Когда Минотавр возвратился, покрытый запекшейся кровью и с ошметками мяса в шерсти, у Федры случилась истерика. Минотавр, однако, просто подхватил ее, отнес к дверям и вышвырнул в открывшуюся в ответ на ее вопли щель. По крайней мере одно доброе дело он этим совершил. Федра наконец-то убедилась, что ее Минотавр не тронет, что бы ни делал с другими. Она спокойно вернулась в его покои и приказала двум женщинам привести в порядок Минотаврову шерсть. На следующий день место погибшего занял другой смертник.
Когда весть дошла до Ариадны — она расплакалась, но во дворец не пошла. Перед ее мысленным взором стояла окровавленная морда Минотавра, клочья мяса, свисающие из пасти... Минотавр и его судьба более не касались ее. Она будет делать, что может, для своего бедного брата-уродца, маленького мальчика, что все больше и больше исчезал в звере, — но как жрицу все это ее не интересовало. Минотавру не сидеть меж священных рогов — никогда она не станет танцевать для Матери на поддельных обрядах, изобретенных Миносом и Пасифаей.
Попыток смертников бежать через храм, разумеется, больше не было, но его пределы заполняло теперь вдесятеро больше народу. Если они приходили в ожидании новых ужасов — их ждало разочарование. Минотавр, очень довольный, сидел на своем троне, взирал на танцы жрецов и внимал пению жриц.
А потом Ариадна совершенно забыла о Минотавре, потому что вернулся Дионис. Он пребывал в странном настроении, мгновения глубокой задумчивости чередовались с чрезмерной веселостью, а та, в свою очередь, сменялась страхом или, напротив, удовлетворением. Он так и не рассказал ей, что делал, — сказал лишь, что Геката преуспела в своих замыслах; но он помнил о страсти Ариадны к рассказам о неизвестных землях и во время путешествия внимательно смотрел по сторонам.
— После Трои мы не могли переноситься с места на место: земель, что лежат дальше, Гермес не знает, а потому мы поплыли на корабле. — Синие глаза Диониса широко раскрылись: он вспоминал собственное потрясение. — Это так неудобно! Пол так и норовит выскочить из-под ног. И желудку тоже... неудобно.
Ариадна от души рассмеялась. Большинству критян корабли не в диковинку, и сама Ариадна тоже плавала несколько раз. А бога Диониса укачало. Как это небожественно! И как по-человечески. Он с укоризной взглянул на нее, возможно, ожидая сочувствия, но чувства его, что доносили до Ариадны серебристые лепестки, не изменились. Ариадна была удивлена, почти разочарована. Насмешка не вызвала обычной вспышки безрассудного неуправляемого гнева. Не означает ли это, что она уже не так необходима Дионису?
— Я три дня не мог есть, — возмущенно добавил Дионис. — По-твоему, это смешно?
— Ну... — Она помедлила, стараясь, чтобы он не заметил ее новой тревоги. — Тебе было совсем не смешно. Я понимаю. Со мной так тоже бывало. Кажется, что лучше бы умереть. Но островитяне привычны к морю. Ты ведь тоже потом привык, правда?
— Да. — Пожатием плеч он отмел ее веселость. — А порты там удивительные. Многого, что там продается, я в жизни не видел. Взгляни.
Он сунул руку за пазуху и вытащил мягкий кожаный кошель. Оттуда появился еще один — поменьше и из ткани, а из него на ладонь Диониса упали серьги и ожерелье переливчатого, зеленого с темной полоской камня. Он наклонился, протянул руку к свету и повернул ладонь. Полоска передвинулась вслед за его движением.
— Какое чудо, — вздохнула Ариадна.
— У них это зовется кошачьим глазом. И это тоже. — Еще один полотняный мешочек явил взору мглисто-алые камни с серебристой звездой внутри. — Тебе.
Он протянул их ей, и Ариадна, разом позабыв собственные сомнения и откровение Афродиты, нагнулась и поцеловала его. Дионис отпрянул и отвернулся. Ариадна не протянула руки за подарком. Он бросил камни на столик у своего кресла.
— У меня есть еще кое-что, — сказал он. — Красивые одежды и пара книг на Торговом Наречии — они про острова близ мест, где были мы с Гекатой. Но они на Олимпе. Пойдем посмотрим?
— Не сейчас. — Несмотря на то что в путешествии он явно все время думал о ней, Ариадна была обижена. Он готов отдать ей все — кроме того, что ей действительно нужно. — Когда Мать отпустит меня — я приду.
Он исчез, и Ариадна испугалась. Она взяла камни и, примеряя попеременно кошачий глаз и звездные рубины, молилась, чтобы он возвратился и увидел, что она приняла его дар. Дионис вернулся на третий день, когда на Ариадне был кошачий глаз. Он ничего не сказал об ожерелье и серьгах, но шутил и рассказывал, где побывал и что повидал. Ариадна старательно избегала касаться его.
Прошло еще три десятидневья — и возникли новые трудности, на сей раз сотворенные не Минотавром. Дедал сказал Миносу, что поддерживать волшебный огонь на лестнице и в переходе и волшебный запор дверей в спальне Минотавра ему больше не по силам. Минос разозлился — но даже ему пришлось признать, что впервые Дедал не стал жаловаться попусту. Лицо его было серым и он едва держался на ногах: сила его истощалась.
К Ариадне прибегала Федра — с новостями и просьбой о помощи. Она рассказала, что посольство из Афин уже несколько дней, как прибыло, и им, кажется, пришлось по душе предложение скрепить договор узами родства, и они очень обрадовались, когда Минос представил ее как достойную Тезея супругу. Один из афинян даже взялся писать с нее портрет, чтобы отвезти принцу. Если Минотавр не пожелает появиться, либо вырвется, либо сотворит что-нибудь страшное — подписание договора отложат, а ее жизнь будет сломана.
Ариадна, сама добившись независимости и свободы — всего, о чем мечтала Федра, — не могла не сочувствовать сестре. Ей не хотелось обременять Диониса делами своей семьи, но жалость к сестре заставила ее помянуть в разговоре с ним страхи Федры и спросить, не знает ли он, как вернуть Дедалу хотя бы часть силы.
Сначала он не ответил, а просто сидел и глядел в окно, на удлиняющиеся тени. Ариадна подавила вздох, сочтя, что он просто не обратил внимания на ее просьбу, но потом заметила застывшее выражение его лица, остановившийся взгляд — и поняла, что Дионис смотрит не на тени, а блуждает мыслями в каком-то одному ему ведомом месте.
— Она выйдет, — проронил он. — Но не сейчас.
Фраза эта сама по себе была бессмысленной, но серебристый туман принес Ариадне понимание, что это сказано о свадьбе Федры и Тезея. Она едва не начала благодарить Диониса — и вдруг онемела, захваченная открывшимся ей Видением: она парила над сражающейся толпой.
Нет, это не гибкие критяне — фигуры у воинов кряжистые, а волосы и кожа — светлые. Значит, ахейцы. И бьются друг с другом. Ариадна сразу же поняла — тем пониманием, что приходит к Устам богов, — что причиной битвы стал договор. Потом — словно время скользнуло мимо, пропустив несколько десятидневий, а то и месяцев — Ариадне открылась обширная гавань. Ее быстро заполняли суда — критские суда, длинные, быстрые, изящные черные военные корабли, их борта были увешаны щитами, их весла вспыхивали, когда корабли продвигались вперед. А за гребцами еще ярче горела бронза мечей и дротиков, что держали наготове приплывшие на кораблях солдаты.
— Нет, — выдохнула Ариадна.
Но образы, что заполняли ее разум, не пропали. Она видела, как корабли утыкались носами в берег, как по земле к ним сбегали афиняне — помешать высадке, но они не были едины. Одни дрались с врагом, другие кричали и махали руками друг перед другом, а враг продвигался вперед. Да и числом им было не сравниться с критянами — большинство афинских юношей было за городом.
Все больше и больше критян сходило на берег. Они теснили вооруженных мужчин; взламывали двери домов, вытаскивали оттуда детей и женщин и отсылали их под охраной на корабли. Разбившись на хорошо организованные отряды, они отправились за город — захватить крестьян. Другие отряды двинулись ко дворцу — и дворец тоже был разорен; воины выволокли оттуда старца в богатых одеждах и, выведя его в просторный портик, принудили приказать афинским солдатам сложить оружие.
Было в этом Видении нечто ложное — хотя Дионис всегда Видел правду. Это было совсем не похоже на афинян, которые прославились как бесстрашные воины, особенно яростно защищающие свои земли. В этой же битве они казались робкими, едва ли не смущенными, да и царь Эгей, известный своей гордостью, выглядел пристыженным, готовым сдаться. Но Ариадна так и не смогла разобраться, что тут не так. Всепоглощающий ужас изгнал образы из ее головы.
— Минос развяжет войну, чтобы принудить их к договору, — сказала она, когда взгляд Диониса стал осмысленным. — Но зачем? Неужто Пасифая свихнулась окончательно и свела с ума и его?.. — Тут, словно не по ее воле, взгляд девушки обратился к стене, за которой в нише стоял образ Матери. — Нет, — прошептала она, — нет. Это жило и разрасталось в них обоих — с того самого мига, когда белый бык вышел из моря по молитве моего отца. А потом в святилище явился ты — в первый раз за множество поколений! И они решили, что они — избранники богов, призванные править миром. Одного Крита им показалось мало. Гордыня. Какая гордыня!.. — Ариадна взглянула Дионису в глаза. — Но почему? Почему Мать продолжает защищать Пасифаю?
Он покачал головой.
— Этого Она мне не Являла. Что до меня самого... Я всего лишь человек. — Потом он встряхнулся, как вылезший из воды пес, освобождаясь от остатков Видения. — Так Видение было о царе Миносе и его войне...
При этих словах лоб его избороздили морщины, и Ариадна ощутила глубокую печаль, пробившуюся сквозь серебристый туман, что окружал их обоих.
— Ты не любишь войн, — мягко произнесла она. Он выглядел озадаченным.
— Не люблю, — согласился он. — Армии вытаптывают виноградники, используют вино для всяких мерзостей... Но опечалила меня вовсе не мысль о войне. Тут что-то иное. Что-то, чего я не Видел, но что не давало афинянам защищаться... Или я чего-то не помню. — Он повел плечами. — Видение забрано у меня и не станет тревожить мой сон. Ты видишь дальше, чем я, и боишься, что Минотавр вырвется из установленных Дедалом пределов, и афиняне откажутся от договора. Но мое Видение говорит — ничто не удержит царя Миноса от войны, так что, полагаю, все равно — выдержат Дедаловы врата или нет.
— Дионис!.. — вскричала Ариадна, от возмущения позабыв, что ощутила в Видении ложность. — Тому, кого Минотавр порвет, это будет не все равно.
— Ох. — Он тактично изобразил стыд. — Но видишь ли, я не могу вернуть Дедалу силу. Сила — и способность ее использовать — рождается с человеком, а Мать одаряет этим по своей воле. — Он немного подумал. — У тебя Силы достаточно. Я могу научить тебя, как вливать Силу в постоянные заклинания. Думаю, именно постоянные — и закрепляющие — заклятия использовал Дедал для светильников и чтобы закрыть проход. Ты отыщешь их на стенах подле светильников и в дверном проеме у незримой стены.
Выучиться всему этому оказалось труднее, чем вызывать чары из лепестков ее цветка, и поскольку Дионису не слишком нравилось то, что собиралась делать Ариадна, но не хотелось ни отказывать ей в помощи, ни мешать ей использовать Силу по своему усмотрению — ни один олимпиец не стал бы чинить в этом препятствий себе подобному, — он удалился, оставив Ариадну разбираться со всем самой.
Для Ариадны сила, сотворяющая заклинания, была чем-то неуловимым, что истекало из серебристой завязи. В конце концов она увидела ее — тусклое золотистое свечение вокруг чашечки цветка, подобное едва заметному фону, который подчеркивает и заставляет сиять краски мозаик и фресок. Распознав силу, что управляла чарами, Ариадна прервалась — пришло время репетировать танец для ритуала весеннего равноденствия.
Если не считать того, что Дионис не смог прийти — он обещал присутствовать на другом, новом, обряде далеко на Востоке (им, как подозревала Ариадна, они с Гекатой заменили культ, который не одобряли), — праздник удался на славу. Погода была сухой и мягкой, танец — радостным, царь и царица, хоть и не обрели былого единения, пребывали в мире друг с другом, а Ариадну согревало обещание Диониса присоединиться к ней во время благословения земли. К тому же Федра засыпала ее благодарностями: большая часть Афинского посольства присутствовала на ритуале и открыто всем восторгалась.
Благословение земли оказалось одновременно радостью и разочарованием. Дионис был с ней — не только телом, но и душой. Вел он себя, как шаловливый дух: играл в прятки среди виноградников, оставлял на листьях смешные знаки, а один раз даже поцеловал ее — но не тем поцелуем, после которого пара спешит где-нибудь улечься. Несмотря на это разочарование, Ариадна заставила себя следить за истекающей из нее Силой и даже попыталась управлять ею.
Десятидневье спустя Ариадна научилась черпать из своего цветка Силу, не тревожа заклятий. Очень довольная, она отправилась во дворец и восстановила чары Дедала, двигаясь от входа в храм назад, к железным вратам. Она не стала никого предупреждать, на случай, если попытка провалится, — но то, что она сделала, нельзя было сохранить в тайне ни от кого, владеющего магией. На следующий день Дедал — уже не такой бледный и вымотанный — пришел в святилище и попросил дозволения потолковать с ней.
— Спасибо, — с мрачным кивком сказал он, когда его провели в ее покои.
— За что?
— За то, что восстановила чары на волшебных огнях и запорах. И не говори, что ты этого не делала, — все равно не поверю. Твои манеры дышат магией. Я столько раз следил за твоим танцем — неужто ты думаешь, я не распознаю ощущения и привкуса твоей Силы? Давай не будем морочить друг друга. Почему ты это сделала?
— Потому что моя сестрица боялась, что чары развеются и Минотавр сможет вырваться. Она очень не хотела, чтобы какие-нибудь неприятности оттолкнули афинских послов.
— Тогда я должен тебе меньше — но все-таки должен. Ты сможешь и дальше поддерживать заклинания?
— Какое-то время, — сказала Ариадна.
Ей не хотелось признаваться Дедалу, что она совершенно не утомилась, а Сила ее восстановилась в тот самый миг, когда она, встав перед темным образом, попросила у Матери благословения. Говорили, Дедал смертно завидует тем, кого считает соперниками; ходили слухи, что из-за этого он и совершил преступление, заставившее его покинуть родной дом: сбросил со стены помощника, который был ему равен в мастерстве, а в грядущем мог превзойти. Помощник умер, а Дедал бежал.
Ариадне не удалось обмануть его. Она видела, как его глаза ловят ее взгляд, как он всматривается в румянец на ее щеках, в движения рук. Будь она истощена — это было бы видно. Но на сей раз Дедал не стал бросать ей вызов. Он на что-то рассчитывал.
— Вот и хорошо. — Он снова кивнул. — Обязательства перед сестрой закончатся с апрельскими идами: я слышал, к тому времени Афинское посольство отплывет. Тем не менее, думаю, тебе стоило бы поддерживать заклинания несколько дольше; я заканчиваю одну придумку, которая сделает всю эту охрану ненужной, но скоро ли завершу работу — не знаю, и был бы очень благодарен, если бы до тех пор ты мне помогала.
— Если Дионис поддержит меня — я помогу.
— Дионис? — Дедал улыбнулся, но отвел взгляд в сторону.
Прежде чем она успела ответить, он торопливо поблагодарил ее еще раз, повторил, что он у нее в долгу, и распрощался. Ариадна почувствовала раздражение. Очевидно, Дедал не поверил, что она получает Силу от своего бога; он считал, что Дионис скрывает от нее истинный источник, чтобы надежнее держать ее в зависимости от себя, — но все же был чересчур завистлив, чтобы открывать ей на это глаза.
Раздражение было недолгим — стоило Ариадне вспомнить, что сказал Дедал, и оно тут же сменилось любопытством. «Придумка», благодаря которой Минотавра не нужно будет запирать в его покоях?.. Но ведь ничто не может ни научить Минотавра владеть собой, ни развить его ум, а значит, освобождать его ни в коем случае нельзя. Однако стремится он именно к свободе.
Неужели Дедал нашел выход? Ариадне привиделся небольшой домик с садом за высокой стеной, где Минотавр мог бы гулять и смотреть на небо, цветы и деревья. В таком месте он был бы счастлив — даже если зверь поглотит в нем человека. Девушка выпрямилась. И разве такая надежда несбыточна? Если дом соединить с его храмом — царь и царица по-прежнему смогут приводить Минотавра туда. Благоговение перед обретшим плоть богом будет, как и раньше, притягивать людей и не даст иссякнуть потоку даров, Минос и Пасифая ничего не потеряют, а управляться с Богом-Быком станет проще. Ариадна время от времени возвращалась к этой воодушевляющей мысли и даже сходила один раз поговорить с Икаром и поделиться с ним предположениями — но не прошло и нескольких дней, как мысли ее заняло совершенно иное. Федра прибежала оплакать отъезд Афинского посольства: они уехали раньше, чем ожидалось, и теперь, с их отъездом, она снова стала последней — и ничего не значащей — дочерью.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44