колени, шепча:
– Гектор! Это Гектор!
Это и в самом деле был Гектор – граф Гектор де Сабран.
Он сопровождал в Париж герцога и герцогиню де Шав.
XX
МАРКИЗ САЛАДЕН
Саладен теперь глотал шпаги лишь в фигуральном смысле. Он дебютировал на сцене великого театра, где давно мечтал занять свое законное, как ему казалось, место. Он был теперь – парижский негоциант. Столица мировой цивилизации настолько кишит негоциантами подобного рода, что мне даже совестно входить в детали его коммерческих операций.
Подобно Меркаде, он был аферистом, но аферистом мелкого пошиба, и ему все еще не удавалось выбиться на заметные роли.
Тем не менее, его очень хорошо, слишком хорошо знали завсегдатаи Биржи и пятачка перед Оперой, где знаменитый марселец, производивший смотр всем мелким хищникам, говорил о нем:
– Язык у него здорово подвешен и прыти вполне достаточно; он славно бьет копытом, но все время кажется, будто он глотает шпагу.
Марселец этот наградил прозвищами многих сомнительных дипломатов. Это было его ремеслом. Прозвище «шпагоглотатель» так и осталось за господином маркизом, хотя никто на бульварах не подозревал об актерском прошлом Саладена.
Я забыл сказать, что Саладен совершил обычную оплошность ловкачей из театра и из провинции – он присвоил себе титул маркиза. Это было лишним. Маркиз-перекупщик внушает доверие лишь в том случае, если ему удалось наворовать миллионы.
А Саладен этого еще не достиг. Он занимался мелкими делишками, обитал на шестом этаже и вьщелялся лишь одной приметой роскошной жизни – имел собственного камердинера.
Это был довольно уродливый и уже старый камердинер, чья ливрея изрядно поизносилась во всех кабаках Монмартра. Почти не уступая в краснобайстве своему господину, он рассказывал его романтическую историю любому, кто соглашался слушать.
По словам этого красноречивого камердинера, молодой маркиз Розенталь был отпрыском древнего немецкого рода. Описание замка, где появился на свет господин маркиз – с донжоном, башнями, подъемным мостом – занимало не меньше десяти минут.
Детали повествования часто менялись, но суть оставалась неизменной и состояла в следующем:
Господин маркиз перенес в молодости много страданий по причине любви к матери из славной польской семьи, ставшей жертвой мужа-пруссака. В возрасте четырнадцати лет отец изгнал его из дома, и с той поры юный Франц де Розенталь скитался по всей Европе, изредка получая деньги от любящей матери. В силу этого он совершенно утерял немецкий акцент и приобрел репутацию блестящего кавалера при многих европейских дворах. К несчастью, мать его в конце концов покинула этот бренный мир, не вынеся жестокого обращения со стороны презренного мужа, который лишил Франца де Розенталя всякого вспомоществования.
– Но для нас это лишь временный упадок, – завершал свой рассказ камердинер, откликавшийся на имя Мейер. – Наш палач не вечен, и, по непререкаемому закону природы, господин маркиз вскоре вступит во владение землями, чья обширность превосходит воображение и может вызвать зависть у многих принцев.
Я не берусь утверждать, что Париж окончательно излечился от веры в подобные байки; здесь многих обкрадывают на американский лад; но друг наш Симилор, даже приняв германское имя Мейер, до такой степени сохранил выговор парижского босяка, научившегося высокопарным речам в роли ярмарочного зазывалы, что поверить ему было бы непростительной глупостью.
Он был по-своему неглуп, этот злосчастный Симилор: обладал некоторой ловкостью и, разумеется, начисто был лишен предрассудков – но, как любил он говаривать, не было ему ни в чем удачи и везло разве что с дамами.
Впрочем, и молодой маркиз не выказывал должного почтения к сединам верного слуги. Многие были свидетелями, как хозяин вышвыривал старика Мейера за дверь пинком: возможно, тот был излишне резок во время перебранок, но в результате ему приходилось ночевать на улице или же спасаться в гостеприимных кабаках в районе рынка, которые не закрываются никогда.
Однако утром он неизменно возвращался, а маркиз, судя по всему, был незлопамятен, ибо не отказывал ему от дома.
Бывало, правда, и по-другому: поставщики, явившись без приглашения, заставали господина де Розенталя и его Мейера за одним столом – оба покуривали и братски распивали одну бутылку на двоих.
Именно такую картину можно было наблюдать и сегодня – вечером одного из августовских дней 1866 года – в тот момент, когда мы приглашаем читателя заглянуть в скромное жилище, где господин маркиз прозябает в ожидании громадного наследства предков.
Трапеза происходила в мансарде дома, расположенного на улице Нев-Сен-Жорж. В квартире было еще две маленьких комнатки, и стоило все это удовольствие семьсот франков в год – однако господин маркиз уже трижды просрочил выплату.
Стол бы накрыт; иными словами, на биржевой газете, служившей скатертью, лежала нарезанная толстыми кусками колбаса, ломти хлеба, полузасохший сыр и банка с двумя литрами разливного вина.
Симилор-Мейер жевал, а маркиз Саладен де Розенталь медленно прохаживался из одного угла в другой, сложив руки за спиной.
Теперь это был мужчина лет двадцати восьми – тридцати, однако он казался моложе из-за хрупкого сложения; он был из тех людей, которые выглядят худосочными, невзирая на довольно высокий рост. Многие сочли бы его очень красивым малым: у него были густые волосы, черные как вороново крыло, прекрасно оттенявшие весьма широкий лоб, белизной не уступавший слоновой кости. Нос был тонкий и прямой, рот великоват, но это даже придавало некоторое очарование его улыбке; однако крайне неприятное впечатление производили глаза, по-птичьи круглые и немигающие, а также необычная белизна кожи. На подбородке у него не было никаких признаков растительности.
Что до Симилора, это был все тот же добряк с простодушной и одновременно плутовской физиономией, на которой застыло выражение несокрушимого самодовольства.
– Видишь ли, малыш, – говорил он, громко чавкая, – я абсолютно убежден, что дар у тебя есть, поскольку ты мой родной сын, но в Париже ты просидел три года даром, не спорь со мной. Мы еще толком ничего не сделали, а нас уже обнюхали со всех сторон. Люди смеются мне в лицо, когда я начинаю бренчать о твоем благородном происхождении. Лучше бы ты назвался мелким буржуа и занялся бы делом.
Саладен, прекратив вышагивать по комнате, уставился на отца своими круглыми глазами, в которых выражалось мскреннее презрение.
– У меня свой план, – промолвил он тихо. Симилор, осушив стакан синеватого вина, позволил себе пожать плечами.
– У меня свой план, – повторил Саладен, придвигаясь к нему. – Есть люди сильные, а есть пустышки, ясно? Ты много чем занимался, а сидишь в дерьме. Знаешь, почему?
Симилор, встрепенувшись, открыл рот, чтобы возразить.
– Молчать! – грубо приказал Саладен. – Умишко у тебя из прежних времен; вы умели только балабонить и смешить дураков; я же из другой эпохи: я человек серьезный и буду заниматься только одним делом, но зато это принесет мне состояние.
И он, повернувшись на каблуках, вновь стал расхаживать из угла в угол.
Симилор, продолжая жадно поглощать пищу, следил за ним краем глаза. Физиономия старика могла бы вдохновить художника-портретиста. За горделивым самодовольством угадывалась приниженность, а презрение к фанфарону, впустую растратившему три года, странным образом сочеталось с невольным выжидательным восхищением.
Он думал:
«Даже малявкой ему удавалось такие штуки выделывать! Вдруг и вправду пронюхал какую-то великую тайну?»
Вслух же проговорил:
– А пока нам нечем было бы брюхо набить, если не рента от Канада.
– Ренту от Канада, – холодно ответил Саладен, – мы получили благодаря мне. Они процветают. В прошлом месяце вместо ста франков я получил двадцать луидоров.
Симилор надул щеки.
– И это проделывается за моей спиной, – вскричал он, – хотя денежками этими мы обязаны прежней дружбе моей с Дамоном, то бишь с неблагодарным Эшалотом.
Саладен, не обратив никакого внимания на слова отца, уселся за стол и налил себе полстакана вина.
– Сегодня я потолковал с мадемуазель Сапфир, – произнес он небрежно.
Симилор подпрыгнул на стуле.
– Они в Париже! – воскликнул он.
– Уже четыре дня, – кивнул Саладен.
– Ты знал об этом!
– Ты же знаешь, что я знаю все, дружище.
– И не сказал!
– Ты же знаешь, что я никогда тебе ничего не говорю.
И Саладен маленькими глоточками выпил свой стакан, который затем поставил на стул с видом глубочайшего отвращения.
– Куда этому пойлу до рейнского вина, что пивали мы у маркграфа, моего прославленного отца, – сказал он, смеясь. – Я предложил Сапфир хорошее местечко.
– Ты ей не нужен, – возразил Симилор. – Она без тебя получит все, что хочет.
Саладен вытер край стола биржевой газетой и облокотился на него.
– Папаша, – сказал он, – будь у тебя хоть крупица ума, ты мог бы принести мне большую пользу, потому что желание у тебя есть; нет образования и серьезного отношения к делу, поэтому толку от тебя никакого. Но бывают такие моменты, – добавил он, оживившись, – когда необходимо с кем-то поделиться, раскрыть душу…
– Даже с собакой говорят лучше! – с горечью прервал его Симилор. – Много я видал на театре пьес про бесчеловечных детей, только до тебя им далеко, малыш.
Саладен устремил на него безмятежный взор своих птичьих глаз.
– Помолчи, – сказал он, – у всех есть сердце. Когда я наживу миллионы, сделаю тебя своим привратником до конца твоих дней.
Симилор налил стакан до краев.
– Что ж, – промолвил он, подавив вздох и силясь улыбнуться, – ты занятный малый, сынок, и в твоем возрасте я тоже любил пошутить. Наживай скорее свои миллионы, а там посмотрим. Какое место ты предложил мадемуазель Сапфир?
Саладен размышлял.
– Это похоже на клетки шахматной доски, – пробормотал он. – Чтобы разобраться, нужны математические расчеты. План мой ясен, как солнце, но деталей в нем столько, что я порой теряюсь. Правда, мы плохо питаемся, пьем паршивый пикет, а живем, как овернцы, право…
– И все равно должны за квартиру, – напомнил Симилор.
– И должны за квартиру, – повторил Саладен, – а ведь я вырвал у Канада столько зубов, что ты удивился бы, если бы узнал, старушка моя. Сверх того, хоть я и прикидываюсь невинным зайчиком, мне удалось провернуть несколько удачных сделок, однако прибыль от них пошла не в дом.
– Куда же пошла прибыль? – спросил Симилор. – Неужели ты завел в городе интрижку?
И глаза его теперь уже с насмешкой уставились на безусый подбородок господина маркиза. Тот ответил, даже не поведя бровью:
– Сам не знаю, люблю ли я мадемуазель Сапфир или ненавижу. С сотворения мира не бывало такой красивой девчонки. А место я ей предложил вот какое – дочь герцогини.
– Герцогини? Это вроде как мы маркизы?
– Единственная дочь настоящей герцогини и вдобавок несколько сотен тысяч ренты.
– И она отказалась? – осведомился Симилор без особого удивления.
– Она отказалась.
– Потому что ей пришлось бы выйти замуж за одного молодого человека, которого я хорошо знаю?
– Может быть. Эта девка столь же глупа, сколь красива. Если бы я мог открыть ей всю тайну, я поставил бы ее на колени… ведь я уже четырнадцать лет назад начал свою операцию, приготовил все для дела, для единственного моего дела, которое началось с тех ста франков, что ты отнял у меня, как последний дурак, и которое закончится сундуками с золотом – для меня одного.
Саладен умолк; Симилор слушал его все более внимательно.
– Говори же, малыш, говори, – смиренно промолвил он, видя, что господин маркиз остановился. – Раскрой мне душу. Ты же сам только что сказал – это все равно, что беседовать с собакой. Впрочем, кажется, это сказал я. Я буду нем, как могила.
Саладен театральным жестом приставил палец ко лбу.
– Все хранится вот здесь, – промолвил он. – Все стоит ровненько, будто ноты: входы и выходы, подступы и закоулки – вся операция у меня в кармане!
Симилор придвинулся ближе вместе со стулом, однако Саладен, взглянув на него пристальным наглым взором, добавил:
– Для тебя это, как древнееврейский язык. Ты ничего в этом не поймешь.
Наступила пауза, в ходе которой Симилор опрокинул два стакана вина, чтобы залить обиду.
– Как знаешь, – произнес он затем, щелкнув пальцами, – но ты уж слишком чванишься. Я не прошу, чтобы ты посвятил меня во все твои политехнические расчеты, но кое в чем мог бы быть тебе полезен, потому что ловкости мне не занимать. Теперь я верю, что у тебя есть план, малыш: ты поведал о нем своему отцу в несколько необычной, но интересной манере. Догадываюсь, что здесь замешана мать мадемуазель Сапфир.
При последних словах Саладен взглянул на Симилора столь пронзительно, что тот испытал ощущение электрического разряда.
«Царапнул! – подумал он.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51