Себастьяна оказалась права, предположив, что я захочу принять ванну. Я в ней отчаянно нуждалась. А венецианская загадка решилась легко: при легком прикосновении к большой живописной панели, изображавшей обручение дожа с морем, та подалась, и моему взору открылась элегантнейшая из ванных комнат, образец восточной роскоши и комфорта! (Себастьяна, которая, как я узнала впоследствии, являлась не просто художницей, а была в свое время знаменитейшей портретисткой, не только расписала панель на венецианский сюжет, но и поработала как декоратор над самой ванной комнатою, а также сама украсила ее интерьер сценами из восточной жизни.)
Комната с низкими сводами была тускло освещена канделябрами, висящими на стенах кирпичного цвета. Сквозь облака пара, поднимающегося от недавно наполненной ванны, я могла заметить, что помещение довольно велико, всего вполовину меньше самой студии.
Утопленная же в пол ванна как таковая, скорее напоминающая бассейн, могла вместить небольшую компанию. Вдоль трех стен тянулись широкие банкетки, покрытые черной материей. А на четвертой стене, около двери, висела на золоченом пруте, высоту которого можно было регулировать в зависимости от роста купальщика, банная простыня для вытирания. Она была из мягкого индийского муслина; внизу ее украшала вышивка, дополнительный вес которой обеспечивал более плотное прилегание материи к телу… Какая роскошь. В этом было что-то… от римских оргий.
Я обошла мраморную ванну кругом. Рядом с ней поблескивали пузатые медные чайники, в которых принесли горячую воду. (Кто и когда?) Я чуть не наступила на поднос, на коем стояла шоколадница, из которой мне предстояло налить почти кипящее какао, когда разденусь, войду в воду и погружусь в нее по самые плечи (сервиз был, конечно, из серебра).
Я ощутила себя в раю! Вода была в самый раз. (В монастыре мне приходилось мыться либо в слишком холодной, либо в чересчур горячей, чтобы не делать этого под посторонними взглядами.) Я закрыла глаза. Не могла не закрыть их. Откинулась назад — голова легла на подложенную кем-то подушечку. В этой воде — к большому смущению моему, подкрашенной настоем из розовых лепестков и ароматизированной ими — растворились все мои страхи.
Я нежилась. Прихлебывала шоколад. Вдруг, совсем неожиданно, я почувствовала, что вода остыла, а в помещении стало холодно и промозгло. Нужно было встать и уйти. Да и время, сколько его у меня еще? И тут я услышала… Нет, я скорее почувствовала. Движение. Шевеление теней, подобное тому, что я видела в библиотеке. А затем — действительно звук. Должно быть, он и прежде здесь раздавался, просто я тогда его не расслышала, убаюканная теплом воды, доходящей до краев ванны. Но теперь я услышала его отчетливо. Вот он опять: медленный, мерный звук… льющейся воды? Нет, не вода. Что-то гуще и тяжелее. Словно кто-то бросает в пруд камешки.
Я не нашла в ванне никакого сливного отверстия, хотя искала тщательно. Я посмотрела вверх, но увидела там лишь висящие у потолка полотнища ткани, имеющей цвет бычьей крови, которые, поднимаясь к центру, сходились там, будто в шатре какого-нибудь паши. Роскошь роскошью, но и влажность здесь очень большая. Так что я посмотрела еще выше, ища на потолке капли, которые падали бы вниз. И там ничего — но вот он, опять этот звук… Плюх! Плюх! Плюх! Я замерла в полной неподвижности, уставившись прямо вверх, в надежде, что если я не плесну ни разу водой, то и звук прекратится. Как бы не так. Наоборот! Теперь я слышала его рядом с плечом своим, рядом с ухом! Он исходил из точки, что находилась выше и сзади меня. И когда я рывком обернулась, то, вздрогнув, увидала стоящую там Мадлен… Кровь. Это ее кровь падала в ванну из ее отверстой, разорванной глотки.
То, что произошло потом, не делает мне чести. Я едва ли смогу припомнить… Ах, что за вздор я несу! Все это ложный декорум. Свое поведение я запомнила до мелочей: метнувшись, как мокрая крыса, к дальнему краю ванны, я в мгновение ока выскочила из нее и села на бордюр, дрожа мелкою дрожью. Вода, в которой я нежилась, была темной от крови призрака. В неверном свете светильников я увидела, что поверхность ее покрыла толстая пленка, словно из жира, желчи или экскрементов. Острова темных сгустков плавали среди розовых лепестков.
Итак, я сидела, голая, подобрав колени к самым плечам, и молчала. Меня била дрожь. Мадлен стояла по другую сторону ванны, глядя в потемневшую воду. Когда она заговорила, я опять услышала все тот же ужасный голос, который и на голос мало похож, — сплошной клокочущий хрип вместо слов, прерываемый бульканьем крови, который я все-таки могла понимать — уж не знаю, в силу какого таланта.
— Я лишь пришла помочь одеться , — проговорила она. Кровь снова захлюпала у нее в горле и закапала в воду со звуком, от которого мне стало дурно.
В полутьме, сквозь которую почти не пробивался тусклый свет канделябров, она показалась мне совершенно нагой, и я подумала, что она похожа на предсмертное видение. Мадлен подняла голову и задала вопрос:
— О чем ты спросишь ее? О них? Расскажи.
Той ночью, в библиотеке, я ощущала злобу в ее речах, видела гнев в ее действиях. Теперь от этого не осталось и следа. Сейчас в ее голосе я могла различить лишь грусть, и мне больше не было страшно. Когда наши глаза встретились, я без труда выдержала ее пристальный взгляд. Ее лицо… каким красивым оно казалось бы, когда б не кровавая рана под ним… Какие выразительные глаза… Застывшие губы. Мне было не оторвать от нее взгляд. Я смотрела , как она «говорит» — опять это слово, но мне все никак не подобрать лучшего, — слова текли из нее вместе с густой, вязкой влагою, извергаемой из отверстого разрыва глотки, темно-красные края которого двигались, в подражание мимике губ, так, словно говорила сама рана.
— О чем ты спросишь ее?
— У меня есть свои вопросы, — солгала я.
— Хорошо , — ответила та. — Значит, осталось только одеться. Скоро прозвучит второй удар колокола, и третьего удара не будет.
Когда она двинулась через ванную комнату, скудно освещенную вставленными в канделябры светильниками, заправленными чадящим китовым жиром, я вновь подумала, что Мадлен соткана из теней, состоит из них. Теперь это было еще заметнее, чем там, в библиотеке. Ее тело… Оно словно поглощало свет. Но и отражало его — вокруг нее было некоторое свечение, своего рода нимб. Она двигалась так легко, плавно и грациозно…
Мадлен остановилась у одного из светильников, и при его бледном свете я увидела ее сзади… Какие нежные, совершенные девичьи формы, какая длинная черная коса, ниспадающая на узкую спину, какие упругие ягодицы и длинные ноги… Но в тот момент, когда она повернулась ко мне лицом, ее прекрасная фигурка показалась мне чудовищно гротескной! Еще бы, ведь и стройная талия, похожая на перемычку песочных часов, и небольшие груди, высокие и округлые, виднеющиеся сквозь надетые на нее лохмотья, — короче, все ее тело было заляпано, испачкано кровью, льющейся из горла на грудь, на живот и еще ниже. В тусклых лучах светильников эта кровь поблескивала, и я увидела образовавшиеся в ней сгустки чего-то, мешающего ей вытекать свободно. Неужто призрачная плоть начала гнить? Донесшийся смрадный запах, от описания которого я воздержусь, подтвердил такую догадку. Быть может, разложение длилось века, зайдя уже далеко, но впереди ждала вечность, которая предвещала, что несчастная никогда не сгниет до конца … Поток моих мыслей прервал голос Мадлен:
— Можно сказать?
— Разумеется, говори.
Застыдившись, Мадлен потупила взгляд. Принялась играть своею косой. И тут меня ужалила мысль, которую я чуть не произнесла вслух: да она просто дитя. В момент смерти Мадлен была на три-четыре года младше меня. Да, мы были почти одного возраста, если не считать почти двух веков, разделявших нашу реальную жизнь. Мадлен, умершая столетия назад, была родом из прошлого, но, похоже, осталась просто ребенком. Грустным ребенком. Мне стало жаль ее.
— Пожалуйста, говори, что ты хочешь. — Я встала и завернулась в простыню.
Мадлен подошла ближе:
— Ты простишь нас… за то, что мы делали с тобой там, в монастыре? — На нее было страшно смотреть: какое сочетание чистейшей красы и отвратительнейшего тлена! И я не имела причин верить в ее доброту. Разве она не изменяла свой внешний вид, чтобы мучить сестру Клер сперва под личиною Перонетты, а затем в своем истинном обличье, причем самым распутным образом? Но теперь-то я знала, что эти трюки были разыграны ради исполнения некоего высшего замысла. И я поняла наконец (уж не знаю, каким образом), что Мадлен хоть и не безвредна, однако не причинит вреда мне.
— Конечно, прощу, — ответила я. Мы чувствовали друг к другу симпатию, пускай об этом не было сказано ни полслова. — Вы спасли меня, все вы.
Теперь Мадлен стояла прямо передо мной, с любопытством разглядывая мое тело.
— Прошу прощения, — извинилась она.
С ее приближением мне стало еще холоднее. Холодная ткань прилипла к спине, облепила рельефно все остальное. Я вспыхнула и потянулась за висящим рядом с простыней полотенцем.
— Тебя интересует, что у меня там? — Какое право имела она жалеть меня за мою непохожесть на остальных?
— Нет, нет, — возразила она, — я… я просто не подумала … — Она взяла полотенце и обмакнула его в ведро с чистой, холодной водой. — Я испортила воду , — проговорила она. — Я не хотела. Прости.
Мадлен принялась вытирать мне шею и плечи, ибо на них попали капли ее… сущности. Я подставила ей предплечье — каким легким, каким холодным оказалось ее прикосновение — и увидела, что и оно все в красных пятнышках. Осторожно, чтобы не забрызгать, — я видела, как темная кровь струится по ее ногам, образуя лужицы вокруг босых ступней, прежде чем стечь в воду, — Мадлен омыла меня.
Мы оказались лицом к лицу. Я заглянула в ее глаза, стараясь не смотреть на широко раскрытую рану. Но это не помогло избавиться от идущего от нее зловония: в нем смешивались запахи земли, ржавчины и гнилого мяса. (Да, именно так! Я знала, что мне все-таки удастся его описать.) И в глазах, в которых только что читалась такая боль, такое страдание, я смогла увидеть теперь лишь сожаление и участие, грусть и желание помочь — взгляд их стал мягким.
— Нужно идти , — сказала Мадлен. — Земные часы тикают.
Я завернулась в сухую половину простыни, села на банкетку и проводила глазами девочку-призрака, готовую, казалось, раствориться среди теней. Но та не ушла. Она вернулась к ванне и попробовала воду пальцами ноги. Когда Мадлен наклонилась, чтобы зачерпнуть ее руками, я увидела, что та не держится в ее пригоршнях, просачиваясь сквозь сложенные ладони, как через неплотную ткань.
— Я приготовила одежду , — сообщила она, — однако выбор, конечно, за тобой.
— Спасибо. — Я встала, готовясь вернуться в студию. — Ты будешь за ужином?
— Наверно. Хотя Себастьяна может и не позволить . — Посмотрев на воду в ванне, на ставшие скользкими плитки пола и запачканное кровью полотенце, которым она меня вытерла, я не стала спрашивать почему. — Через несколько часов эта кровь бесследно исчезает, но… иногда на нее неприятно смотреть. Так что я все понимаю .
— Почему через семь? — спросила я.
— Это будет одним из вопросов? Я была бы признательна, потому что даже я не знаю на него ответ. Но, по правде сказать, Себастьяна не знает тоже . — Я первый раз различила в звуках ее речи некоторую легкомысленность, которую с небольшой натяжкою можно было бы назвать смехом. Но она тотчас же добавила: — Не доверяйся ей всецело. Есть вещи, которых не знает даже она.
— Например? — осведомилась я.
— Например, как освободить от проклятия мою душу. Как позволить мне умереть и уйти из этого мира.
— Она пыталась это сделать? Пыталась она… помочь тебе?
Мадлен вздохнула — и выражая тем свою печаль, и отвечая на мой вопрос.
— Да, пыталась. Во всяком случае, так она говорит. Но с тех пор прошло много лет, и она отказывается попробовать еще раз .
— Почему?
— Она говорит, что уже стара для такого заклятия и что для него нужна сила молодой ведьмы… Такой, как ты. Но правда заключается в том, что она до сих пор боится самой себя, боится того, что в ней есть от ведьмы . — И Мадлен так быстро встала с края ванны, что я опять не успела увидеть ее в движении. Все, что я ощутила, — это волну влажного воздуха и внезапный озноб. Вдруг я увидела ее стоящей на другой стороне погруженного в сумрак помещения. — А теперь иди , — проговорила она. — Пора одеваться.
Когда я шагнула по направлению к сливающейся со стеной двери, светильники с шипеньем погасли, перестав давать даже прежний тусклый свет. К счастью, в этот момент панель, закрывающая выход, сдвинулась с места. Но я не пошла в студию.
— Мадлен, — позвала я, вглядываясь в темноту. — Мадлен, где ты?
Что я хотела сказать ей? Не знаю. Девушка-призрак ушла, и я не сказала ей ничего. Однако, прежде чем закрыть за собой расписанную красотами Большого канала дверь, я еще раз позвала ее.
Куда она отлучилась? Не проскользнула ли мимо меня, чтобы выйти в студию? А может, в ванной имелась вторая дверь? Нет, навряд ли.
У меня совсем не оставалось времени. Вернувшись, я обнаружила, что в студии тепло и светло. Огонь в камине пылал ярко. Было зажжено еще больше свечей. (Когда? Кем? Вопросы, ответов на которые я не знала. Бездна вопросов.)
И я сосредоточилась на том, как лучше одеться к ужину.
ГЛАВА 17Я одеваюсь к ужину

На белых высоких свечах, расставленных по всей мастерской, я не обнаружила красных пятен, которые свидетельствовали бы, что это дело рук Мадлен. Так же как и на увенчивающей секретер зажженной лампе, освещающей стопку листов бумаги, на которых я так и не написала еще мои вопросы. Меня охватило отчаяние: как превратить море загадок в пять кратких вопросов?
Я взглянула на циферблат и увидела, что до ужина осталось всего четверть часа. Нужно было выбирать наряд. Преисполнившись решимостью сделать это, я по пути к шкапам увидела, что Мадлен в студии действительно побывала. Секретер… Что-то изменилось. Стало не так, как раньше. И тут я вспомнила, что коврик под его изогнутыми золочеными ножками прежде был салатного цвета и его украшал узор из виноградных гроздей и роз. Его или по неизвестной причине кому-то понадобилось заменить, или… Ну да, конечно же, это все тот же коврик, только он пропитался кровью, и зеленый цвет стал гораздо темнее. Мадлен. Это она здесь побывала. Ее выдавали сиденье стула и угол самого секретера. На некоторых листах тоже виднелись отпечатки ее пальцев и капельки крови. Один из листов, сложенный вдвое, успел покоробиться от намочившей его алой влаги.
Я увидела, что он адресован мне. На нем крупно и с завитками была написана первая буква моего имени. Кровью. Я живо представила себе склонившуюся над ним Мадлен, окунающую перо в бьющий из ее горла источник и выводящую слова записки. Эта сцена показалась мне такою отталкивающей, что я не нашла в себе сил сразу прикоснуться к листку. Не знаю, как долго я стояла перед секретером и смотрела на него. Но скоро должен был прозвонить колокол. И я не решилась отложить письмо в сторону, ведь разве не сказала Мадлен, что кровь исчезает через семь часов?
Так что пришлось взять его в руки. Любопытство одержало верх, и я прочла его, а затем, еще не одетая, села за секретер.
Я поступила мудро, ибо кровь действительно вскоре улетучилась. Когда бы я несколькими часами позже вернулась в студию, то не нашла бы на листке ничего, кроме едва заметных царапин, оставленных гусиным пером, — там, где еще недавно виднелись слова. Смысл их был следующим: «Помогите, я забыла, как складно писать, давно не пробовала».
Бедняжка Мадлен. Ей нигде не укрыться, ее след отыщешь всегда. Теперь он вел от шкапа к шкапу. (Она и в самом деле подобрала мне два туалета: они были сложены на диване, и на них — правда, непонятно почему — не было ни пятнышка.) На панели с венецианским пейзажем виднелся темный отпечаток ее ладони. Я почувствовала мрачное удовлетворение оттого, что она вошла в ванную комнату и вышла оттуда обычным путем. Но как ей удалось сделать это столь незаметно?
Стрелка на каминных часах неумолимо приближалась к цифре девять. Колокол вот-вот должен был прозвучать, а я все еще стояла в студии обнаженной. Что же касается пяти вопросов, я написала первый, затем второй, но вскоре поняла, что оказалась перед выбором: либо сочинять их дальше и ужинать голой, либо немедля начать одеваться.
Первый наряд, лежавший поперек дивана, оказался платьем для верховой езды. Пришитый к рукаву ярлычок указывал на его венецианское происхождение. Оно не было новым, однако это не означало, что оно вышло из моды. Совсем наоборот. (Я хочу лишь сказать, что его сшили не только что: оно было довольно поношено, с маленькой дырочкой на рукаве. Во всех других отношениях оно было великолепно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74