Реми д'Аркс разложил документы на столе и попытался вчитаться в протокол, но как только он проскочил избитые формулы, предваряющие в документах такого рода изложение фактов, строчки запрыгали перед его глазами.
Напрасно Реми пытался взять себя в руки, мысль снова увлекала его к событиям прошлого вечера; он видел самого себя в непривычной роли – изливающим душу перед графиней Корона, он слышал самого себя: свои признания, пылкие и стыдливые, повествующие о боли и радости этой невообразимой любви, которая вошла в его жизнь и стала его жизнью.
Он все переживал заново: изумление Фаншетты, ее живое и искреннее сочувствие, ее восхищение и жалость, замаскированные насмешливостью светской женщины. «Со времен потопа ничего подобного не бывало!» – сказала графиня о его чувстве.
И это была правда, во всяком случае Реми думал именно так.
Все, что он видел или читал, не шло с его чувством ни в какое сравнение, ничто не походило на сладкую и жгучую тиранию этой любви, могущество которой казалось ему неодолимым. Это была болезнь, лихорадка, бред, все его существо было захвачено этим чувством – и душа, и воображение, и рассудок.
Образ Валентины, постоянно воскрешаемый его памятью, вставал перед ним во всей своей колдовской прелести, в ее блистательной красоте было нечто магнетически притягательное – завораживающий взгляд из-под длинных ресниц, мелодичный голос, пронзавший его существо.
У мужчин, чья юность отличалась аскетизмом и суровостью, запоздалое чувство бывает подобно удару молнии и способно вызвать пожар.
Радостные весенние дни, улыбчивые молодые годы, посвящаемые обычно любовным безумствам, Реми д'Аркс провел целиком поглощенный своим мрачным трудом, ставшим в конце концов единственной целью его существования. Он жил сосредоточенной одинокой жизнью, но естественная для человека тоска по нежности молчаливо копилась в нем, и первой же искры любви было достаточно, чтобы произошел вулканический взрыв.
Именно эта беспримерная сила и наивность его страсти так изумили накануне вечером Фаншетту Корона. Он любил, как ребенок и как старик, свойственная детству пылкая безудержность чувства временами походила на отчаянно-безнадежную последнюю страсть. Ничего не осталось в нем, кроме этого пламени, печального и неугасимого, которое он не в силах был притушить мыслью о необходимости закончить начатое дело.
Все говорило ему о Валентине, но сама Валентина, пытавшаяся проникнуть в его прежнюю жизнь и даже предложившая нежданную помощь, не смогла разжечь в нем затухавшее пламя мести. Валентина, говорившая ему об убийцах его отца, о Черных Мантиях, которых он преследовал всю жизнь, Валентина, пообещавшая раскрыть ему важную тайну, касавшуюся его врагов, была ему не нужна – он хотел от нее только любви. Обещание помочь даже оскорбило его – он увидел в нем всего лишь обидную для мужского достоинства попытку компенсировать крушение его свадебных планов.
Тоскливое отчаяние, путавшее мысли Реми, мешало ему вникнуть в смысл извилистых строчек, заполнивших лежавший перед ним лист гербовой бумаги. Время шло, а думы уводили его все дальше и дальше, окончательно заглушив слабые угрызения совести, упрекавшей его в пренебрежении профессиональным долгом.
Через полчаса в коридоре раздались тяжелые шаги – стражники вели в кабинет следователя арестанта.
Реми д'Аркс вздрогнул и попытался сосредоточиться.
Наметанным взглядом он быстро пробежал лежавшие перед ним документы.
Протокол, подписанный комиссаром полиции, ни в чем не противоречил кратким и ясным рапортам инспекторов: улики, найденные на месте преступления, были столь убедительны, что у них не оставалось сомнений в виновности арестованного.
В тот момент, когда открывалась дверь, глаза молодого судьи обратились на четвертый листок, оставшийся без подписи. Исписанная мелким убористым почерком бумага завершалась словами:
«Важная деталь: денег при арестованном не обнаружено, если не считать весьма незначительной суммы. Известно, что он питал романтическую надежду на брак с молодой девушкой аристократического происхождения и притом весьма богатой – поговаривают, что в приданое она получит более миллиона».
Работа делает мужчину мужчиной. К Реми д'Арксу внезапно вернулась ясность мысли – он снова почувствовал себя юристом.
Глаза его не отрывались от никем не подписанного документа, заключавшего в себе явное злоупотребление презумпцией невиновности. В нем сразу зародилось сомнение, причем особого рода – связанное с его упорным самостоятельным розыском. Он подумал: «Точно такой же листок был в деле того несчастного, что «заплатил по закону» за смерть моего отца».
Ни следа от прежней расслабленности не осталось в Реми д'Арксе, когда он пристально взглянул на арестанта – стражники, оставшиеся в коридоре, как раз впустили того в кабинет. Внимательный взор молодого судьи выражал живейшее любопытство и даже что-то вроде симпатии.
Из соседней комнаты появился секретарь, прошмыгнул за свой маленький столик и, вынув из письменного прибора перо, стал его протирать.
Арестант остановился в трех шагах от стола следователя опущенными руками и высоко вскинутой головой; впрочем, в позе его не было ничего вызывающего.
Мориса Паже уже облачили в тюремную куртку, но брюки на нем остались прежние, военные. Он очень побледнел и осунулся, однако в мужественном взгляде его не было и намека на слабость.
У Мориса Паже были глаза честнейшего человека, и когда взгляд его скрестился со взглядом молодого судьи, Реми д'Аркс невольно нахмурил брови, а Морис потупился.
Допрос начался немедленно.
Морис назвал следователю свое имя, фамилию и профессию.
Секретарь, плюгавенький человечек в претенциозном пенсне, записывал, думая о своем. В судейском ремесле он считал себя специалистом куда более сведущим, чем Реми д'Аркс, и, пресыщенный кулуарными новостями из криминального мира, полагал эту историю с убийством, совершенным всего несколько часов назад, давно устаревшей. Он уже вынес свой приговор Морису, осудив его на эшафот или по крайней мере на каторгу, если слабаки присяжные разжалобятся и поверят в какие-нибудь смягчающие обстоятельства.
Морис, прежде чем ответить на первый вопрос следователя, долго молчал, и у секретаря было время как следует разглядеть поверх пенсне этого красавчика, которого он раскусил с ходу: дурные инстинкты так и лезли наружу сквозь маску честности и прямодушия.
Наконец Морис тихим голосом произнес:
– Дело мое все равно пропащее, к чему лишняя говорильня?
– Вы считаете себя виновным? – спросил судья, в строгом голосе которого невольно зазвучали сочувственные нотки.
– Нет! – живо возразил Морис. – Клянусь перед Богом: я невиновен! Но все равно вы мне не поверите.
Следственный судья произнес медленно и значительно:
– Я ничего не знаю и ничему не верю, моя задача – добраться до правды. В вашем прошлом много аргументов «за» и «против»: ради цирка вы бросили учебу, открывавшую вам путь к почтенной профессии, затем отправились солдатом в Алжир, но ваше поведение в армии свидетельствует о верности долгу и отваге. Смотрите мне прямо в лицо и говорите свободно. Если вы попали в ловушку, расскажите подробно. Слушаю вас.
– Господин следователь, Бог воздаст вам за доброту, я не ожидал справедливого отношения к себе, но у меня нет никакой надежды, – ответил Морис, второй раз встретившись взглядом с судьей.
Секретарь, сунув перо за ухо, негодовал про себя: «И это называется допрос! Ну уж, извините!» Морис заговорил снова:
– Я провел в тюрьме двенадцать часов, я много думал, случившееся прошло перед моими, глазами – момент за моментом; я сам себе был судьей. Со мной стряслась страшная беда, я столько выстрадал за эти сутки, однако рассудок мой в полном порядке, и я способен трезво оценить ситуацию. Вы уже кое-что знаете обо мне, господин следователь, хотя бы историю моей бедной юности, я же вас не знаю совсем, не знаю даже вашего имени, однако от ваших слов во мне зарождается надежда. Закон запрещает вам выслушать меня с глазу на глаз?
– Закон требует, чтобы допрос велся в присутствии секретаря, – ответил Реми д'Аркс, – и делается это в интересах обвиняемого. Однако закон не возбраняет следователю избирать удобный для него способ выяснения истины.
И, адресуясь к секретарю, добавил:
– Оставьте нас, господин Преольт, но далеко не уходите, я вызову вас, как только приступлю к допросу по всей форме.
Секретарь сложил бумаги, вернул на место перо и двинулся к двери, бурча под нос:
– Так я и думал! Дело явно попахивает кассацией. Дверь захлопнулась за ним с шумом, ибо господин Преольт пришел в дурное расположение духа.
– Лейтенант Паже, – промолвил судья, вставая, – нас никто не подслушивает. Вы остались с глазу на глаз с единственным человеком, способным понять вас: у меня есть основания верить в вашу невиновность.
– Возможно ли это?.. – пораженно вскричал Морис. Реми, протянув ему руку, добавил:
– Быть может, я ошибаюсь, тогда вы проясните дело. Но если моя догадка верна, я ваш друг, лейтенант Паже: у нас с вами общий противник.

XVIII
ДОПРОС

Теперь Реми д'Аркс и Морис сидели друг против друга. Морис говорил, Реми, склонившийся над бумагами, внимательно слушал и делал заметки. Его невозможно было узнать: он словно преобразился, прежняя страсть к работе захватила его. Морис подробно рассказал о своей жизни, начав с приезда в столицу на учебу и кончив своим возвращением из Африки.
Реми слушал, то и дело поглядывая на разложенные перед ним документы; казалось, он сравнивает рассказ лейтенанта со сведениями, полученными от полиции. Вероятно, рана, нанесенная невидимым оружием, была глубокой, опытная рука направила удар прямо в сердце, но раны душевные схожи с телесными: лекарство, не способное их излечить, может их успокоить и временно утишить боль. Реми д'Аркс, забыв о своей тоске, оживился, увлеченный допросом. Как умирающая борзая готова ринуться в погоню, если ей покажут след оленя, так и Реми д'Аркс вышел на след убийц своего отца и воспрял духом.
Черные Мантии были поблизости, он это чуял; разгоревшаяся корсиканская кровь закипала в жилах, словно в юные дни.
Его расширенные ноздри дрожали, глаза блестели.
Когда Морис поведал о том, как он, вместо того чтобы отправиться ночевать в казарму, пришел с визитом в цирковой балаган, Реми остановил его жестом и взял в руки донесение, оставшееся без подписи.
– Вот работа, выполненная весьма усердно, – произнес он, – я бы даже сказал чересчур усердно. Преступление совершено утром, а к вечеру в досье уже наличествует этюд, который мог бы быть озаглавлен: «Воспоминания обвиняемого». Я нахожу в нем все, о чем вы рассказали, лейтенант Паже, а сверх того подробности интимного свойства, касающиеся вашей хозяйки, госпожи Самайу, и молодой девушки по имени Флоретта. Надо бы допросить одного из ваших друзей, того, от которого у вас нет тайн.
– У меня есть добрые друзья в полку, – ответил Морис, – но о своих личных делах я не рассказывал никому.
– Тогда как же, – с триумфальной усмешкой вопросил судья, – объяснить сие чудо? В чем, в чем, а в ловкости автору этих строк не откажешь. За несколько часов он смог собрать все эти сведения – к тому же некоторые из них, судя по точности, можно получить только от вас – и составить это донесение, переписать его набело и принести в полицию – ведь оно было здесь еще до моего прихода. Есть быстросохнущие чернила, я знаю, но это донесение написано не сегодня, это точно, а по крайней мере вчера.
Пока он говорил, Морис взирал на него с изумленным видом.
– Господин следователь, – недоверчиво поинтересовался он, – неужто вы и вправду собираетесь доказывать мою невиновность?
– Я собираюсь поставить перед судом виновных, – ответил Реми д'Аркс, глядя на него испытующим взором. – Вы их пока не знаете, тем не менее вы можете помочь мне отыскать их. Господин Паже, это донесение было сфабриковано заранее.
– Вы думаете... – прошептал Морис, не сводя внимательного взгляда с лица следователя.
– Я в этом уверен, – твердым голосом заявил Реми д'Аркс. – Они достигли такой степени ловкости, что иногда бьют дальше цели, в таком случае чрезмерная ловкость становится чем-то вроде подписи, поставленной под работой. Мне хорошо известны шедевры, выпускаемые этой дьявольской фабрикой.
Взгляд Мориса, устремленный на судью, выражал недоумение и тревогу.
– Не волнуйтесь, – успокоил его Реми, – я в своем уме и сейчас растолкую вам, в чем дело. Повторяю: все было приготовлено заранее. Это донесение писалось в то самое время, когда другой актер, участвующий в том же спектакле, пользуясь вашим отсутствием, орудовал у вас в комнате, готовя целый набор неопровержимых улик, свидетельствующих о вашей злонамеренности.
Морис пребывал какое-то время в ошеломлении, а затем спросил:
– Я же вам еще не успел сказать, что дверь в соседнюю комнату была взломана до того, как я пришел; откуда вы знаете?
Следователь улыбнулся и вместо ответа задал следующий вопрос:
– Кто мог снабдить их сведениями о вашей прошлой жизни? Подумайте хорошенько, вы должны пустить меня по верному следу.
– Тут и думать нечего, – тотчас ответил внезапно осененный Морис, – вчера вечером я был у вдовы Самайу, моей прежней хозяйки...
– Значит, – прервал его Реми, – она тоже замешана.
Морис отрицательно потряс головой и промолвил:
– Ни в коем случае, господин следователь, душа у нее добрейшая, а вот с головой дело обстоит похуже. Она сама мне призналась, что к ней кое-кто приходил, всячески ее обхаживал и много чего выведал на мой счет.
– Когда это было? – спросил следователь.
– Вчера утром, – без колебания ответил Морис.
– Вот видите! – вскричал Реми, хлопнув в ладоши. – Назвала она вам имя того типа, что вертелся вокруг нее?
– Вокруг нее вертелись два типа, – ответил Морис. – Имена она назвала такие: Пиклюс и Лекок.
Реми д'Аркс поспешно распахнул свой редингот и, вынув из кармана блокнот, начал его листать, повторяя:
– Пиклюс... Лекок... Лекок!
Он резко дернул за шнур звонка, свисавшего над его столом.
– Лекок! – тихонько произнес он еще раз.
И добавил, обращаясь к посыльному, который явился на его зов:
– Немедленно ступайте в префектуру и передайте начальнику второго отдела, что мне срочно требуется агент Лекок. Слышите: немедленно!
Мальчишка убежал, судья молча что-то обдумывал.
Морису происходящее казалось каким-то диковинным сном, в котором события, путаясь и мешаясь, спешат обогнать друг друга.
Дворец Правосудия связан переходами с префектурой, и отправленный туда мальчишка-посыльный через, несколько минут вернулся назад со словами:
– Господин начальник второго отделения требует письменного распоряжения.
Реми, раздраженно пожав плечами, заскользил пером по бумаге.
– Живее! – приказал он, передавая конверт мальчишке. – И скажите господину начальнику второго отделения, что в случае отказа он будет иметь служебные неприятности.
Реми поднялся и в ожидании ответа принялся расхаживать по комнате. Морис, не решившийся ни о чем расспрашивать, слышал, как он бурчит себе под нос:
– Администрация... только и делает, что вредит... Вечное препятствие!
Услышав шаги своего посланца в коридоре, Реми д'Аркс подошел к двери и взял из его рук конверт, похожий на тот, который отправил он сам.
Ответ гласил:
«Ни в моем отделе, ни в отделе безопасности нет агента по фамилии Лекок».
Реми с досадой скомкал послание и бросил его, но тут же поднял, расправил и, вынув из кармана блокнот, вложил внутрь.
Снова усевшись за стол, следователь сказал Морису:
– Больше можете мне ничего не рассказывать. Рапорт этого Лекока я читал, и он весьма точен. Вы покинули Францию в минуту отчаяния, увозя с собой дорогое воспоминание. В Африке вы отчаянно рисковали жизнью, чтобы заработать эполеты, которые были вам нужны лишь для того, чтобы подать в отставку. Вы вернулись; девушка, которую вы любите, богата и знатна; мне нет нужды интересоваться вашими надеждами: вы любимы, и этого достаточно, чтобы иметь право на возвращение. Мое мнение об этом деле готово. Сейчас я позову секретаря, чтобы мои вопросы и ваши ответы были зафиксированы на бумаге, как того требует закон, но это будет простой формальностью. Вы невиновны, лейтенант Паже, я в этом абсолютно уверен, вам больше нечего опасаться.
Морис хотел было поблагодарить его, но следователь знаком призвал его к молчанию, указав на открывшуюся дверь.
Господин Преольт с недовольным видом уселся за свой маленький стол.
Допрос Мориса был повторением уже сказанного, и господин Преольт, считавший себя большим докой в юриспруденции, не скрывал своего явного недоверия к ответам обвиняемого. Когда Морис рассказывал о заранее устроенном взломе, об отмычке и клещах, оставленных в его комнате, секретарь не смог сдержать коротенького смешка.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53