– Что же касается девушки, то тут совсем другое дело. Валентина де В..! Попробуй-ка угадай! Единственное, что можно сейчас сказать об этом, – так это то, что имя выяснится позже.
Ну вот, значит, Реми д'Аркс спас жизнь или по крайней мере свободу вашему Морису Паже...
– Смирно! – прервал его Вояка-Гонрекен. – Следите за тем, как вы выражаетесь, Дикобраз! Если бы даже речь шла не о нашей достопочтенной клиентке, которая платит наличными, я все равно сказал бы вам: «Уважайте слабый пол!»
– Не думаю, что меня нужно обучать хорошим манерам, – гордо ответил Барюк. – В чувствах госпожи Самайу, которые я тут затронул, нет ничего предосудительного. Я клоню вот к чему: когда между двумя мужчинами возникает любовное соперничество, все остальное – все то, что прежде связывало их, – перестает для них существовать, как вы увидите из моего дальнейшего рассказа.
– Ах, эти мужчины! – вздохнула Коломба, не прекращая массажа. – Тот, кто оставил мне сестру, был, между прочим, довольно-таки богат!
– Может, когда-нибудь Морис Паже и обладал теми душевными достоинствами, которые вызывали у нашей милейшей хозяйки расположение к нему, однако безумная страсть полностью меняет человека. Стоило ему выйти из Консьержери, как он возобновил свои встречи с Валентиной де В..., которая – таково мое мнение – ничего особенного из себя не представляет, хотя и принадлежит к высшему обществу, – заявил Барюк и задумался.
– Тут я должен сказать об одной вещи... – медленно проговорил он и посмотрел прямо в лицо мадам Самайу: – Упоминаю я о ней специально ради вас, мамаша Лео, потому что для остальных нет в моей истории ровным счетом ничего нового. Суть в том, что брак этой девицы со следователем был уже делом решенным. О нем уже объявили и в мэрии, и в церкви.
Господин Барюк опять замолчал, видимо, что-то обдумывая, но вскоре снова заговорил:
– По этому поводу я хочу сделать маленькое замечание. Нужно уметь читать между строк. Что касается меня, то я думаю, что тут имело место соглашение. Брак был платой за снисхождение следователя, проявленное к Морису Паже, которого поймали на месте преступления.
Наверное, девица сказала что-нибудь вроде: «Спасите того, кто мне дорог, и я стану вашей женой».
Это, разумеется, некрасиво и к тому же глупо. Они такие забавные, эти аристократы! Однако они умеют обходиться без излишней жестокости – если, конечно, виновный достаточно богат или же имеет могущественных покровителей.
Те, которым знакома изнанка великосветской жизни, говорят, будто это сосредоточие всяческих подлостей, от которых содрогнулся бы даже закоренелый злодей.
Кстати, по поводу глупости: хотя этот следователь и считался ученым человеком, он с начала и до конца вел себя совершенно по-дурацки.
Приготовления к свадьбе велись в роскошном особняке на Елисейских полях. Этот особняк принадлежит госпоже д'О... – газеты до сих пор так и не напечатали ее полного имени. Конечно, если бы речь шла обо мне или, скажем, о Гонрекене, то нас бы везде пропечатали целиком, это уж как пить дать.
Странная вещь: особняк находится как раз напротив дома номер шесть, где произошло первое убийство. Что это? Совпадение? Попробуй узнай! Нужно здорово голову поломать, чтобы разгадать этот ребус.
И вот еще что интересно. После постановления о прекращении дела Морис Паже снял небольшую меблированную квартирку в скромном доме на улице Анжу-Сент-Оноре – короче говоря, выбрал такое место, где можно делать все, что хочешь, и никто тебе не помешает.
Именно туда Валентина де В... и приходила с ним... гм... поболтать.
Накануне своей свадьбы Реми д'Аркс получил письмо от Мориса Паже, в котором тот дал ему свой адрес. Это весьма напоминало вызов.
И вот представьте себе: друзья и родственники собрались в особняке на Елисейских полях, чтобы хорошенько рассмотреть и пощупать приданое невесты и свадебные подарки жениха, – эта знать ведет себя более напыщенно, чем стая индюков, – а вот сама Валентина де В... не пришла!
В поисках своей невесты Реми д'Аркс заглянул в ее комнату, и служанка сказала ему, что хозяйка уехала, причем была очень бледна и даже не причесалась.
Естественно, следователь спросил, куда она отправилась.
Немного помявшись, служанка рассказала о доме, расположенном на улице Анжу.
Была ли это ловушка – никто не знает. Так или иначе, но сейчас эта служанка в тюрьме.
А в квартире на улице Анжу, между тем, произошла ужасная сцена... Правда, я-то сам ее не видел, но вот правосудие было предупреждено, – заявил художник Барюк по прозвищу Дикобраз.
– Кем? – внезапно поинтересовалась госпожа Самайу, чьи глаза вдруг ярко вспыхнули.
– Да, в самом деле, кем? – неожиданно для самого себя повторил Эшалот, который обычно не осмеливался вмешиваться в чужой разговор.
– Какая разница, кем? – медленно проговорил Барюк.
Вспыхнувшее было в глазах укротительницы пламя потухло. Она не стала настаивать.
– Продолжайте, – потребовала хозяйка балагана.
– Собственно говоря, – промолвил Барюк, – я уже почти закончил. Полиция нашла там отравленного следователя.
– Это все? – спросила вдова.
– Все, – решительно произнес Барюк и добавил: – И, по-моему, этого вполне достаточно. Теперь уже молодому человеку было никак не отвертеться, потому что он и его девица оказались наедине с трупом.
– Чего еще надо хозяйке? – перешептывались слушатели. – Вот ведь какая неугомонная!
– Когда женщина средних лет цепляется за молоденького красавчика – это просто ужасно! – послышался голос Симилора.
Эшалот встал со своего места, подошел к Симилору и положил ему руку на плечо.
– Замолчи, Амедей! – сказал он.
– Что?! – изумленно переспросил тот.
– Замолчи! – повторил Эшалот. Сейчас он не был похож на самого себя: лицо его исказилось, а в глазах появилось какое-то новое, незнакомое выражение.
Симилор высокомерно пожал плечами, однако все же замолчал.
Скорее обращаясь к самой себе, чем возражая кому-то, госпожа Самайу задумчиво проговорила:
– Убить человека шпагой – это понятно, но вот отравить... нет, невозможно поверить!
– Но, может, ему дали выпить?! – спросил Вояка-Гонрекен. – Три тысячи чертей! Смирно! Равнение направо! Мне это ни разу не приходило в голову, но ведь это же очевидно: чтобы отравить кого-нибудь, нужно, чтобы этот самый «кто-нибудь» выпил!
– А ведь следователь пришел туда вовсе не за тем, чтобы утолить жажду! – добавил Эшалот.
Госпожа Самайу повернулась к нему и признательно кивнула.
Эшалот, конечно же, сразу смутился.
Присутствующие начали оживленно переговариваться. Можно было услышать, например, такие рассуждения:
– Да уж, трудно поверить, что судья и любовники сидели и мирно беседовали, а потом девица предложила: «Не желаете ли чего-нибудь выпить?» Тут дело нечисто.
– Очень странно, – говорил Барюк. – Представьте себе: мужчина встречает свою невесту в доме соперника, а потом выпивает с гостеприимным хозяином! Как-то неблагородно, я бы сказал.
– Это все верно, но каков же вывод? – спросил Гонрекен.
– Вывод? – удивился Барюк странной непонятливости своего коллеги по кисти, который уже много лет слыл хитрецом и человеком весьма остроумным. Поэтому он принялся объяснять: – Да вот он – этот вывод:,даже когда один человек противостоит двоим, им все равно очень трудно заставить его открыть рот и влить туда какую-нибудь гадость... Впрочем, преступники часто прибегают к разным уловкам – таких дел было полным-полно. В этом-то и заключается прелесть подобных процессов. Если бы все было сразу ясно, зачем тогда был бы нужен суд?
– Верно, черт возьми! – крикнул кто-то из зала. Самому Гонрекену этот довод тоже показался неопровержимым.
– Итак, меня спросили, и я ответил, – подытожил Барюк. – Лично мне почти все понятно: чтобы быть отравленным, нужно выпить, следовательно, он выпил, потому что его нашли отравленным. Может, вернемся к работе?
Укротительница растерянно посмотрела на художника. Ничего ему не ответив, она облокотилась о стол и закрыла лицо руками.
VI
РЫЦАРСТВО ЭШАЛОТА
Мы вовсе не намеревались состязаться со знаменитейшими поэтами, описывавшими романтических красавиц, когда начинали рассказ о госпоже Самайу, первой укротительнице Франции, известной при всех королевских дворах Европы. Поэтому мы и в дальнейшем обойдемся без поэзии, хотя эта женщина, поверьте, заслуживает возвышенного слога и изысканных метафор.
Итак, любое общество всегда нуждается в шутах, клоунах и гаерах Гаер – в старину: шут в господском доме; пренебрежительно: тот, кто паясничает, кривляется, балагурит на потеху другим.
.
В веселье сумасшедшего принца на театральных подмостках есть нечто отталкивающе ужасное. Это раб, который смеется сквозь слезы, и слезы его кровавы.
Безумцы из простонародья более свободны, они даже свободнее меня или вас. На нас с вами давит множество условностей, а они живут, словно звери в диком лесу. Мы не можем обойти правил благопристойности, нас окружают тысячи необходимых мелочей, которые мы вынуждены соблюдать, а они парят, словно птицы в небе.
Поэтому ничто не мешает им радоваться, поэтому они всегда смеются от всего сердца и очень громко. У них нет этикета – но его заменяет своеобразный кодекс чести. Их гордость наивна, она довольствуется словом, видимостью. Они – истинные творцы, потому что считают себя таковыми, и этого достаточно, чтобы превратить их вечный пост в вечный яркий карнавал.
Они живут и умирают как дети, поэтому Бог, любящий детей, делает радостной даже их нищету.
А еще они умеют чувствовать и сочувствовать.
...Укротительница тяжело оперлась о сосновый стол. Пожалуй, ее позу нельзя было назвать изящной. Она обхватила голову руками и шумно вдыхала и выдыхала воздух – так делают, когда хотят удержаться от слез.
Вокруг нее молча стояли актеры и художники, и их молчание было весьма красноречиво: оно выражало уважение к горю хозяйки.
Тем не менее через некоторое время Барюк сделал своим подчиненным знак приниматься за работу. Коломба немедленно повела сестру в уголок и принялась там немыслимым образом выворачивать ей ноги, а Симилор обратился к ученицам:
– Душеньки, давайте приступим к изучению салонного танца – на тот случай, если судьба забросит вас в салоны Сен-Жерменского предместья.
Эшалот направился туда, где лежали лев и Саладен, и сунул ребенку в рот соску. У него был весьма задумчивый вид.
– Это должно послужить тебе уроком, малыш, – обратился он к младенцу, словно бы тот мог его понять. – Видишь ли, в жизни все не так-то просто. Иногда приходится страдать, сорванец ты этакий. А неприятности бывают у всех – даже у таких богатых людей, как госпожа Самайу, не говоря уже о нас, бедолагах.
Во время произнесения сего краткого монолога Эшалот не сводил с укротительницы нежного взора. Несчастная вдова не шевелилась, а ее дыхание становилось все более шумным.
Люди, страдающие излишней полнотой, иногда засыпают прямо средь бела дня, вот все и решили, что госпожа Самайу спит и во сне громко храпит.
Естественно, толпа закоренелых проказников захихикала.
Правда, живописцы все еще работали, но только для вида.
– Как же распереживалась наша хозяйка! – заметил Вояка-Гонрекен, внимательно разглядывая занавес. – До чего же она все-таки привязана к этому своему «крестнику»! Левой, левой! Шире шаг! А что если нам нарисовать в этом месте солнце? Эй, господин Барюк!
– Что поделаешь, случаются события, которые трудно пережить, – ответил Барюк. – Конечно, госпожа Самайу – славная женщина, но ведь она могла бы быть матерью Мориса! Странно, что ее страсть не считается с этим обстоятельством.
Он зевнул и продекламировал:
– «Вот кинжал, что пролил кровь невинную...» Так что вы хотите там нарисовать? Солнце? Ну что ж, нарисуйте, Вояка, – снисходительно улыбаясь, одобрил проект Дикобраз. – Если хотите, можете еще пририсовать и луну со звездами. Честно говоря, сегодня я не в состоянии придумать что-нибудь получше, а эта женщина в таком отчаянии, что от нее нет никакого проку.
В этот момент дверь тихонько отворилась, и из балагана молча выскользнули индийский жонглер и силач с Севера.
– На улице Бобур, – обратился к своим ученицам Симилор, – есть одно местечко, где чашечка кофе стоит всего три су. Если у вас найдется пятьдесят сантимов на двоих, то мы сможем провести приятный вечерок.
Дверь снова отворилась, и помещение быстро покинули Юпитер по прозвищу Цветок Лилии и какой-то художник.
Барюк надел поверх своей рабочей блузы старое серое пальто, купленное им по случаю, поднял воротник и небрежно сказал:
– Я сейчас вернусь. Если понадоблюсь хозяйке, объясните ей, что я пошел купить табаку.
Вояка-Гонрекен тотчас же взял свой альбом.
– Мне тоже надо кое-что купить, – заявил он. – А вы давайте работайте, только тихо! Смотрите, не разбудите госпожу Самайу.
Через пять минут из балагана удалился последний из художников; он вел под руку Коломбу, сопровождаемую ее сестренкой.
Эшалот, сидевший рядом со спящим львом и юным Саладеном, остался наедине с укротительницей и на время отказался от экспериментов с головой ребенка, чтобы не потревожить сон хозяйки.
Однако Эшалот не бездельничал. Из-под соломы, на которой лежал лев, он вытащил какой-то странный предмет, определить назначение которого нам представляется довольно-таки затруднительным.
Сей предмет был сделан из резины и немного напоминал те вещицы, что лежат на витринах у изготовителей бандажей.
Итак, это хитроумное приспособление состояло из двух кусков резины, вместе образовывавших что-то вроде гибкой трубки длиной дюймов пятнадцать. Оба куска были снабжены очень тонкими кожаными ленточками и выкрашены в цвет человеческой плоти.
Эшалот принялся с удовольствием разглядывать этот таинственный предмет, а затем, вдосталь им налюбовавшись, посмотрел на хозяйку. Убедившись, что та по-прежнему погружена в сон, бывший помощник аптекаря стал проворно снимать с себя куртку, жилет и ту невыразимого вида тряпицу, что служила ему рубашкой.
Во время этой процедуры он нежно разговаривал с Саладеном, который с опаской наблюдал за своим воспитателем.
– Видишь ли, лягушонок, со временем ты станешь взрослым мужчиной, таким же, как я. То, что ты так внимательно рассматриваешь, называется торсом. Мой торс рисовали многие великие художники. Что же касается твоего законного отца, Симилора, то художники всегда предпочитали изображать его ноги. Если взять его нижнюю часть тела, а мою верхнюю, то из нас двоих можно было бы слепить Аполлона Бельведерского. Хотя нет, понадобился бы третий – для лица: в этом отношении ни я, ни Симилор никуда не годимся.
Юный Саладен хотел было открыть рот, чтобы испустить один из тех жалобных воплей, с помощью которых он обычно выражал свое мнение, но Эшалот, угадав его намерения, схватил ребенка и сунул его головой в солому.
Нельзя сказать, что у Саладена было слишком уж счастливое детство, но подобное воспитание зачастую закаляет человека, заранее приучая его ко всевозможным трудностям. Итак, будучи зарытым в солому, Саладен не подавал никаких признаков жизни.
Теперь мы надеемся, что не оскорбим ничьей стыдливости, если войдем в кое-какие технические детали одного изобретения. Конечно, по масштабу его нельзя сравнить с изобретением, скажем, парового двигателя, но все же оно по-своему значительно. Честь быть автором этого открытия принадлежит нашему скромному другу Эшалоту, бывшему подручному аптекаря.
Он только что приложил к своему пупку один из кусков резины и закрепил его там с помощью ленточек, у которых были удобные крючочки, застегивающиеся на спине.
Да, надо отдать Эшалоту должное: аппарат был изготовлен просто превосходно. Ленточки было невозможно разглядеть, потому что они сливались с кожей, а сама резина выглядела совершенно так же, как обыкновенная опухоль.
Взяв кусочек разбитого зеркала, Эшалот стал внимательно изучать свое творение, чтобы убедиться, что все сделано, как нужно.
– Ну и ловок же я! – бормотал он. – Надеюсь, что, несмотря на свой вспыльчивый нрав, мальчишка не станет вопить при виде меня. Лет через пять я сделаю ему такую же штуку, только другого размера, и публика валом повалит глядеть на это диковинное чудище! Так, цвет не совсем такой, какой надо, а здесь необходимо приклеить немного волосков – и тогда это будет совершенно неотличимо от творения самого Создателя. Думаю, госпожа Самайу будет неправа, если ей не понравится моя затея.
Последние слова Эшалот произнес чуть слышно и в очередной раз нежно посмотрел на укротительницу, которая все еще громко храпела.
– Как загадочно человеческое сердце! – философски заметил Эшалот. – Когда Саладен наплачется, он засыпает. То же самое происходит и с дамами. Видно, возраст и пол тут ни при чем, просто детям Адама положено страдать из-за самих себя.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53
Ну вот, значит, Реми д'Аркс спас жизнь или по крайней мере свободу вашему Морису Паже...
– Смирно! – прервал его Вояка-Гонрекен. – Следите за тем, как вы выражаетесь, Дикобраз! Если бы даже речь шла не о нашей достопочтенной клиентке, которая платит наличными, я все равно сказал бы вам: «Уважайте слабый пол!»
– Не думаю, что меня нужно обучать хорошим манерам, – гордо ответил Барюк. – В чувствах госпожи Самайу, которые я тут затронул, нет ничего предосудительного. Я клоню вот к чему: когда между двумя мужчинами возникает любовное соперничество, все остальное – все то, что прежде связывало их, – перестает для них существовать, как вы увидите из моего дальнейшего рассказа.
– Ах, эти мужчины! – вздохнула Коломба, не прекращая массажа. – Тот, кто оставил мне сестру, был, между прочим, довольно-таки богат!
– Может, когда-нибудь Морис Паже и обладал теми душевными достоинствами, которые вызывали у нашей милейшей хозяйки расположение к нему, однако безумная страсть полностью меняет человека. Стоило ему выйти из Консьержери, как он возобновил свои встречи с Валентиной де В..., которая – таково мое мнение – ничего особенного из себя не представляет, хотя и принадлежит к высшему обществу, – заявил Барюк и задумался.
– Тут я должен сказать об одной вещи... – медленно проговорил он и посмотрел прямо в лицо мадам Самайу: – Упоминаю я о ней специально ради вас, мамаша Лео, потому что для остальных нет в моей истории ровным счетом ничего нового. Суть в том, что брак этой девицы со следователем был уже делом решенным. О нем уже объявили и в мэрии, и в церкви.
Господин Барюк опять замолчал, видимо, что-то обдумывая, но вскоре снова заговорил:
– По этому поводу я хочу сделать маленькое замечание. Нужно уметь читать между строк. Что касается меня, то я думаю, что тут имело место соглашение. Брак был платой за снисхождение следователя, проявленное к Морису Паже, которого поймали на месте преступления.
Наверное, девица сказала что-нибудь вроде: «Спасите того, кто мне дорог, и я стану вашей женой».
Это, разумеется, некрасиво и к тому же глупо. Они такие забавные, эти аристократы! Однако они умеют обходиться без излишней жестокости – если, конечно, виновный достаточно богат или же имеет могущественных покровителей.
Те, которым знакома изнанка великосветской жизни, говорят, будто это сосредоточие всяческих подлостей, от которых содрогнулся бы даже закоренелый злодей.
Кстати, по поводу глупости: хотя этот следователь и считался ученым человеком, он с начала и до конца вел себя совершенно по-дурацки.
Приготовления к свадьбе велись в роскошном особняке на Елисейских полях. Этот особняк принадлежит госпоже д'О... – газеты до сих пор так и не напечатали ее полного имени. Конечно, если бы речь шла обо мне или, скажем, о Гонрекене, то нас бы везде пропечатали целиком, это уж как пить дать.
Странная вещь: особняк находится как раз напротив дома номер шесть, где произошло первое убийство. Что это? Совпадение? Попробуй узнай! Нужно здорово голову поломать, чтобы разгадать этот ребус.
И вот еще что интересно. После постановления о прекращении дела Морис Паже снял небольшую меблированную квартирку в скромном доме на улице Анжу-Сент-Оноре – короче говоря, выбрал такое место, где можно делать все, что хочешь, и никто тебе не помешает.
Именно туда Валентина де В... и приходила с ним... гм... поболтать.
Накануне своей свадьбы Реми д'Аркс получил письмо от Мориса Паже, в котором тот дал ему свой адрес. Это весьма напоминало вызов.
И вот представьте себе: друзья и родственники собрались в особняке на Елисейских полях, чтобы хорошенько рассмотреть и пощупать приданое невесты и свадебные подарки жениха, – эта знать ведет себя более напыщенно, чем стая индюков, – а вот сама Валентина де В... не пришла!
В поисках своей невесты Реми д'Аркс заглянул в ее комнату, и служанка сказала ему, что хозяйка уехала, причем была очень бледна и даже не причесалась.
Естественно, следователь спросил, куда она отправилась.
Немного помявшись, служанка рассказала о доме, расположенном на улице Анжу.
Была ли это ловушка – никто не знает. Так или иначе, но сейчас эта служанка в тюрьме.
А в квартире на улице Анжу, между тем, произошла ужасная сцена... Правда, я-то сам ее не видел, но вот правосудие было предупреждено, – заявил художник Барюк по прозвищу Дикобраз.
– Кем? – внезапно поинтересовалась госпожа Самайу, чьи глаза вдруг ярко вспыхнули.
– Да, в самом деле, кем? – неожиданно для самого себя повторил Эшалот, который обычно не осмеливался вмешиваться в чужой разговор.
– Какая разница, кем? – медленно проговорил Барюк.
Вспыхнувшее было в глазах укротительницы пламя потухло. Она не стала настаивать.
– Продолжайте, – потребовала хозяйка балагана.
– Собственно говоря, – промолвил Барюк, – я уже почти закончил. Полиция нашла там отравленного следователя.
– Это все? – спросила вдова.
– Все, – решительно произнес Барюк и добавил: – И, по-моему, этого вполне достаточно. Теперь уже молодому человеку было никак не отвертеться, потому что он и его девица оказались наедине с трупом.
– Чего еще надо хозяйке? – перешептывались слушатели. – Вот ведь какая неугомонная!
– Когда женщина средних лет цепляется за молоденького красавчика – это просто ужасно! – послышался голос Симилора.
Эшалот встал со своего места, подошел к Симилору и положил ему руку на плечо.
– Замолчи, Амедей! – сказал он.
– Что?! – изумленно переспросил тот.
– Замолчи! – повторил Эшалот. Сейчас он не был похож на самого себя: лицо его исказилось, а в глазах появилось какое-то новое, незнакомое выражение.
Симилор высокомерно пожал плечами, однако все же замолчал.
Скорее обращаясь к самой себе, чем возражая кому-то, госпожа Самайу задумчиво проговорила:
– Убить человека шпагой – это понятно, но вот отравить... нет, невозможно поверить!
– Но, может, ему дали выпить?! – спросил Вояка-Гонрекен. – Три тысячи чертей! Смирно! Равнение направо! Мне это ни разу не приходило в голову, но ведь это же очевидно: чтобы отравить кого-нибудь, нужно, чтобы этот самый «кто-нибудь» выпил!
– А ведь следователь пришел туда вовсе не за тем, чтобы утолить жажду! – добавил Эшалот.
Госпожа Самайу повернулась к нему и признательно кивнула.
Эшалот, конечно же, сразу смутился.
Присутствующие начали оживленно переговариваться. Можно было услышать, например, такие рассуждения:
– Да уж, трудно поверить, что судья и любовники сидели и мирно беседовали, а потом девица предложила: «Не желаете ли чего-нибудь выпить?» Тут дело нечисто.
– Очень странно, – говорил Барюк. – Представьте себе: мужчина встречает свою невесту в доме соперника, а потом выпивает с гостеприимным хозяином! Как-то неблагородно, я бы сказал.
– Это все верно, но каков же вывод? – спросил Гонрекен.
– Вывод? – удивился Барюк странной непонятливости своего коллеги по кисти, который уже много лет слыл хитрецом и человеком весьма остроумным. Поэтому он принялся объяснять: – Да вот он – этот вывод:,даже когда один человек противостоит двоим, им все равно очень трудно заставить его открыть рот и влить туда какую-нибудь гадость... Впрочем, преступники часто прибегают к разным уловкам – таких дел было полным-полно. В этом-то и заключается прелесть подобных процессов. Если бы все было сразу ясно, зачем тогда был бы нужен суд?
– Верно, черт возьми! – крикнул кто-то из зала. Самому Гонрекену этот довод тоже показался неопровержимым.
– Итак, меня спросили, и я ответил, – подытожил Барюк. – Лично мне почти все понятно: чтобы быть отравленным, нужно выпить, следовательно, он выпил, потому что его нашли отравленным. Может, вернемся к работе?
Укротительница растерянно посмотрела на художника. Ничего ему не ответив, она облокотилась о стол и закрыла лицо руками.
VI
РЫЦАРСТВО ЭШАЛОТА
Мы вовсе не намеревались состязаться со знаменитейшими поэтами, описывавшими романтических красавиц, когда начинали рассказ о госпоже Самайу, первой укротительнице Франции, известной при всех королевских дворах Европы. Поэтому мы и в дальнейшем обойдемся без поэзии, хотя эта женщина, поверьте, заслуживает возвышенного слога и изысканных метафор.
Итак, любое общество всегда нуждается в шутах, клоунах и гаерах Гаер – в старину: шут в господском доме; пренебрежительно: тот, кто паясничает, кривляется, балагурит на потеху другим.
.
В веселье сумасшедшего принца на театральных подмостках есть нечто отталкивающе ужасное. Это раб, который смеется сквозь слезы, и слезы его кровавы.
Безумцы из простонародья более свободны, они даже свободнее меня или вас. На нас с вами давит множество условностей, а они живут, словно звери в диком лесу. Мы не можем обойти правил благопристойности, нас окружают тысячи необходимых мелочей, которые мы вынуждены соблюдать, а они парят, словно птицы в небе.
Поэтому ничто не мешает им радоваться, поэтому они всегда смеются от всего сердца и очень громко. У них нет этикета – но его заменяет своеобразный кодекс чести. Их гордость наивна, она довольствуется словом, видимостью. Они – истинные творцы, потому что считают себя таковыми, и этого достаточно, чтобы превратить их вечный пост в вечный яркий карнавал.
Они живут и умирают как дети, поэтому Бог, любящий детей, делает радостной даже их нищету.
А еще они умеют чувствовать и сочувствовать.
...Укротительница тяжело оперлась о сосновый стол. Пожалуй, ее позу нельзя было назвать изящной. Она обхватила голову руками и шумно вдыхала и выдыхала воздух – так делают, когда хотят удержаться от слез.
Вокруг нее молча стояли актеры и художники, и их молчание было весьма красноречиво: оно выражало уважение к горю хозяйки.
Тем не менее через некоторое время Барюк сделал своим подчиненным знак приниматься за работу. Коломба немедленно повела сестру в уголок и принялась там немыслимым образом выворачивать ей ноги, а Симилор обратился к ученицам:
– Душеньки, давайте приступим к изучению салонного танца – на тот случай, если судьба забросит вас в салоны Сен-Жерменского предместья.
Эшалот направился туда, где лежали лев и Саладен, и сунул ребенку в рот соску. У него был весьма задумчивый вид.
– Это должно послужить тебе уроком, малыш, – обратился он к младенцу, словно бы тот мог его понять. – Видишь ли, в жизни все не так-то просто. Иногда приходится страдать, сорванец ты этакий. А неприятности бывают у всех – даже у таких богатых людей, как госпожа Самайу, не говоря уже о нас, бедолагах.
Во время произнесения сего краткого монолога Эшалот не сводил с укротительницы нежного взора. Несчастная вдова не шевелилась, а ее дыхание становилось все более шумным.
Люди, страдающие излишней полнотой, иногда засыпают прямо средь бела дня, вот все и решили, что госпожа Самайу спит и во сне громко храпит.
Естественно, толпа закоренелых проказников захихикала.
Правда, живописцы все еще работали, но только для вида.
– Как же распереживалась наша хозяйка! – заметил Вояка-Гонрекен, внимательно разглядывая занавес. – До чего же она все-таки привязана к этому своему «крестнику»! Левой, левой! Шире шаг! А что если нам нарисовать в этом месте солнце? Эй, господин Барюк!
– Что поделаешь, случаются события, которые трудно пережить, – ответил Барюк. – Конечно, госпожа Самайу – славная женщина, но ведь она могла бы быть матерью Мориса! Странно, что ее страсть не считается с этим обстоятельством.
Он зевнул и продекламировал:
– «Вот кинжал, что пролил кровь невинную...» Так что вы хотите там нарисовать? Солнце? Ну что ж, нарисуйте, Вояка, – снисходительно улыбаясь, одобрил проект Дикобраз. – Если хотите, можете еще пририсовать и луну со звездами. Честно говоря, сегодня я не в состоянии придумать что-нибудь получше, а эта женщина в таком отчаянии, что от нее нет никакого проку.
В этот момент дверь тихонько отворилась, и из балагана молча выскользнули индийский жонглер и силач с Севера.
– На улице Бобур, – обратился к своим ученицам Симилор, – есть одно местечко, где чашечка кофе стоит всего три су. Если у вас найдется пятьдесят сантимов на двоих, то мы сможем провести приятный вечерок.
Дверь снова отворилась, и помещение быстро покинули Юпитер по прозвищу Цветок Лилии и какой-то художник.
Барюк надел поверх своей рабочей блузы старое серое пальто, купленное им по случаю, поднял воротник и небрежно сказал:
– Я сейчас вернусь. Если понадоблюсь хозяйке, объясните ей, что я пошел купить табаку.
Вояка-Гонрекен тотчас же взял свой альбом.
– Мне тоже надо кое-что купить, – заявил он. – А вы давайте работайте, только тихо! Смотрите, не разбудите госпожу Самайу.
Через пять минут из балагана удалился последний из художников; он вел под руку Коломбу, сопровождаемую ее сестренкой.
Эшалот, сидевший рядом со спящим львом и юным Саладеном, остался наедине с укротительницей и на время отказался от экспериментов с головой ребенка, чтобы не потревожить сон хозяйки.
Однако Эшалот не бездельничал. Из-под соломы, на которой лежал лев, он вытащил какой-то странный предмет, определить назначение которого нам представляется довольно-таки затруднительным.
Сей предмет был сделан из резины и немного напоминал те вещицы, что лежат на витринах у изготовителей бандажей.
Итак, это хитроумное приспособление состояло из двух кусков резины, вместе образовывавших что-то вроде гибкой трубки длиной дюймов пятнадцать. Оба куска были снабжены очень тонкими кожаными ленточками и выкрашены в цвет человеческой плоти.
Эшалот принялся с удовольствием разглядывать этот таинственный предмет, а затем, вдосталь им налюбовавшись, посмотрел на хозяйку. Убедившись, что та по-прежнему погружена в сон, бывший помощник аптекаря стал проворно снимать с себя куртку, жилет и ту невыразимого вида тряпицу, что служила ему рубашкой.
Во время этой процедуры он нежно разговаривал с Саладеном, который с опаской наблюдал за своим воспитателем.
– Видишь ли, лягушонок, со временем ты станешь взрослым мужчиной, таким же, как я. То, что ты так внимательно рассматриваешь, называется торсом. Мой торс рисовали многие великие художники. Что же касается твоего законного отца, Симилора, то художники всегда предпочитали изображать его ноги. Если взять его нижнюю часть тела, а мою верхнюю, то из нас двоих можно было бы слепить Аполлона Бельведерского. Хотя нет, понадобился бы третий – для лица: в этом отношении ни я, ни Симилор никуда не годимся.
Юный Саладен хотел было открыть рот, чтобы испустить один из тех жалобных воплей, с помощью которых он обычно выражал свое мнение, но Эшалот, угадав его намерения, схватил ребенка и сунул его головой в солому.
Нельзя сказать, что у Саладена было слишком уж счастливое детство, но подобное воспитание зачастую закаляет человека, заранее приучая его ко всевозможным трудностям. Итак, будучи зарытым в солому, Саладен не подавал никаких признаков жизни.
Теперь мы надеемся, что не оскорбим ничьей стыдливости, если войдем в кое-какие технические детали одного изобретения. Конечно, по масштабу его нельзя сравнить с изобретением, скажем, парового двигателя, но все же оно по-своему значительно. Честь быть автором этого открытия принадлежит нашему скромному другу Эшалоту, бывшему подручному аптекаря.
Он только что приложил к своему пупку один из кусков резины и закрепил его там с помощью ленточек, у которых были удобные крючочки, застегивающиеся на спине.
Да, надо отдать Эшалоту должное: аппарат был изготовлен просто превосходно. Ленточки было невозможно разглядеть, потому что они сливались с кожей, а сама резина выглядела совершенно так же, как обыкновенная опухоль.
Взяв кусочек разбитого зеркала, Эшалот стал внимательно изучать свое творение, чтобы убедиться, что все сделано, как нужно.
– Ну и ловок же я! – бормотал он. – Надеюсь, что, несмотря на свой вспыльчивый нрав, мальчишка не станет вопить при виде меня. Лет через пять я сделаю ему такую же штуку, только другого размера, и публика валом повалит глядеть на это диковинное чудище! Так, цвет не совсем такой, какой надо, а здесь необходимо приклеить немного волосков – и тогда это будет совершенно неотличимо от творения самого Создателя. Думаю, госпожа Самайу будет неправа, если ей не понравится моя затея.
Последние слова Эшалот произнес чуть слышно и в очередной раз нежно посмотрел на укротительницу, которая все еще громко храпела.
– Как загадочно человеческое сердце! – философски заметил Эшалот. – Когда Саладен наплачется, он засыпает. То же самое происходит и с дамами. Видно, возраст и пол тут ни при чем, просто детям Адама положено страдать из-за самих себя.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53