Оттого что в комнату хлынул поток тел, в ней сразу стало жарко и душно; воздух пришел в движение, заставив колыхаться тяжелые драпировки. Людей набилось так много, что вскоре многие из вошедших оказались подле меня; некоторые облокотились на подоконник; одна девочка прижалась ко мне, но ничего, к счастью, не поняла, приняв это прикосновение за упругость собранной в складки ткани. Я стояла, прильнув к холодной каменной стене, словно объятая пламенем, не сомневаясь, что меня вот-вот обнаружат.
— Что здесь происходит? — осведомилась мать Мария, изображая негодование. — Я прохожу мимо своих комнат и вдруг вижу, как толпа учениц несется к моей двери. Может, кто-нибудь объяснит? Например, вы?
Я чуть не обомлела от того, что услышала в ответ.
— Это все Елизавета, — ответила девочка, к которой обратилась настоятельница. — Ей было видение.
— Видение? — усмехнулась настоятельница. — Видение чего?
— Ей явился сам Сатана, — поспешно откликнулась другая девочка. Она словно плюнула этими словечками, казавшимися ей невероятно солеными.
Воспитанницы так и горели желанием рассказать, что видела Елизавета, причем истории их превосходили одна другую.
— Сам Князь Тьмы… Один из его прислужников… Дьявол плясал с одержимой бесом сестрой… Они совокуплялись… Это пляска смерти, они насылали страшные проклятья… На монастырь, на Христа и на всех добрых людей, живущих в С***… Один из чертей играл ему на скрипке…
Мать Мария по очереди отвергла каждое из высказанных сообщений.
И тут, судя по вмиг наступившей тишине, я поняла, что вперед вышла сестра Клер де Сазильи. Я знала и то (слишком уж это было на нее похоже), что она держит на руках несчастную Елизавету. О да, я не сомневалась, что сестра Клер непременно станет подниматься по лестнице, держа на руках объятую ужасом Елизавету, которой только что явилось «видение». Я услышала, как кто-то произнес слово «соль», и вскоре Елизавета заговорила, бессмысленно и бессвязно. Слова ее показаний сопровождались выкриками прочих воспитанниц. Когда она опять обмерла, сестра Клер приказала подать еще нюхательной соли, и Елизавета, одним рывком выдернутая из бессознательного состояния, принялась, то и дело вскрикивая, заново живописать виденные ею ужасы.
Бедная Елизавета. Ей не исполнилось и девяти, и она верила в зло, то есть в Сатану, которого только что видела, так же истово, как и в добро.
— И какой вывод вы, Клер, хотите сделать на основании всего этого? Ясно, что…
— Ни один ребенок не станет лгать, если его не подучили, мать Мария.
— Вы хотите сказать, что верите в такие видения?
— А разве вы сомневаетесь? — Тут она, должно быть, повернулась к воспитанницам, потому что одна из них обратилась к матери-настоятельнице:
— Разве она врет, мать Мария? Или тут вражья работа и ее научили так говорить темные силы?
— Я не говорю, что она лжет, вовсе нет.
— В чем же тогда дело? А что, если…
Виданное ли дело, чтобы девочки так задавали настоятельнице вопросы, чтобы они кричали в ее присутствии… Это было воистину неслыханно. Но сестра Клер продолжала стоять рядом с нею, безмолвная и зловещая.
— Я лишь хочу сказать, что если это дитя, после того как ей дадут немного оранжада с ромом, спокойно заснет, проспит всю ночь, а утром проснется в добром здравии, то не останется и следа от ее… «видения» . — Было видно, что произносить это слово матери-настоятельнице неприятно. — А все вы, и в особенности старшие, должны обратиться к своей вере и к своей зрелости, дабы прийти к выводу, что ничего подобного в реальности не произошло.
— Так она лжет?
— Но я тоже видела скрипача с огненными волосами, могу поклясться!
Теперь взгляды всех устремились к пустому футляру от скрипки, стоящему на столе.
— Девочки, девочки, — начала было мать-настоятельница, но ее оборвала сестра Клер, которая сказала просто:
— Нужно молиться. Нужно молиться, чтобы противостоять этому.
И сразу грянул хор из десятков голосов, затянувший страстное песнопение. Чтобы начальница школы оборвала мать-настоятельницу, призвав воспитанниц делать то, что им не велено, ни больше ни меньше? Нет, это не сулило ничего хорошего. Сестра Клер, взявшая на себя обязанности запевалы, затянула что-то о «силах тьмы», и еще одна девочка лишилась чувств. Теперь молитвы стали еще более пылкими. К моему огорчению, я расслышала и голоса нескольких старших воспитанниц. В комнате была такая толчея, что стоявшая у входа на подставке чаша со святою водой соскользнула с нее и, упав на пол, разбилась: еще одно доказательство присутствия дьявола.
Звон разбитого стекла так подействовал на воспитанниц, что те сорвались с места, вспорхнув, словно стая напуганных птиц, и с шумом вылетели вон из комнаты — без сомнения, чтобы разнести по всему С*** весть о пришествии Сатаны. Комната, по-видимому, сразу опустела, и в ней не осталось никого, кроме сестры Клер, не подававшей признаков жизни Елизаветы, матери Марии да еще самой виновницы случившегося переполоха.
Сестра Клер подошла к окну и оказалась на опасно близком расстоянии от моего укрытия. Я ощущала тепло, исходившее от ее тела.
— Взгляните на подоконник, что вы на нем видите, если не следы копыт? — спросила она мать Марию. — И разве не скрипка пропала из всех ваших мирских вещей?
— Доставьте дитя в монастырский лазарет, — ответила та. — И положите конец этому безумию.
— Безумию, да? — взвилась начальница школы. — Безумие в том, что вы начальствуете над целым монастырем, где учится сотня девиц, но не в силах справиться с одною из них, вашей любимицей.
— Вы угрожаете мне, сестра?
— О да, и еще как… По правде сказать, я уже давно жду вашего падения. — С этими словами, произнеся шепотом «Adieu, ma mere» , сестра Клер повернулась, чтобы уйти; Елизавета все еще находилась у нее на руках, и, когда монахиня поворачивалась, ножка девочки задела за ткань туфелькой, словно крючком, и отвела ее в сторону, как раз настолько, чтобы стал виден самый кончик смычка, который я держала в руке.
Сестра Клер, быстро передав безжизненную девочку матери Марии, отдернула темную ткань занавеси с такой силой, что кольца чиркнули по железному стержню.
— Ну конечно, — воскликнула она, выхватывая у меня скрипку. — Мне следовало догадаться. Сообщница. — Она швырнула скрипку на стол и занесла надо мной смычок. Я подняла руки, защищая лицо: она хлестнула бы меня им, словно смычок был кнутом, а я медлительным или упрямым животным.
— Стой, — крикнула мать Мария и встала между мной и начальницей школы. — Убирайся отсюда, ты… зверюга !.. Прочь с моих глаз.
Повисло молчание. Девочка на руках настоятельницы застонала и стала приходить в себя.
— Я уйду, — проговорила сестра Клер. — Но вот она… — и, грубо схватив мою руку, монахиня поволокла меня к двери, — она пойдет вместе со мной.
ГЛАВА 4Страсти
Меня наказали. Всю оставшуюся часть дня я провела в кузнице, обтесывая грубые сосновые доски для полок в кладовке, прежнем моем жилище. Время тянулось невыносимо медленно. Вскоре после того, как наше преступление раскрылось и сестра Клер, кипя гневом, отволокла меня к месту отбытия наказания, над С*** разразилась гроза; она длилась долго и порой переходила в настоящую бурю.
Работа оказалась трудной, ибо понадобилось орудовать не только рубанком, но также стамеской, долотом и ножовкой; к тому же доски были тяжелыми. Огонь в кузнечном горне еле теплился, воздух из-за дождя был совсем сырой, так что в маленькой, стоящей в стороне от монастыря кузнице я чувствовала себя неуютно. И все-таки я не ушла оттуда. Пришлось остаться. Вскоре пот заструился по всему телу; капли его падали с носа на доски, словно вторя стуку дождя по крыше; через открытую половинку двери я видела его косые серебряные нити, льющиеся с обложенного свинцовыми тучами неба, такого низкого, что казалось, оно хочет меня задушить.
За все это время у меня побывало лишь два посетителя, верней, три, если считать сестру Клер, забегавшую пару раз, чтобы обрушить на мою голову очередную порцию угроз, сводившихся к обещанию новых и новых трудовых повинностей. Сначала пришла Мария-Эдита, чтобы, рискуя многим, предложить мне яблоко, вдруг оказавшееся невыразимо вкусным, и смену сухого белья. Затем появилась мать Мария; было уже совсем поздно; похоже, ей хотелось, чтобы я простила ее, хотя непонятно за что.
— Как неразумно было, — проговорила она, — потакать моей племяннице. Разве я не предупреждала тебя?
— Предупреждали, — ответила я.
Однако где была Перонетта? С прочими воспитанницами? Или ее тоже наказали? Стало ли всем известно о нашей проказе? Отмерила ли ей сестра Клер такое же наказание, как и мне? Но мать-настоятельница не ответила ни на один из вопросов. Она подняла руку, словно останавливая меня, и сказала:
— Боюсь, случится то, чему не следовало бы происходить. Равновесие полномочий в монастыре нарушилось.
— Что вы хотите сказать? — спросила я, хотя прекрасно ее поняла.
— Сестра Клер объявила, что ученицы дают «великий обет молчания». Она глава школы, это в ее компетенции, и я не решаюсь его запретить. — Мать Мария вздохнула и задумчиво произнесла: — Может быть, это разумно. Может, порядок и дисциплина — это все, на что остается надеяться. — (За все годы, что я провела в С***, великий обет молчания вводился лишь дважды: когда в монастыре попросили убежища несколько монахов и когда понадобилось остановить девичий переполох, вызванный тем, что сразу у трех воспитанниц в первый раз произошли обычные месячные.) — Но вот что пугает меня, — продолжила мать-настоятельница. — Она пользуется обетом, чтобы взбудоражить девиц, взять еще большую власть над ними, а затем ловить рыбу в мутной воде, используя их в своих целях.
— А что у нее за цели? — спросила я.
Мать Мария пристально на меня посмотрела:
— Разве ты сама не слышала ее в минуту откровенности? Она давно жаждет прибрать к рукам весь монастырь. Как же она выразилась? Ах да: «Я давно ожидала вашего падения».
— Но разве не можете вы?..
— Я не могу приказать девочкам не молиться, в равной степени я не могу приказать Клер воздержаться от полных суеверия разглагольствований о силах тьмы и тому подобном.
— Так они совсем ничего не знают? Ни о том, что на подоконнике они видели Перонетту, ни о том, что именно я…
— Разве я не говорила тебе, — вскричала мать Мария, — что она шальная, что потворствовать ей опасно? Говорила ведь, говорила! Как было глупо надеяться, что ты сумеешь удержать ее в узде! Этого не может никто. А теперь пришло трудное время. Монастырь уплывает у меня из рук. Если произойдет худшее, куда мне деваться? Запомни мои слова: пришло трудное время.
Затем мать Мария велела мне следовать за нею в главный монастырский корпус.
— Ты не должна оставаться здесь, на отшибе, вдали от меня. Ступай к остальным, словно ничего не случилось, — посоветовала, а может, приказала она.
Я согласилась, сказав, что так и сделаю. Разве я могла не послушаться ее? Ведь я ей столь многим обязана. Затем, согнувшись под одним зонтом, мы отправились в обратный путь, и лишь тусклый свет луны, едва пробивавшийся через разрывы туч, освещал покрытую лужами дорожку, по которой мы шли.
Но когда мы уже приблизились к монастырскому огороду, решимость моя начала улетучиваться, а к тому времени, когда я вошла собственно в монастырское здание, пропала совсем, и я остановилась, не зная, где отыскать силы, чтобы, сделав еще несколько шагов, войти в трапезную и сесть посреди прочих воспитанниц.
В трапезной все молчали, следуя распоряжению сестры Клер. Наша Мария-Эдита и помогавшая ей сестра Бригитта только что закончили расставлять по столам тарелки с едой. Мать Мария ввела меня в залу.
Войдя, мы остановились у боковой двери, ведущей в кухню. Сначала нас никто не заметил, затем под покровом великого обета молчания по скамьям невидимо пронеслась волна шиканья и шепотков, и все повернулись к нам; никто не встал, как надлежало делать в присутствии матери-настоятельницы, но я не заметила этого, так сильно была увлечена собственными переживаниями и осознанием неловкости своего положения. Я стояла перед собравшимися к ужину девицами, напуганная, грязная, и все равно пыталась сделать вид, что ничего особенного не произошло. Странную же я, должно быть, являла собой картину! Скорее всего походила на сестру того печального-препечального монстра, которого изобразила в своей книге писательница Мэри Шелли.
— Пожалуй, то была не самая лучшая мысль, — шепнула я матери Марии, пытаясь обойти ее, чтобы юркнуть в кухню.
Но мать Мария перехватила меня.
— Иди, — проговорила она, подталкивая меня вперед. Не успела я сделать и двух шагов, как услышала позади негромкий хлопок двери: мать Мария ушла, оставив меня одну. Такого я не ожидала. Когда я шла между рядами столов, девицы осыпали меня со своих мест проклятиями или читали молитвы, неотличимые от проклятий. Некоторые призывали Царя Небесного, другие — и я поразилась, что их так много, — обращались непосредственно к помощи «князя мира сего». Сестра Паулина без слов, одним постукиванием деревянной ложки, попыталась напомнить девицам о великом обете.
Несколько младших девочек, не смея прикоснуться к стоящим перед ними тарелкам с остывающим рагу, так быстро читали молитву за молитвой, сопровождая каждую перебиранием очередной деревянной бусинки на четках, что казалось, от них вот-вот пойдет дым. Я двигалась вперед словно глухая и слепая, будто что-то незримо влекло меня к моему месту. Мне чудилось, я иду погруженная в воду: каждый шаг медлен, осторожен, труден.
Кто-то бросил в меня золотую ладанку; она упала на пол у самых моих ног и заскользила дальше по гладкому полу. Конечно, такое отторжение святого предмета и то, что он отскочил в сторону от меня, тут же истолковали как доказательство моей одержимости бесами. Послышались охи, кто-то принялся молить о спасении на почти нечленораздельной латыни.
Подходя к своему постоянному месту, я обратила внимание на две необычные вещи: во-первых, за столом не было никого, даже старых, вечно шамкающих монахинь, с которыми я обычно обедала, не говоря уже о Перонетте, а во-вторых, на скамье — там, где я всегда сидела, — теперь лежала раскрытая книга, переплетенный в черную кожу фолиант с пожелтевшими от времени страницами. Наступила мертвая тишина. Все взгляды устремились ко мне. Что делать? Я утерла слезы и… сделала нечто… достойное сожаления. Смущенная, полная нерешительности, я попросту заняла обычное свое место, словно не видела на нем никакой книги. Почему я так поступила, объяснить не могу. Я могла бы закрыть ее, отложить в сторону, смахнуть на пол… но ничего подобного. И все решили, что сам Сатана воссел за моим столом.
Одна из девиц — красивая, в меру высокая, чьей грацией я всегда восхищалась, — вскочила на скамью и, указывая на меня пальцем, спросила присутствовавших, какие еще нужны доказательства, что я подписала договор с дьяволом? Разве не села я на святую книгу? (То был маловразумительный труд некоего теолога, раскрытый на месте, посвященном рассуждениям о Троице.) И разве не видели все собравшиеся здесь, как я бесстыдно поцеловала священный текст своими нижними устами?
Это свидетельство было встречено взрывом яростных криков и молитв. Монахиням пришлось таскать девиц за волосы, щипать и даже прибегнуть к помощи розги, чтобы восстановить хотя бы видимость порядка.
Я не решалась шевельнуться, не решалась вынуть из-под себя книгу. Меня била дрожь, и я изо всех сил старалась не разреветься. Даже попыталась съесть совсем остывшее рагу, тарелку с которым подсунула мне под нос… я уж не знаю кто. Это рагу, то ли из кролика, то ли из оленины, было какое-то склизкое, с душком, и его положили больше, чем обычно. Я не смогла бы его съесть, даже если бы захотела: руки тряслись так сильно, что я не в силах была удержать ложку.
Я не решалась поднять взгляд и сидела, уставясь в эмалированную тарелку. Слезы капали на слой жира, обволакивавший куски мяса, как «сорочка» новорожденного.
Я молилась. Молилась о том, чтобы все это закончилось, чтобы кто-нибудь даровал мне избавление, будь то Бог или демон. Я готова была на все, что угодно. Даже подписать договор кровью.
И тут дальняя дверь в залу раскрылась, старшие девицы, сидевшие в том конце рефектория, почти сразу встали; вскоре примеру их последовали все воспитанницы; я поднялась тоже — столь велико было чувство облегчения, испытываемое мною оттого, что мать Мария вернулась, чтобы…
Но тут словно что-то во мне оборвалось: это была сестра Клер де Сазильи; войдя в трапезную, она прошествовала на середину и обвела взглядом всю залу. Она искала меня, и я поняла это сразу. Остальные тоже это поняли, и, когда быстрые взгляды их, которые они то и дело бросали в мою сторону, выдали меня, я вдруг поняла, что мы с нею пристально смотрим друг другу в глаза через всю трапезную.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74
— Что здесь происходит? — осведомилась мать Мария, изображая негодование. — Я прохожу мимо своих комнат и вдруг вижу, как толпа учениц несется к моей двери. Может, кто-нибудь объяснит? Например, вы?
Я чуть не обомлела от того, что услышала в ответ.
— Это все Елизавета, — ответила девочка, к которой обратилась настоятельница. — Ей было видение.
— Видение? — усмехнулась настоятельница. — Видение чего?
— Ей явился сам Сатана, — поспешно откликнулась другая девочка. Она словно плюнула этими словечками, казавшимися ей невероятно солеными.
Воспитанницы так и горели желанием рассказать, что видела Елизавета, причем истории их превосходили одна другую.
— Сам Князь Тьмы… Один из его прислужников… Дьявол плясал с одержимой бесом сестрой… Они совокуплялись… Это пляска смерти, они насылали страшные проклятья… На монастырь, на Христа и на всех добрых людей, живущих в С***… Один из чертей играл ему на скрипке…
Мать Мария по очереди отвергла каждое из высказанных сообщений.
И тут, судя по вмиг наступившей тишине, я поняла, что вперед вышла сестра Клер де Сазильи. Я знала и то (слишком уж это было на нее похоже), что она держит на руках несчастную Елизавету. О да, я не сомневалась, что сестра Клер непременно станет подниматься по лестнице, держа на руках объятую ужасом Елизавету, которой только что явилось «видение». Я услышала, как кто-то произнес слово «соль», и вскоре Елизавета заговорила, бессмысленно и бессвязно. Слова ее показаний сопровождались выкриками прочих воспитанниц. Когда она опять обмерла, сестра Клер приказала подать еще нюхательной соли, и Елизавета, одним рывком выдернутая из бессознательного состояния, принялась, то и дело вскрикивая, заново живописать виденные ею ужасы.
Бедная Елизавета. Ей не исполнилось и девяти, и она верила в зло, то есть в Сатану, которого только что видела, так же истово, как и в добро.
— И какой вывод вы, Клер, хотите сделать на основании всего этого? Ясно, что…
— Ни один ребенок не станет лгать, если его не подучили, мать Мария.
— Вы хотите сказать, что верите в такие видения?
— А разве вы сомневаетесь? — Тут она, должно быть, повернулась к воспитанницам, потому что одна из них обратилась к матери-настоятельнице:
— Разве она врет, мать Мария? Или тут вражья работа и ее научили так говорить темные силы?
— Я не говорю, что она лжет, вовсе нет.
— В чем же тогда дело? А что, если…
Виданное ли дело, чтобы девочки так задавали настоятельнице вопросы, чтобы они кричали в ее присутствии… Это было воистину неслыханно. Но сестра Клер продолжала стоять рядом с нею, безмолвная и зловещая.
— Я лишь хочу сказать, что если это дитя, после того как ей дадут немного оранжада с ромом, спокойно заснет, проспит всю ночь, а утром проснется в добром здравии, то не останется и следа от ее… «видения» . — Было видно, что произносить это слово матери-настоятельнице неприятно. — А все вы, и в особенности старшие, должны обратиться к своей вере и к своей зрелости, дабы прийти к выводу, что ничего подобного в реальности не произошло.
— Так она лжет?
— Но я тоже видела скрипача с огненными волосами, могу поклясться!
Теперь взгляды всех устремились к пустому футляру от скрипки, стоящему на столе.
— Девочки, девочки, — начала было мать-настоятельница, но ее оборвала сестра Клер, которая сказала просто:
— Нужно молиться. Нужно молиться, чтобы противостоять этому.
И сразу грянул хор из десятков голосов, затянувший страстное песнопение. Чтобы начальница школы оборвала мать-настоятельницу, призвав воспитанниц делать то, что им не велено, ни больше ни меньше? Нет, это не сулило ничего хорошего. Сестра Клер, взявшая на себя обязанности запевалы, затянула что-то о «силах тьмы», и еще одна девочка лишилась чувств. Теперь молитвы стали еще более пылкими. К моему огорчению, я расслышала и голоса нескольких старших воспитанниц. В комнате была такая толчея, что стоявшая у входа на подставке чаша со святою водой соскользнула с нее и, упав на пол, разбилась: еще одно доказательство присутствия дьявола.
Звон разбитого стекла так подействовал на воспитанниц, что те сорвались с места, вспорхнув, словно стая напуганных птиц, и с шумом вылетели вон из комнаты — без сомнения, чтобы разнести по всему С*** весть о пришествии Сатаны. Комната, по-видимому, сразу опустела, и в ней не осталось никого, кроме сестры Клер, не подававшей признаков жизни Елизаветы, матери Марии да еще самой виновницы случившегося переполоха.
Сестра Клер подошла к окну и оказалась на опасно близком расстоянии от моего укрытия. Я ощущала тепло, исходившее от ее тела.
— Взгляните на подоконник, что вы на нем видите, если не следы копыт? — спросила она мать Марию. — И разве не скрипка пропала из всех ваших мирских вещей?
— Доставьте дитя в монастырский лазарет, — ответила та. — И положите конец этому безумию.
— Безумию, да? — взвилась начальница школы. — Безумие в том, что вы начальствуете над целым монастырем, где учится сотня девиц, но не в силах справиться с одною из них, вашей любимицей.
— Вы угрожаете мне, сестра?
— О да, и еще как… По правде сказать, я уже давно жду вашего падения. — С этими словами, произнеся шепотом «Adieu, ma mere» , сестра Клер повернулась, чтобы уйти; Елизавета все еще находилась у нее на руках, и, когда монахиня поворачивалась, ножка девочки задела за ткань туфелькой, словно крючком, и отвела ее в сторону, как раз настолько, чтобы стал виден самый кончик смычка, который я держала в руке.
Сестра Клер, быстро передав безжизненную девочку матери Марии, отдернула темную ткань занавеси с такой силой, что кольца чиркнули по железному стержню.
— Ну конечно, — воскликнула она, выхватывая у меня скрипку. — Мне следовало догадаться. Сообщница. — Она швырнула скрипку на стол и занесла надо мной смычок. Я подняла руки, защищая лицо: она хлестнула бы меня им, словно смычок был кнутом, а я медлительным или упрямым животным.
— Стой, — крикнула мать Мария и встала между мной и начальницей школы. — Убирайся отсюда, ты… зверюга !.. Прочь с моих глаз.
Повисло молчание. Девочка на руках настоятельницы застонала и стала приходить в себя.
— Я уйду, — проговорила сестра Клер. — Но вот она… — и, грубо схватив мою руку, монахиня поволокла меня к двери, — она пойдет вместе со мной.
ГЛАВА 4Страсти
Меня наказали. Всю оставшуюся часть дня я провела в кузнице, обтесывая грубые сосновые доски для полок в кладовке, прежнем моем жилище. Время тянулось невыносимо медленно. Вскоре после того, как наше преступление раскрылось и сестра Клер, кипя гневом, отволокла меня к месту отбытия наказания, над С*** разразилась гроза; она длилась долго и порой переходила в настоящую бурю.
Работа оказалась трудной, ибо понадобилось орудовать не только рубанком, но также стамеской, долотом и ножовкой; к тому же доски были тяжелыми. Огонь в кузнечном горне еле теплился, воздух из-за дождя был совсем сырой, так что в маленькой, стоящей в стороне от монастыря кузнице я чувствовала себя неуютно. И все-таки я не ушла оттуда. Пришлось остаться. Вскоре пот заструился по всему телу; капли его падали с носа на доски, словно вторя стуку дождя по крыше; через открытую половинку двери я видела его косые серебряные нити, льющиеся с обложенного свинцовыми тучами неба, такого низкого, что казалось, оно хочет меня задушить.
За все это время у меня побывало лишь два посетителя, верней, три, если считать сестру Клер, забегавшую пару раз, чтобы обрушить на мою голову очередную порцию угроз, сводившихся к обещанию новых и новых трудовых повинностей. Сначала пришла Мария-Эдита, чтобы, рискуя многим, предложить мне яблоко, вдруг оказавшееся невыразимо вкусным, и смену сухого белья. Затем появилась мать Мария; было уже совсем поздно; похоже, ей хотелось, чтобы я простила ее, хотя непонятно за что.
— Как неразумно было, — проговорила она, — потакать моей племяннице. Разве я не предупреждала тебя?
— Предупреждали, — ответила я.
Однако где была Перонетта? С прочими воспитанницами? Или ее тоже наказали? Стало ли всем известно о нашей проказе? Отмерила ли ей сестра Клер такое же наказание, как и мне? Но мать-настоятельница не ответила ни на один из вопросов. Она подняла руку, словно останавливая меня, и сказала:
— Боюсь, случится то, чему не следовало бы происходить. Равновесие полномочий в монастыре нарушилось.
— Что вы хотите сказать? — спросила я, хотя прекрасно ее поняла.
— Сестра Клер объявила, что ученицы дают «великий обет молчания». Она глава школы, это в ее компетенции, и я не решаюсь его запретить. — Мать Мария вздохнула и задумчиво произнесла: — Может быть, это разумно. Может, порядок и дисциплина — это все, на что остается надеяться. — (За все годы, что я провела в С***, великий обет молчания вводился лишь дважды: когда в монастыре попросили убежища несколько монахов и когда понадобилось остановить девичий переполох, вызванный тем, что сразу у трех воспитанниц в первый раз произошли обычные месячные.) — Но вот что пугает меня, — продолжила мать-настоятельница. — Она пользуется обетом, чтобы взбудоражить девиц, взять еще большую власть над ними, а затем ловить рыбу в мутной воде, используя их в своих целях.
— А что у нее за цели? — спросила я.
Мать Мария пристально на меня посмотрела:
— Разве ты сама не слышала ее в минуту откровенности? Она давно жаждет прибрать к рукам весь монастырь. Как же она выразилась? Ах да: «Я давно ожидала вашего падения».
— Но разве не можете вы?..
— Я не могу приказать девочкам не молиться, в равной степени я не могу приказать Клер воздержаться от полных суеверия разглагольствований о силах тьмы и тому подобном.
— Так они совсем ничего не знают? Ни о том, что на подоконнике они видели Перонетту, ни о том, что именно я…
— Разве я не говорила тебе, — вскричала мать Мария, — что она шальная, что потворствовать ей опасно? Говорила ведь, говорила! Как было глупо надеяться, что ты сумеешь удержать ее в узде! Этого не может никто. А теперь пришло трудное время. Монастырь уплывает у меня из рук. Если произойдет худшее, куда мне деваться? Запомни мои слова: пришло трудное время.
Затем мать Мария велела мне следовать за нею в главный монастырский корпус.
— Ты не должна оставаться здесь, на отшибе, вдали от меня. Ступай к остальным, словно ничего не случилось, — посоветовала, а может, приказала она.
Я согласилась, сказав, что так и сделаю. Разве я могла не послушаться ее? Ведь я ей столь многим обязана. Затем, согнувшись под одним зонтом, мы отправились в обратный путь, и лишь тусклый свет луны, едва пробивавшийся через разрывы туч, освещал покрытую лужами дорожку, по которой мы шли.
Но когда мы уже приблизились к монастырскому огороду, решимость моя начала улетучиваться, а к тому времени, когда я вошла собственно в монастырское здание, пропала совсем, и я остановилась, не зная, где отыскать силы, чтобы, сделав еще несколько шагов, войти в трапезную и сесть посреди прочих воспитанниц.
В трапезной все молчали, следуя распоряжению сестры Клер. Наша Мария-Эдита и помогавшая ей сестра Бригитта только что закончили расставлять по столам тарелки с едой. Мать Мария ввела меня в залу.
Войдя, мы остановились у боковой двери, ведущей в кухню. Сначала нас никто не заметил, затем под покровом великого обета молчания по скамьям невидимо пронеслась волна шиканья и шепотков, и все повернулись к нам; никто не встал, как надлежало делать в присутствии матери-настоятельницы, но я не заметила этого, так сильно была увлечена собственными переживаниями и осознанием неловкости своего положения. Я стояла перед собравшимися к ужину девицами, напуганная, грязная, и все равно пыталась сделать вид, что ничего особенного не произошло. Странную же я, должно быть, являла собой картину! Скорее всего походила на сестру того печального-препечального монстра, которого изобразила в своей книге писательница Мэри Шелли.
— Пожалуй, то была не самая лучшая мысль, — шепнула я матери Марии, пытаясь обойти ее, чтобы юркнуть в кухню.
Но мать Мария перехватила меня.
— Иди, — проговорила она, подталкивая меня вперед. Не успела я сделать и двух шагов, как услышала позади негромкий хлопок двери: мать Мария ушла, оставив меня одну. Такого я не ожидала. Когда я шла между рядами столов, девицы осыпали меня со своих мест проклятиями или читали молитвы, неотличимые от проклятий. Некоторые призывали Царя Небесного, другие — и я поразилась, что их так много, — обращались непосредственно к помощи «князя мира сего». Сестра Паулина без слов, одним постукиванием деревянной ложки, попыталась напомнить девицам о великом обете.
Несколько младших девочек, не смея прикоснуться к стоящим перед ними тарелкам с остывающим рагу, так быстро читали молитву за молитвой, сопровождая каждую перебиранием очередной деревянной бусинки на четках, что казалось, от них вот-вот пойдет дым. Я двигалась вперед словно глухая и слепая, будто что-то незримо влекло меня к моему месту. Мне чудилось, я иду погруженная в воду: каждый шаг медлен, осторожен, труден.
Кто-то бросил в меня золотую ладанку; она упала на пол у самых моих ног и заскользила дальше по гладкому полу. Конечно, такое отторжение святого предмета и то, что он отскочил в сторону от меня, тут же истолковали как доказательство моей одержимости бесами. Послышались охи, кто-то принялся молить о спасении на почти нечленораздельной латыни.
Подходя к своему постоянному месту, я обратила внимание на две необычные вещи: во-первых, за столом не было никого, даже старых, вечно шамкающих монахинь, с которыми я обычно обедала, не говоря уже о Перонетте, а во-вторых, на скамье — там, где я всегда сидела, — теперь лежала раскрытая книга, переплетенный в черную кожу фолиант с пожелтевшими от времени страницами. Наступила мертвая тишина. Все взгляды устремились ко мне. Что делать? Я утерла слезы и… сделала нечто… достойное сожаления. Смущенная, полная нерешительности, я попросту заняла обычное свое место, словно не видела на нем никакой книги. Почему я так поступила, объяснить не могу. Я могла бы закрыть ее, отложить в сторону, смахнуть на пол… но ничего подобного. И все решили, что сам Сатана воссел за моим столом.
Одна из девиц — красивая, в меру высокая, чьей грацией я всегда восхищалась, — вскочила на скамью и, указывая на меня пальцем, спросила присутствовавших, какие еще нужны доказательства, что я подписала договор с дьяволом? Разве не села я на святую книгу? (То был маловразумительный труд некоего теолога, раскрытый на месте, посвященном рассуждениям о Троице.) И разве не видели все собравшиеся здесь, как я бесстыдно поцеловала священный текст своими нижними устами?
Это свидетельство было встречено взрывом яростных криков и молитв. Монахиням пришлось таскать девиц за волосы, щипать и даже прибегнуть к помощи розги, чтобы восстановить хотя бы видимость порядка.
Я не решалась шевельнуться, не решалась вынуть из-под себя книгу. Меня била дрожь, и я изо всех сил старалась не разреветься. Даже попыталась съесть совсем остывшее рагу, тарелку с которым подсунула мне под нос… я уж не знаю кто. Это рагу, то ли из кролика, то ли из оленины, было какое-то склизкое, с душком, и его положили больше, чем обычно. Я не смогла бы его съесть, даже если бы захотела: руки тряслись так сильно, что я не в силах была удержать ложку.
Я не решалась поднять взгляд и сидела, уставясь в эмалированную тарелку. Слезы капали на слой жира, обволакивавший куски мяса, как «сорочка» новорожденного.
Я молилась. Молилась о том, чтобы все это закончилось, чтобы кто-нибудь даровал мне избавление, будь то Бог или демон. Я готова была на все, что угодно. Даже подписать договор кровью.
И тут дальняя дверь в залу раскрылась, старшие девицы, сидевшие в том конце рефектория, почти сразу встали; вскоре примеру их последовали все воспитанницы; я поднялась тоже — столь велико было чувство облегчения, испытываемое мною оттого, что мать Мария вернулась, чтобы…
Но тут словно что-то во мне оборвалось: это была сестра Клер де Сазильи; войдя в трапезную, она прошествовала на середину и обвела взглядом всю залу. Она искала меня, и я поняла это сразу. Остальные тоже это поняли, и, когда быстрые взгляды их, которые они то и дело бросали в мою сторону, выдали меня, я вдруг поняла, что мы с нею пристально смотрим друг другу в глаза через всю трапезную.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74