Все трое имели родственные души. Верность Пьера и Жана подкреплялась не только щедростью, с какой им платил Осберт, но и тем, что они разделяли извращенные наклонности Осберта и искренне им радовались. Они восхищались им, хотя знали, что он, в отличие от них, труслив. Осберт обладал тем, чего недоставало им, – пылким воображением. Именно он изобрел «маленькие забавы», которые так радовали их. Никто из них не додумался бы, например, насиловать женщину, связанную по рукам и ногам, чтобы она не могла сопротивляться, в то время как ей вырывали ногти. Ее конвульсии придавали неповторимую прелесть процессу. То, что приказал им Осберт сейчас, не было связано с наслаждениями, но всегда доставляло удовольствие пугать беззащитную жертву, а то, что этот террор закончится убийством, лишь добавляло пикантности.
В ту ночь Джиллиан спала спокойно. Ее жалоба сэру Ричарду оказалась не напрасной. Он остался в замке на несколько дней и дал ясно понять Осберту, что он и другие люди Невилля подумают, если произойдет какое-либо ухудшение в состоянии Гилберта. Этого оказалось достаточно, чтобы Осберт на некоторое время прекратил свои пакости, а когда он уже набрался смелости «забыть» скрытую угрозу Ричарда, в замок явился другой вассал, заявивший, что он прослышал об улучшении здоровья господина и приехал убедиться, что ничто не мешает этому. Он тоже намекнул Осберту, что если с Гилбертом что-нибудь случится – хоть что-нибудь, в этом обвинят Осберта. Пока Осберт был в замке, Джиллиан оставалось только держаться подальше от него, чтобы чувствовать себя в относительной безопасности от преследований. Поэтому она спала в ту ночь, как дитя, не зная, что ее прежняя жизнь подходит к концу.
Ее не разбудил скрип замка в двери спальни. Теперь, когда Саэр уехал, служанки, приставленные надзирать за ней, из вежливости стали закрывать ее дверь. Так что стук защелки мог лишь углубить сон Джиллиан, поскольку был неотделим от ощущения безопасности и уединенности.
И все-таки она проснулась – от дикого крика Гилберта и почувствовала, как ее обхватили чьи-то грубые руки и заткнули рот.
В комнате горела лишь ночная свечка, но глаза Джиллиан различали все. Она не пропустила ни единого отчаянного движения ее калеки-мужа, боровшегося против Осберта и Пьера, которые вытащили Гилберта из постели и вытолкали в окно. После первого крика рот ему заткнули, как и рот Джиллиан, – но она слышала тихий вой, пока он падал, а потом ужасный, выворачивающий душу стук, когда он ударился об утоптанную землю и умер. Ужас ее был настолько велик, что она в тот момент не почувствовала страха. Охваченная жалостью и скорбью, она почти желала, чтобы и ее выбросили вслед за Гилбертом. К счастью, ей не дали времени переварить то, что произошло.
– Ты теперь вдова, – прошептал Осберт, усмехаясь, – но ненадолго. Завтра ты снова будешь новобрачной.
Рука, сжимавшая ей рот, придавила ее к кровати так сильно, что Джиллиан не могла не только ответить, но вообще пошевелиться. И все же Осберт сумел прочесть ответ в ее глазах. Она уже переступила грань страха. Он может забить ее до смерти, но не заставит ее дать согласие. По ее глазам он понял, что Джиллиан предпочла бы ему даже калеку-идиота. В том положении, в каком она лежала, придавленная его верным слугой, Осберт не мог ударить или лягнуть ее. Он вытащил нож, но тут же вспомнил, что с ее смертью погибнут также и надежды унаследовать посредством брака владения Невилля. Вместо того, чтобы вонзить лезвие ей в горло, он ударил ее рукояткой по голове со всей силой своей ярости и ненависти.
В течение последующих пяти дней Джиллиан лежала без памяти. Несколько раз к ней возвращалось сознание, но прежде, чем Джиллиан успевала по-настоящему прийти в себя, чтобы двигаться и говорить, сурового вида женщина, которой она не узнавала, вливала ей в рот очередную порцию горького настоя, и силы опять покидали ее. Она смутно осознавала, что ее кормили. А однажды одели и поставили на ноги, еще она припоминала, как ее взяли за руку и что-то вложили в нее, а пальцы обхватили этот предмет, как голова ее приподнялась и опустилась в знак согласия, но все это было бессмыслицей. Был еще навязчивый кошмар, как на нее взваливается какой-то мужчина и жестоко насилует ее. Она пыталась отбиваться от этого видения, но руки и ноги ее не слушались, а безвольный язык не мог произнести ничего, кроме бессвязных, невнятных звуков.
Когда, наконец, окружающий мир вернулся на свое место, Джиллиан обнаружила себя привязанной к кровати с кляпом во рту. Над ней стоял Осберт и смотрел на нее. Чувства вернулись к ней, и от ненависти глаза ее расширились и засверкали. Осберт засмеялся.
– Мне нужно рассказать тебе кое-что, моя любимая женушка, ведь ты теперь моя жена. Вот наш брачный договор, – он показал ей свиток пергамента и бросил его к ней в постель, вновь рассмеявшись тому, как ее глаза проследили за полетом. – Это твой экземпляр. Ты можешь уничтожить его, если хочешь, но это тебе не поможет. У меня тоже есть копия, и, кроме того, такие экземпляры хранятся под семью замками в Лондонском епископате и в местной церкви. Мы обвенчаны самым настоящим образом, и твой значок, должным образом засвидетельствованный, стоит на всех копиях. Помимо этого, есть неоспоримые свидетели того факта, что мы не только обвенчались, но и провели брачную ночь, так что ты не сможешь освободиться от меня, утверждая, что я не выполнял супружеский долг.
Слезы бессильной ярости затуманили глаза Джиллиан, и она несколько минут тщетно пыталась вырваться из державших ее пут. Затем, сообразив, что этим она лишь доставляет Осберту удовольствие, она проглотила слезы и застыла, натянув на лицо бесстрастную маску.
– Я предложил бы тебе прочитать этот контракт, прежде чем порвать его. И обнаружишь там, что от безмерной любви ко мне проявила необыкновенную щедрость. Ты отдала в мое пожизненное управление все свои владения и, разумеется, объявила меня своим наследником.
Это сообщение не произвело на Джиллиан ни малейшего впечатления. Она и так никогда не владела своей собственностью и никогда не рассчитывала на это, даже когда питала надежду, что сумеет сдаться на милость короля Джона. На самом деле она испытала даже нечто вроде удовлетворения. Осберт был глуп. Если бы он обходился повежливее с сэром Ричардом и остальными вассалами Невилля, возможно, его замысел удался бы. Однако он по своей глупости сделал все, что мог, чтобы эти люди возненавидели его. Джиллиан знала, что, выживет она или умрет, Осберт не получит земель Невилля. Возможно, удовольствие отразилось и на ее лице, так как Осберт снова рассмеялся.
– Если думаешь, сэр Ричард помешает мне, то ты ошибаешься. Я заставлю его преклонить колени, ползать передо мной и молить о милости. И не надейся обвинить меня в убийстве и тем самым избавиться от меня, – продолжал Осберт. – Никто, кроме тебя, не видел меня и моих людей здесь, перед тем как этот идиот выпал из окна. Стражник, прибежавший доложить, что Невилля обнаружили мертвым во внутреннем дворе, нашел меня в постели. Все пребывают в уверенности, что у него случился внезапный припадок безумия, и он решил покончить с собой. У окна нашли его костыль и тебя рядом с разбитой головой, словно он тебя ударил этим костылем. Если ты придержишь язык, будет считаться, что ты пыталась спасти его от самоубийства. Если же ты начнешь кричать об убийстве… что ж, кто же еще толкнул его в окно, если не ты? Здесь никого, кроме тебя, не было. Он мог ударить тебя, обороняясь.
Джиллиан продолжала безучастно смотреть в потолок, но пульс ее участился. Кричать об убийстве? Чтобы кричать об убийстве, нужно быть живой. Если Осберт предостерегает ее не болтать, значит, он не собирается ее убивать – пока не собирается. Она не позволила глазам смотреть на него, она не осмеливалась даже моргнуть, чтобы не выдать внезапное пламя надежды, которое вспыхнуло в ней. Если удастся выжить, то когда-нибудь она сможет найти способ отомстить за несчастного Гилберта и за себя.
– И не думай, что мой папаша осерчает на меня за это, – рявкнул Осберт, снова заметив что-то в выражении лица Джиллиан, несмотря на ее отчаянное усилие скрыть свои чувства. – Мой отец погиб от руки монстра, который разбил его раньше в Телси. Солдаты говорят, что в нем восемь футов роста, и он рассекает человека в полном снаряжении так же легко, как отрезает кусок сыра. Он не знает пощады. Перебиты были все, кому не удалось бежать.
В голосе Осберта слышалось такое наслаждение, что Джиллиан не удержалась от того, чтобы мельком покоситься на него. Ее не удивила радость Осберта из-за смерти отца, но наслаждение, с каким он расписывал его убийцу, показалось ей загадочным. Ей казалось, что Осберт должен быть напуган, поскольку человек, о котором он говорил, весьма вероятно, мог попытаться развить свой успех и атаковать владения Саэра, убив хозяина.
Поймав ее взгляд прежде, чем она успела отвести глаза, Осберт кивнул, злобно ухмыляясь.
– О, я знаю: ты надеешься, что это чудовище не остановится на моем отце, а расправится и со мной тоже. Но я слишком умен, чтобы пытаться остановить поток. Я отправляюсь к принцу Людовику получить подтверждение, что земли принадлежат мне. Он, без сомнения, раздавит этого Леманя, который, как осел, трубит на всю округу, что он человек короля Генриха. А моя дорогая супруга тем временем защитит замок для меня.
Не в силах справиться со своими эмоциями, Джиллиан покачала головой. Осберт снова кивнул, и глаза его блеснули злобным огоньком.
– О, да, ты отстоишь замок или хотя бы попытаешься. Я уже сказал тебе: Лемань не знает пощады. Если ты сдашься, он убьет тебя. А как только ты умрешь, он сможет править здесь, вернее, он думает, что сможет. Но если ты не сдашься, у тебя останется шанс выжить. Тарринг – крепкий орешек. Он выдержит самый яростный штурм с небольшим числом защитников. Солдаты будут сражаться изо всех сил, потому что они слышали, что такое Лемань, от тех, кому удалось вырваться из его объятий. Тебе нужно будет продержаться несколько недель. К тому времени я вернусь. Людовик поможет нам, и потом, моя любовь, мы заживем счастливо.
Возможно, если бы он не сказал этого, Джиллиан подумала бы над тем, как ей попытаться спасти свою жизнь. Однако последние слова Осберта раскрыли ей глаза на то, что либо она умрет, когда он вернется с принцем Людовиком, либо, что еще хуже, она останется женой Осберта. В прошлом, когда он намечался ей в мужья, Джиллиан время от времени подумывала об самоубийстве. Теперь, когда всякая надежда была потеряна, поскольку она уже стала женой Осберта, лучше умереть, чем оставаться ею, а если она найдет свою смерть от руки Леманя, то, искупив свои грехи, обретет вечный покой и радость перед лицом Господа.
Через некоторое время свет ночной свечи начал бледнеть по мере того, как восходящее солнце озаряло небо. Осберт посмотрел в окно, и Джиллиан осознала, что в комнате стало светлее. Испугавшись, что Осберт прочтет решимость в ее глазах, она опустила веки. И почти сразу же боль огромным заревом вспыхнула в ее голове, и ее опять поглотила полная тьма. Первое, что почувствовала Джиллиан, выйдя через какое-то время из забытья, была все та же боль в голове, хотя это уже больше походило на тупую мигрень, чем на взрыв. Затем она услышала рыдания женщины. Сначала Джиллиан подумала, не сама ли она рыдает. Много раз случалось, что она просыпалась, разбуженная своими собственными рыданиями. Но вскоре стало ясно, что плакал кто-то другой. Джиллиан нерешительно потянулась рукой к раскалывающейся голове.
Этот жест сразу же напомнил ей Осберта и его речи – руки ее были свободны. Джиллиан медленно открыла глаза и взглянула на рыдавшую женщину. Это была не та незнакомка, которая насильно поила ее отвратительным зельем, а ее личная служанка Кэтрин. Джиллиан настороженно оглядела комнату, насколько могла повернуть голову. Она поняла, что было уже утро и что, кроме Кэтрин, в комнате вроде бы никого нет. Невзирая на боль, Джиллиан приподняла голову, чтобы осмотреться более основательно. Она была одна, если не считать служанки. Осберт ушел. Не успев вздохнуть с облегчением, она вспомнила все, что он сказал.
– Наши враги уже здесь? – спросила она у Кэтрин. Та, затаив дыхание, подняла голову и уставилась на хозяйку.
– Госпожа! – прошептала она. – Госпожа, вам лучше?
– Голова болит, – вздохнула Джиллиан и затем спросила: – Что ты имеешь в виду под словом «лучше»? Я была больна?
– Очень. С тех пор, как последний хозяин сошел с ума и ударил вас и… и… – голос ее сорвался, и она снова заплакала.
– Успокойся, Кэтрин, – прошептала Джиллиан. – Я не была больна. Я была одурманена. Где та женщина, что «ухаживала» за мной?
– Умерла. Лорд Осберт рассердился на нее вчера. Он кричал, что она не выполнила своего обещания вылечить вас, что вам стало хуже, а потом дал знак своему человеку, который внезапно вытащил меч и ударил ее.
Джиллиан вздрогнула. Слова Кэтрин подтверждали, что Осберт оставил ее в живых только для того, чтобы сохранить за собой замок. Так же, как он уничтожил орудие, с помощью которого принудил Джиллиан стать его женой, он уничтожит саму Джиллиан, когда она исполнит отведенную ей роль. Осберт намекнул, что Людовик поддержит его в любом случае, будет захвачен Тарринг или нет. Джиллиан не была так уверена в справедливости его предположений, но знала, что любое войско, оказавшееся в клещах между враждебным замком и вражеской армией, имело бы гораздо меньше шансов, чем то же войско, укрывшееся в стенах Тарринга. Лемань, может быть, действительно чудовище, еще один Осберт, но с силой и храбростью Саэра, однако ей он ничего не сделает. Если хоть что-то можно предпринять, чтобы усложнить жизнь Осберту и увеличить опасность для него, Джиллиан пойдет на это.
– Люди Осберта, – спросила Джиллиан, – где они?
– Уехали с ним и еще около тридцати воинов.
– Кто остался с нами?
– Раненые из армии лорда Саэра и те, кто не ушел с лордом Осбертом.
– Ты хочешь сказать, он предоставил им выбор, и некоторые не ушли?
Девушка пожала плечами, осторожно взглянув на хозяйку, затем ответила:
– Катберт сказал, что предпочитает испытать судьбу в сражении с Леманем, чем служить лорду Осберту. И еще он сказал, что стыдно мужчине оставлять в беде такую милую хозяйку и что он будет защищать ее до последнего вздоха.
Слезы переполнили глаза Джиллиан и покатились по щекам. Она не могла теперь приказать своим людям просто открыть ворота перед врагом, который, возможно, перережет их, как овец. Она должна попытаться сделать хоть что-нибудь, чтобы спасти их. Однако она была еще слишком слаба, чтобы придумать что-либо конкретное. Может быть, если она умоется и поест, самочувствие ее улучшится и головокружение пройдет? С помощью Кэтрин она сделала то, что намеревалась, но это так утомило ее, что, не доев, она упала на кровать и проспала остаток дня.
Когда она проснулась, почувствовав голод, ее охватила такая паника и скорбь, что она отослала женщин, боясь заразить их своим отчаянием. Она поплакала, помолилась и, утомившись, снова уснула.
На следующее утро Джиллиан проснулась спокойной. Наконец-то она обрела душевный покой. Она встала, оделась и сошла вниз позавтракать в большом зале. Радость, с какой ее встретили, едва не расстроила ее безмятежность. Жизнь действительно могла быть сладкой, если бы не существовал Осберт. Затем она позвала Катберта, с которым обсудила имевшиеся в их распоряжении варианты действий, если они подвергнутся нападению Адама Леманя. Начальник гарнизона не очень помог ей. Он уверял Джиллиан, что люди будут защищать ее всеми силами, но признался, что не годится на роль командующего обороной замка. Он не мог судить, откуда начнется штурм, и что лучше – выехать навстречу и атаковать нападающих или выжидать за стенами. Людей у них было совсем немного. Самое лучшее, что он мог сказать, – это что они сумеют продержаться несколько недель, если атакующая армия не будет слишком велика. Если лорд Осберт вовремя приведет подмогу, они еще могут спастись.
Джиллиан пристально посмотрела в глаза наемника.
– Я скажу вам откровенно, – произнесла она, – что скорее предпочла бы отдать этот замок в руки Леманя, чем возвращать этому… – она остановила себя. Слова Осберта о том, что ей не следует пытаться обвинить его в убийстве, были разумны. Будет безопаснее не вбивать в головы посторонних людей мысль об убийстве. Да, она не скажет об этом, но даст ясно понять, как ненавидит Осберта. – Он женился на мне силой, я никогда этого не хотела. Он был жесток по отношению к бедному Гилберту. Что бы ни случилось со мной, если я смогу хоть что-то сделать, Осберт не воспользуется ни мною, ни доходами с земель Гилберта.
Катберт кивнул. Если на его лице и можно было прочитать какое-то выражение, то это было облегчение.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51