Она еще не способна была сообразить, как следует поступить, но уже почувствовала страх. В эту минуту Адам, конечно, не испытывал ничего, кроме желания, которое сжигало его, но потом, остыв, он увидит ее такой, какая она есть, – похотливой, безнравственной. Она зарыдала.
– Любимая, не плачьте, – взмолился Адам, перемежая слова нежными поцелуями. – Я не стану насиловать вас.
– О, помоги мне, Богородица, – взвыла Джиллиан. – Я не боюсь, что вы изнасилуете меня. Вам и не нужно насиловать меня. Смилуйтесь! Не позволяйте мне превратиться в шлюху! Не спрашивайте меня, чего я желаю. То, чего я желаю, – грязь. Помогите мне!
– Любовь – не грязь, – произнес Адам, целуя слезы, катившиеся по ее щекам, и ее губы. – Любовь сладка и священна.
– Не для нас, – рыдала Джиллиан, наконец-то найдя в себе волю оттолкнуть его, но с таким же успехом она могла бы попытаться оттолкнуть стену замка толщиной в восемнадцать футов. – Я жена другого человека. А брак священен.
– Он же был совершен против вашей воли, как вы говорили, – произнес Адам, отказавшись от попыток вновь поцеловать ее в губы. В голосе его прозвучали металлические нотки.
– Разве это имеет значение? – страстно спросила Джиллиан. – Разве имеет значение, что я предпочла бы быть женой ядовитого змея? Что несчастный слабоумный калека Гилберт был гораздо желаннее для меня? Священники говорят, что, по закону Божьему, женщина должна свято блюсти верность – неважно какому мужу, – рыдания снова душили ее. – Позвольте мне уйти, – отчаянно взмолилась она. – Я не боюсь проклятия. Я боюсь только вас.
– Из всех мужчин мира меня-то вы должны бояться в последнюю очередь, – возразил Адам.
– Нет, – вздохнула Джиллиан, позволив себе безвольно опереться на Адама, откинув голову назад. – Любой мужчина может избить, изнасиловать, убить меня, но только вы можете погубить меня, потому что – Господи, помоги мне! – я люблю вас.
10
Эти три коротеньких слова подействовали на Адама так, словно па него вылили ушат холодной воды. Он уставился на покорное лицо Джиллиан и понял, что, если возьмет ее сейчас, она не будет сопротивляться, даже, наверное, откликнется с большой страстью. Ему так хотелось ее, что тело его ныло и зудело, но она сказала, что любит его. Если это было правдой, то правдой было и другое: он действительно мог погубить ее.
Адаму было ясно, что Джиллиан довелось натерпеться насилия и обид от мужчин, которые считали ее пустым местом, и она выдержала все, потому что ненавидела их. То, что она испытывала ненависть, а не примирялась с действительностью, помогло ей выжить. Теперь, однако, она примирилась бы, охотно и радостно она пришла бы к нему, даже зная, какой грех совершает против законов божеских и человеческих. Это не имело для нее значения, пока не имело значения для него.
Одна часть души Адама гордо возражала, что это не имело бы значения и для него. Брачные клятвы Джиллиан были фарсом. Она никогда осознанно не клялась «любить, хранить честь и повиноваться». Нельзя предать то, в чем не клялся. Она свободна от уз верности. Почему же тогда он должен плохо думать о ней? Ему никогда и не приходило в голову плохо думать о Джиллиан. Чувствуя на руках почти невесомое тело, ее сладостное учащенное дыхание, Адам снова потянулся к ее губам.
Они охотно, с готовностью раскрылись перед ним, но поцелуй Адама был недолог. Ее глаза пожирали его, широко открытые, боязливые и доверчивые одновременно. Он понял, что уже думал о ней плохо, всего несколько минут назад, когда обнаружил ее наедине с Катбертом. Он не верил, не мог поверить, что она всего лишь ломала комедию, выгадывая для себя что-то, но… но… Но что, если после того, как он возьмет ее, что-нибудь еще разбудит его подозрения? Что, если при его несдержанности с его языка сорвется какое-нибудь слово, которое он вовсе не имел в виду, а если имел, то тем хуже? Не зная за собой вины, Джиллиан могла бы обидеться и заплакать, если она любит его, как говорит, но то, что прежде могло показаться лишь маленьким уколом, теперь, когда она так унизила себя в своих собственных глазах, способно превратиться в зияющую смертельную рану.
Джиллиан доверилась ему. Прежде, чем он позволит ей уступить ему, он должен быть больше уверен в ней и в себе самом. Адам закрыл глаза, сглотнул и поцеловал Джиллиан в лоб.
– Вы поступили так жестоко, – прошептал он, – взвалив на меня тяжесть своей души.
– Я слишком слаба, чтобы нести ее в одиночку, – вздохнула Джиллиан. – Это ваше. Все мое – ваше. Вы должны сделать со мной то, что считаете наилучшим. Я не доверяю себе.
Адам тоже вздохнул, потом нежно встряхнул ее и положил руки ей на плечи, чтобы приободрить.
– Это не слишком хорошая идея, Джиллиан, – грустно сказал он. – Я всего лишь мужчина. Не просите от меня большего, чем я могу. Я тоже могу терпеть неудачи.
– Но не со мной, – со всей страстью ответила Джиллиан. – Со мной никогда. Но я попытаюсь, милорд, нести свое бремя сама, если вы считаете, что так нужно.
– Говорите «Адам», – предложил он, улыбнувшись. – Вы сделали меня своим слугой и нагрузили такой ношей. Разве теперь вам не подобает называть меня по имени?
– Адам, – послушно повторила Джиллиан. Какое чудесное совпадение: Адам – первый и единственный мужчина. – Но ведь как раз господин и тянет всегда самое тяжелое бремя, а не слуга.
– Тут вы совершенно правы, – согласился Адам, и улыбка его сменилась хитрой усмешкой. – И чтобы дьявол не занял праздные руки этого господина какой-либо своей дьявольской работой, мне следовало бы залатать ту брешь, которая из-за моего легкомыслия возникла в ваших запасах.
– Из-за моего легкомыслия, – твердо заявила Джиллиан.
– Из-за нашего легкомыслия, – рассмеялся Адам. – Хотя я не понимаю, почему вы полагаете, что вам можно поставить в вину то, что вы рассказывали своему поработителю не больше, чем он спрашивал…
– Я уже говорила вам, что никогда не чувствовала ничего такого. Я боялась вас, но была рада вам, потому что вы избавили меня от Осберта. Только как… Простите меня, мой господин, если я скажу неприятные вам вещи, но крепостные уже голодают. Многие не доживут до весны. Если вы еще что-нибудь отберете у них, некому будет работать на земле.
Адам в порыве чувств снова поцеловал Джиллиан, но быстро и легко, только как в знак одобрения ее слов. Он отстранился, пока это не привело ни к чему большему. Она была такой умницей и так мило говорила свои мудрые слова, не выкрикивая их в виде гневного приказания, как это слишком часто случалось с леди Элинор в разговорах с сыном.
– Бедолаги. Нет, конечно, я ничего у них отнимать не буду. Если мне повезет, у нас появятся даже некоторые излишки, которыми мы сможем немного скрасить их нищету, – Адам усмехнулся с лукавым удовольствием. – Я разграблю богатые фермы вокруг Льюиса. Люди Людовика слишком уж пристрастились кормиться в тех местах.
В амбаре царил полумрак, и Адам не увидел, как побелела Джиллиан. Всю свою жизнь Джиллиан боялась за себя. Даже в то утро, когда она решила, что Адам покидает ее, испугалась она, прежде всего за свою безопасность. Она не думала о том, что именно он собирается делать. Однако теперь речь не шла о догадках и предположениях. Адам четко сказал ей: он отправляется в бой, чтобы добыть продовольствие.
– Нет! – слабо вскрикнула она, хватая его за руку.
– Нет? Почему нет?
В вопросе звучала холодная подозрительность, но Джиллиан не уловила этого. Ее захватила давно уснувшая в памяти мысль, что ее отец был убит в бою. Она едва успела познать его любовь и поддержку, и его отняли у нее. Только-только она снова нашла любовь и поддержку и вновь теряет.
– Вас ранят. Вас убьют, – задыхалась она, цепляясь за его руку, как за саму жизнь.
– Меня? Во время рейда на ферму?
Адам не знал, гневаться ему за то, что она использовала слова любви, чтобы защитить приспешника Людовика, или смеяться ее милому невежеству, а, может, растаять от нежности, видя, как любовь сделала мудрую Джиллиан такой глупой. Жаль, что он не мог видеть ее как следует. Свободной рукой Адам обнял Джиллиан за талию и повел во двор. Разглядев на свету ее бледное лицо, он понял, что, какова бы ни была истинная причина, дело это имеет для Джиллиан жизненно важное значение. Он пристально вглядывался в нее, борясь с собой, чувствуя, что ему и не хочется знать. Почему это его должно волновать? Он никогда не позволял ей влиять на его решения… Адам проглотил комок. Как он может зарекаться, если даже последние несколько минут так изменили его?
– Ладно, – сказал он, стараясь придать голосу безразличный тон и продолжая наблюдать за ней, – если вам не нравится моя поездка в Льюис, я мог бы попытать счастья в Дувре.
Это испытание не имело успеха. Поглощенная видением своего мертвого возлюбленного, который даже не успел стать ее любовником, Джиллиан почувствовала сдержанность в голосе и поведении Адама. Она поняла, что что-то не так, но не знала, что Дувр был замком короля Генриха, и не знала, что перед ней расставлена ловушка. Она знала только, что Дувр дальше от Тарринга, чем Льюис. Джиллиан могла интерпретировать реакцию Адама только как недовольство вмешательством женщины в подобные дела. И все-таки по доброте своей он не ударил ее и даже не наговорил сердитых слов, вроде того, чтобы она занималась шитьем. Он предложил изменить свой план. Здравый смысл подсказывал Джиллиан, что лучше и проще было бы отправиться в место поближе, предложенное первым.
– Нет, не уезжайте так далеко! – воскликнула она. – О, молю вас, милорд, не обращайте на меня внимания. В страхе за вас я могу наговорить разных глупостей, которые навлекут на вас еще большую опасность. Я хотела бы отозвать свою просьбу насчет крепостных. Пусть лучше они поголодают, чем с вами случится что-нибудь…
Огромная тяжесть свалилась с души Адама, и, больше, чем когда-либо желая поверить, что именно страх, а не стремление помочь делу Людовика руководил Джиллиан, он крепко прижал ее к себе и прервал ее причитания.
– Джиллиан, – мягко произнес он, – не говорите глупостей. Неужели вы не понимаете, что оскорбляете меня? Как со мной может что-нибудь случиться при набеге на какие-то фермы?
– Не может? – Глаза ее доверчиво поднялись к его лицу. – Правда?
Адам догадался, что этот предмет был совершенно не знаком Джиллиан. Поскольку ее никогда не заботило, что может случиться с людьми де Серей, она ничего не знала о набегах, войне и сражениях. С его губ готовы были сорваться еще более убедительные слова, но он не смог произнести их – слишком невинные, доверчивые глаза смотрели на него. Этой опасности он не предусмотрел – он не мог солгать Джиллиан. Адам пожал плечами.
– Будьте умницей, Джиллиан. Бог может поразить человека в любое время, в любом месте. Я не могу утверждать, что это невозможно. Я могу только сказать, что, если со мной что-нибудь случится, это будет почти чудо, – дрожащая улыбка Джиллиан непреодолимо влекла его к ее губам. Он еще раз коснулся их, но очень быстро. Он понимал, что их видно со стен. Страже полагалось смотреть в противоположную сторону, но людские глаза блуждают, особенно реагируя на голоса. – Не спорьте больше, – твердо добавил он. – Я сделаю то, что должен сделать. Идите в дом, вы дрожите от холода.
К вечеру его план был готов. Олберик, большая часть его отряда и кое-кто из людей Катберта останутся в Тарринге, запершись от всех. Адам возьмет Катберта с примерно равным числом его и своих людей. Олберик не слишком одобрял такой план. Он опасался даже малейшей возможности того, что Катберт повернет против его господина, хотя должен был признать, что воины Катберта вроде бы единодушно радовались и благодарили за то, что их приняли обратно на службу. Ничего подозрительного в их поведении не замечалось.
Ни в чем не провинились они и тогда, когда на следующий день Адам отправился с ними в поход. Катберт хорошо знал местность и очень старательно вел отряд через необитаемую территорию, чтобы никто раньше времени не узнал об их вылазке. Адаму очень повезло, что Катберт оказался честным человеком, поскольку, по правде говоря, он далеко не так, как следовало бы, остерегался предательства. Глаза его смотрели, куда показывал Катберт, но мысли оставались в Тарринге.
Часы перед отъездом оказались для Адама горько-сладкими. Сладкими они были потому, что общество Джиллиан в точности соответствовало его представлениям о том, какой должна быть супружеская жизнь. Горечь была порождением его неизбывных сомнений. Действительно ли абсолютное доверие Джиллиан тому, что он сказал ей, излечило ее страх или сам страх был одним лишь притворством? Действительно ли она испытывает любовь к нему или просто хочет освободиться от ненавистного Осберта? И если это любовь, как он должен обойтись с Осбертом? Что, если он никогда не найдет его? Что, если Людовик потерпел поражение, и Осберт бежал вместе с ним во Францию?
Момент расставания был сладок. Адам, пожиравший глазами прелестное лицо и тело в кресле напротив, вдруг с какой-то неловкостью осознал, что Джиллиан вовсе не его жена. Он жестом приказал отцу Полю, читавшему им вслух, остановиться и поднялся на ноги.
– Я должен лечь, святой отец, – сказал он, извиняясь, – мне рано отъезжать.
Джиллиан тоже встала, и в ответ на это движение священник захлопнул книгу и ушел.
– Адам… – сказала она.
Это было больше, чем его имя. Это было предложение себя. Но когда она говорила и протягивала руку, страх мерцал в ее глазах. Адам все понял. Джиллиан боялась, что если позволит ему уйти, то потеряет его навек. В порыве желания лицо его застыло, и он двинулся к ней. Он взял ее руку и поднес к своим губам. Почувствовав, как она дрожит, он понял, что взять ее значило бы закрепить в ней ее растущий страх, что он обманул ее и ему грозит опасность. Пока он будет в отъезде, она убедит себя, что с ним уже что-то случилось, и опять ее поглотит стихия страха. Не следовало допускать этого. Адам облизнул губы. Ему, конечно, нужна разрядка, и он завтра найдет какую-нибудь девушку…
– Я уеду, когда вы еще будете спать, – сказал он. Глаза Джиллиан наполнились слезами. Это означало, что он не разделит с ней постель. Иначе как бы она могла спать, когда он проснется? И все-таки она покачала головой.
– Когда бы вы ни отъезжали, я…
– Нет, – приказал Адам, – не спускайтесь вниз, даже если вам доведется проснуться. Я скоро вернусь – может быть, через три-четыре дня. Вам нет причины вскакивать в такую рань…
– Пожалуйста, милорд! Пожалуйста!
– Нет! – отрезал Адам.
– Я не буду плакать или мешать вам. Я…
– Нет. Идите сейчас же в свою спальню и послушайтесь меня!
Но она не послушалась его, и это было самым сладким из всего. Червячок сомнения в мозгу Адама уже выдвинул было идею, что Джиллиан хотела затащить его к себе в постель, чтобы отговорить нападать на ее друзей с помощью самого сильного средства, каким умеют убеждать женщины. Однако даже этот дьявольский червячок не мог объяснить, по какой причине женщина, дрожа от холода, стоит на коленях, беззвучно прячась за поворотом лестницы, только чтобы краем глаза взглянуть на него перед отъездом. Адам как раз повернул голову, чтобы бросить горячий взгляд в сторону женских покоев, когда Джиллиан высунулась из-за поворота. Она охнула от испуга и скрылась.
Сначала Адама поразил комизм ситуации, и он расхохотался, позабыв из-за смеха позвать Джиллиан. Но не успел еще его смех замереть, как он понял, что в своих собственных интересах должен сделать вид, что ничего не заметил. Открыто попустительствовать такому акту неповиновения значит заранее превратить любой свой приказ в будущем в шутку. Однако, что он еще мог сделать? Он не мог даже допустить мысли, чтобы наказать Джиллиан за непослушание в такой ситуации. Уже по дороге Адам даже начал корить себя за нечуткость, опасаясь, что женщина будет бояться его наказания по возвращении. Он чуть не повернул назад, говоря себе, что пусть уж лучше она будет непослушной, чем несчастной. Удержала его только нервозная убежденность, что если он сейчас приблизится к Джиллиан, чтобы утешить ее, то на этом не остановится.
Желание обладать Джиллиан вскоре так закипело в нем, что он подозвал Катберта к себе, намереваясь узнать, где найти поблизости деревенскую потаскушку. Как только он сформулировал свою мысль в голове, внезапное чувство отторжения охладило его до полного безразличия. Удивившись своей собственной реакции, Адам спросил вместо этого что-то насчет владельцев земель, которые им предстояло пересечь. Несомненно, он узнал бы много больше из ответа Катберта, если бы слушал повнимательнее, но его внимание слишком часто отвлекалось посторонними вещами – парой каштанов, которые командир отряда достал из седельной сумки, чтобы пожевать немного и которые имели тот же цвет, что и волосы Джиллиан, или журчанием ручья, которое напоминало ее сладостный смех.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51
– Любимая, не плачьте, – взмолился Адам, перемежая слова нежными поцелуями. – Я не стану насиловать вас.
– О, помоги мне, Богородица, – взвыла Джиллиан. – Я не боюсь, что вы изнасилуете меня. Вам и не нужно насиловать меня. Смилуйтесь! Не позволяйте мне превратиться в шлюху! Не спрашивайте меня, чего я желаю. То, чего я желаю, – грязь. Помогите мне!
– Любовь – не грязь, – произнес Адам, целуя слезы, катившиеся по ее щекам, и ее губы. – Любовь сладка и священна.
– Не для нас, – рыдала Джиллиан, наконец-то найдя в себе волю оттолкнуть его, но с таким же успехом она могла бы попытаться оттолкнуть стену замка толщиной в восемнадцать футов. – Я жена другого человека. А брак священен.
– Он же был совершен против вашей воли, как вы говорили, – произнес Адам, отказавшись от попыток вновь поцеловать ее в губы. В голосе его прозвучали металлические нотки.
– Разве это имеет значение? – страстно спросила Джиллиан. – Разве имеет значение, что я предпочла бы быть женой ядовитого змея? Что несчастный слабоумный калека Гилберт был гораздо желаннее для меня? Священники говорят, что, по закону Божьему, женщина должна свято блюсти верность – неважно какому мужу, – рыдания снова душили ее. – Позвольте мне уйти, – отчаянно взмолилась она. – Я не боюсь проклятия. Я боюсь только вас.
– Из всех мужчин мира меня-то вы должны бояться в последнюю очередь, – возразил Адам.
– Нет, – вздохнула Джиллиан, позволив себе безвольно опереться на Адама, откинув голову назад. – Любой мужчина может избить, изнасиловать, убить меня, но только вы можете погубить меня, потому что – Господи, помоги мне! – я люблю вас.
10
Эти три коротеньких слова подействовали на Адама так, словно па него вылили ушат холодной воды. Он уставился на покорное лицо Джиллиан и понял, что, если возьмет ее сейчас, она не будет сопротивляться, даже, наверное, откликнется с большой страстью. Ему так хотелось ее, что тело его ныло и зудело, но она сказала, что любит его. Если это было правдой, то правдой было и другое: он действительно мог погубить ее.
Адаму было ясно, что Джиллиан довелось натерпеться насилия и обид от мужчин, которые считали ее пустым местом, и она выдержала все, потому что ненавидела их. То, что она испытывала ненависть, а не примирялась с действительностью, помогло ей выжить. Теперь, однако, она примирилась бы, охотно и радостно она пришла бы к нему, даже зная, какой грех совершает против законов божеских и человеческих. Это не имело для нее значения, пока не имело значения для него.
Одна часть души Адама гордо возражала, что это не имело бы значения и для него. Брачные клятвы Джиллиан были фарсом. Она никогда осознанно не клялась «любить, хранить честь и повиноваться». Нельзя предать то, в чем не клялся. Она свободна от уз верности. Почему же тогда он должен плохо думать о ней? Ему никогда и не приходило в голову плохо думать о Джиллиан. Чувствуя на руках почти невесомое тело, ее сладостное учащенное дыхание, Адам снова потянулся к ее губам.
Они охотно, с готовностью раскрылись перед ним, но поцелуй Адама был недолог. Ее глаза пожирали его, широко открытые, боязливые и доверчивые одновременно. Он понял, что уже думал о ней плохо, всего несколько минут назад, когда обнаружил ее наедине с Катбертом. Он не верил, не мог поверить, что она всего лишь ломала комедию, выгадывая для себя что-то, но… но… Но что, если после того, как он возьмет ее, что-нибудь еще разбудит его подозрения? Что, если при его несдержанности с его языка сорвется какое-нибудь слово, которое он вовсе не имел в виду, а если имел, то тем хуже? Не зная за собой вины, Джиллиан могла бы обидеться и заплакать, если она любит его, как говорит, но то, что прежде могло показаться лишь маленьким уколом, теперь, когда она так унизила себя в своих собственных глазах, способно превратиться в зияющую смертельную рану.
Джиллиан доверилась ему. Прежде, чем он позволит ей уступить ему, он должен быть больше уверен в ней и в себе самом. Адам закрыл глаза, сглотнул и поцеловал Джиллиан в лоб.
– Вы поступили так жестоко, – прошептал он, – взвалив на меня тяжесть своей души.
– Я слишком слаба, чтобы нести ее в одиночку, – вздохнула Джиллиан. – Это ваше. Все мое – ваше. Вы должны сделать со мной то, что считаете наилучшим. Я не доверяю себе.
Адам тоже вздохнул, потом нежно встряхнул ее и положил руки ей на плечи, чтобы приободрить.
– Это не слишком хорошая идея, Джиллиан, – грустно сказал он. – Я всего лишь мужчина. Не просите от меня большего, чем я могу. Я тоже могу терпеть неудачи.
– Но не со мной, – со всей страстью ответила Джиллиан. – Со мной никогда. Но я попытаюсь, милорд, нести свое бремя сама, если вы считаете, что так нужно.
– Говорите «Адам», – предложил он, улыбнувшись. – Вы сделали меня своим слугой и нагрузили такой ношей. Разве теперь вам не подобает называть меня по имени?
– Адам, – послушно повторила Джиллиан. Какое чудесное совпадение: Адам – первый и единственный мужчина. – Но ведь как раз господин и тянет всегда самое тяжелое бремя, а не слуга.
– Тут вы совершенно правы, – согласился Адам, и улыбка его сменилась хитрой усмешкой. – И чтобы дьявол не занял праздные руки этого господина какой-либо своей дьявольской работой, мне следовало бы залатать ту брешь, которая из-за моего легкомыслия возникла в ваших запасах.
– Из-за моего легкомыслия, – твердо заявила Джиллиан.
– Из-за нашего легкомыслия, – рассмеялся Адам. – Хотя я не понимаю, почему вы полагаете, что вам можно поставить в вину то, что вы рассказывали своему поработителю не больше, чем он спрашивал…
– Я уже говорила вам, что никогда не чувствовала ничего такого. Я боялась вас, но была рада вам, потому что вы избавили меня от Осберта. Только как… Простите меня, мой господин, если я скажу неприятные вам вещи, но крепостные уже голодают. Многие не доживут до весны. Если вы еще что-нибудь отберете у них, некому будет работать на земле.
Адам в порыве чувств снова поцеловал Джиллиан, но быстро и легко, только как в знак одобрения ее слов. Он отстранился, пока это не привело ни к чему большему. Она была такой умницей и так мило говорила свои мудрые слова, не выкрикивая их в виде гневного приказания, как это слишком часто случалось с леди Элинор в разговорах с сыном.
– Бедолаги. Нет, конечно, я ничего у них отнимать не буду. Если мне повезет, у нас появятся даже некоторые излишки, которыми мы сможем немного скрасить их нищету, – Адам усмехнулся с лукавым удовольствием. – Я разграблю богатые фермы вокруг Льюиса. Люди Людовика слишком уж пристрастились кормиться в тех местах.
В амбаре царил полумрак, и Адам не увидел, как побелела Джиллиан. Всю свою жизнь Джиллиан боялась за себя. Даже в то утро, когда она решила, что Адам покидает ее, испугалась она, прежде всего за свою безопасность. Она не думала о том, что именно он собирается делать. Однако теперь речь не шла о догадках и предположениях. Адам четко сказал ей: он отправляется в бой, чтобы добыть продовольствие.
– Нет! – слабо вскрикнула она, хватая его за руку.
– Нет? Почему нет?
В вопросе звучала холодная подозрительность, но Джиллиан не уловила этого. Ее захватила давно уснувшая в памяти мысль, что ее отец был убит в бою. Она едва успела познать его любовь и поддержку, и его отняли у нее. Только-только она снова нашла любовь и поддержку и вновь теряет.
– Вас ранят. Вас убьют, – задыхалась она, цепляясь за его руку, как за саму жизнь.
– Меня? Во время рейда на ферму?
Адам не знал, гневаться ему за то, что она использовала слова любви, чтобы защитить приспешника Людовика, или смеяться ее милому невежеству, а, может, растаять от нежности, видя, как любовь сделала мудрую Джиллиан такой глупой. Жаль, что он не мог видеть ее как следует. Свободной рукой Адам обнял Джиллиан за талию и повел во двор. Разглядев на свету ее бледное лицо, он понял, что, какова бы ни была истинная причина, дело это имеет для Джиллиан жизненно важное значение. Он пристально вглядывался в нее, борясь с собой, чувствуя, что ему и не хочется знать. Почему это его должно волновать? Он никогда не позволял ей влиять на его решения… Адам проглотил комок. Как он может зарекаться, если даже последние несколько минут так изменили его?
– Ладно, – сказал он, стараясь придать голосу безразличный тон и продолжая наблюдать за ней, – если вам не нравится моя поездка в Льюис, я мог бы попытать счастья в Дувре.
Это испытание не имело успеха. Поглощенная видением своего мертвого возлюбленного, который даже не успел стать ее любовником, Джиллиан почувствовала сдержанность в голосе и поведении Адама. Она поняла, что что-то не так, но не знала, что Дувр был замком короля Генриха, и не знала, что перед ней расставлена ловушка. Она знала только, что Дувр дальше от Тарринга, чем Льюис. Джиллиан могла интерпретировать реакцию Адама только как недовольство вмешательством женщины в подобные дела. И все-таки по доброте своей он не ударил ее и даже не наговорил сердитых слов, вроде того, чтобы она занималась шитьем. Он предложил изменить свой план. Здравый смысл подсказывал Джиллиан, что лучше и проще было бы отправиться в место поближе, предложенное первым.
– Нет, не уезжайте так далеко! – воскликнула она. – О, молю вас, милорд, не обращайте на меня внимания. В страхе за вас я могу наговорить разных глупостей, которые навлекут на вас еще большую опасность. Я хотела бы отозвать свою просьбу насчет крепостных. Пусть лучше они поголодают, чем с вами случится что-нибудь…
Огромная тяжесть свалилась с души Адама, и, больше, чем когда-либо желая поверить, что именно страх, а не стремление помочь делу Людовика руководил Джиллиан, он крепко прижал ее к себе и прервал ее причитания.
– Джиллиан, – мягко произнес он, – не говорите глупостей. Неужели вы не понимаете, что оскорбляете меня? Как со мной может что-нибудь случиться при набеге на какие-то фермы?
– Не может? – Глаза ее доверчиво поднялись к его лицу. – Правда?
Адам догадался, что этот предмет был совершенно не знаком Джиллиан. Поскольку ее никогда не заботило, что может случиться с людьми де Серей, она ничего не знала о набегах, войне и сражениях. С его губ готовы были сорваться еще более убедительные слова, но он не смог произнести их – слишком невинные, доверчивые глаза смотрели на него. Этой опасности он не предусмотрел – он не мог солгать Джиллиан. Адам пожал плечами.
– Будьте умницей, Джиллиан. Бог может поразить человека в любое время, в любом месте. Я не могу утверждать, что это невозможно. Я могу только сказать, что, если со мной что-нибудь случится, это будет почти чудо, – дрожащая улыбка Джиллиан непреодолимо влекла его к ее губам. Он еще раз коснулся их, но очень быстро. Он понимал, что их видно со стен. Страже полагалось смотреть в противоположную сторону, но людские глаза блуждают, особенно реагируя на голоса. – Не спорьте больше, – твердо добавил он. – Я сделаю то, что должен сделать. Идите в дом, вы дрожите от холода.
К вечеру его план был готов. Олберик, большая часть его отряда и кое-кто из людей Катберта останутся в Тарринге, запершись от всех. Адам возьмет Катберта с примерно равным числом его и своих людей. Олберик не слишком одобрял такой план. Он опасался даже малейшей возможности того, что Катберт повернет против его господина, хотя должен был признать, что воины Катберта вроде бы единодушно радовались и благодарили за то, что их приняли обратно на службу. Ничего подозрительного в их поведении не замечалось.
Ни в чем не провинились они и тогда, когда на следующий день Адам отправился с ними в поход. Катберт хорошо знал местность и очень старательно вел отряд через необитаемую территорию, чтобы никто раньше времени не узнал об их вылазке. Адаму очень повезло, что Катберт оказался честным человеком, поскольку, по правде говоря, он далеко не так, как следовало бы, остерегался предательства. Глаза его смотрели, куда показывал Катберт, но мысли оставались в Тарринге.
Часы перед отъездом оказались для Адама горько-сладкими. Сладкими они были потому, что общество Джиллиан в точности соответствовало его представлениям о том, какой должна быть супружеская жизнь. Горечь была порождением его неизбывных сомнений. Действительно ли абсолютное доверие Джиллиан тому, что он сказал ей, излечило ее страх или сам страх был одним лишь притворством? Действительно ли она испытывает любовь к нему или просто хочет освободиться от ненавистного Осберта? И если это любовь, как он должен обойтись с Осбертом? Что, если он никогда не найдет его? Что, если Людовик потерпел поражение, и Осберт бежал вместе с ним во Францию?
Момент расставания был сладок. Адам, пожиравший глазами прелестное лицо и тело в кресле напротив, вдруг с какой-то неловкостью осознал, что Джиллиан вовсе не его жена. Он жестом приказал отцу Полю, читавшему им вслух, остановиться и поднялся на ноги.
– Я должен лечь, святой отец, – сказал он, извиняясь, – мне рано отъезжать.
Джиллиан тоже встала, и в ответ на это движение священник захлопнул книгу и ушел.
– Адам… – сказала она.
Это было больше, чем его имя. Это было предложение себя. Но когда она говорила и протягивала руку, страх мерцал в ее глазах. Адам все понял. Джиллиан боялась, что если позволит ему уйти, то потеряет его навек. В порыве желания лицо его застыло, и он двинулся к ней. Он взял ее руку и поднес к своим губам. Почувствовав, как она дрожит, он понял, что взять ее значило бы закрепить в ней ее растущий страх, что он обманул ее и ему грозит опасность. Пока он будет в отъезде, она убедит себя, что с ним уже что-то случилось, и опять ее поглотит стихия страха. Не следовало допускать этого. Адам облизнул губы. Ему, конечно, нужна разрядка, и он завтра найдет какую-нибудь девушку…
– Я уеду, когда вы еще будете спать, – сказал он. Глаза Джиллиан наполнились слезами. Это означало, что он не разделит с ней постель. Иначе как бы она могла спать, когда он проснется? И все-таки она покачала головой.
– Когда бы вы ни отъезжали, я…
– Нет, – приказал Адам, – не спускайтесь вниз, даже если вам доведется проснуться. Я скоро вернусь – может быть, через три-четыре дня. Вам нет причины вскакивать в такую рань…
– Пожалуйста, милорд! Пожалуйста!
– Нет! – отрезал Адам.
– Я не буду плакать или мешать вам. Я…
– Нет. Идите сейчас же в свою спальню и послушайтесь меня!
Но она не послушалась его, и это было самым сладким из всего. Червячок сомнения в мозгу Адама уже выдвинул было идею, что Джиллиан хотела затащить его к себе в постель, чтобы отговорить нападать на ее друзей с помощью самого сильного средства, каким умеют убеждать женщины. Однако даже этот дьявольский червячок не мог объяснить, по какой причине женщина, дрожа от холода, стоит на коленях, беззвучно прячась за поворотом лестницы, только чтобы краем глаза взглянуть на него перед отъездом. Адам как раз повернул голову, чтобы бросить горячий взгляд в сторону женских покоев, когда Джиллиан высунулась из-за поворота. Она охнула от испуга и скрылась.
Сначала Адама поразил комизм ситуации, и он расхохотался, позабыв из-за смеха позвать Джиллиан. Но не успел еще его смех замереть, как он понял, что в своих собственных интересах должен сделать вид, что ничего не заметил. Открыто попустительствовать такому акту неповиновения значит заранее превратить любой свой приказ в будущем в шутку. Однако, что он еще мог сделать? Он не мог даже допустить мысли, чтобы наказать Джиллиан за непослушание в такой ситуации. Уже по дороге Адам даже начал корить себя за нечуткость, опасаясь, что женщина будет бояться его наказания по возвращении. Он чуть не повернул назад, говоря себе, что пусть уж лучше она будет непослушной, чем несчастной. Удержала его только нервозная убежденность, что если он сейчас приблизится к Джиллиан, чтобы утешить ее, то на этом не остановится.
Желание обладать Джиллиан вскоре так закипело в нем, что он подозвал Катберта к себе, намереваясь узнать, где найти поблизости деревенскую потаскушку. Как только он сформулировал свою мысль в голове, внезапное чувство отторжения охладило его до полного безразличия. Удивившись своей собственной реакции, Адам спросил вместо этого что-то насчет владельцев земель, которые им предстояло пересечь. Несомненно, он узнал бы много больше из ответа Катберта, если бы слушал повнимательнее, но его внимание слишком часто отвлекалось посторонними вещами – парой каштанов, которые командир отряда достал из седельной сумки, чтобы пожевать немного и которые имели тот же цвет, что и волосы Джиллиан, или журчанием ручья, которое напоминало ее сладостный смех.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51